Тут в комментах к предыдущему прозвучало пренебрежительное, что для переводчиков и довольно внятные языковые модели — "высшая математика".

Дело известное, язык-знают-все, traduttore traditore, надмозги, был у нас толмач-немчин, мы его в кипятке и сварили. Опять же, устойчивый пейоратив, гуманитарий.

Мне случилось ещё на заре переводческой юности, студенткой, воткнуться в переводе именно что в математику — не высшую, но непростую, особенно для того, кто написал выпускную экзаменационную работу, получил вожделенные четыре балла и забыл алгебру, с началами анализа вместе, как самый страшный сон. Хотя вру, мне до сих пор иногда снится, когда заболеваю, что стою у доски в двенадцатом кабинете родной школы, тёмное январское утро, первый урок, третья четверть, вечная, как адские муки, ноет неисправный дроссель в лампе, пахнет мокрым мелом, в ответе всё выходит отрицательная дробь с товарным составом после запятой или минус бесконечность, и лучше бы умереть; правда, я научилась осознанно превращать то, что на доске, в тригонометрию, которую любила нежно, и тем спасаюсь, но сейчас о другом.

Имевшуюся в тексте математику я честно перевела, как было написано, и меня жестоко высмеял художник спектакля, — текст был пьесой, её сразу начали репетировать — инженер по образованию: такого, дескать, быть не может, эти гуманитарии тут наворотят. Юный гуманитарий насупился и пошёл к коллегам-математикам в девятый корпус, чтобы объяснили, где налажал.

А дальше началось волшебство.
Коллеги-математики, в собственное окно между парами оставшись на кафедре, два часа увлечённо объясняли юному гуманитарию, что у него за математика в пьесе, и как она работает, и почему именно так и может быть, и должно, хотя по простому учебнику не имеет права. Изрисовали графиками лист А4, который я храню бережно, словно грамоту — потому что выяснилось, что перевела я всё правильно, послушно пойдя за текстом, и мне, гуманитарию, это рассказали так понятно и так красиво, что я всё поняла, запомнила и сумела рассказать постановочной группе, немало её впечатлив.

Переводчик всегда может проконсультироваться со специалистом. И нет никакой недоступной математики, когда специалист знает своё дело. Если вы не можете объяснить восьмилетнему ребёнку научную проблему, которой занимаетесь, значит, вы шарлатан.

Нет, того, кто это сказал, звали не Альберт Эйнштейн и даже не Ричард Фейнман, это был доктор Хониккер у Воннегута.

Переменим, свет мой, речь, как говорила фонвизинская Бригадирша.

Ежегодное, неотменимое.
Август дошёл до середины, а ветер только-только меняется, похолодало до тридцати днём. Но ночами тянет уже ключевой прохладой, вишнёвым и дубовым листом, землёй и небом. Звёзды, яблоки, вечное, вдох-выдох.

Про кардинальную добродетель уременности я уже как-то писала, но и остальным трём не очень повезло, особенно с переводом названия.

Вот, например, ἀνδρεία, она же латинская fortitudo. С ней проблем больше всего, потому что она у нас и Мужество, и Сила, и кто только нет, но в христианской парадигме она, скорее, всё-таки Стойкость — способность сопротивляться обстоятельствам и стоять на своём (так, во всяком случае, считает Фома Аквинский).

Стоять на своём — на своём льве, как на этой миниатюре из бревиария XIV века, почему бы нет, тем более, что лев, похоже, не возражает; вместо льва может быть дракон или конь, любой образ стихийной необузданной силы. Можно ещё держать гербовый щит с изображением эмблемы, теми же львом, драконом или конём.

Позднейшие изображения, где добродетель рвёт льву пасть, представляют собой иконографическую контаминацию с библейскими персонажами, Самсоном, Давидом и Ванеёй, мужем сильным. Такой Стойкость пришла в карты таро и окончательно стала Силой.

А ведь этот образ, Дева, подчинившая себе Льва, связан и с одним из самых прекрасных переходов в мире — из могучего лета в щедрую осень, с вознаграждением труда недолгим покоем и изобилием, и это уже вот-вот, на днях.

Удивительно, конечно, что такую мужскую даже по имени добродетель, "андрейя", мы традиционно представляем женщиной. И ещё удивительнее, что грядущая богатая осень, смиряющая буйных львов лета не насилием, но лаской, в русском языке тоже принадлежит женщинам.

BnF, Latin 10484 f.32

Аллегории, как и святых, узнают по атрибутам. Если женщина с башней — это святая Варвара, если с веточкой, на которой вместо листьев глаза, или с глазами же на блюде — святая Луция, она же Лючия, а если с якорем — это аллегория Надежды.

Эта иконография в традиции настолько привычна, что просачивается в язык: "весы Правосудия" знают все. А у Стойкости, которая Сила и Мужество, помимо льва или другого покорённого мощного зверя, есть устойчивый во многих смыслах атрибут — колонна. Опора, столп, английское риторическое pillar of strength как раз отсюда. Если живописная женщина обнимает колонну или опирается на неё — перед вами добродетель Стойкости; или намёк на неё, если мы знаем, что перед нами портрет исторического лица. "Всегда стоял за правду", в глазах виден Марс, вот это вот всё.

У Тьеполо-старшего, конечно, аллегории. Дивные, динамичные, оживлённые, ироничные аллегории рококо: Правосудие (или Справедливость, тут опять двойственность перевода) и весы держит криво, и меч не в рабочем положении, голоногая Стойкость/Сила сбросила шлем на колени и колонну только подпирает слегка, чтобы не рухнула, путти тискает несколько ошалевшего льва.

И над всеми ними сияют драгоценные, многоцветные, прозрачные небеса, которые семейство Тьеполо умело писать так, что невольно ахаешь на вдохе.

Стинг так Стинг.
Когда в первый раз — страшно подумать, сколько лет назад — услышала, как Стинг поёт Дауленда, меня будто ожгло: Фесте!.. Нет, академические хрустальные контртеноры прекрасны, всё by the book, но вот это, шершавым неправильным голосом больше проговорённое, чем исполненное... Да будь я Орсино, мне стало бы всё равно, что люди скажут, гори оно огнём, дайте.

Can you do it? — Dexterously, good madonna.

Вопрос не в том, с какого перепугу семейство Слепцовых решило в 1899 году в своей серии "Книжка за книжкой" издать "Короля Лира" — среди, на ту же хотя бы букву, увлекательных брошюр "Как воюют между собою растения", "Как Пётр Захарыч переселялся в сибирские леса: (С 10 видами, снятыми на месте)", "Кто победил? (Из истории воздухоплавания)" и т.д.

Вопрос даже не в том, зачем Александр Александрович лично взялся переводить Шекспира, сопроводив его зубодробительными пояснениями, что такое театр, — "Внутри театръ состоитъ изъ двухъ частей: 1) изъ шатра на высокомъ помостѣ, въ которомъ происходитъ представленіе, и 2) изъ помѣщенія передъ помостомъ. Въ этомъ помѣщеніи устроены мѣста для зрителей, или — какъ говорятъ по иностранному — для "публики", — и подробным либретто трагедии для тех, кто не привык к представлениям: "Зала во дворцѣ Лира. На лѣво стоитъ возвышенное сѣдалище — "тронъ". Залы, украшенныя трономъ ("тронныя" залы), назначаются во дворцахъ для торжественныхъ пріемовъ. Входятъ графъ Кентъ, графъ Глостеръ. Съ Глостеромъ его пріемышъ — Эдмундъ. Они ожидаютъ короля" etc.

Вопрос в том, как именно сбойнул распознаватель текста при сканировании, что получилось вот это:

"Король-Лиръ — величавый старецъ. Онъ благополучно правилъ страною сорокъ лѣтъ. Онъ избалованъ уланами, привычкой къ власти, привычкой видѣть со всѣхъ сторонъ повиновеніе своимъ малѣйшимъ желаніямъ, даже прихотямъ".

Там "удачами", скорее всего.
А то ведь глазами детей сразу видишь, как именно могли уланы избаловать величавого старца.

No mistakes in Tango, darling, not like life. That's what makes the tango so great. If you make a mistake, get all tangled up, just tango on.

Iam redit et Virgo, redeunt Saturnia regna.

Любимая моя Дева из итальянского часослова, хранящегося в Библиотеке Моргана. Предположительно её нарисовал Вентурино Меркати в 1470-1480 гг. в Милане.

Ждём её через полтора дня.

Не могу отказать себе — и вам — в удовольствии, ещё одна Дева, тоже из Библиотеки Моргана, с иллюстрации к астрологическому трактату Абу Машара аль-Балхи.

Книга создана около 1403 года в Брюгге — собственно, по лицу Девы ясно, что она из тех краёв.

MS M.785, fol. 16r

Мой режиссёр — и вообще один из самых важных людей в моей жизни — говорил: "Не называй в лоб, очерти так, чтобы оно возникло у зрителя само, работай из материала заказчика". Точнейший совет актёру, точнейший совет любому, желающему донести, сообщить, поделиться своим — добиться созвучия и сонастройки в чём угодно.

Лет десять назад Бен Шмидт создал новый проект, чистый лист в программе построения графиков, а потом ввёл в неё данные о курсах кораблей из судовых журналов XVIII-XIX веков. И получил вот это изображение.

Лет десять я на него и медитирую — не называй в лоб, очерти, чтобы возникло само. Привычными, важными путями.

— Я всё понимаю, — сказал дракон. — Кто угодно растеряется. Только что собирала цветочки, венок плела, и вдруг провалилась под землю. А там все эти чудеса, звери говорящие, сад... Но — есть?! Там — есть?! Ты что, совсем не соображаешь ничего? В таких местах ни есть, ни пить нельзя, если не хочешь неизбежных последствий. Зачем ты его ела?
— Он был такой красивый!.. — жалобно протянула собеседница дракона.

В сумраке её лица не было видно, но говорила она в нос, то есть, судя по всему, плакать так и не перестала.

— Краси-иивый!.. — передразнил дракон; потом сокрушённо добавил. — Девке замуж пора, а она тянет в рот что попало, как младенец.
— Но он правда был такой красивый!.. Так и просил: "Съешь меня". А у меня от голода уже голова болела, я же не ела давно... И что теперь будет?
— Что-что, — ворчливо отозвался дракон, — последствия. Неизбежные.

Ответом ему было безудержное всхлипывание.

— Ладно, — смягчился дракон, — не реви, я договорился. Через полгода он отпустит тебя к маме.
— Полгода?!
— Скажи спасибо, что и на том сговорились. Ты не переживай, он тебе всякие праздники будет устраивать, пиры — не успеешь гранат доесть, полгода кончатся. Как раз всё зацветёт, а там и земляника твоя любимая пойдёт, и черешня...

Дракон выжидающе умолк. Молчала и Персефона. А потом осторожно спросила:
— А можно мне пирожок? Я там видела, с изюмом...
— Да можно тебе пирожок, — вздохнул дракон. — И пирожок, и грибов, и сливочную помадку, и гренков с маслом.

Он бы разрешил ей и индейку, и ананас, но их в Грецию ещё не привезли.
_____________________

Вы не ждали нас, а мы приехали.
Дракон вернулся.

Ежегодное, неотменимое.

Как наступила ночь, я вспомнил рынок и живо повторил всё, рассматривая свою булавку. Кармен сделала очень немного, она только бросила в ленивого солдата цветком. Не более было совершено здесь. Я давно задумывался о встречах, первом взгляде, первых словах. Они запоминаются и глубоко врезывают свой след, если не было ничего лишнего. Есть безукоризненная чистота характерных мгновений, какие можно целиком обратить в строки или в рисунок, — это и есть то в жизни, что кладет начало искусству. Подлинный случай, закованный в безмятежную простоту естественно верного тона, какого жаждем мы на каждом шагу всем сердцем, всегда полон очарования. Так немного, но так полно звучит тогда впечатление.

Поэтому я неоднократно возвращался к булавке, твердя на память, что было сказано мной и девушкой. Затем я устал, лёг и очнулся, но, встав, тотчас упал, лишившись сознания. Это начался тиф, и утром меня отвезли в больницу. Но я имел достаточно памяти и соображения, чтобы уложить свою булавку в жестяную коробку, служившую табакеркой, и не расставался с ней до конца.
____

С днём рожденья, Александр Степанович.
Ваша булавка так и лежит у меня в коробочке, и будет лежать, сколько будет меня.

Странный сон, в котором ты встречаешь удивительных животных, потом спускаешься под землю, проходишь, как нынче принято говорить, сложные трансформации — и узнаёшь тайну розы. Вергилием тут, конечно, выступает Чеширский Кот, это ведь он объясняет Алисе, как устроен тот мир и кто его населяет.

Кэрролл — то есть, мистер Доджсон, разумеется — общался с прерафаэлитами, чему ж тут удивляться. Фотографировал их, он ведь был увлечённым и весьма популярным фотографом. А в 1865 году подарил экземпляр "Алисы" Кристине Россетти — ей книга очень понравилась.

Этот её портрет снял именно мистер Доджсон. Хотя и без Кэрролла не обошлось.

У Филиппа Моулда в галерее очередной английский меланхолик рубежа XVI-XVII веков. С прекрасной подписью: "Портрет неизвестного джентльмена, возможно, поэта".

Возможно, возможно.

Прекрасная Сила/Стойкость, она же Дева с гобелена первой трети XVI века.

Есть ситуации, в которых лев и единорог — одно и то же, сколько бы ни бились за корону.

Ещё одно свидетельство того, что лев и единорог — и медведь и корова, и волчица — в определённых контекстах равны друг другу и почти взаимозаменяемы.

В этой роскошной буквице из Бедфордской Псалтыри, созданной между 1414 и 1422 годами в Англии, изображён, как видите, царь Давид ещё в бытность свою пастухом, когда он, если зверь крал овцу, "брал его за космы и поражал его и умерщвлял его" [1 Цар 17:36]. Давид говорит Саулу о львах и медведях, именно с ними он боролся, и в этой буквице, пожалуйста: медведь уже побеждён, лежит внизу, льву Давид как раз раздирает пасть. Но чуть поодаль, сзади, виден единорог, явно убитый: вон, у него рана в боку.

Казалось бы, единорогу-то овцы зачем (кстати, обратите внимание, какие здесь овцы, размером с морскую свинку примерно)? Но в средневековой голове крепко сидят эмблемы яростной силы: лев, медведь, единорог. Сидят все вместе, спаянные друг с другом, сила по частям не продаётся. И потом, что, Давид единорога, что ли, не заборол бы?.. да запросто.

Конечно, когда лютые звери смиренно ластятся к деве, это куда красивее, но аллегория Силы/Стойкости испытала иконографическое влияние миниатюр с Давидом, побеждающим львов и медведей, и Самсоном, раздирающим пасть льву. И потому часто она тоже берёт льва за космы — и поражает его; лев поражается, конечно, а что делать.

BL Add MS 42131 fol. 95r