А вот и обещанные сказки из Калининграда — он был в тот вечер особенно прекрасен и снежен.

Мэри Федден, Пробуждение Йольского кота — на самом деле, конечно, "Лежащий белый кот", 1992.

Нынче с закатом солнышко спустится в самый тёмный подпол года и к утру, к 6.27 по Москве, там умрёт. И пролежит мёртвым три дня, после чего воскреснет с восходом 25 декабря, в тот самый праздник Sol Invictus, Непобедимого Солнца, который многие зачем-то поминали на летнее солнцестояние; нет, не тогда. Солнце умирает и родится зимой, здесь, у нас, его дом, а в это ваше лето оно уходит уже подросшим и окрепшим, чтобы заново износиться, вымотаться и вернуться к маме.

Так что не надо завтра радоваться, что день начнёт прибавляться — не начнёт. Он прибавит первую минуту только в понедельник, а до тех пор мы вступаем в безымянные дни, пересменку года, трёхдневную паузу между систолой и диастолой мирового сердца.

Время зажигать живой огонь, завершать то, что должно быть завершено, разбирать завалы, наводить порядок — время заглянуть в себя и понять, что оставляешь по эту сторону, что берёшь на ту. Колесо поворачивается, можно угодить под него, а можно двигаться с ним дальше. Остановить нельзя, но нам дают три дня, чтобы всё обдумать и понять.

Главный подарок года.

И прекрасный Франческо Бальзамо, очень в настроение.

Немного йольского ветра от мэтра Марэ и любимого профессора Саваля. "Дни Альционы" — это обычно затишье, чтобы зимородок высидел птенцов, но наше солнце умирает с музыкой.

Йоль.

Когда складывалась традиция отмечать сезонные праздники, человечество считало сутки от заката до заката — сложно привязываться к полуночи без часов. Отсюда "кануны" у старых праздников: Вальпургиева ночь, Хеллоуин как канун Дня Всех Святых и оба сочельника.

Так что с закатом уже наступило завтра — и Рождество по григорианскому календарю, и Sol Invictus, и новый солнечный год. Утром встанет воскресшее солнце, колесо повернулось.

По этому поводу вывешу одну из рождественских кантат любимейшего моего Телемана. Нет ничего лучше ликующих барочных труб, чтобы праздновать, и финального хорала, чтобы шагнуть в новое.

Не то чтобы мир рухнет, если я этого не сделаю, но уже много лет я вывешиваю в Сочельник рождественские миниатюры. В знак того, что вижу звезду — даже если она, как сегодня, скрыта пасмурью и туманом.

Французская Псалтырь второй половины XIII века.

BNF Département des Manuscrits, Smith-Lesouëf 20, fol. 9v

Вижу звезду!

В новый солнечный год — с вечными ценностями.

Словарь Даля, всегдашняя моя погибель: пойдёшь что-нибудь уточнить, очнёшься от запаха сгоревшей на плите еды. Пример к статье "таракан", как всегда из пословиц и поговорок:

Не видала Москва таракана!

Феникс, вторая часть.

Дорогая калининградская читательница, — простите, что не спросила, как вас зовут, после лекции была немножко не в себе — ваш подарок украшает мою ёлочку, да и жизнь мою тоже, изрядно.

Спасибо!

С Рождеством.

Этим колоколам шестьдесят с лишним лет, дед привёз из Германии, где работал хирургом в госпитале.

Они сохранились — всем нам того же.

Году в 1644 Питер Янс Сандредам написал для кого-то из своих благочестивых заказчиков "Интерьер церкви Бууркерк в Утрехте". К работе художник подошёл основательно, сохранилось целых восемнадцать набросков, на которых изображены разные фрагменты интерьера, — а сколько их было всего, и подумать страшно! — один, созданный в 1636 году, сделан примерно с той же точки, с которой написана картина; от двери в северном фасаде, на юго-запад.

Обычно Сандредам тщательно замерял объект, буквально лазал по нему с линейкой, но в случае с Бууркерк чуть погрешил против достоверности: колонны у него вытянуты по вертикали для эффекта, так пространство выглядит величественнее и светлее.

Бууркерк, или Малая церковь Богородицы, как её называют, чтобы отличить от коллегиальной церкви Утрехта, стоит в паре сотен метров от кафедрального собора. Это самая старая из четырёх приходских церквей города, строили её с XIII по XV век, и строили, разумеется, как католический храм, то есть, внутри она была богато и ярко расписана. Но к середине XVII столетия голландцы давно и прочно приняли протестантизм, и церковь лишилась богатого убранства, а росписи были замазаны побелкой — о душе надо думать, а не на картинки глазеть.

Впрочем, у Сандредама постная скудость интерьера разбивается парочкой мальчишек в правом нижнем углу: один играет с собакой, а второй пишет на стене — очень остроумно подпись художника выглядит его же произведением, граффити на белёной поверхности. Рядом кто-то, возможно, тот же хулиганистый мальчишка, нарисовал коня с четырьмя всадниками, про которых любой сетевой ресурс добродетельно сообщит, что это сыновья графа Эмона (Аймона) верхом на легендарном коне Баяре, или Байарде, персонажи популярнейшей жесты, впервые записанной в XII веке. Недавно, когда куратор детских образовательных программ лондонской Национальной галерее, в собрании которой и хранится нынче картина Сандредама, Эд Дикенсон, рассказывал об этом фрагменте в нельзяграмме, комментаторы гадали, что бы он мог означать: десакрализацию? оживление интерьера? указание на то, что лишь ставшие, как дети, войдут в царствие небесное?..

Читать дальше.

Те самые мальчишки из правого нижнего угла картины Сандредама и нарисованный на стене конь Байард.

И снова о непереводимом.

"Она играет со мной в прятки", — говорит у Фаулза Бресли про незаконченную картину; в нашем переводе "Башни из чёрного дерева" говорит, разумеется. В оригинале, "She's playing coy with me". Кокетничает она, изображает скромницу, она уклоняется, ускользает, стесняется... не даётся, одним словом. Coy, от старофранцузского coi, ранее quei "тихий, неподвижный, мирный, мягкий", восходящего к латинскому quietus "тихий, спокойный, мирный, миролюбивый" и т.д.

Самое известное в английской литературе coy — у Эндрю Марвелла, в середине XVII века, To His Coy Mistress, столь же блистательный, сколь и непереводимый образец поэзии carpe diem и высшего метафизического пилотажа, где и иронический танец с каталогом готовых образов, и склепы с червями, и соколиное пике жажды быть, здесь и сейчас, сотрясающей кровь частым боем и горящей на губах. Вырвем наслаждение сквозь железные ворота жизни, пусть солнце не остановить — заставим его бежать.

Будь у нас довольно времени и мира, начинает Марвелл — не будь человеческое так ненадёжно и кратко, этот покой, этот прохладный мир в уме, который то ли из чувства приличия изображает дама, то ли он и в самом деле осеняет её, не был бы преступлением. Но поглядеть на этот текст внимательнее, он пересоберётся и выстроится от противного: чистота и неизменность живут за пределами человеческого века, оттуда они наведываются в наше лихорадочное бытие, недосягаемые, не уловимые вполне... здесь слишком много не, но как определить то, что и есть вечное отрицание, ускользание, не столько цель, сколько расстояние, отделяющее тебя от неё?

Таинственный и чудный олень вечной охоты, гриновское несбывшееся, сияющее над мачтами пришвартованных кораблей. Вечно неподвижно бегущий в точку схождения и исчезновения светлый олень Уччелло с другой картины, которая всё не даётся, playing coy. Знаешь про неё всё: про расчерченный для выстраивания перспективы на шахматные клетки почвенный горизонт под лесной подстилкой, про красные и жёлтые тона на белом грунте, синий на чёрном, зелёный на золоте... просвеченная и описанная кембриджской материальной наукой, она всё равно остаётся на том, другом берегу, где правят слова да знаки, порождения ума, а не природы.

Бесконечное ускользание, уклонение, погоня, которой не суждено не то что конца, не суждено продолжения, она застыла, дразня подобием осязаемой жизни, которой нет — и не было, и не будет. Олень, hart, как его зовут в этих краях, так созвучный с беспокойным сердцем, пылает в ночи, словно замочная скважина в двери, за которой свет; она никогда не откроется. Никогда не залают собаки, навеки взлетевшие в прыжке, не закричат загонщики, распялившие рты, не оглушат зрителя треск ломающихся веток, тяжёлый ход коней, охотничьи рога и частое дыхание. Coy в пределе своём есть не жеманное уклонение от объятий, но тишина.

Будь у нас довольно времени и мира, будь у нас время, будь у нас не время, но непомышляемая его противоположность, мы сидели бы у реки, у чистой воды, бег которой ничего не значит, и думали, чем занять свой долгий день. И олень Уччелло, ясный зверь с мягкими губами, лежал бы рядом среди цветов, невредимый, ничего не боящийся, больше не дичь и не добыча никому.

Немного Генделя сегодня.

А мы продолжаем.

Мы продолжаем продолжать — теперь и в Москве. Очередная глава шекспировского бестиария, спешите регистрироваться!

16 февраля в 18:30 РГБИ приглашает на очередную встречу с литературоведом, переводчиком, филологом Екатериной Ракитиной из цикла «Шекспировский бестиарий»

В этот раз поговорим о медведе. Зверь свирепый, слабый головой, но необычайно изобретательный в причинении вреда и неспособный устоять перед своими слабостями — таким Европа видела медведя со времён античности. С ним боролись библейские цари и легендарные короли, его короновали и превращали в шута, он служил эмблемой порока и украшал собой гербы знати.

О том любят ли медведи мед, сосут ли лапы, о том, что связывает медведя со львом, об отношениях медведей со святыми, о медведях-знаменитостях и русских медведях поговорим в очередной лекции цикла «Бестиарий Шекспира: Медведь».

Вход свободный по предварительной регистрации: https://rossiyskaya-gosudarstvenn.timepad.ru/event/2761660/

— Скажи мне, брат Альберик или, к примеру, Хризогон, — говорил, должно быть, в конце XII века настоятель французского монастыря монаху, расписывавшему поля сочинений Петра Ломбардского, — скажи, брат Эгидий или, на худой конец, Северин, зачем тебе рисовать сову в̶ ̶ч̶е̶т̶ы̶р̶е̶ ̶ш̶а̶г̶а̶? У тебя пост и послушание, тебе Кассиодор что велел?

И, видимо, тыкал брата Альберика или Эгидия тяжёлым аббатским перстнем в затылок. Но брат Хризогон, Северин, да хоть вообще Дезидерий только опускал голову к пергаменту и думал про себя: а сову эту мы разъясним. Сова никак не получалась, он стирал её и рисовал заново.

От брата Альберика не осталось и косточек, а сова вот она, восемьсот с лишним лет спустя.

BNF Département des manuscrits, Latin 14267, fol. 34r

Меня опять поймали.

прекрасная Ящерь -
- прямо сейчас -
- в областной научной библиотеке -
- о птицах