Самый древний храм Аполлона, как говорят, был выстроен из лавра, и сучья лавра были доставлены от деревьев, растущих в Темпах. Этот храм по внешнему виду скорее можно было бы назвать похожим на лачугу. Затем, по словам дельфийцев, второй храм возник благодаря пчелам, из пчелиного воска и крыльев; говорят, что этот храм был послан Аполлоном к гипербореям.

Павсаний, "Описание Эллады", книга Х. Фокида, V,5.

Гиперборейский навык строительства из веток, мусора и клейких субстанций.

Девяносто седьмой год был удивительно счастливым.

По вторникам канал Arte давал театр, по средам музыку, и, если вовремя поймать анонс, — интернеты тогда ещё толком не изобрели — можно было записать со снежившего по облачности спутникового эфира что-то — такое. Записать, прошу заметить, на видеомагнитофон: я безжалостно стирала кино, заклеивая скотчем выломанные лапки фабричных кассет, ист., потому что любой фильм можно было теоретически купить, а где ты купишь "Ричарда II" с Фионой Шоу?.. а?.. эээ...

A Night With Handel как раз оттуда, из счастливого 97-го.

Решение очевиднейшее, в лоб, — выпусти оперу в нынешний вечерний город, в его торговые центры, подземные парковки, кабаки и парки, и она заживёт — но в этой лобовой очевидности есть что-то, с чем соглашаешься безоговорочно не умом, а всем собой, до ума: да, вот так, так хорошо. Есть и сейчас, а тогда, в 97-м году, оно было в двадцать, в сто раз сильнее, ярче и счастливее. Когда у тебя ещё много любви, когда живого в тебе больше, чем келоидной ткани, оно так и бывает.

Но финальная As Steals The Morn оттуда — совсем другое, особое дело. Уже тогда, в мои двадцать два, я это чуяла каждой клеточкой, а теперь понимаю. Найдено оно безошибочно: волшебная, бурная, с огнями и фиоритурами, с высоким градусом страстей, — love, jealousy, the consequences of these, с мягкой улыбкой Николаса Макгигана в этом фильме произносит что-то у меня голове — с оперной избыточностью и бьющей наотмашь красотой что страдания, что радости ночь завершилась, светает. Город возвращается к повседневности.

И духовые Генделя поют той самой золотой трубой, что удерживает солнце в небе, но не удержит ничего и никогда. Лучше, как водится, остаться здесь, ждать и смотреть на холмы.

Качество видео отвратительное, оно икает посередине, но это ничего не меняет.

Роза Маннион, Джон Марк Эйнсли, Orchestra of the Age of Enlightenment, за пультом Харри Бикет.

#осенее_ночное_радио

В своё время любимый френд рассказал, что дети из ПНИ просили принести из мира коробочку: положишь в неё что-нибудь, листик липовый, закроешь — хоть какое своё пространство в насквозь просматриваемом мире, где не уединишься и не спрячешься. О коробочке такой вечно просит что-то внутри, hospes comesque corporis, что-то, чему безысходно невыносима именуемая жизнью действительность.

И, Бах милостив, коробочку иногда дают.

#осеннее_ночное_радио

Известная шутка о том, что Анна Каренина не погибла под поездом, но дожила, опустившись, до преклонных лет и однажды разбила бутылку постного масла о трамвайный турникет, совершенно, конечно, не работает, стоит присмотреться.

Толстой начинает роман в 1873 году, заканчивает через три года. Анне на момент начала событий по общему мнению лет двадцать пять-двадцать шесть. Нет, конечно, ко временам булгаковским ей было бы всего-то к девяноста, но едва ли Анна Аркадьевна, с её подорванным аптечными препаратами здоровьем, могла бы проявлять мучительную для соседей активность, за которую и заработала прозвище Чума.

Предлагаю взглянуть в сторону другой Анны, Анны Сергеевны, с собачкой. Вот она решилась, бежала в Москву, или муж-лакей кстати скончался, бывает же так, королева, что надоел муж? И наняла жильё той или иной степени приличности, в зависимости от обстоятельств, а на дворе-то самое начало ХХ века, есть ещё время дозреть в силе до бутылки масла, изгаженной юбки и награды, на которую ситец покупать.

Как-то оно логичнее, да и двух любимых недобрых докторов русской литературы хочется сочетать, они бы поняли друг друга.

#осеннее_ночное_радио под утро даёт немножко Телемана, адажио из ре-мажорного концерта для трубы TWV 51:D7. Я с этим, даст бог, усну, а большинство из вас начнёт день с чего-то хорошего.

Элисон Болсом, божественная, и Balsom Ensemble.

И ещё о недобрых докторах, Чехове и Булгакове.

О том, как старший передал младшему свою сложную пациентку, я уже писала однажды, но он ведь и клинику на младшего оставил, со всеми исследованиями и наработками. Потому что покойный Максудов, автор записок, известных как "Театральный роман", — это, конечно, реинкарнация Каштанки.

Когда стало совсем темно, Каштанкою овладели отчаяние и ужас. Она прижалась к какому-то подъезду и стала горько плакать. <...> Если бы она была человеком, то наверное подумала бы:
«Нет, так жить невозможно! Нужно застрелиться!».

Что ж, вот вам человек.

Я вошёл к себе. Свет брызнул сверху, и тотчас же комната погрузилась в тьму. Перегорела лампочка.
— Всё одно к одному, и все совершенно правильно, — сказал я сурово.
Я зажёг керосинку на полу в углу. На листе бумаги написал: "Сим сообщаю, что браунинг № (забыл номер), скажем, такой-то, я украл у Парфёна Ивановича (написал фамилию, № дома, улицу, всё как полагается)".
Подписался, лёг на полу у керосинки. Смертельный ужас охватил меня. Умирать страшно. Тогда я представил себе наш коридор, баранину и бабку Пелагею, пожилого и "Пароходство", повеселил себя мыслью о том, как с грохотом будут ломать дверь в мою комнату и т.д.
Я приложил дуло к виску, неверным пальцем нашарил собачку.

А дальше — явление незнакомца, выход из привычного, артисты, огни, зал, этот мир мой... только Каштанка, насекомое существо, animula vagula blandula, выберет то, что знает как любовь, — и что, конечно, на деле есть чудовищное искажение самой идеи любви, отражение её в мутном, засиженном мухами стекле — а Максудов и того лишён, он тварь словесная, и полюбит он то, что превратит его разговор с самим собой хотя бы в подобие жизни. А то, что это подобие будет раз за разом обманывать, отнимать надежду, как тот кусок сала на верёвке — ну, прежний доктор, Антон Павлович, предупреждал.

Если пройтись по текстам с тщательным карандашом, в них обнаружится ещё и мелодическая, интонационная общность, они одной крови, они по-родственному похожи. "Шёл крупный, пушистый снег и красил в белое мостовую, лошадиные спины, шапки извозчиков, и чем больше темнел воздух, тем белее становились предметы", — это у Чехова. "Снег шёл крупный, ёлочный снег", — эхом отзывается Булгаков. "Вспоминала она комнатку с грязными обоями, гуся, Федора Тимофеича, вкусные обеды, ученье, цирк, но всё это представлялось ей теперь, как длинный, перепутанный, тяжёлый сон..." — отпускает Каштанку цирк. "Удивительно устроена человеческая память. Ведь вот, кажется, и недавно всё это было, а между тем восстановить события стройно и последовательно нет
никакой возможности. Выпали звенья из цепи! Кой-что вспоминаешь, прямо так и
загорится перед глазами, а прочее раскрошилось, рассыпалось, и только одна труха и какой-то дождик в памяти. Да, впрочем, труха и есть", — театр своего не отпустит.

И этот их, Каштанки и Максудова, одинаковый детский восторг. Сергей Леонтьевич разве что не бегает кругами и не лает. Впрочем...

Я хотел изобразить моему слушателю, как сверкают искорки на золотом крупе коня, как дышит холодом и своим запахом сцена, как ходит смех по залу... Но главное было не в этом. Раздавив в азарте блюдечко, я страстно старался убедить Бомбардова в том, что я, лишь только увидел коня, как сразу понял и сцену, и все её мельчайшие тайны. Что, значит, давным-давно, ещё, быть может, в детстве, а может быть, и не родившись, я уже мечтал, я смутно тосковал о ней. И вот пришёл!
— Я новый, — кричал я, — я новый! Я неизбежный, я пришёл!

Младшему доктору не привыкать ставить эксперименты на собаках, подобраны они в метель на улице, или достались в наследство вместе с саквояжем инструментов, библиотекой и пенсне.

#осеннее_ночное_радио и немного нежной задумчивости от Франческо Гаспарини и обожаемой Роберты Инверницци.

Пишу тебе, о возлюбленное имя, как некогда любовь стрелой своей начертала в моей груди... и прочая лирическая чушь, которая что-то значит, лишь когда согрета дыханием.

Уже писала об этом, но с тех пор ничего не поменялось.

Мне всегда казалось, что совпадение Дня переводчика с Верой, Надеждой, Любовью и матерью их Софией — не просто совпадение. В конце концов, как иначе браться за перевод, если не с верой, надеждой, любовью и мудростью, если бог даст? Как и за всё в этом мире, впрочем; иначе зачем вообще.

А в качестве открытки — мои любимые святой Иероним со святой Екатериной из Рийксмюсеума. Переводчик и учёная дева, река, сад, лев, чтобы погладить, даль, чтобы дать отдых глазам, книга и меч, равно могучие и равно бессильные.

Всё, что нужно для счастья.

Какой день переводчика без охотничьих рассказов.

В одном из любимых моих текстов фигурировала пустая бутылка, которую со словами even in paradise dead men to hide совали в сундук. Покойников со стола, классика отечественного застолья — тем более, что в сундуке по сюжету лежал труп.

Но мне был придан издательством Редактор С Огромным Опытом, который, так случилось, присловья про покойников по-русски не знал. И оттого предложил мне над фразой "поработать". Здесь, учил РСОО, нужно найти какое-то изящное решение, возможно, что-то про "пустые хлопоты/пустую тару", лобовой вариант плох, что за "покойники", читатель не поймёт и т.д. Позвольте, жалобно пропищала я в ответ, но ведь пустая бутылка — это "покойник" и есть, зачем что-то изобретать?

— Я такого значения не знаю, — отчеканил РСОО. — Да и вам стыдно знать!

Чувствуя себя безнадёжным забулдыгой, я призвала рассудить нас главу издательства, и тот повелел:

ПОКОЙНИКОВ — СО СТОЛА.

#осеннее_ночное_радио сегодня передаёт немного Перголези — в качестве дыхательного упражнения, как я это называла обычно в прежние времена. Lieto Così Talvolta, ария Фарнаспа из первого действия "Адриана в Сирии".

Великая и ужасная Симона Кермес тут — сладчайшая из сирен, восхитительные Le Musiche Nove, за пультом Клаудио Озеле.

Вот литературный герой. Эксцентричен, ни на кого не похож, особых социальных связей не поддерживает, разве что дружит с хорошим и честным молодым человеком. И ещё была в его жизни женщина сложной судьбы, но он поспособствовал её браку с другим. Карает преступников, склонен к представлениям с переодеваниями и гримом, наделён артистическим складом ума, окружающий мир знает причудливо и избирательно. Характер нордический В быту небрежен. Курит трубку.

— Шерлок Холмс, Шерлок Холмс!.. — радостно кричат все.

Ан, Карлсон.

Христофор (Кристофер) Бэрроу, "Грамота её королевского величества к шаху Тахмаспу, великому Суфию Персии, посланная с Артуром Эдуардсом, Уилльямом Тэрнбуллем, Матвеем Тейльбойсом и Петром Гаррардом, назначенными агентами Московской компаний во время шестого путешествия в Персию, начавшегося в 1579 г.":

"Выехав оттуда, они прибыли в Увек, расположенный на крымской стороне (на западном берегу Волги), 5 октября около 5 часов утра. Это место считается на полдороге между Казанью и Астраханью. Там растёт большое количество солодкового корня; земля очень плодородна. Находят там яблони и вишневые деревья. Широта Увека 51° 30'. На этом месте стоял прекрасный каменный замок, по имени Увек; к нему примыкал город, который русские называли Содомом. Город этот вместе с частью замка был поглощен землей по божьему правосудию за беззаконие обитавших в нем людей. До сего времени можно ещё видеть часть развалин замка и могилы, в которых как будто были похоронены знатные люди, ибо на одной из могил можно еще рассмотреть изображение коня с сидящим на нем всадником, с луком в руке и со стрелами, привязанными к его боку. Был также там на одном камне обломок герба с высеченными на нем письменами; часть их истреблена непогодой, а часть остается в полуразрушенном виде. Однако очертания букв ещё сохранились, и мы сочли их армянскими. Мы нашли высеченные письмена и на другой ещё могиле".

Яблони, вишни и поглощённый землёй за беззаконие жителей город Содом — за десять лет до основания Саратова на том же месте.

И почему я, как говорится, не удивлён.

#осеннее_ночное_радио нынче снова обращается к Генделю — много не бывает.

Леа Дезандр и её ангелы-хранители, Guardian Angels, Oh Protect Me из "Триумфа Времени и Правды", Jupiter Ensemble Томаса Данфорда, сам он с лютней, как всегда.

Между тем, у нас с любимой Калиниградской областной научной библиотекой новый сезон.

Пора, пора вводить тэг #кстатиоптичках, потому что я явно не перестану писать об удивительных приключениях названий птиц. Были уже кукушка, ястреб и сорока, а нынче будет орёл.

Русское "орёл" происходит от протославянского *orьlъ, восходящего к реконструированной индоевропейской основе *h₃érō — как и протобалтийское *arélis, и протогерманское *arô, и, собственно, греческое őρνεον, и означают они все "большая птица, орёл". Логично, орёл — самая большая птица в Евразии, по-гречески "орёл", орнеон, и "птица", орнис, вообще однокоренные. Как в известном анекдоте: "Птица. — Орёл? — Нет. — А кто?".

В древневерхненемецком эта общая для индоевропейских языков основа даёт Aar, от которого происходит нынешнее немецкое Adler (путём слияния edel, "благородный" и Aar, собственно "орёл", в раннем средневековье, когда Aar начинает означать всех хищных птиц, которых используют как ловчих, и требуется уточнение; "Благородный? — Нет. — А какой?"), голландское arend, норвежское и датское ørn, шведское örn и т.д. Но тут в чат врываются романские языки.

Итальянское aquila, испанское и португальское águila, французское aigle, в английском давшее eagle, потеснившее исконное древнеанглийское earn, естественно, восходят к латинскому aquila, а дальше начинается любезная сердцу любого лексиколога кадриль. Куда орёл велик и страшен улетел в латыни от индоевропейских корней? "Этимология неясна, — делают умное лицо учёные, — но предположительно aquila родственно aquilus, "тёмный, мрачный", поскольку у орла тёмное оперение". Очень хорошо, но aquilus у них происходит от Aquilō, Аквилон, северный ветер, а тот, в свою очередь, от aqua, вода; Михиль Де Ваан в своём словаре вообще предлагает обратную версию: aquilus от aquila, цвет от орла, и все они — от aqua, вода. То есть, если применить бритву Оккама и сократить бессмысленные последовательные связи, латинский орёл связан с водой.

И это совершенно понятно, потому что для жителей морского побережья, не высокогорья и не степей, орёл — это по определению орлан-белохвост, Haliaeetus albicilla. Собственно, Haliaeetus в названии вида и есть "морской орёл", от греческого 'αλίη, "морской" и ἀετός, как и őρνεον, "орёл"; восходит ἀετός к индоевропейскому *h₂éwis, в латинском ставшему avis, и значит, вы удивитесь, "птица". По-английски орлан-белохвост так и называется, sea eagle — а ещё erne или ern, то самое древнеанглийское "орёл", уступившее заимствованному из французского eagle.

Птица — это орёл, а орёл — это тот, который в море. Язык, как водится, сохраняет всё поле значения, не только словарное.

Орлана-белохвоста вам, задумавшегося.

Вдогонку, вынос из комментов.

Индоевропейское *h₃érō, "орёл", не имеет никакого отношения к греческому ἥρως, "герой"; начальное h₃ — не полнозвучие, но призвук, аспирация. То есть, вспоминаем классику, хороший мужик, но не орёл.

А вот в древненорвежском и древнеисландском помимо ari, "орёл", существует ещё и агентивный суффикс -ari. Он не германского происхождения, скорее всего, заимствован из латинского, ассимилированное -arius; отсюда нотариус, архивариус, или конвенционализированные ретиарий, парламентарий и т.д.

Но то, что ari означает "орёл", из древнескандинавской головы при этом отнюдь не стирается и даёт редкую возможность играть словами, нанизывая поэтические образы. К примеру, allsvaldr или allsvaldandi, означающее "всемогущество, всевластие", при добавлении суффикса -ari превращается во "всемогущего, обладающего всей полнотой власти" — так называют и Бога, и верховного правителя. И от того, что оба они у викингов "орлы всевластия", никуда не денешься.

В актёрской речевой разминке "король-орёл", повторить перед выходом сорок раз, куда больше смысла, чем может показаться на первый взгляд.

#кстатиоптичках

#кстатиоптичках поняла, что разъяснение шекспировской совы я сюда не переносила, так пусть будет.

Бесценная фотография.

#осеннее_ночное_радио рассказывает тебе мир и тебя самого в нём — точнее и полнее, чем сам ты, дурак, сумел бы. Как шелестят по сырому машины, как тихо между ними, как липовые листья перебрасываются фонарным светом, как в голове качается, вращается, мерцает то, чем полон этот оживший воздух, до самой вон той невидимой в пасмурь звезды, к которой ты крепишься на прочной нити, шагая не совсем по асфальту.

Бог тихонечко отменил гравитацию на три квартала, на три минуты, никому не говори.

Largo из пятого фортепьянного концерта Баха, BWV 1056, Мария Жоао Пиреш, счастье моё, Orchestre de Paris, за пультом Риккардо Шайи.