Аутентисты-архивисты, начавшие играть барокко как барокко, а не как, в лучшем случае, венский классицизм, конечно, заслужили конный памятник чистого золота. Именно благодаря им барокко заново пустило корни в живой реальности, и стало возможно задуматься: может, его можно играть не как музейный экспонат? Не как больного в реанимации, но прямо вот бегом, полнокровно, а то и, обереги бог, в танце?

Можно, можно.
Барокко всех романтиков пережило и нас переживёт. Хотите, упирайте скрипки под ключицу, не поверх неё, хотите, вяжите струны из кишок, хотите — ничего такого не делайте, просто вложитесь всеми собой в то, за что взялись, а уж оно потащит.

Для всех тех, кто верит в восходящий поток и доверяет ему, #осеннее_ночное_радио сегодня даёт немножко Пёрселла, хрестоматийную арию Strike the Viol из "Оды на день рожденья королевы Марии II". Les Musiciens de Saint-Julien и прекрасный Тим Мид, как птица поёт.

из вконтактика, кажется важным, как говорила одна из утраченных любимых

К вопросу о средствах выражения.

Остаточный мой академизм требует засобачить сначала что-нибудь из актуального лексикона, а потом, через двоеточие, уже вот "к вопросу". Ну, не знаю, "то, что он токсичный нарцисс". Или "у нас были отношения, эмоции к тебе у меня ещё, можт, ещё немножко есть". Академизм уминаем коленом, говорим о действительно значимом.

Мне, во-первых, ужасно жалко бедных котяточек, у которых для всего, бушующего в теле, для новой жизни, для солнца и светил, есть лишь идентичный натуральному новояз с атнашениями и имоциями. Оно же никуда не делось, нейромедиаторы за тыщи лет не изменились, но теперь всё, что колотится в мозгу, светится в крови и поёт в сердце, есть лишь россыпь поп-психоложеского лего, из которого изволь сложить себе мир.

Во-вторых, я незыблемо верю в то, что средства выражения отражённым светом не только освещают, но и модифицируют выражаемое, означающее лепит означаемое, далее везде. То, что не имеет выражения болит, ещё болит, совсем болит — и отключается, мы устроены милосердно, у нас даже мышцы от предельного сдавления расслабляются.

Улица корчится, безъязыкая — а потом перестаёт. Солнце и светила как-то там сами, здоровый индивид выбирает себя и остаётся с собой, потому что из ничего, как известно, не выйдет ничего, а из себя можно бесконечно проецировать лишь себя, больше там ничего нет. Можно разговаривать с зеркалом, можно с очередным искусственным интеллектом, разницы особо никакой, это как в шахматы с собой играть.

Есть ещё в-третьих, и оно печальнее всего. Когда ставишь приложение, телефон показывает, сколько ему нужно памяти, и сколько у тебя есть. Чтобы поставить себе la vita nuova, нужно быть Данте — или хотя бы иметь место под установку Данте.

И тут мы упираемся в то, что отличает сознание от процессора. Чем площе и стандартизованнее средства выражения, чем меньше места они занимают, тем меньше полезный объём, тем скуднее запас. Перестань упражнять, — мозг, мышцу, чувство, речь, что угодно — оно радостно сдуется до простейшей функции, до набора карточек, до автоматизированного процесса.

Здесь мы садимся в позу примерного лотоса, ну хотя бы кувшинки, и медитируем на унификацию, стандартизацию и тотальный комфорт розовеньких гробиков матрицы. Не то чтобы мы считали себя просветлёнными, нет, по эту сторону свои погремушки, по ту — своё благополучие.

Что у нас есть? Созерцание врат несчётных утончённостей, сомнительная награда.

#осеннее_ночное_радио сегодня без философских оборочек, просто про музыку. Выйти в свежую предосеннюю темноту, найти надёжную звезду — и. Останусь в своём лесочке, как соловей.

Алессандро Скарлатти, Карло Вистоли, Паоло Занзу и Le Stagione, Staró nel mio boschetto.

В эфире снова #осеннее_ночное_радио — с арией Sorte crudele d'amor m'allettò, жестокая судьба поманила меня любовью и т.д., неважно, можно просто слушать. А можно не слушать, найти в эфире что-то, что лично вам по сердцу, или вовсе пойти посмотреть в небо, нынче уже заходят Ауригиды.

Алессандро Страделла, Сильвия Фригато и ансамбль Mare Nostrum, дирижирует Андреа Де Карло.

В 1954 году Одри Хепбёрн и Мел Феррер играли "Ундину" — не Фридриха Де Ла Мотт Фуке, конечно, пересказ Жана Жироду.

Рыцарь, роль которого исполнял Феррер, в исходном тексте звался Хульдбранд фон Рингштеттен. Жироду его зачем-то переименовал в Витгенштейна, да к тому же Ганса; даже не Йоханнеса.

Сам Де Ла Мотт Фуке при этом писал "Ундину" с оглядкой на средневековую повесть в стихах, где рыцаря зовут и вовсе Петером фон Штауфенбергом.

Впрочем, как бы ни звали бестолкового рыцаря, который сам не знает, чего хочет, — Руджеро, Ринальдо, да хоть Раймондин, их не перечесть — это всё равно история о фее воды, праматери всех лебединых дев и русалочек с разбитым сердцем.

Одри, кажется, и сама из этого племени.

Без Генделя #осеннее_ночное_радио не обходится, конечно. Тем более, что тут его поёт божественная Ромина Бассо.

"Se la bellezza" из "Триумфа Времени и Разочарования", Gabrieli Consort & Players, за пультом Пол Маккриш, обожаемый.

#осеннее_ночное_радио нынче даёт немножко Монтеверди, арию из "Коронации Поппеи". Oblivion soave, нежное забвение — колыбельная всем, кто взыскует покоя.

За несколько дней до того, как мир сошёл с рельсов и полетел неизвестно куда, в январе 2020, я, ошалев от львов, орлов и людей Санта-Мария-деи-Фрари, глянула вдруг под ноги — и увидела, что стою на надгробии Монтверди; всё понятно про смирение, велящее похоронить себя под полом, на ходу, но куда денешься от английской идиомы, описывающей внезапный необъяснимый холод и тоску, someone stepped on my grave. 

Отпрыгнула, попятилась — только оно осталось и обернулось предсказанием. Если бы не музыка, нечего было бы ему противопоставить.

Соня Йончева, Cappella Mediterranea, Леонардо Гарсия Аларкон, обожаемый.

Двенадцать лет после ухода из университета я вольным шпильманом давала концерты в различных городах — и вот добралась до родины. Приходите, если вы в Саратове, и "Злодеев" приносите, если хотите автограф от переводчика.

15 сентября Вакуровские встречи представляют:

"Как сказал Шекспир..." — а кого мы цитируем, когда ссылаемся на Шекспира? Пахнет ли роза розой, что снится философии, и каков действительный курс коня? Обо всем этом и о многом другом поговорим на лекции "Шекспир этого не говорил".
Рассказывает переводчица, подготовившая в частности для встречи с русским читателем бестселлер М. Л. Рио "Словно мы злодеи", литературовед Екатерина Ракитина.
Саратов. "Территория кофе" (Московская, 9). 19.00.
Бронирование мест по телефону +7(917)023-19-54.
#вакуровскиевстречи

Che si può fare, спрашивает сегодня #осеннее_ночное_радио вместе с Барбарой Строцци, в XVII веке написавшей эту вещь, и невероятной Марианой Флорес, которая её поёт.

Что я могу сделать? Что мне делать? Что поделаешь — со звёздами в которых жалости нет, с небом, со своим мучением?

Cappella Mediterranea и Леонардо Гарсия Аларкон, обожаемый.

Давно известно, что поговорка про халву — сколько, дескать, ни говори — противоречит нашему устройству. Бессознательное не знает ни наклонений глагольных, ни времён, ему лишь назови — с него довольно, и организм, повинуясь, запускает механизм переживания названного как существующего; иначе не было бы у нас ни любви, ни политики, но нынче не о том.

Всё счастье мира заперто в нас, но код случаен, и всё, что открыло доступ, благословенно. Нет, можно дальновидно выжигать рецепторы электричеством или жидким азотом, верить только делам, желательно в трёх экземплярах, нотариально заверенным... но кто ж вам будет виноват, что счастье перецветёт в благополучие и перестанет радовать, как те поддельные шарики.

Музыка в этом отношении честна и безопасна. Обещала немного счастья — даёт. Джон Экклз к маске "Безумный любовник" по Джону Флетчеру, Марти Дэвис (скрипка), Джерри Фуллер (бас), Брэндон Экер (лютня), #осеннее_ночное_радио

В 1981 году Томас Килрой написал вариацию на чеховскую "Чайку", перенеся действие в Ирландию конца XIX века. Тригорина (которого у Килроя зовут мистером Эстоном) играл Алан Рикман, это роль, переписанная им от руки.

Если вдруг вам нужна была сто двадцать первая причина обожать Алана Рикмана, светлая ему память.

#осеннее_ночное_радио нынче даёт космическую Мириам Фойерзингер с арией — для разнообразия — Кристофа Граупнера Seufzt und weint, ihr matten Augen из кантаты Ach Gott und Herr. Не всё же Баху отдуваться за космос.

Capricornus Consort Basel и Петер Бачи.

— На мне костюм династии Тан, — старательно выговаривает по-русски китайская танцовщица. Прикладывает руку к вышитому поясу. — Это цветок, называется "пион", очень красивый. Значит развитие общества и экономики.

Я вздрагиваю, потом до меня доходит: благоденствие и процветание.

Контекст, выбор лексики, азы нашего ремесла.

Как правило, попытки сдвинуть барокко в сторону других стилей, спеть неакадемическим голосом, вызывают у меня тихое раздражение: испортили хар-ррошую вещь.

Но эту обыкновенно-красивую в оперном исполнении арию из "Прозерпины" Люлли перевод на другой музыкальный язык превращает в нечто совсем новое. Хрупкое, очень человеческое.

О милая моя свобода, как ты была хороша. Должна ли я утратить тебя навеки? Душа моя поражена болью, любовью и страхом.

У Люлли это четвёртый акт, Прозерпина уходит в мир теней и прощается с девичеством. Но мир устроен так, что она с тех пор лишь возвращается домой дважды в год, то к матери, то к Аиду/Плутону. Как раз сейчас она вновь становится той богиней, к которой взывал, глядя на Луну, бедный Луций:

...натиск злых духов смиряешь и над подземными темницами властвуешь, по различным рощам бродишь, разные поклонения принимая; о Прозерпина, женственным сиянием своим каждый дом освещающая, влажными лучами питающая весёлые посевы и, когда скрывается солнце, неверный свет свой нам проливающая; как бы ты ни именовалась, каким бы обрядом, в каком бы обличии ни надлежало чтить тебя, — в крайних моих невзгодах ныне приди мне на помощь, судьбу шаткую поддержи, прекрати жестокие беды, пошли мне отдохновение и покой; достаточно было страданий, достаточно было скитаний.

Sit satis laborum, sit satis periculorum.

Жан-Батист Люлли, Ma chère liberté, Рита Мария и Филипе Рапозо, #осеннее_ночное_радио

Немножко про Набокова и, как водится, Шекспира.

#осеннее_ночное_радио готовится к равноденствию с Оноре д'Амбрюи и его арией Le doux silence de nos bois. Она, конечно, о весне, но какая разница, можно напевать или насвистывать, когда будете завтра гулять по этим самым лесам в приятной тишине.

Джеймс Риз и Брэндон Экер на лютне.

Помянула шекспировских не-людей, говорящих хореем, ну так вытащу к равноденствию старенькое про ведьм в "Макбете".

То, что ведьмы, которых встречают Макбет и Банко, суть создания не из этого мира, понятно уже с первых строк, с самой первой сцены первого действия, когда ведьмы появляются на сцене. С них трагедия, собственно, и начинается, и сразу становится ясно, что у неё не вполне человеческое измерение.
Дело в том, что ведьмы «Макбета» говорят не как люди шекспировского мира: не ямбом, а наоборот — хореем. У нечистой силы всё шиворот-навыворот, она леворукая, застегивается не на ту сторону и перекидывается спиной вперёд. Ямб легко ложится на дыхание и сердечный ритм, это прекрасно показывала великая Фиона Шоу, отстукивая шекспировские монологи ладонью по груди, он чисто физиологически соприроден человеку. А хорей — пляска, он этимологически в родстве с хореей, непроизвольными движениями при некоторых болезнях, оба эти слова восходят к греческому χορεῖος, «плясовой».

Ведьмы у Шекспира пляшут, даже на словах. Речь их звучит, как шаманский бубен, заставляет пристукивать ногой в такт, вовлекает в хоровод и отключает личное в пользу общего. Судите сами, это первые их реплики, для примера достаточно:

First Witch. When shall we three meet again
In thunder, lightning, or in rain?
Second Witch. When the hurlyburly's done,
When the battle's lost and won.
Third Witch. That will be ere the set of sun.
 
Тáм-та-тáм-та-тáм-та-тáм!..
 
Дам самый простой подстрочник, чтобы видно было, какая это засада для переводчика:

Когда мы трое встретимся снова
Среди грома, молнии, или в дождь?
Когда суматоха закончится,
Когда битва будет проиграна и выиграна.
То будет до захода солнца.
 
Первая строка рифмуется со второй, третья, четвёртая и пятая — между собой.
 
Дальше.

#осеннее_ночное_радио встречает равноденствие задумчивой арией Иоганна Филиппа Кригера "Одиночество" из кантаты "Усмирённая ревность, или Кефал и Прокрида".

Дивное меццо Мария Вайс не только поёт, но и ходит по лесу, валяется с книжкой и сидит за столом одинаково волшебно. Помогают ей в этом лютнист Лука Пьянка и виолончелист Игорь Бобович из ансамбля 1607.

Раз уж я тут никому ничего не продаю, и от убыли подписчиков могло бы пострадать разве что самолюбие, будь оно у меня, #осеннее_ночное_радио продолжит вещание — для тех, пусть немногих, кому оно в радость.

Генделя много не бывает, поэтому сегодня у нас будет ария Stille amare из третьего действия оперы "Птолемей, царь Египта". Сюжет... в барочной опере он всегда примерно один, и лучше ироничного Николаса Макгигана его не описать, так что процитирую:

Love, jealosy, the consequences of these — which in terms of Handelean opera tend to have national implications, since most of the characters are royal.

И перьев, перьев из головы побольше, а также, как говаривал мой чудесный друг, фигурной нарезки огурцов, то бишь, фиоритур.

Но лучшее, что есть у Генделя, чаще всего разливается вот таким медленным медовым сиянием, отменяющим силу тяжести на несколько минут. Птолемей пьёт яд, те самые "горькие капли", stille amare, жизнь покидает его — словно утекает вода в клепсидре, отсчитывая по капле оставшееся.

Нет, он не умрёт, это не яд, как бывает у Генделя, принесли его домой, оказался он живой, но какая разница.

Дивная Эва Зайчик и Le Consort, за клавесином задаёт всему пульс Джастин Тейлор.

За шотландскими детьми, не желавшими засыпать, приходил не только Вилли-Винки, но ещё и Jenny Wi' the Airn Teeth, Дженни с Железными Зубами, вампир на жучиных лапках — если верить стихотворению Александра Андерсона — или раздвоенных копытах (как пишет, вспоминая нянькины страшилки, Александр Слоун Маккей).

В 1954 году по Глазго ходили слухи, что она съела двух местных малышей, не уснувших вовремя, и городские детишки создали боевой отряд, выдвинувшийся сентярьской ночью на кладбище, чтобы нечисть истребить.

Как не любить шотландских детей.
И родного серенького волчка, конечно.