И иллюстрация к предыдущему.
Яростный единорог из "Зерцала истории" Винсента из Бове, около 1335 года.

Bibliothèque de l'Arsenal, Ms-5080 réserve, fol. 378r

Михаил Иванович Плещеев, служивший в Англии по дипломатической части, как и многие дипломаты, не был чужд изящной словесности. Писал под псевдонимами "Англоман" и "Один Оксфортский студент", переводил Свифта, печатался в сборниках трудов "Вольного Российского собрания", в 1775 году впервые перевёл на русский — с английского, это важно! — монолог Гамлета, предпослав ему следующее вступление в виде письма одному из товарищей по собранию:

Надобно чувствовать чрезвычайные дарования, или быть чрезвычайно смелу, чтоб переводить Шакеспира, особливо знаменитые те места его сочинений, в коих сила воображения, мыслей и выражений, нечто отменное и превосходное в себе имеют; однако я не имея тех качеств, какие для такого предприятия нужны, а будучи единственно влюблен в некоторые места Шакеспировых творений, дерзнул перевесть одни из его стихов, кои столь известны, что всякой, кто читать умеет, их наизусть знает, а именно, славный Гамлетов Монолог. К сему подал мне пример, и ободрил меня в намерении, один живописец, которого я знал в Неаполе. Он был весьма посредственный художник, не знал ни рисунка, ни состава красок, и еще меньше имел те тени, которые в Тициановых картинах дают предметам живость, нежность и прозрачность. Но он, влюбясь в его Данаю, осмелился ее списать, и изображая с точнейшею верностию, черты, тени и свет сей картины, сделал такую копию, что все ее иметь хотели, не смотря не ее недостатки, особливо те, кои оригинала не видали, и об оном только способом эстампов понятие имели. Я нашел, что ежели я, подражая сему живописцу, стану стараться вникнуть в смысл Шакеспиров, и его с точностью изобразить, то я буду в состоянии сделать несколько подобное дело копии Данаи, и показать услугу тем, кои об образе сочинения, о сопряжении мыслей и о смелой вольности сего отменного писателя слабое понятие иметь хотят. Я не остановился, вспомня, что Г. Вольтер сей Монолог перевел. Не все Россияне знают Французский язык: к тому ж сравнив сей перевод с оригиналом, я увидел, что Г. Вольтер больше боролся с Шакеспиром, нежели его переводил, и что ежели бы кто-нибудь его перевод на Аглинский язык обратно перевел, то б никто не узнал, что это Шакеспирово сочинение. Я еще нашел, что говорить на Французском языке так, как Шакеспир говорил на Аглинском, почти невозможно, а на Русском можно ему по крайней мере подражать, и когда не силу и не красу его, то дух его сохранить. Я одно только встретил затруднение, которое, однако, больше от свойства нашего воображения, нежели от свойства нашего языка происходит. Мы даем больше уз слогу нашему, нежели сходно с вольностью нашего языка. Кажется, что метафорические те выражения, кои слог и оживляют, и украшают, не довольно нами приняты; и ежели я не обманываюсь, то я приметил, что и в тех из наших писателей, кои самое живое и горячее воображение имели, неодушевленные вещи меньше оживотворены, и умственные бытия реже под чувственным видом изображаются, нежели в чужестранных писателях, а особливо в Аглинских. Сии, может быть, дают воображению своему и лишнюю вольность; но мне кажется, что самая сия погрешность есть источник тех красот, коими их сочинения столь изобильны. Я не знаю, до коих пор мы им подражать можем. Сие никому столько не известно, как Вам, и никто столько не в состоянии подать пример тех вольностей, кои наш язык столь же свободным сделают, сколько он изобилен, тем богатство его умножат. Я уверен, что сие составляет один из главных предметов, кои Вольное Российское Общество, которого Вы Член, имеет, и которому я, если Вы намерение мое одобрите, слабый перевод Гамлетова Монолога посвящаю.
__________________________

То есть, ещё "аглинский", но проблемы перевода уже сформулированы.

Монолог Гамлета у нас, понятно, переводили больше, чем саму трагедию. Гамлет — самый русский из героев Шекспира, "бытьилинебыть" — "главный" его текст, ну как тут удержаться.

И вот, в 1900 году Аполлон Фёдорович Семёнов, публикующийся под псевдонимом С. Аполлонов, перелагает монолог в одном из самых популярных дореволюционных переводов, Андрея Кронеберга, зачем-то рифмуя, — "Прошлое смелой рукою стереть И с беспощадной судьбою сразиться? Или заснуть навсегда, умереть, В вечный, загробный покой погрузиться?" — эдаким вальсирующим размером, тум-па-па-тум-па-па.

Это бы ладно (нет), но начинается монолог не честным кронеберговским "Быть или не быть? Вот в чём вопрос", нет, начинается он так:

Быть иль не быть?.. Вот ужасный вопрос!..

На что нельзя, невозможно прежде ума не отозваться:

...мёд если есть — то его сразу нет.

И нет конца страданиям
И разочарованиям,
А также огорчениям
И вообще невзгодам,

Ну а что, чем Пух не Гамлет. Гамлет Пух.

У Старшины Шекспира второй день говорим про сознание, ум, честь, стыд и совесть принца Гамлета и короля Ричарда III.

Присоединяйтесь, начало тут.

Мередит Фрэмптон, "Пасьянс", 1937.

А все эти девицы, эти дочери простого, незатейливого великого русского народа, как смотрят на эстетику? «Что сладко — то вкусно, что красно — то красиво».
____

Репортёр Платонов у Куприна о проститутках, но будто о них одних.

Джон Олдридж, "Строители за работой. Кирпичный дом в Грейт-Бардфилде", 1946.

Традиционно в этот день: All Hail the Queen.

Квентин Массейс-младший, "Портрет Елизаветы I" ("Портрет с решетом"), 1583. Национальная пинакотека Сиены.

Тут спросили, зачем королеве решето.

Если говорить о портретах Елизаветы Генриховны, то я, конечно, со всем уважением к Герартсу и Гауэру, со всей приязнью к Хиллиарду и Оливеру, но люблю, чтоб любить, этого вот Квентина Массейса-младшего, которого показла в предыдущей записи.

Портретов с решетом у Елизаветы два: работы Гауэра, где королева в красном, с гербом и глобусом; и, вот, Массейса, в 1583 году написанный, где глобус тоже есть. Королева на этом портрете в чёрном платье с белыми рукавами и вторым, кроме раффа, прозрачным воротником на каркасе, стоит спиной к придворной яркой суете, и драгоценностей на ней поменьше, чем у Гауэра.

Почему решето?
Во-первых, потому что весталка Туккия им вопреки поговорке воду смогла до храма донести, чем подтвердила своё целомудрие. Во-вторых, отсеивание хорошего от дурного, и здесь строгий чёрно-белый наряд королевы у Массейса дополнительно работает, — мрак и свет, зло и добро, прочие дихотомии ad libitum, — как и прозрачный воротник, сияющими крыльями встающий над Елизаветой. В литературе того времени прозрачность, способность пропускать свет и, таким образом, становиться им, есть неотъемлемое свойство истинной красоты, у Шекспира зачарованный Лизандр говорит Елене:

Transparent Helena! Nature shows art,
That through thy bosom makes me see thy heart —

что Тумповская у нас точнее прочих переводит как:

Прозрачная Елена! Через грудь
Дано в твое мне сердце заглянуть.

Вот и королева Елизавета у Массейса показывает, что у неё на сердце: сердце это мудро, оно отвернулось от мирской суеты, — что там, от всего мира, глобусом поблёскивающего в тенях за спиной венценосной весталки! — и готово судить, что хорошо, что дурно. К тому же королева не так давно окончательно отказала давнему соискателю своей руки, герцогу Анжуйскому Франциску, который к ней начал свататься ещё герцогом Алансоном; а одно время ухаживания принимала, даже серёжку в виде лягушки, подарок герцога, носила (Елизавета прозвала Франциска Лягушечкой).

Но дело, в общем, не в эмблемах.
Дело в том, что лицо здесь важнее атрибутов; Елизавете это выпадало нечасто, её толком и не видно обычно из-за нагромождения аллегорий и драгоценностей.
Хороша ли она у Массейса? В общем, не слишком — и не очень уже молода, ей честные пятьдесят. Понятно, что следы оспы придворный художник изображать не станет и модели по возможности польстит, но королева тут удивительно живая.

Не девственница-Феникс, чудо-птица, не статуя самой себя и немножко Богоматери, а та, что могла бы сказать: "Я — Елизавета".
И этого вполне довольно.

Эрик Равилиус, редкой остроты и ясности акварелист и книжный график. С началом Второй мировой вступил в Королевский корпус наблюдателей, — подразделение гражданской обороны — потом стал штатным военным художником. Погиб вместе с экипажем, отправленным на поиски пропавшего патрульного самолёта у берегов Исландии в 1942.

"Уилтширский пейзаж", 1930-е.

Давно любимый Габриэль Пачеко фантазировал на тему Красной шапочки, но по-моему — это тот самый серенький волчок. Всеобщий мёртвый герой, который и до сада с молодильными яблоками домчит, и из мёртвых поднимет, поймав воронёнка, и за бочок ухватит, чтобы не свалились во сне.

Волшебная Мариана Флорес, фрагмент оратории Микеланджело Фальветти "Навуходоносор", — как я завидую итальянцам, у которых просто Набукко!.. — выловленной из Леты Леонардо Гарсией Аларконом, дай ему бог здоровья.

Полная запись лежит тут, это завораживающее действо. Живой, шероховатый, горячий сицилийский семнадцатый век, со всеми взятыми на вооружение арабскими дудками и деревенскими керамическими барабанами, площадной и мистериальный вместе.

Если вам вдруг было нечего послушать сегодня.

Иван и волк — один из любимых моих сюжетов. Потому что про правильность и благодарность. Тем, кто помнит его в отредактированном для детей советском варианте, где Иван волка освобождает из капкана, и за это тот ему служит, напомню исходный, из тёмно-зелёного, как омут, Афанасьева, которого мне в семь положили под ёлочку: Иван находит у дороги мертвеца и хоронит его, потому что неправильно, когда мёртвые не погребены и не могут должным образом отойти в свой мир, мир мёртвых. И, прощаясь после многих событий, волк говорит: "Помнишь, ты мертвеца схоронил? Так это я".

Волк или пёс — традиционный образ молодого мужчины-воина, который ещё не до конца очистился после пролития крови; вспоминаем ритуалы, когда армия входит в город не по мосту, но вброд, и идёт в храм, в язычестве. Князь-оборотень Вольга в русских былинах как раз такой волк, и отряд его —такие волки, в противовес богатырям, встроенным в мир и мирный порядок, человеческим. "Волчьи клятвы", которым нельзя верить в "Старшей Эдде", отсюда же. Волкам нельзя в поселение, волкам нельзя владеть ничем, кроме того, что унесут с собой, волки говорят на своём языке, волки не вступают в брак, а только спариваются, волчьи дети не считаются. Интересующихся сверх того отошлю к монографии коллеги по прежней службе Вадима Михайлина "Тропой звериных слов", с ней можно спорить, но чтение увлекательное.

И вот такого волка, убитого то ли врагом, то ли бывшим товарищем, Иван хоронит, чтобы всё было, да, по-людски. За это, за возвращение в мир людей, пусть и мёртвых, волк будет служить Ивану до конца и дальше, наставлять его и направлять.

Мёртвый старшина при молодом необученном. Сделай так, а так не делай. Сделал? Да чтоб тебя, ладно, будем работать, исходя из оперативной обстановки. Теперь сделай так, а так ни в коем случае не делай. Что?.. Да сколько ж можно! Теперь так. Помер? Я тебе, дураку, помру.

Иван станет царём, волк побежит дальше. Много их ещё ходит, жить не умеет, рано на покой.

Искать изображения Ивана и волка бесполезно: исключишь Васнецова и Билибина, полезет плоский рубленый мультик. Но вот этот Геннадий Спирин, пожалуй, хорош — именно эта иллюстрация, мне не нравится спиринский Иван, а тут его не видно.

А вот это прям хорошо и по делу — если не придираться к конскому хвосту волка; у волка хвост, как известно, поленом.

Комикс от Heylenne. Жаль, что она переключилась на другой проект.

Меня тут спросили, почему в большинстве сказок волк плохой.

Причин на самом деле несколько. Во-первых, очень немногие сказки восходят к архаическому воинскому мифу, да и в качестве форматирующей и аффирмативной оптики он работает разве что в героическом эпосе, дальше историко-культурный расклад начинает меняться. Во-вторых, тот пласт населения, что отвечает за бытование сказочного фольклора, не очень любит буйную дружину, которая творит, что пожелает — куда крестьянину податься, традиционно; и не только крестьянину, горожане тоже к лихим волкам нежности не испытывают. Именно поэтому в одном из принципиальных текстов именно городской народной традиции, интернациональном и разветвлённом, как грибница, "Романе о Лисе" есть волк Изенгрим, барон-разбойник, — он в какой-то момент удалится в монастырь замаливать волчьи грехи, но безуспешно — существо ненасытно-алчное, злобное и тупое. Это, кстати, Изенгрим первым ловил рыбу хвостом в проруби по наущению Лиса. Тексты европейского животного эпоса в России становятся известны в первой половине XVII века, они довольно популярны, их перерабатывают, они дают сюжеты для лубков — наш фольклор вполне мог вобрать некоторые мотивы; впрочем, большинство сюжетов сказок и басен о животных восходит чуть ли не к "Панчатантре", все заимствуют у всех.

"Револьверное сознание", которое мы традиционно приписываем архаике, предполагает, что ритуальное очищение переключает "волка", и он из пьяного от крови убийцы превращается снова в человека, возвращается в мир, живущий по правилам. Архаика, дескать, не знала ПТСР. Видимо, именно поэтому в животном эпосе и сказках волка лупцуют всем, что под руку попадётся, скальпируют, сдирают шкуру заживо, затаптывают всем стадом — и ликуют.

Отрешимся от волков.
К истории фанатства и фанатения, из любимых с юности текстов:

Три ущерба постигли уладских женщин: горбатость, заикание и кривизна. Именно все те из них, что были влюблены в Конала Победоносного, горбились; те, что были влюблены в Кускрайда Заику из Махи, сына Конхобара, говорили заикаясь; те же, что были влюблены в Кухулина, кривели на один глаз ради сходства с ним, из любви к нему, — ибо когда Кухулин приходил в боевую ярость, один глаз его так глубоко уходил внутрь головы, что журавль не мог бы его достать, а другой выкатывался наружу, огромный, как котёл, в котором варят целого телёнка.
__________________________________

Ирландский эпос, конечно, именно этот фрагмент из "Болезни Кухулина".
В сноске стоит заметить, что Конал Победоносный (он же Конал Кернах) не просто горбат, ему дядя в детстве шею свернул, пытаясь убить, потому что предвидел от мальчика многие опасности — предчувствия его не обманули; да и Кускрайд не заикается, а говорит с трудом, потому что ему в первом бою горло пробили.

Но я так себе и представляю, как уладский папа выговаривает дочери: "А если Кухулин пойдёт в железных штанах по щитам прыгать, ты тоже пойдёшь?!".
А она разными глазами хлопает и думает: ДА!

Тоже Габриэль Пачеко про Красную шапочку. Вернее, про волка.

Тревор Сполдинг для "Нью-Йоркера".

Под одной из симфоний Бетховена на ютьюбе комментарий: "Если бы я мог сказать Бетховену, что слушаю его музыку из лежащей в кармане коробочки размером с ладонь, летя выше любых птиц со скоростью, в десятки раз превышающей конский галоп, более того, в исполнении оркестра, сыгравшего её десять лет назад, он бы решил, что я сошёл с ума".

А мне кажется, пришёл бы в восторг.

Меня тут спросили, что я скажу про волка из Красной Шапочки — ничего.

Как всякая гуманитарная девочка, вовремя, благодаря канадским волонтёрам, прочитавшая Эстес, я довольно долго осмысляла внутреннего волка: понятно, что мир — волк, и с ним надо что-то делать. Или быть его жертвой, или принять... и прочие в целом бессмысленные интроспекции, в результате которых понимаешь, что Красная Шапочка куда интереснее волка, потому что она у него в зубах и в брюхе, но он-то у неё в голове, с этим бы разобраться. Вытащу кое-какие очень давние тексты и заодно Шапочку Стефано Морри, которая идеальна для вхождения в лес.