Всё это верно, всё это есть точное научное знание.
Но если встать на втором этаже скуолы Сан-Рокко спиной к лестнице Скарпаньино и просто поднять голову, увидишь павлина в хлеву — лучшую метафору и для Тинторетто, и для скуолы Сан-Рокко, и для всего, что есть в мире избыточного, преувеличенного, взрывающегося фейерверком в мозгу.
Larger than life, как говорят англоязычные друзья.
Но нет, оно не больше жизни, мы просто не способны вместить жизнь во всём её неправдоподобии в свои маленькие головы.
Но если встать на втором этаже скуолы Сан-Рокко спиной к лестнице Скарпаньино и просто поднять голову, увидишь павлина в хлеву — лучшую метафору и для Тинторетто, и для скуолы Сан-Рокко, и для всего, что есть в мире избыточного, преувеличенного, взрывающегося фейерверком в мозгу.
Larger than life, как говорят англоязычные друзья.
Но нет, оно не больше жизни, мы просто не способны вместить жизнь во всём её неправдоподобии в свои маленькие головы.
👍9
Довольно интересная аберрация: большинство цитирующих тютчевского "Цицерона" автоматически говорит: "Блажен, кто посетил сей мир..." — а он в автографе-то не "блажен", он "счастлив".
"Блажен" впервые появляется в публикации альманаха "Денница" в 1831 году, но в 1836 году в пушкинском "Современнике", печатающем стихи с авторской тетради — "счастлив". И в 1854 году в "Современнике" же "счастлив". А в собрании 1913 года опять "блажен". Современные академические издания, разумеется, выбирают вариант автографа, но сейчас не об этом.
В "блажен" отчётливо слышны христианские μακάριος и beatus, особая связь с божественным промыслом, а если копнуть глубже, то и игра в пристенок с горацианским beatus ille qui procul negotiis, "блажен лишь тот, кто, суеты не ведая" в переводе Семёнова-Тян-Шанского. И, в общем, логика в том, что этот вариант в бытовой культурной памяти вытесняет авторский, есть: блажен — это не только благословен, это ещё и созерцательно-спокоен, вознесён над суетой роковых минут сознанием призванности.
Но у Тютчева всё равно лучше.
У Тютчева — счастье, участие, своя часть в пиру, зрелище и совете вершащих судьбы мироздания. Не просто наблюдение, не просто открытость опыту, но осознанное пропускание его через себя, со-трудничество, со-причастность. Звучит, конечно, корявее, чем "блажен", но Фёдор Иванович так несказанно крут, что корявости не боится, хотя и не конструирует её нарочно: чтобы отважиться на роскошное "зрелищ зритель", надо быть очень, очень уверенным в том, что говоришь.
Счастлив — счастлúв.
Это не имеет никакого отношения к благополучию, ага.
"Блажен" впервые появляется в публикации альманаха "Денница" в 1831 году, но в 1836 году в пушкинском "Современнике", печатающем стихи с авторской тетради — "счастлив". И в 1854 году в "Современнике" же "счастлив". А в собрании 1913 года опять "блажен". Современные академические издания, разумеется, выбирают вариант автографа, но сейчас не об этом.
В "блажен" отчётливо слышны христианские μακάριος и beatus, особая связь с божественным промыслом, а если копнуть глубже, то и игра в пристенок с горацианским beatus ille qui procul negotiis, "блажен лишь тот, кто, суеты не ведая" в переводе Семёнова-Тян-Шанского. И, в общем, логика в том, что этот вариант в бытовой культурной памяти вытесняет авторский, есть: блажен — это не только благословен, это ещё и созерцательно-спокоен, вознесён над суетой роковых минут сознанием призванности.
Но у Тютчева всё равно лучше.
У Тютчева — счастье, участие, своя часть в пиру, зрелище и совете вершащих судьбы мироздания. Не просто наблюдение, не просто открытость опыту, но осознанное пропускание его через себя, со-трудничество, со-причастность. Звучит, конечно, корявее, чем "блажен", но Фёдор Иванович так несказанно крут, что корявости не боится, хотя и не конструирует её нарочно: чтобы отважиться на роскошное "зрелищ зритель", надо быть очень, очень уверенным в том, что говоришь.
Счастлив — счастлúв.
Это не имеет никакого отношения к благополучию, ага.
👍9
Леонелло д'Эсте, побочный сын Никколо III, маркиза Феррары, был юношей талантливым и в народе любимым, отчего и стал отцовским преемником, несмотря на наличие законных братьев. Свою роль сыграла, конечно, и казнь Уго, старшего брата, но это совсем другая история, не о ней сейчас.
Правил Леонелло недолго, всего девять лет, с 1441 до 1450, но за это время успел вернуть к жизни университет Феррары, собрал вокруг себя учёных и художников и создал двор, о котором мечтали мыслители Ренессанса. Достаточно упомянуть лишь нескольких из тех, кого Леонелло привлёк в Феррару: гуманисты Альберти, Дечембрио, Газа, Басини, художники Пьеро делла Франческа, Пизанелло, Рогир ван дер Вейден, Якопо Беллини, Мантенья... уже неплохо, довольно.
Он был воплощением новых представлений о благородном государе: рыцарь, — его обучал в Перудже воинскому искусству кондотьер Браччо да Монтоне, но Леонелло военными предприятиями так и не увлёкся, — поэт, покровитель наук и искусств, и мудрый правитель; ну, когда образование получаешь у Гуарино да Верона, а не в академии госслужбы, это сказывается.
Нас, однако, куда больше интересует то, как Леонелло видел себя — и как хотел, чтобы его видели. И здесь начинается сложная изысканная игра, столь любимая Ренессансом: leonello буквально означает "маленький лев", или, если мы принимаем во внимание геральдические практики, "леопард". Поэтому к фамильному орлу д'Эсте маркиз Леонелло добавляет свою собственную эмблему, льва или некое кошачье животное, которое то леопардом называют, то рысью.
Эту игру образов обеспечивает молодому маркизу — а он так и остался молодым, он прожил всего сорок три года — один из придворных мастеров, Антонио Пизано, Пизанелло. Он пишет лучший портрет Леонелло и создаёт для него медали по образцу римских, которые маркиз Феррары собирает — как и книги, и картины, и драгоценности.
Тут отвлечёмся на секунду и задумаемся, как повезло этим итальянским правителям: мы видим их глазами художников, которым легко доверить сотворение мира, потому что это будет прекрасный во всех отношениях мир; и как повезло нам, но это уже не так важно.
На портрете Пизанелло от "маленького льва" Феррары глаз не отвести: выразительный тонкий профиль, кудри, стилизованные под львиную гриву, — виски продуманно выбриты! — гордая голова, богатый и гармоничный наряд. О гармонии скажем отдельно, от современников мы знаем, что Леонелло одевался в цвета, согласующиеся с расположением планет, так что и цвета одежды, и цветы на этом портрете неслучайны, но мы, опять же, сейчас не о том.
Мы о медалях, которые Пизанелло создаёт для своего просвещённого покровителя.
Аверс несёт всё тот же дивный профиль, реверсы же куда интереснее. На первом лев, поющий по нотам, которые держит ангел — это ещё одна саморепрезентация Леонелло. Там выше слева сидит на дереве стройный орёл д'Эсте, но он не главный, главный здесь благородный зверь, смиривший свою силу и покорившийся небесной гармонии.
Со второй медалью всё ещё занятнее.
Это не "котик на подушке", это то самое кошачье, то ли леопард, то ли рысь, которое можно считать "маленьким львом". Рысь более вероятна, потому что, во-первых, у "котика", присмотритесь, короткий хвост, а во-вторых, рысь традиционно считается зверем особенно зорким, это восходит к греческому мифу о Линкее, но мы сейчас, опять-таки, не о том.
И вот у этой зоркой рыси завязаны глаза, что отсылает нас к девизу маркиза Леонелло: Quae vides ne vide, "Что видишь, того не видь", если дословно. О чём это? Да о политике же: зная обо всём, всё видя, как глазастая рысь, не всё нужно замечать.
Блистательные государи Ренессанса считали так.
Правил Леонелло недолго, всего девять лет, с 1441 до 1450, но за это время успел вернуть к жизни университет Феррары, собрал вокруг себя учёных и художников и создал двор, о котором мечтали мыслители Ренессанса. Достаточно упомянуть лишь нескольких из тех, кого Леонелло привлёк в Феррару: гуманисты Альберти, Дечембрио, Газа, Басини, художники Пьеро делла Франческа, Пизанелло, Рогир ван дер Вейден, Якопо Беллини, Мантенья... уже неплохо, довольно.
Он был воплощением новых представлений о благородном государе: рыцарь, — его обучал в Перудже воинскому искусству кондотьер Браччо да Монтоне, но Леонелло военными предприятиями так и не увлёкся, — поэт, покровитель наук и искусств, и мудрый правитель; ну, когда образование получаешь у Гуарино да Верона, а не в академии госслужбы, это сказывается.
Нас, однако, куда больше интересует то, как Леонелло видел себя — и как хотел, чтобы его видели. И здесь начинается сложная изысканная игра, столь любимая Ренессансом: leonello буквально означает "маленький лев", или, если мы принимаем во внимание геральдические практики, "леопард". Поэтому к фамильному орлу д'Эсте маркиз Леонелло добавляет свою собственную эмблему, льва или некое кошачье животное, которое то леопардом называют, то рысью.
Эту игру образов обеспечивает молодому маркизу — а он так и остался молодым, он прожил всего сорок три года — один из придворных мастеров, Антонио Пизано, Пизанелло. Он пишет лучший портрет Леонелло и создаёт для него медали по образцу римских, которые маркиз Феррары собирает — как и книги, и картины, и драгоценности.
Тут отвлечёмся на секунду и задумаемся, как повезло этим итальянским правителям: мы видим их глазами художников, которым легко доверить сотворение мира, потому что это будет прекрасный во всех отношениях мир; и как повезло нам, но это уже не так важно.
На портрете Пизанелло от "маленького льва" Феррары глаз не отвести: выразительный тонкий профиль, кудри, стилизованные под львиную гриву, — виски продуманно выбриты! — гордая голова, богатый и гармоничный наряд. О гармонии скажем отдельно, от современников мы знаем, что Леонелло одевался в цвета, согласующиеся с расположением планет, так что и цвета одежды, и цветы на этом портрете неслучайны, но мы, опять же, сейчас не о том.
Мы о медалях, которые Пизанелло создаёт для своего просвещённого покровителя.
Аверс несёт всё тот же дивный профиль, реверсы же куда интереснее. На первом лев, поющий по нотам, которые держит ангел — это ещё одна саморепрезентация Леонелло. Там выше слева сидит на дереве стройный орёл д'Эсте, но он не главный, главный здесь благородный зверь, смиривший свою силу и покорившийся небесной гармонии.
Со второй медалью всё ещё занятнее.
Это не "котик на подушке", это то самое кошачье, то ли леопард, то ли рысь, которое можно считать "маленьким львом". Рысь более вероятна, потому что, во-первых, у "котика", присмотритесь, короткий хвост, а во-вторых, рысь традиционно считается зверем особенно зорким, это восходит к греческому мифу о Линкее, но мы сейчас, опять-таки, не о том.
И вот у этой зоркой рыси завязаны глаза, что отсылает нас к девизу маркиза Леонелло: Quae vides ne vide, "Что видишь, того не видь", если дословно. О чём это? Да о политике же: зная обо всём, всё видя, как глазастая рысь, не всё нужно замечать.
Блистательные государи Ренессанса считали так.
❤8👍5
В первой сцене второго акта "Юлия Цезаря", когда Кассий на встрече заговорщиков высказывает опасение, что Цезарь из-за дурных предзнаменований может не пойти в сенат, Деций Брут его успокаивает, обещая Цезаря уговорить.
В первом переводе трагедии на русский, в 1786 году, Карамзин перелагает слова Деция прозой:
Это всё ничего не значит; хотя бы он и не захотел идти в Капитолию, однако я могу легко опять преклонить его к сему: ибо он с удовольствием слушает, что единороги могут быть пойманы древами, медведи зеркалами, слоны ямами, львы сетями, а люди льстецами.
"Капитолия" прекрасна, конечно, но не о ней сейчас.
В 1858 появляется второй прозаический перевод, Н.Х. Кетчера:
На этот счёт вы можете быть покойны. Если он и вздумает остаться дома, я заставлю его переменить это решение. Он любит толковать о том, как надувают единорогов деревьями, медведей — зеркалами, слонов — ямами, львов — сетями, а людей — лестью.
Развидеть надутого единорога трудно, но постараемся.
Тем более, что к этому переводу учёнейший Николай Христофорович — это про него Тургенев писал: "Вот ещё светило мира! Кетчер, друг шипучих вин; перепёр он нам Шекспира на язык родных осин" — оставил примечание:
"По древним рассказам об охоте за единорогами: охотник, раздражив его, бросался вдруг за дерево, и единорог, принимая дерево за охотника, вонзал в него рог свой так глубоко, что уже не мог вытащить и таким образом попадался. Рассказывали также, что и на медведя выходили с зеркалом, которое, обращая на себя его внимание, давало охотнику время прицелиться".
С методом ловили единорогов в дерево знакомы все, кто читал про Храброго Портняжку, а про медведя запоминайте, это важно.
В 1859 году Фет впервые переводит "Юлия Цезаря" стихами:
Не бойтесь: если б он и согласился,
Я убежду его; он любит слушать,
Что деревом единорога ловят,
Медведей — зеркалами, рвом — слона,
Сетями — льва, а человека — лестью.
У Козлова в 1880 фантастический единорог превращается в позитивистского носорога, но в остальном примерно то же:
Будь покоен!
Коль он прийти не хочет, я его
Заставлю изменить своё решенье.
Он часто говорит, что носорога
Обманывают деревом, слона —
Посредством ямы, зеркалом — медведя,
Капканом — льва, а человека — лестью.
Соколовский в 1885 переводит этот фрагмент так:
Не бойтесь: я берусь
Уладить это дело, если точно
Он будет так настроен. Любит он
Ведь говорить, что ловятся легко
Слоны посредством ям, единороги —
Посредством пней, медведи — зеркалами,
А люди попадаются на лесть.
О это возлюбленное переводческое "ведь"!..
Нас, однако, куда больше интересует то, что к переводу Соколовского тоже есть примечание:
"По тогдашнему поверью сказочный зверь, единорог, ловился тем, что охотник прятался за пень. Единорог с разбега вонзал свой рог в дерево и тем делался добычей охотника. Медведь, как тоже тогда думали, останавливался неподвижно, увидя себя в зеркале".
Непонятно, зачем переводчик спилил "дерево" оригинала, оставив один пень, но будем считать, что по соображениям метрическим.
В первом переводе трагедии на русский, в 1786 году, Карамзин перелагает слова Деция прозой:
Это всё ничего не значит; хотя бы он и не захотел идти в Капитолию, однако я могу легко опять преклонить его к сему: ибо он с удовольствием слушает, что единороги могут быть пойманы древами, медведи зеркалами, слоны ямами, львы сетями, а люди льстецами.
"Капитолия" прекрасна, конечно, но не о ней сейчас.
В 1858 появляется второй прозаический перевод, Н.Х. Кетчера:
На этот счёт вы можете быть покойны. Если он и вздумает остаться дома, я заставлю его переменить это решение. Он любит толковать о том, как надувают единорогов деревьями, медведей — зеркалами, слонов — ямами, львов — сетями, а людей — лестью.
Развидеть надутого единорога трудно, но постараемся.
Тем более, что к этому переводу учёнейший Николай Христофорович — это про него Тургенев писал: "Вот ещё светило мира! Кетчер, друг шипучих вин; перепёр он нам Шекспира на язык родных осин" — оставил примечание:
"По древним рассказам об охоте за единорогами: охотник, раздражив его, бросался вдруг за дерево, и единорог, принимая дерево за охотника, вонзал в него рог свой так глубоко, что уже не мог вытащить и таким образом попадался. Рассказывали также, что и на медведя выходили с зеркалом, которое, обращая на себя его внимание, давало охотнику время прицелиться".
С методом ловили единорогов в дерево знакомы все, кто читал про Храброго Портняжку, а про медведя запоминайте, это важно.
В 1859 году Фет впервые переводит "Юлия Цезаря" стихами:
Не бойтесь: если б он и согласился,
Я убежду его; он любит слушать,
Что деревом единорога ловят,
Медведей — зеркалами, рвом — слона,
Сетями — льва, а человека — лестью.
У Козлова в 1880 фантастический единорог превращается в позитивистского носорога, но в остальном примерно то же:
Будь покоен!
Коль он прийти не хочет, я его
Заставлю изменить своё решенье.
Он часто говорит, что носорога
Обманывают деревом, слона —
Посредством ямы, зеркалом — медведя,
Капканом — льва, а человека — лестью.
Соколовский в 1885 переводит этот фрагмент так:
Не бойтесь: я берусь
Уладить это дело, если точно
Он будет так настроен. Любит он
Ведь говорить, что ловятся легко
Слоны посредством ям, единороги —
Посредством пней, медведи — зеркалами,
А люди попадаются на лесть.
О это возлюбленное переводческое "ведь"!..
Нас, однако, куда больше интересует то, что к переводу Соколовского тоже есть примечание:
"По тогдашнему поверью сказочный зверь, единорог, ловился тем, что охотник прятался за пень. Единорог с разбега вонзал свой рог в дерево и тем делался добычей охотника. Медведь, как тоже тогда думали, останавливался неподвижно, увидя себя в зеркале".
Непонятно, зачем переводчик спилил "дерево" оригинала, оставив один пень, но будем считать, что по соображениям метрическим.
👍8
В переводе, вышедшем уже после расстрела переводчика Столярова, в 1941 году, читаем:
Не бойтесь: я решение такое
Преоборю. Он любит поговорку,
Что деревом единорогов ловят,
Медведей ловят зеркалом, львов — сетью,
Ямой — слонов, а человека — лестью.
В переводе Исая Мандельштама, сделанном в 1950 году, вариант такой:
Не бойтесь:
Его уговорить сумею я.
Он любит поговорку, что ловить
Деревьями единорогов надо,
Медведей — зеркалами, сетью — львов,
Слонов — посредством ям, людей — льстецами.
И там же примечание: "Единорог — сказочное животное, имеющее вид коня с длинным рогом во лбу. Считалось, что поймать единорога можно следующим образом: охотник, разъярив единорога, прячется в дерево, в которое единорог вонзает свой рог с такой силой, что потом уже не может вытащить его обратно".
Ни слова про медведей и зеркала.
В так называемом "юбилейном" собрании, в переводе Зенкевича, сделанном в 1959 году, Деций Брут говорит следующее:
О нет, не бойтесь! Если так решит он,
Отговорю его. Он любит слушать,
Что ловят деревом единорога,
Медведя — зеркалом, слона же — ямой,
Силками — льва, а человека — лестью.
И, разумеется: примечание: "Ловлю легендарного зверя единорога надо себе представлять так: охотник, разъярив единорога, прятался за деревом, и тогда зверь вонзал свой рог в дерево с такой силой, что потом уже не мог его вытащить. Все эти сведения о способах охоты на разных животных Шекспир мог почерпнуть частью из Плиния (о слоне), частью из средневековых легенд (о единороге), частью из рассказов путешественников".
И опять — ни слова о медведях.
В самом свежем на сегодня переводе А.В. Флори (2007) находим вот что:
Не бойся, я к нему найду подход.
Он любит повторять, что уловляют
Единорога — древом, сетью — льва,
Медведя — зеркалом, посредством ямы —
Слона, а люди ловятся на лесть.
В оригинале там немножко иначе, — unicorns may be betray'd with trees, единорогов можно предать, обмануть, подвести с помощью дерева, а не просто поймать, — но по большому счёту серьёзных огрехов в переводах нет.
А вот с примечаниями беда.
С лёгкой ли руки Кетчера, независимо ли от него, историю охоты на медведя все комментаторы перевирают. Шекспир явно опирался на труд Варфоломея Английского De proprietatibus rerum, "О свойствах вещей", средневековую энциклопедию всего; скорее даже на перевод её, сделанный Джоном Тревизой во второй половине XIV века и отредактированный перед публикацией в 1582 году богословом Стивеном Бейтменом. Про охоту на медведя у Варфоломея говорится вот что:
"А когда захватывают его, то ослепляют блестящей чашей (даже, пожалуй, тазом — pelvis ardentis, натурально), опутывают цепями и принуждают представлять".
То есть, о̶н̶ ̶у̶д̶а̶р̶и̶л̶ ̶в̶ ̶м̶е̶д̶н̶ы̶й̶ ̶т̶а̶з̶ ̶и̶ ̶в̶с̶к̶р̶и̶ч̶а̶л̶:̶ ̶"̶К̶а̶р̶а̶б̶а̶р̶а̶с̶!̶" пускаешь медведю зайчиков в глаза, и бери его тёпленьким. Вполне возможно, это отголосок жуткой практики охотников, ловивших медведей живьём — зверей на самом деле ослепляли, в шекспировском Лондоне одна из звёзд медвежьей травли носила прозвище Слепая Бесс.
Обсуждать жестокость Ренессанса к животным сейчас не будем, разберёмся, откуда взялось у Шекспира зеркало вместо исходного блестящего таза. Дело в том, что даже стеклянные зеркала в шекспировское время чаще имеют выпуклую форму. Вы такое видели на стене за спиной у четы Арнольфини на портрете Ван Эйка, они все, включая, согласно некоторым гипотезам, самого художника, в нём отражаются. С искажениями, конечно; выпуклые зеркала всегда искажают объект.
Но изготовить стеклянную полусферу и потом её вручную отполировать технически проще, чем прокатать лист. Листовое стекло долго стоит безумных денег: когда в 1556 году герцог Нортумберлендский надолго уехал из своего замка в Элнике, слуги сочли, что оконные рамы со стеклом лучше от греха вынуть и отнести в кладовую, а то ещё разобьёт кто.
Поэтому куда чаще стеклянных встречаются зеркала металлические, тоже полированные, тоже выпуклые.
Похожее выпуклое зеркало — чем не блестящий тазик? — и используют у Шекспира охотники, чтобы ослепить и озадачить медведя.
Не бойтесь: я решение такое
Преоборю. Он любит поговорку,
Что деревом единорогов ловят,
Медведей ловят зеркалом, львов — сетью,
Ямой — слонов, а человека — лестью.
В переводе Исая Мандельштама, сделанном в 1950 году, вариант такой:
Не бойтесь:
Его уговорить сумею я.
Он любит поговорку, что ловить
Деревьями единорогов надо,
Медведей — зеркалами, сетью — львов,
Слонов — посредством ям, людей — льстецами.
И там же примечание: "Единорог — сказочное животное, имеющее вид коня с длинным рогом во лбу. Считалось, что поймать единорога можно следующим образом: охотник, разъярив единорога, прячется в дерево, в которое единорог вонзает свой рог с такой силой, что потом уже не может вытащить его обратно".
Ни слова про медведей и зеркала.
В так называемом "юбилейном" собрании, в переводе Зенкевича, сделанном в 1959 году, Деций Брут говорит следующее:
О нет, не бойтесь! Если так решит он,
Отговорю его. Он любит слушать,
Что ловят деревом единорога,
Медведя — зеркалом, слона же — ямой,
Силками — льва, а человека — лестью.
И, разумеется: примечание: "Ловлю легендарного зверя единорога надо себе представлять так: охотник, разъярив единорога, прятался за деревом, и тогда зверь вонзал свой рог в дерево с такой силой, что потом уже не мог его вытащить. Все эти сведения о способах охоты на разных животных Шекспир мог почерпнуть частью из Плиния (о слоне), частью из средневековых легенд (о единороге), частью из рассказов путешественников".
И опять — ни слова о медведях.
В самом свежем на сегодня переводе А.В. Флори (2007) находим вот что:
Не бойся, я к нему найду подход.
Он любит повторять, что уловляют
Единорога — древом, сетью — льва,
Медведя — зеркалом, посредством ямы —
Слона, а люди ловятся на лесть.
В оригинале там немножко иначе, — unicorns may be betray'd with trees, единорогов можно предать, обмануть, подвести с помощью дерева, а не просто поймать, — но по большому счёту серьёзных огрехов в переводах нет.
А вот с примечаниями беда.
С лёгкой ли руки Кетчера, независимо ли от него, историю охоты на медведя все комментаторы перевирают. Шекспир явно опирался на труд Варфоломея Английского De proprietatibus rerum, "О свойствах вещей", средневековую энциклопедию всего; скорее даже на перевод её, сделанный Джоном Тревизой во второй половине XIV века и отредактированный перед публикацией в 1582 году богословом Стивеном Бейтменом. Про охоту на медведя у Варфоломея говорится вот что:
"А когда захватывают его, то ослепляют блестящей чашей (даже, пожалуй, тазом — pelvis ardentis, натурально), опутывают цепями и принуждают представлять".
То есть, о̶н̶ ̶у̶д̶а̶р̶и̶л̶ ̶в̶ ̶м̶е̶д̶н̶ы̶й̶ ̶т̶а̶з̶ ̶и̶ ̶в̶с̶к̶р̶и̶ч̶а̶л̶:̶ ̶"̶К̶а̶р̶а̶б̶а̶р̶а̶с̶!̶" пускаешь медведю зайчиков в глаза, и бери его тёпленьким. Вполне возможно, это отголосок жуткой практики охотников, ловивших медведей живьём — зверей на самом деле ослепляли, в шекспировском Лондоне одна из звёзд медвежьей травли носила прозвище Слепая Бесс.
Обсуждать жестокость Ренессанса к животным сейчас не будем, разберёмся, откуда взялось у Шекспира зеркало вместо исходного блестящего таза. Дело в том, что даже стеклянные зеркала в шекспировское время чаще имеют выпуклую форму. Вы такое видели на стене за спиной у четы Арнольфини на портрете Ван Эйка, они все, включая, согласно некоторым гипотезам, самого художника, в нём отражаются. С искажениями, конечно; выпуклые зеркала всегда искажают объект.
Но изготовить стеклянную полусферу и потом её вручную отполировать технически проще, чем прокатать лист. Листовое стекло долго стоит безумных денег: когда в 1556 году герцог Нортумберлендский надолго уехал из своего замка в Элнике, слуги сочли, что оконные рамы со стеклом лучше от греха вынуть и отнести в кладовую, а то ещё разобьёт кто.
Поэтому куда чаще стеклянных встречаются зеркала металлические, тоже полированные, тоже выпуклые.
Похожее выпуклое зеркало — чем не блестящий тазик? — и используют у Шекспира охотники, чтобы ослепить и озадачить медведя.
👍5🔥2
Этот ли затейливый процесс изображён на миниатюре из "Декреталий Григория IX", созданной в XIV веке в Болонье, или человек просто играет с медведем в золотой мячик, сказать невозможно. Но, судя по тому, что персонаж сверяется с каким-то свитком, без советов учёных мужей не обошлось.
Lyon, Bibliothèque municipale 5127, fol. 80
Lyon, Bibliothèque municipale 5127, fol. 80
🥰1