Читая «Философию права русского либерализма» Анджея Валицкого, неожиданно наткнулся на цитату Лукача, которой можно описать происходящее сегодня в странах развитой демократии. При этом Лукач считал, что советской России удалось избежать подобного вследствие замедленного капиталистического развития. На это Валицкий отвечает, что строки написаны в период сталинского террора. Но оставим это за скобками.
Верным остаётся то, что переживаемое сегодня вновь разочарование демократией также сопряжено с критикой её институтов, но в отличие от прошлого, не предполагает наличия реально-политической альтернативы. Тогда это было советы. Впрочем, альтернативы нет как слева, так и справа.
Верным остаётся то, что переживаемое сегодня вновь разочарование демократией также сопряжено с критикой её институтов, но в отличие от прошлого, не предполагает наличия реально-политической альтернативы. Тогда это было советы. Впрочем, альтернативы нет как слева, так и справа.
👍5🤔1💅1👾1
Правые, левые и учредительная власть
В книге «Правые и левые: история и судьба» Марсель Гоше делает значимое для идеи учредительной власти наблюдение, касающееся устойчивости деления политических сил на «правых» и «левых» в современных обществах. Он связывает это с появлением в жерновах Французской революции феномена представительства. Первый парламент, вдохновленный руссоистской идеей общей воли, по своей модели должен был быть антипартийным, поскольку его целью являлось раскрытие общей воли нации. Гоше пишет: «Поэтому депутат должен оставаться лицом совершенно независимым: именно действуя исключительно по указу собственной совести, он может достойно исполнять свою роль, которая заключается в том, чтобы высказываться от лица всей страны».
Такая идея представительства связывается Гоше как с историческими, так и с философско-антропологическими условиями. Человеческий коллектив до эпохи Просвещения мыслит себя единым целым, стремящимся увидеть воплощение своей социальности в материальном мире. Эту роль в средневековье выполняет монарх, а доктринальное обоснование находится в теории двух тел короля. Однако столкновение разных сословий в XVIII-XIX вв. разрушает эту иллюзию, что приводит к «травме социальности». Гоше не говорит об этом так, но это следует из его рассуждений и ссылке на Клода Лефора о тоталитарных режимах и их «фантазматическом стремлении вернуться к воплощению единого общества в теле». «Правые» и «левые» поэтому помогают индивиду локально определить себя в новой топографии политического пространства, где отсутствует единая воля, но все еще есть картина социальности.
И здесь открывается проблема для теории учредительной власти. Если акт учреждения должен установить новый политический порядок, общие правила игры как сказали бы либералы, то такое действие предполагает возвращение к трансцедентальной иллюзии единой воли, которая сегодня невозможна. Сам Гоше пишет, что сегодня новое согласие — это признание неустранимого несогласия. Этот онтологический антагонизм, конечно, дает почву политике идентичности и новым социальным движениям. Но по существу еще больше приводит к потере единства, по которому тоскует Гоше. Индивиды и малые группы оказываются изолированы в сферах, не соприкасающихся друг с другом, а свое единство находят виртуально через персонализированное бюрократическое правительство. Это напоминает демократический материализм, где есть только тела и языки. Другим вариантом является учреждение политического пространства одной группой, подавляющей все остальные. Но это человеческая история проходила. Таким образом, учредительная власть сталкивается с необходимостью нахождения новой истины, способной объединить различные общественные силы и явить социальность таким образом, чтобы в ней находили отражение общие для коллективов образы. Полагаю, что здесь в игру вступает материалистическая диалектика, но в силу малого знания ничего сказать не могу.
Если же я правильно понимаю политический проект самого Гоше, то он сводится к усилению прав человека, укреплению институтов представительской демократии и исполнительной власти. Короче говоря, буржуазная социал-демократия. Впрочем, он сам так и говорит. Но, как видно, демократии не справились с той задачей, которую им ставил сам Гоше, а именно — они не смогли «найти средство соединить друг с другом принимающую решения политику и политическое, которое институирует пространство между индивидуумами».
В книге «Правые и левые: история и судьба» Марсель Гоше делает значимое для идеи учредительной власти наблюдение, касающееся устойчивости деления политических сил на «правых» и «левых» в современных обществах. Он связывает это с появлением в жерновах Французской революции феномена представительства. Первый парламент, вдохновленный руссоистской идеей общей воли, по своей модели должен был быть антипартийным, поскольку его целью являлось раскрытие общей воли нации. Гоше пишет: «Поэтому депутат должен оставаться лицом совершенно независимым: именно действуя исключительно по указу собственной совести, он может достойно исполнять свою роль, которая заключается в том, чтобы высказываться от лица всей страны».
Такая идея представительства связывается Гоше как с историческими, так и с философско-антропологическими условиями. Человеческий коллектив до эпохи Просвещения мыслит себя единым целым, стремящимся увидеть воплощение своей социальности в материальном мире. Эту роль в средневековье выполняет монарх, а доктринальное обоснование находится в теории двух тел короля. Однако столкновение разных сословий в XVIII-XIX вв. разрушает эту иллюзию, что приводит к «травме социальности». Гоше не говорит об этом так, но это следует из его рассуждений и ссылке на Клода Лефора о тоталитарных режимах и их «фантазматическом стремлении вернуться к воплощению единого общества в теле». «Правые» и «левые» поэтому помогают индивиду локально определить себя в новой топографии политического пространства, где отсутствует единая воля, но все еще есть картина социальности.
И здесь открывается проблема для теории учредительной власти. Если акт учреждения должен установить новый политический порядок, общие правила игры как сказали бы либералы, то такое действие предполагает возвращение к трансцедентальной иллюзии единой воли, которая сегодня невозможна. Сам Гоше пишет, что сегодня новое согласие — это признание неустранимого несогласия. Этот онтологический антагонизм, конечно, дает почву политике идентичности и новым социальным движениям. Но по существу еще больше приводит к потере единства, по которому тоскует Гоше. Индивиды и малые группы оказываются изолированы в сферах, не соприкасающихся друг с другом, а свое единство находят виртуально через персонализированное бюрократическое правительство. Это напоминает демократический материализм, где есть только тела и языки. Другим вариантом является учреждение политического пространства одной группой, подавляющей все остальные. Но это человеческая история проходила. Таким образом, учредительная власть сталкивается с необходимостью нахождения новой истины, способной объединить различные общественные силы и явить социальность таким образом, чтобы в ней находили отражение общие для коллективов образы. Полагаю, что здесь в игру вступает материалистическая диалектика, но в силу малого знания ничего сказать не могу.
Если же я правильно понимаю политический проект самого Гоше, то он сводится к усилению прав человека, укреплению институтов представительской демократии и исполнительной власти. Короче говоря, буржуазная социал-демократия. Впрочем, он сам так и говорит. Но, как видно, демократии не справились с той задачей, которую им ставил сам Гоше, а именно — они не смогли «найти средство соединить друг с другом принимающую решения политику и политическое, которое институирует пространство между индивидуумами».
👾2💅1
Первый день секции пройдет в конференц-зале Гайдар (3 этаж) — соседнем с Шанинкой корпусе института Гайдара. Начинаем в 11:00!
11:00 — 13:00
📝 От сноса к спору: городские конфликты и общественные движения
Обсуждаем сопротивление горожан комплексному развитию территорий, результаты, которых добиваются городские активисты, конфликт власти и градозащитников с Еленой Тыкановой, Тимофеем Раковым, Марком Беловым и Елизаветой Финогеевой.
13:15 — 14:30
📝От сноса к спору: городское наследие и инструменты контроля
Говорим про неформальные правила института аварийности, снос как насилие, замену города цифровым двойником и апроприацию наследия Калининградской области с Полиной Патимовой, Ангелиной Филип и Софьей Калинычевой.
Со-организаторы сессии «От сноса к спору»:
15:30 — 17:15
📝По городу пешком: тело, движение и повседневность
О теле в пространстве и критических практиках ходьбы, страхах перед городом и ответах им рассуждаем вместе с Софьей Лопатко, Валерией Уткиной, Евгением Гаврилиным и Владимиром Сенчило.
17:15 — 18:30
Круглый стол с обсуждением проектов «Сестринская городьба» Алисы Ченцовой, «Город как косплей: архитектурный фикшн и макет гипертекста» Жени Эйсер и курса «Как писать о городе: теория и практика» Светы Коваленко.
🏃♀️Как пройти на нашу секцию с полным видео-маршрутом
🖇 Полную программу секции на все четыре дня смотрите здесь!
До встречи!
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
👾2👍1
Forwarded from гуманитарный визг
CHOOSE YOUR FIGHTER
или я доложилась на Векторах
✨ Томас Гоббс – протопозитивист, он не любил Эдварда Кука и common law. его критика общего права самая неисследованная и недооцененная. даже сами британцы об этом пишут. зря-зря🏃♀️
✨ Френсис Бэкон – сильно недооцененный jurisprude: он много говорил и писал о праве, предлагал реформу по кодификации и упорядочиванию common law.
✨ Мишель Монтень писал в Опытах о праве как о привычке (привет, Джон Остин) и критиковал излишнее вмешательство в право (привет Савиньи). Цитату Монтеня про фикцию права см. тут.
✨ Герхарт Гуссерль – сын Эдмунда Гуссерля был философом права. бау! феноменология права у нас есть дома. критиковал англо-американскую философию права за игнорирование исследования истории (философии/права)
✨ Франц Кафка (наш слон) написал притчу «Перед законом» и запустил цепочку событий. а именно статей, интерпретирующих эту притчу о долгом ожидании обычного человека у врат закона. в «Закон» войти ему так и не удалось, поэтому…
✨ …Деррида ( и Агамбен), каждый по-своему, интерпретировали притчу Кафки и тот факт, что главный горой так и не вошел в «Закон», умерев в ожидании у его врат. У Дерриды про это можно прочесть в работе «Перед законом» у Агамбена в главе «Форма закона» Homo Sacer. Нежно внедряю Дерриду и его “Force of Law” в программу по теории права. В “Force of Law” Деррида утверждает, что справедливость демонстрировать не получится, потому что деконструировать нечего ахах а в основе лежит не идея о справедливом, а скорее всего какой-то акт насилия. дескать, давайте без пафоса, ребята.
✨ Ник Ланд озаглавил свое эссе 1993 г. как «После закона» – перевод можете прочитать в книге Дух и зубы. Если кратко, то ничего святого в праве больше нет. Вообще интересно, что Ланд утверждает, что философия с момента суда над Сократом стремится создать высший трибунал, то есть последнюю инстанцию апелляции и справедливости. Вообще самый сложный для меня персонаж, разбираемся.
иллюстрации делали с GPT
#философияправа
иллюстрации делали с GPT
#философияправа
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
👾2❤1
Forwarded from Res Publica ЕУСПб
В последнем номере «Социологического обозрения» вышла статья профессора и директора ИЦ Res Publica Олега Хархордина Плебейский республиканизм: конец олигархии или аристократии? Не секрет, что наиболее известными авторами нео-классической республиканской традиции в России являются Квентин Скиннер и Филипп Петит, чья интерпретация республиканизма доминирует сегодня в интеллектуальной среде. Между тем за последние 15 лет появились новые радикальные прочтения идейного наследия Макиавелли, Кондорсе и Джефферсона, получившие гордое имя плебейского республиканизма. Статья Олега Хархордина посвящена трем центральным авторам данного направления — Джону Маккормику, Лоренсу Хэмилтону и Камиле Вергаре.
В статье последовательно раскрываются практические предложения каждого автора по введению институциональных изменений современных демократий, которые позволят обеспечить наилучшее представительство исключенных из принятия решений слоев населения и противостоять коррупции политических систем: от трибунов и трибуната до публик и советов. Теория плебейского республиканизма неожиданным образом оказывается актуальной для современной России. Как? Узнаете в статье!
Изображение: The Secession of the People to the Mons Sacer, engraved by B.Barloccini, 1849
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
💅2👍1👾1
👆
В сборнике Векторов за 23-24 гг. вышла моя статья о плебейском республиканизме, основанная на докладе, который, в свою очередь, основан на эссе по республканизму на курсе Олега Хархордина.
Для меня плебейский республиканизм ценен как минимум потому, что он разбавляет элитистский республиканизм Скиннера/Петтита. Но большим вопросом остаётся то, является ли республиканизм вообще полноценной политической парадигмой сегодня. Если республиканизм Петтита это просто либерализм + добродетель, то плебейский республиканизм это марксизм + Макиавелли (говоря очень грубо). В самих работах плебейских авторов содержатся более интересные вещи, чем собственно полноценная политическая идеология. Например, интеллектуальная история коррупции как имманентного свойства любого политического порядка в книге Камилы Вергары.
Но, пожалуй, главной ценностью любого республиканизма является то, что он рассматривает политическую форму как неотъемлемое качество самого человеческого сообщества, через что оно проявляется в мире. Осталось выхватить такое понимание республиканизма из цепких лап государства.
В сборнике Векторов за 23-24 гг. вышла моя статья о плебейском республиканизме, основанная на докладе, который, в свою очередь, основан на эссе по республканизму на курсе Олега Хархордина.
Для меня плебейский республиканизм ценен как минимум потому, что он разбавляет элитистский республиканизм Скиннера/Петтита. Но большим вопросом остаётся то, является ли республиканизм вообще полноценной политической парадигмой сегодня. Если республиканизм Петтита это просто либерализм + добродетель, то плебейский республиканизм это марксизм + Макиавелли (говоря очень грубо). В самих работах плебейских авторов содержатся более интересные вещи, чем собственно полноценная политическая идеология. Например, интеллектуальная история коррупции как имманентного свойства любого политического порядка в книге Камилы Вергары.
Но, пожалуй, главной ценностью любого республиканизма является то, что он рассматривает политическую форму как неотъемлемое качество самого человеческого сообщества, через что оно проявляется в мире. Осталось выхватить такое понимание республиканизма из цепких лап государства.
💅6👍4👾2
Forwarded from Апостол Права
Карикатура Валерия Каррика на дореволюционную думу. Очень хорошо подмечено чаяние наивных (или особенно хитрых) депутатов, общественных деятелей, да и юристов тоже, считающих, что можно состоять в сомнительных, а иногда и вовсе в людоедских организациях и при этом себя не запятнать, да ещё и вести там некую борьбу за правду.
❤2👍1👾1
Врата закона для тебя одного
Легендарный исследователь боли и праздников Митя Никитин написал четырехтактный пост (раз-и-два-и-три-и-четыре-и) о магических аспектах бюрократии (или бюрократических аспектах магии?). Тут, конечно же, напрашивается дополнение в отношении магии и правовых практик, ведь сама по себе бюрократия без уполномочивающей ее власти права — не работает.
Еще греки, как показывает исследование Татьяны Кудрявцевой, верили в магическую силу слов, произносимых на судебном поединке. Более того, магия использовалась во время подготовки к судебному процессу или прямиком на слушаньях, с тем чтобы навести на процессуального оппонента порчу или безмолвие.
Брайн Левак в книге об охоте на ведь в Европе раннего Нового времени выделяет два типа магии: черную магию (maleficent) и колдовство (sorcery). Совершение черной магии требовало подготовительных действий. К примеру, чтобы убить человека было необходимо создать его куклу и проткнуть ее иглой. Такой тип магии требовал от исполнителя наличия особенной силы, приобретенной в результате контракта с дьяволом (не случаен архетип «адвоката дьявола» в кинематографе). Колдовство же, напротив, являлось мастерством, которое могло быть выучено любым и требовало повторения правильных механистических действий. Главное, что объединяет магию и право в данном случае — это функция претворения в жизнь реального результата.
Не трудно заметить, что подобные последствия от юридических действий испытывает на себе и социально-правовая реальность. Совершение юридически значимых действий приводит к «юридическому эффекту», изменяющему материальную ткань отношений между субъектами — наделяет правами одних и обязывает других.
Впервые о связи магии и права применительно к западным общества заявили американские правовые реалисты. Они говорили, что судебные решения — это «magic solving words». Но это было не более чем метафорой, а структурно-функциональные аспекты права и магии не рассматривались всерьез. Альф Росс, известный скандинавский правовой реалист, в эссе «Tû-Tû» рассматривал правовые категории не более чем абстракции, наравне с непонятными выдуманными словами придуманного им племени Noît-cif.
В такой перспективе магия для права действительно не более чем метафора. Однако, как и магия, право является не просто словами, но сложной оккультной техникой, способной изменять реальность. Джесси Аллен в качестве примера исполнения магического ритуала приводит оглашение решения суда. Юридический эффект обретает силу в то же мгновение, когда слова произнесены судьей. Если суд ошибся, то для отмены или изменения эффекта потребуется провести еще оно заклинание, например, в виде исправления описки или опечатки.
Сродни магии, право является техникой, которой обучают посвященных студентов юридических факультетов, а для точного претворения его в реальность требуются условия и ритуальные действия, такие как зал суда, повторение одних и тех же фраз перед началом судебного заседания (отводы суду, ходатайства, препятствующие рассмотрению дела и т.д.). Или же, как в примере Мити, специальный свиток, на котором жрец ставит свою печать (нотариальная бумага).
Как и бюрократия, право имеет свой исток в практиках, не имеющих ничего общего с классическими представлениями о рациональности. Жорж Гурвич, российский юрист и социолог, писал, что потлач или дар, являлись «примитивными формами правовых феноменов». Например, дар функционировал как современная форма контракта. Благодаря Марселю Моссу мы знаем, что одаряемый должен был передать дар другому. Это было не добровольное действие, но обязательство. Не это же ли почти мистическое чувство испытывает современный участник гражданских правоотношений, когда исполняет обязательство по договору?
Легендарный исследователь боли и праздников Митя Никитин написал четырехтактный пост (раз-и-два-и-три-и-четыре-и) о магических аспектах бюрократии (или бюрократических аспектах магии?). Тут, конечно же, напрашивается дополнение в отношении магии и правовых практик, ведь сама по себе бюрократия без уполномочивающей ее власти права — не работает.
Еще греки, как показывает исследование Татьяны Кудрявцевой, верили в магическую силу слов, произносимых на судебном поединке. Более того, магия использовалась во время подготовки к судебному процессу или прямиком на слушаньях, с тем чтобы навести на процессуального оппонента порчу или безмолвие.
Брайн Левак в книге об охоте на ведь в Европе раннего Нового времени выделяет два типа магии: черную магию (maleficent) и колдовство (sorcery). Совершение черной магии требовало подготовительных действий. К примеру, чтобы убить человека было необходимо создать его куклу и проткнуть ее иглой. Такой тип магии требовал от исполнителя наличия особенной силы, приобретенной в результате контракта с дьяволом (не случаен архетип «адвоката дьявола» в кинематографе). Колдовство же, напротив, являлось мастерством, которое могло быть выучено любым и требовало повторения правильных механистических действий. Главное, что объединяет магию и право в данном случае — это функция претворения в жизнь реального результата.
Не трудно заметить, что подобные последствия от юридических действий испытывает на себе и социально-правовая реальность. Совершение юридически значимых действий приводит к «юридическому эффекту», изменяющему материальную ткань отношений между субъектами — наделяет правами одних и обязывает других.
Впервые о связи магии и права применительно к западным общества заявили американские правовые реалисты. Они говорили, что судебные решения — это «magic solving words». Но это было не более чем метафорой, а структурно-функциональные аспекты права и магии не рассматривались всерьез. Альф Росс, известный скандинавский правовой реалист, в эссе «Tû-Tû» рассматривал правовые категории не более чем абстракции, наравне с непонятными выдуманными словами придуманного им племени Noît-cif.
В такой перспективе магия для права действительно не более чем метафора. Однако, как и магия, право является не просто словами, но сложной оккультной техникой, способной изменять реальность. Джесси Аллен в качестве примера исполнения магического ритуала приводит оглашение решения суда. Юридический эффект обретает силу в то же мгновение, когда слова произнесены судьей. Если суд ошибся, то для отмены или изменения эффекта потребуется провести еще оно заклинание, например, в виде исправления описки или опечатки.
Сродни магии, право является техникой, которой обучают посвященных студентов юридических факультетов, а для точного претворения его в реальность требуются условия и ритуальные действия, такие как зал суда, повторение одних и тех же фраз перед началом судебного заседания (отводы суду, ходатайства, препятствующие рассмотрению дела и т.д.). Или же, как в примере Мити, специальный свиток, на котором жрец ставит свою печать (нотариальная бумага).
Как и бюрократия, право имеет свой исток в практиках, не имеющих ничего общего с классическими представлениями о рациональности. Жорж Гурвич, российский юрист и социолог, писал, что потлач или дар, являлись «примитивными формами правовых феноменов». Например, дар функционировал как современная форма контракта. Благодаря Марселю Моссу мы знаем, что одаряемый должен был передать дар другому. Это было не добровольное действие, но обязательство. Не это же ли почти мистическое чувство испытывает современный участник гражданских правоотношений, когда исполняет обязательство по договору?
❤2💅1👾1
продолжение
____
Дэвид Гребер объяснял нашу любовь к бюрократии тем, что она ограничивает наше воображение, позволяя обрести твердую почву под ногами, ведь воображать слишком много — изнурительно и опасно. Но без «здоровой» доли бюрократии человеческие общества не смогли бы существовать. Но есть ли в бюрократии частица божественности, которую Митя упоминает вслед за Жижеком? Право, как и магия, может быть использовано как во благо, так и во вред. Колин Даян в книге «The Law Is a White Dog: How Legal Rituals Make and Unmake Persons» подробно описывает то, как с помощью юридических фикций создавались целые категории угнетенных: рабы, женщины, умалишенные и т.д. Врата закона, открытые для одного, не доступны другим. Поэтому в ситуации выхолащивания субстанционального основания права, когда регулятивных норм становится больше, чем когда-либо прежде, но аномия никуда не уходит, теоретики постанархизма Сол Ньюман и Массимо Ла Торре предлагают отказаться от понимания права как проводника какой-либо суверенности. Возможно, что это же означает необходимость отказаться от очарования бюрократией и правом.
А до тех пор ангелочек в кабинете нотариуса вряд ли сможет вскарабкаться на колонну.
____
Дэвид Гребер объяснял нашу любовь к бюрократии тем, что она ограничивает наше воображение, позволяя обрести твердую почву под ногами, ведь воображать слишком много — изнурительно и опасно. Но без «здоровой» доли бюрократии человеческие общества не смогли бы существовать. Но есть ли в бюрократии частица божественности, которую Митя упоминает вслед за Жижеком? Право, как и магия, может быть использовано как во благо, так и во вред. Колин Даян в книге «The Law Is a White Dog: How Legal Rituals Make and Unmake Persons» подробно описывает то, как с помощью юридических фикций создавались целые категории угнетенных: рабы, женщины, умалишенные и т.д. Врата закона, открытые для одного, не доступны другим. Поэтому в ситуации выхолащивания субстанционального основания права, когда регулятивных норм становится больше, чем когда-либо прежде, но аномия никуда не уходит, теоретики постанархизма Сол Ньюман и Массимо Ла Торре предлагают отказаться от понимания права как проводника какой-либо суверенности. Возможно, что это же означает необходимость отказаться от очарования бюрократией и правом.
А до тех пор ангелочек в кабинете нотариуса вряд ли сможет вскарабкаться на колонну.
Telegram
Заброшу через два дня
Пора вернуться с большим, уже четырехчастным, постом. Правда, тема другая, я ее не так долго обдумывал, как трек Букера "Я понимаю". Условно я бы назвал тему "Скромное магическое обаяние бюрократии".
Лето. Я сижу в кабинете нотариуса — мне нужно получить…
Лето. Я сижу в кабинете нотариуса — мне нужно получить…
❤2💅2👾1
В дополнение к отказу от очарованности:
Ответ Негри, как мы уже видели, решительно и радикально имманентен. В борьбе против юридической и теологической мысли он отстаивает предельно человеческий, творческий исток политического общения, чья сила не сводится ни к установленным законам, ни к божественному авторитету, но заключается в собственно человеческом стремлении к общению и творчеству
💅1👾1
Forwarded from Горький
С давних пор главный вопрос, занимающий левых теоретиков, — как бы так переустроить властные отношения, чтобы демократия была подлинной, труд неотчужденным, а люди равноправными. В попытке реализовать свои идеи на практике они много раз получали прямо противоположный результат, но это их не останавливало, и они продолжали придумывать все новые и новые теории. Одним из ключевых современных авторов такого рода стал Антонио Негри, соавтор знаменитой «Империи» и «Множества». Недавно на русском языке вышла его более ранняя работа, «Учреждающая власть. Трактат об альтернативах Нового времени». По просьбе «Горького» о ней рассказывает Антон Прокопчук.
https://gorky.media/reviews/zivoi-demokraticeskii-bog
https://gorky.media/reviews/zivoi-demokraticeskii-bog
💅1👾1
Forwarded from Безутешная русская философия
ФЛЕШМОБ В ПОДДЕРЖКУ INDIVIDUUM.
"Купи книгу — пока ещё можно!". Здесь и там разносятся призывы. И это верно. И это тем более верно, когда такое происходит с книжной индустрией. "Фаланстер", кейс с нонфикшн, катастрофическая ситуация с независимыми книжными. Сейчас Individuum. Присоединяюсь к пока ещё хаотичному флешмобу в поддержку издательства Individuum. Советую купить что-то (1)пока это ещё есть, (2) судебные иски — это всегда траты, а хорошее издательство действительно не бросает своих.
Мне сложно выбрать, что посоветовать купить (тем более, что я тот ещё советчик), но вот мой топ книг, которые я бы порекомендовал своим подписчикам (спасибо, что вы есть):
1. Коля Степанян "Где. Повесть о Второй карабахской войне". Про эту книгу я ещё напишу отдельный пост. Но пока главное — это книга не столько об ужасах войны (хотя там есть и это), это книга об огромной любви к жизни. О любви, которая сильнее страха, отчаяния, сильнее боли, сильнее разочарования, фрустрации, сильнее нравственных терзаний, сильнее всего на свете. Книга не учит, а показывает. Не говорит, а рассказывает. Если вы отчаялись, это книга точно для вас.
2. Катя Колпинец. "Формула грез. Как соцсети создают наши мечты". Иногда кажется, что исследований по социальным сетям и медиа уже так много, что ничего нового о них не узнать. Тем более, что сами социальные сети про себя успешно рассказывают. А иногда кажется, будто такие книги — про эпоху, когда мы только-только открывали для себя мир приложений, а теперь это уже...не уместно что ли? Как раз уместно! Книга Кати Колпинец отлично подойдёт для тех, кто хочет понять, почему в нашу сложную эпоху, когда алгоритмы вообще уже не понять, всё равно находятся те, кто умеют в этом чувствовать себя, как рыба в воде. Тут кстати и интервью Кати про это на Репаблике.
3. Максим Жегалин. "Бражники и блудницы. Как жили, любили и умирали поэты Серебряного века". Странно, если бы я эту книгу не упомянул. Потому что Безутешная русская философия не может жить без любящих и умирающих поэтов Серебряного века. Если вы любите русскую философию — это книга для вас. Она может вас злить, смешить, заставить чесаться. Но это правильная книга — потому что она про чувственную сторону людей, которые жили сто лет назад, что-то сочиняли, жили и конечно не только любили, но и часто находились в отчаянии. Есть тут и про мистических анархистов первой волны. Я ж говорю — всё правильно!
4. Василий Чистюхин. "Никак. Как стать успешным художником". Если вы любите философию, вы не можете быть равнодушным к искусству. Если вы любите русскую философию — вы тем более не можете пройти мимо. Вы же в России! Вы понимаете, что быть художником в России — это ...это не объяснить. Достаточно просто хотя бы один раз поучаствовать в любом арт-проекте. Это смешно и трагично одновременно. Где-то далеко за этим всем "Никак" прячется страшное философское "Ничто", но Василий Чистюхин не ставил перед собой цель cделать хоррор, поэтому русская гонзо-журналистика и трагикомедия.
5. Алексей Сафронов. "Большая советская экономика. 1917-1991". Книга Алексея Сафронова, как показывают дискуссии, это не только про научный анализ советской экономики, но и про то, поддерживает ли Алексей Сафронов советскую экономику. Я сперва удивился, но да — некоторые эту книгу читают и таким образом. А вообще книга балансирует между анализом статистики, фактов и прочего, что я обычно не люблю (не люблю факты, цифры, я даже имена и фамилии путаю, включая свою) и историей идей. Не только "что" и "сколько", а что за идеи подтолкнули к тому, чтобы сделать так, а не по другому. Какие социальные феномены и проекты дали на это "отклик". Герои этой книги — это не люли, на мой взгляд (хотя они там есть), а институции и идеи.
"Купи книгу — пока ещё можно!". Здесь и там разносятся призывы. И это верно. И это тем более верно, когда такое происходит с книжной индустрией. "Фаланстер", кейс с нонфикшн, катастрофическая ситуация с независимыми книжными. Сейчас Individuum. Присоединяюсь к пока ещё хаотичному флешмобу в поддержку издательства Individuum. Советую купить что-то (1)пока это ещё есть, (2) судебные иски — это всегда траты, а хорошее издательство действительно не бросает своих.
Мне сложно выбрать, что посоветовать купить (тем более, что я тот ещё советчик), но вот мой топ книг, которые я бы порекомендовал своим подписчикам (спасибо, что вы есть):
1. Коля Степанян "Где. Повесть о Второй карабахской войне". Про эту книгу я ещё напишу отдельный пост. Но пока главное — это книга не столько об ужасах войны (хотя там есть и это), это книга об огромной любви к жизни. О любви, которая сильнее страха, отчаяния, сильнее боли, сильнее разочарования, фрустрации, сильнее нравственных терзаний, сильнее всего на свете. Книга не учит, а показывает. Не говорит, а рассказывает. Если вы отчаялись, это книга точно для вас.
2. Катя Колпинец. "Формула грез. Как соцсети создают наши мечты". Иногда кажется, что исследований по социальным сетям и медиа уже так много, что ничего нового о них не узнать. Тем более, что сами социальные сети про себя успешно рассказывают. А иногда кажется, будто такие книги — про эпоху, когда мы только-только открывали для себя мир приложений, а теперь это уже...не уместно что ли? Как раз уместно! Книга Кати Колпинец отлично подойдёт для тех, кто хочет понять, почему в нашу сложную эпоху, когда алгоритмы вообще уже не понять, всё равно находятся те, кто умеют в этом чувствовать себя, как рыба в воде. Тут кстати и интервью Кати про это на Репаблике.
3. Максим Жегалин. "Бражники и блудницы. Как жили, любили и умирали поэты Серебряного века". Странно, если бы я эту книгу не упомянул. Потому что Безутешная русская философия не может жить без любящих и умирающих поэтов Серебряного века. Если вы любите русскую философию — это книга для вас. Она может вас злить, смешить, заставить чесаться. Но это правильная книга — потому что она про чувственную сторону людей, которые жили сто лет назад, что-то сочиняли, жили и конечно не только любили, но и часто находились в отчаянии. Есть тут и про мистических анархистов первой волны. Я ж говорю — всё правильно!
4. Василий Чистюхин. "Никак. Как стать успешным художником". Если вы любите философию, вы не можете быть равнодушным к искусству. Если вы любите русскую философию — вы тем более не можете пройти мимо. Вы же в России! Вы понимаете, что быть художником в России — это ...это не объяснить. Достаточно просто хотя бы один раз поучаствовать в любом арт-проекте. Это смешно и трагично одновременно. Где-то далеко за этим всем "Никак" прячется страшное философское "Ничто", но Василий Чистюхин не ставил перед собой цель cделать хоррор, поэтому русская гонзо-журналистика и трагикомедия.
5. Алексей Сафронов. "Большая советская экономика. 1917-1991". Книга Алексея Сафронова, как показывают дискуссии, это не только про научный анализ советской экономики, но и про то, поддерживает ли Алексей Сафронов советскую экономику. Я сперва удивился, но да — некоторые эту книгу читают и таким образом. А вообще книга балансирует между анализом статистики, фактов и прочего, что я обычно не люблю (не люблю факты, цифры, я даже имена и фамилии путаю, включая свою) и историей идей. Не только "что" и "сколько", а что за идеи подтолкнули к тому, чтобы сделать так, а не по другому. Какие социальные феномены и проекты дали на это "отклик". Герои этой книги — это не люли, на мой взгляд (хотя они там есть), а институции и идеи.
❤1🥱1
Не мода, но традиция!
Как показывает в своей книге (рецензию на которую я всё надеюсь написать) Татьяна Борисова, сочетание Совести и Правды было значимым элементом судебной реформы 1864 г. Причем обращением к этим морально-этическим, нежели правовым, категориям занимались как славянофилы, так и условные западники. Через совесть предлагалось критиковать как неверно применяемые законы, так и решения судей, противные человеческой морали, так и поведение чиновников, выражающееся в нападении на общество (дело Веры Засулич).
В целом вхождение западных юридических категорий, отличающихся абстрактностью, в Росссию было медленным в силу укорененности представлений о христианской морали и добродетели, а также тем, что Марк Раев назвал "симбиозом церкви и государства". Мое магистерское исследование в ЕУ, посвященное понятию справедливость в русском языке первой половины 18 в. (статью, по которому я всё надеюсь написать), также свидетельствует о том, что куда более понятной категорией была справедливость как добродетель, т.е. «правда», а не справедливость как абстрактный принцип юридической системы.
Я бы не сказал, что это плохо, и не стал бы отдавать Правду и Совесть государственникам и тем, кто пытается выстроить новую мифологию государства.
Ведь можно спросить, есть ли у них Совесть? И есть ли в их словах Правда?
Как показывает в своей книге (рецензию на которую я всё надеюсь написать) Татьяна Борисова, сочетание Совести и Правды было значимым элементом судебной реформы 1864 г. Причем обращением к этим морально-этическим, нежели правовым, категориям занимались как славянофилы, так и условные западники. Через совесть предлагалось критиковать как неверно применяемые законы, так и решения судей, противные человеческой морали, так и поведение чиновников, выражающееся в нападении на общество (дело Веры Засулич).
В целом вхождение западных юридических категорий, отличающихся абстрактностью, в Росссию было медленным в силу укорененности представлений о христианской морали и добродетели, а также тем, что Марк Раев назвал "симбиозом церкви и государства". Мое магистерское исследование в ЕУ, посвященное понятию справедливость в русском языке первой половины 18 в. (статью, по которому я всё надеюсь написать), также свидетельствует о том, что куда более понятной категорией была справедливость как добродетель, т.е. «правда», а не справедливость как абстрактный принцип юридической системы.
Я бы не сказал, что это плохо, и не стал бы отдавать Правду и Совесть государственникам и тем, кто пытается выстроить новую мифологию государства.
Ведь можно спросить, есть ли у них Совесть? И есть ли в их словах Правда?
Telegram
гуманитарный визг
я как-то орала над странными статьями, где писали про обновленный концепт правового государства – «государства правды»
но как показала речь председателя КС РФ на питерском юр.форуме – у нас это теперь новая такая мода:
– Подлинным мерилом величия и достоинства…
но как показала речь председателя КС РФ на питерском юр.форуме – у нас это теперь новая такая мода:
– Подлинным мерилом величия и достоинства…
👍3💅2❤1✍1💯1
Forwarded from Res Publica ЕУСПб
Рады анонсировать конференцию памяти Аласдера Макинтайра, которая проводится выпускниками центра Res Publica на базе МВШСЭН!
Этим событием мы хотим почтить память ушедшего в вечность философа, обсудив с приглашенными исследователями известные и неочевидные направления наследия Макинтайра, его рецепцию в России, а также послушать истории переплетения личной судьбы и макинтайровской мысли от тех, на кого он оказал глубокое влияние и тех, кто знал его лично.
Это день с нами разделят:
Регистрация и информация доступы на сайте.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
msses.ru
«После Макинтайра»
💅9❤2
Пред-право
Пробираюсь сквозь свежий перевод книги Панайотиса Кондилиса «Власть и решение». Импонирует стремление Кондилиса к объективации и рассмотрению любых категорий в качестве нейтральных. Не в смысле свободных от ценностей, но в качестве отображающих миропонимание конкретного субъекта. Если кто-то видит везде капитализм, то это не идеологическая установка, а реальная картина мира. Если кто-то видит вокруг себя традицию, то это также реальная картина мира субъекта. Я сам всегда пытаюсь рассматривать любые категории, будь они произведены левым или правым лагерем, в качестве нейтральных и описывающих мир таким, каким он есть. Власть и насилие, например, как аналитические категории не плохие, но просто отражают действительность. Однако, если я правильно понимаю Кондилиса, то его релятивизм распространяется не только на поле науки/соц.гум.мысли, но и на все остальные сферы. И уже в realpolitik отстаивать нейтральность категорий я не готов.
Для Кондилиса есть два вида решений. Решение с большой буквы и решение с маленькой. Первое собирает картину мира субъекта, дает ему возможность ориентации и вообще действия. В последующих же решениях, которые производятся ежедневно, происходит, хотя бы частично, воспроизводство первоначального Решения, задающего ценности субъекта. Это происходит также тогда, когда индивид присоединяется к какой-либо картине мира, тем самым воспроизводя первоначальный учреждающий акт.
До Решения не существует мира, но есть лишь пред-мир — множество разных равноценных материалов, не способных задать ориентир к какому-либо действию. Решение — собирает картину мира из этого материала, делая мир устойчивым. Кондилис противопоставляет свой проект децизионизма воинствующим децизионистам, под которыми, судя по всему (в книге нет ссылок и персоналий), имеет в виду Шмитта и его последователей. По мнению Кондилиса, воинствующие децизионисты забывают, что их решения уже связаны с существующей картиной мира, а значит они на самом деле не творят ex nihilo, но переутвержают то, что имеет историю.
В связи с тем, что Решение является длящимся, для меня встает проблема континуитета правопорядка. В какие моменты мир возвращается в пред-мир? Происходит ли это в ситуации революции, или сама революция, как решение, есть лишь историческая отсылка к другому началу (античное понимание революции как круговорота)? Если право, как писал Латур, склеивает социальную реальность, то возможно ли пред-право?
Ну, и холодный взгляд Кондилиса помогает отчасти снять проблему уехавших/оставшихся, действия/бездействия, ведь в любом случае мы присоединяемся к уже совершенному Решению:
Осталось найти субъекта, способного это Решение отменить, тем самым освободив нас от необходимости присоединения.
Пробираюсь сквозь свежий перевод книги Панайотиса Кондилиса «Власть и решение». Импонирует стремление Кондилиса к объективации и рассмотрению любых категорий в качестве нейтральных. Не в смысле свободных от ценностей, но в качестве отображающих миропонимание конкретного субъекта. Если кто-то видит везде капитализм, то это не идеологическая установка, а реальная картина мира. Если кто-то видит вокруг себя традицию, то это также реальная картина мира субъекта. Я сам всегда пытаюсь рассматривать любые категории, будь они произведены левым или правым лагерем, в качестве нейтральных и описывающих мир таким, каким он есть. Власть и насилие, например, как аналитические категории не плохие, но просто отражают действительность. Однако, если я правильно понимаю Кондилиса, то его релятивизм распространяется не только на поле науки/соц.гум.мысли, но и на все остальные сферы. И уже в realpolitik отстаивать нейтральность категорий я не готов.
Для Кондилиса есть два вида решений. Решение с большой буквы и решение с маленькой. Первое собирает картину мира субъекта, дает ему возможность ориентации и вообще действия. В последующих же решениях, которые производятся ежедневно, происходит, хотя бы частично, воспроизводство первоначального Решения, задающего ценности субъекта. Это происходит также тогда, когда индивид присоединяется к какой-либо картине мира, тем самым воспроизводя первоначальный учреждающий акт.
До Решения не существует мира, но есть лишь пред-мир — множество разных равноценных материалов, не способных задать ориентир к какому-либо действию. Решение — собирает картину мира из этого материала, делая мир устойчивым. Кондилис противопоставляет свой проект децизионизма воинствующим децизионистам, под которыми, судя по всему (в книге нет ссылок и персоналий), имеет в виду Шмитта и его последователей. По мнению Кондилиса, воинствующие децизионисты забывают, что их решения уже связаны с существующей картиной мира, а значит они на самом деле не творят ex nihilo, но переутвержают то, что имеет историю.
В связи с тем, что Решение является длящимся, для меня встает проблема континуитета правопорядка. В какие моменты мир возвращается в пред-мир? Происходит ли это в ситуации революции, или сама революция, как решение, есть лишь историческая отсылка к другому началу (античное понимание революции как круговорота)? Если право, как писал Латур, склеивает социальную реальность, то возможно ли пред-право?
Ну, и холодный взгляд Кондилиса помогает отчасти снять проблему уехавших/оставшихся, действия/бездействия, ведь в любом случае мы присоединяемся к уже совершенному Решению:
С этой точки зрения вхождение, вживание в некую «повседневную жизнь» равносильно осуществлению мировоззренческого решения, более того, равносильно его новому открытию, при котором не может не пробудиться чувство экзистенциальной принадлежности, независимо от того, достигает ли оно необычайной экзистенциальной интенсивности или нет.
Осталось найти субъекта, способного это Решение отменить, тем самым освободив нас от необходимости присоединения.
✍5👍2🔥1💅1
Артём Фролов / art of law
2023_Consumer Bankruptcy in the Neoliberal State.pdf
Пока что не читал статью, но с практическим выводом о карательном характере субсидиарной ответственности (СО), к сожалению, не могу не согласиться. За год практики в банкротстве постоянно сталкиваюсь с тем, что СО используется для того, чтобы контролирующие должника лица всеми правдами и неправдами рассчитывались с кредиторами. Конечно, если действия лица нарушили имущественную самостоятельность организации и привели к кредиторским убыткам, то такое лицо должно нести ответственность. Проблема, однако, заключается в политической экономии процедуры банкротства. На деле оказывается так, что «защита кредиторов» оборачивается ширмой для распределения денежных потоков между арбитражными управляющими и мелкими юридическими консалтингами (обычно действующими в связке), предлагающими сопровождение процедур банкротства кредиторам.
Я не говорю, что абсолютно все арбитражные управляющие или мелкие консалтинги действуют таким образом. Но определенно проблема такого обогащения существует.
При таком раскладе банкротство действительно оказывается публичным процессом, в котором сталкиваются различные силы, направленные (вольно или нет, не так важно) на защиту классовых интересов. Деньги, как пишет итальянский философ Маурицио Лаццарато, оказываются продолжением гражданской войны, а понятие «долга» встраивается в историко-политический процесс формирования мифологии экономический сущности человека, так детально разобранной Гребером.
Я не говорю, что абсолютно все арбитражные управляющие или мелкие консалтинги действуют таким образом. Но определенно проблема такого обогащения существует.
При таком раскладе банкротство действительно оказывается публичным процессом, в котором сталкиваются различные силы, направленные (вольно или нет, не так важно) на защиту классовых интересов. Деньги, как пишет итальянский философ Маурицио Лаццарато, оказываются продолжением гражданской войны, а понятие «долга» встраивается в историко-политический процесс формирования мифологии экономический сущности человека, так детально разобранной Гребером.
✍6💅2