Нет, это невозможно.
#говоритеговорите

Тогда считать мы стали раны.
Вывесила Файнса Макбетом, пошла смотреть, как этот монолог переведён. Беру только основную часть, до реплики Банко.

Анна Радлова:

Сказаны две правды — сыгран
Пролог счастливый к королевской теме,
И ширится она. — Благодарю вас.
Не может этот зов потусторонний
Быть злом, не может также благом быть.
Коль зло, — зачем сулит успех мне то,
Что с правды началось? Я — тан Кавдорский
А если благо, — почему к соблазну
Ужасного виденья я прикован,
И волосы встают, и бьется сердце
О ребра неестественно? Страх явный —
Ничто пред ужасом воображенья.
Мысль, где убийство лишь одно мечтанье,
Уж потрясла все мужество во мне...
Живу предчувствием, и существует
То, чего нет.

Борис Пастернак:

Две истины сбылись,
Вводящие к предвестью высшей власти,
Начало есть. — Спасибо, господа! —
Те сверхъестественные поощренья
Не могут быть ни к худу, ни к добру.
Они не к худу: в этих предсказаньях
Скрывалась правда. Я кавдорский тан.
Они не могут быть к добру: иначе
Я б разве мог внушеньям уступать,
Которых ужас волосы мне дыбит
И заставляет сердце в ребра бить?
Воображаемые страхи хуже
Действительных. Я весь оледенел
При допущенье этого убийства,
И жизнь передо мной заслонена
Плодом воображенья, небылицей.

Михаил Лозинский:

Сказаны две правды,
Как бы пролог к торжественному действу
Владычества. — Друзья, благодарю вас. —
Чудесный этот зов таить не может
Ни зла, ни блага. Если в нем есть зло,
Зачем он мне вручил залог успеха,
Начав правдиво? Я — Кавдорский тан.
А если благо, то зачем внушает
Такую мысль, что волосы встают
И сердце, как сорвавшись, бьется в ребра,
Назло природе? Подлинные страхи
Слабей, чем ужасы воображенья:
Мне самый призрак этого убийства
Так потрясает строй души, что разум
Удушен грезами и поглощен
Несуществующим.

Юрий Корнеев:

Уже сбылись
Два предвещанья — два пролога к драме
Монаршей власти. — Господа, спасибо. —
Быть ни добром, ни злом не может этот
Призыв потусторонний. Будь он злом,
Он не послал бы мне залог успеха,
Начавшись правдой. Я Кавдорский тан.
Будь он добром, он не внушил бы мне
Мысль, от которой волосы поднялись
И бьет, на зло природе спрыгнув с места,
О ребра сердце. Вымышленный страх
Всегда сильней, чем подлинный, пугает.
Я лишь подумал об убийстве этом,
И вот уж призрак душу мне потряс,
Ум подавил предчувствием и свел
Всю жизнь к пустой мечте.

Переводы Лозинского и Корнеева я очень люблю, Корнеева считаю вообще лучшим "Макбетом" по-русски, и тем не менее.

Happy prologues to the swelling act of the imperial theme; given me earnest of success; unfix my hair; against the use of nature; my single state of man; function is smother'd in surmise; nothing is but what is not...

Всё либо утрачено, либо спрямлено, потому что перевести это невозможно. Конечно, Файнс великий — ну так у него и текст какой.

Не могу не.
Вот такой торт подарили мне вчера друзья.

Шутки про съеденную книгу от Апокалипсиса до второй части Поэтики ad lib.

Продолжаю выкладывать на Бусти записи лекций, которые читала онлайн. Сегодня — мышь, создание весьма почтенное и самая жалкая в мире тварь.

Вернее, мыши, мн. ч., толпой, они чаще всего так и ходят. Но вот откуда они берутся и куда деваются, о чём поют и по какому поводу танцуют, каких богов слушаются, почему не стыдно бояться мышей, в каких отношениях они с крысами, стоит ли обижаться, если вас назвали мышью — лекция как раз обо всём этом, а также, как водится, о различных других вещах, с множеством иллюстраций. Можно по подписке, можно по разовому билету.

Традиционно я вешаю 23 апреля этот фильм Барри Пёрвза — он вроде открытки к дню Шекспира.

Сейчас, правда, у знатоков принято говорить, что подлинный-то день Шекспира будет двадцать шестого, Уильяма крестили двадцать шестого, а про день рожденья мы ничего не знаем и пр. Но Фолджеровская библиотека вообще начала отмечать в прошлую субботу и неделю будет, так отчего бы не нынче, как привыкли.

С днём.

Good my lord,
How does your honour for this many a day? — I humbly thank you; well, well, well.

Что в переводе на нынешний русский выглядело бы примерно как

привет
ты как?

всё хорошо
спасибо

Московское метро иногда как даст Шекспира.

Ну и здесь пусть побудет, поскольку сама тема выросла, собственно, из этого канала — и вдруг кому.

15 сентября Вакуровские встречи представляют:

"Как сказал Шекспир..." — а кого мы цитируем, когда ссылаемся на Шекспира? Пахнет ли роза розой, что снится философии, и каков действительный курс коня? Обо всем этом и о многом другом поговорим на лекции "Шекспир этого не говорил".

Рассказывает переводчица, подготовившая в частности для встречи с русским читателем бестселлер М. Л. Рио "Словно мы злодеи", литературовед Екатерина Ракитина.
Саратов. "Территория кофе" (Московская, 9). 19.00.
Бронирование мест по телефону +7(917)023-19-54.
#вакуровскиевстречи

Всем, кто по мне вдруг скучал, фрагмент давнишнего разговора о том, чего Шекспир не говорил.

Про розу, разумеется, про что же ещё.

У Набокова в "Даре" герой после похорон Чернышевского мучается тем, что не может вполне совпасть ощущением с тем, что надо бы — до‌лжно бы — испытывать:

"С удивлением, с досадой, Фёдор Константинович замечал невозможность остановить свою мысль на образе только что испепелённого, испарившегося человека; он старался сосредоточиться, представить себе недавнюю теплоту их живых отношений, но душа не желала шевелиться, а лежала, сонная и зажмуренная, довольная своей клеткой. Заторможенный стих из "Короля Лира", состоящий целиком из пяти "never", — вот всё, что ему приходило на ум".

Заторможенный — а я-то помнила "замороженный" и всегда так цитировала, стыдоба — стих — это из последней речи Лира с мёртвой Корделией в объятиях, третья сцена пятого действия:

Why should a dog, a horse, a rat have life,
And thou no breath at all? Thou'lt come no more,
Never, never, never, never, never.—
Pray you undo this button. Thank you, sir.

Коню, собаке, крысе можно жить и т.д.

Русский язык особо не даёт разбежаться с этим заторможенным стихом: или "навек" (у Кузмина, например, у Пастернака, у Сороки), или "никогда" (от Дружинина до Щепкиной-Куперник); Кружков и вовсе его снял с ручника: "Никогда, вовеки".

Дело, однако, ещё и в том, что у Шекспира это "never, never, never, never, never" — сбой метра, одна хореическая строка среди всегдашнего ямба.

У Шекспира хореем говорят ведьмы в "Макбете", не-люди, как и эльфы "Сна в летнюю ночь", которые тоже временами переходят на хорей. Иная природа — иной ритм, другое физическое движение, не будем забывать, что χορεῖος означает "плясовой".

Лир, конечно, не пляшет.
Но на этой строке мир трескается, и в него входит смерть. Самая иная из всех иных природ, меняющая материю речи, превращающая её в оптический изомер, антивещество, зазеркальное молоко, о котором писал в комментариях к "Алисе" Мартин Гарднер.

Тогда как русское "навек" оказывается простым повторением, "никогда" только ломает просодию, и взрыв приходится додумывать, а вместо скорбных слов то ли Олбени, то ли Эдгара над распавшимся миром мы получаем в финале гражданскую панихиду по павшим борцам; увы.

Помянула шекспировских не-людей, говорящих хореем, ну так вытащу к равноденствию старенькое про ведьм в "Макбете".

То, что ведьмы, которых встречают Макбет и Банко, суть создания не из этого мира, понятно уже с первых строк, с самой первой сцены первого действия, когда ведьмы появляются на сцене. С них трагедия, собственно, и начинается, и сразу становится ясно, что у неё не вполне человеческое измерение.
Дело в том, что ведьмы «Макбета» говорят не как люди шекспировского мира: не ямбом, а наоборот — хореем. У нечистой силы всё шиворот-навыворот, она леворукая, застегивается не на ту сторону и перекидывается спиной вперёд. Ямб легко ложится на дыхание и сердечный ритм, это прекрасно показывала великая Фиона Шоу, отстукивая шекспировские монологи ладонью по груди, он чисто физиологически соприроден человеку. А хорей — пляска, он этимологически в родстве с хореей, непроизвольными движениями при некоторых болезнях, оба эти слова восходят к греческому χορεῖος, «плясовой».

Ведьмы у Шекспира пляшут, даже на словах. Речь их звучит, как шаманский бубен, заставляет пристукивать ногой в такт, вовлекает в хоровод и отключает личное в пользу общего. Судите сами, это первые их реплики, для примера достаточно:

First Witch. When shall we three meet again
In thunder, lightning, or in rain?
Second Witch. When the hurlyburly's done,
When the battle's lost and won.
Third Witch. That will be ere the set of sun.
 
Тáм-та-тáм-та-тáм-та-тáм!..
 
Дам самый простой подстрочник, чтобы видно было, какая это засада для переводчика:

Когда мы трое встретимся снова
Среди грома, молнии, или в дождь?
Когда суматоха закончится,
Когда битва будет проиграна и выиграна.
То будет до захода солнца.
 
Первая строка рифмуется со второй, третья, четвёртая и пятая — между собой.
 
Дальше.

Категориальная непереводимость связана не только с несовпадением семантических полей, отсутствием стилистических эквивалентов и прямыми механизмами языка, вроде управления или различных видов транспозиции.

В случае с Шекспиром переводчик упирается ещё и в просодию — и убивает себя об неё, как об стену; сибя апстену, как некогда писали в рунете. Потому что пульсация пятистопного ямба ведёт англоговорящего читателя или исполнителя по тексту, расставляя и смысловые ударения, и эмфазы, и паузы, только доверься ей. Каждый сбой тут значим, каждое отклонение о чём-то сигнализирует, но и спокойное, без аритмии и экстрасистол, биение ритма проявляет строку.

Это и dost thou love me Джульетты, о котором я писала уже, где ритм и цезура отчётливо выделяют именно me, меня: ты любишь — меня?.. не свои фантазии, не саму любовь, не то, что совпал наконец с книжным образцом? По-русски этого нет, ни у кого из переводчиков.

И макбетово tomorrow AND tommorow AND tommorow — великие сэр Иэн Маккеллен и сэр Патрик Стюарт читают именно так, с ударением не на "завтра", но на "и", которое в переводах часто исчезает вовсе. Если слушать ямб, получается, что множество этих завтра, бесконечное их повторение для Макбета важнее.

И в реплике Клеопатры Eternity was in our lips and eyes вдруг вспыхивает служебное, казалось бы, in — на него ударение, за ним цезура, царица замолкает, делает вдох, eternity was in, вечность была здесь, с нами, лишь потом это уточнится до губ и глаз.

Далее везде, так можно выстукивать любой шекспировский текст, понимая, что при переносе на иной язык смысл, завязанный на ритм, неизбежно будет утрачен, рассыплется, и перенизать не выйдет.

Как золото и яхонты волшебного народа, обращающееся в мире людей палой листвой и гнилушками. И ничего с этим не поделаешь, так устроен мир.