Скоро начинается 2-дневная конференция «Страна и мир: российские реалии 2025».

Программа здесь, в ней есть линки на ютбюб-трансляцию каждой сессии.

Конференция организована проектом «Страна и мир» (Sakharov Review).

Сегодня и завтра здесь будет текстовая трансляция, а в видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».

Кирилл Рогов, политолог, директор проекта Re:Russia
на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025».

Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».

Враги героев СВО: неслышная дискуссия о будущем в российском обществе

Я буду говорить о встрече режима и нас с социальной реальностью. Меня вдохновила полемика Кирилла Мартынова и Юлии Галяминой. Мне кажется важным уйти из пространства соцсетей, где происходит амплификация страстей. Дискуссия была о том, как относиться к участникам войны с российской стороны. У нее есть две важные грани – отношения уехавших и оставшихся, и отношения в этом суперчувствительном вопросе между оставшимися.
 
И я, и Мартынов считаем себя частью российского общества – без нас его невозможно представить. Но я вспоминаю работу Хиршмана Exit, Voice and Loyalty. Выйдя из ситуации, ты утрачиваешь возможность влиять. Пока ты внутри, твое влияние больше. Это привилегия оставшихся.
 
Зачем мы уехали? Мы этим помогли режиму или помешали? В начале войны была неустойчивая ситуация, может быть, в 2022 мы могли сильнее помешать власти? Правильно ли мы поступили?
 
В ходе этих дебатов Юлия говорит о разговоре в купе поезда с участником военных действий, который сначала высказывал прорежимную аргументацию, а потом выяснилось, что на передовой он никогда не был, да и вообще войну поддерживает 1-2%, и он в них не входит. У нас с Мартыновым нет такой проблемы – мы не можем в купе поезда столкнуться с участником СВО с российской стороны. Это сильно меняет наш опыт.
 
В либеральной российской среде популярна тема работы с травматическим опытом после коллективного преступления. Но мы забываем о роли Аденауэра, который остановил политическим решением денацификацию, отступил на шаг назад: «Если мы хотим восстанавливать экономику Германии, надо перестать вынюхивать везде нацистов». Это помогло. Была сознательная приостановка денацификации. Вдобавок он не хотел возвращения в страну пленных немцев из СССР.
 
Сначала союзники были этим очень недовольны, у них были конфликты с Аденауэром. Мы с Еленой Коневой структурировали отношение к войне от турбо-сторонников до открытых противников. В 2023 группа турбо-сторонников сжалась, а центр, группа «уклонистов», которые не обозначают своего отношения к войне, выросла.
 
С 2024 режим начал вторую фазу идеологической борьбы за войну внутри российского общества. У него есть важный политический месседж: герои войны – это новая элита, они должны определять ход вещей. Ровно эта идея пугает «уклонистов», «болото», не выражавшее своего отношения к войне. Они до сих пор жили, надеясь, что «все вернется обратно».
 
Теперь выясняется, что этим героям войны надо кланяться до конца жизни. В результате внутри режима назревает социальный конфликт. Люди боятся и не любят участников войны, никакой элиты они в них не видят. Носители этого взгляда – как раз те «уклонисты», «болото», которых мы раньше ругали за отсутствие антивоенной позиции.
 
Как следует из опроса «Хроник», то будущее, о котором мечтают люди, достаточно далеко отстоит от того, что делает Путин, которого они вроде бы поддерживают. Желаемое будущее все дальше расходится от ожидаемого. Это большой потенциал для изменений внутри России, который присутствует в неразвернутом виде. Когда ветеран войны чувствует, что общество их любит – он одевает фуражку. Когда понимает, что общество их не любит – он говорит, что на передовой не был. Это большой потенциал для изменений.
 
Молчащее большинство, которое затаилось и не пошло на конфронтацию с Путиным, не заинтересовано в том, чтобы теперь «всегда было так». Они хотели бы маргинализировать войну, и по этому поводу вступают в конфликт с Путиным. Все больше людей категорически отказываются от своего или родственников участия в войне. Это стало социальной нормой.

Екатерина Шульман, политолог, nonresident scholar в Carnegie Russia Eurasia Center Berlin

на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025».
 
Эрозия рутины: пределы адаптивности и административная дисфункция на четвертом году войны
 
Дисфункция еще не наступила, но мы постепенно в эту сторону. Начало масштабной кинетической войны было для аппарата такой же неожиданностью, как и для нас с вами. В 2022 не армия и спецслужбы, не пропагандистская машина оказались наиболее работоспособными частями госорганизма, а гражданская бюрократия, включая региональную часть, и финансово-экономический блок. А также бизнес.
 
В 2023 выяснилось, что война не привела к немедленной катастрофе. Обнаружилось, что и элите, и населению война может быть выгодна, что это хорошая штука, новые экономические, социальные, кадровые возможности. Новые вакансии, новые рынки, выдающиеся перспективы.
 
В 2024 этот эффект военного кейнсианства стал затухать, но он привел к росту доходов россиян. Обществу показалось, что война – это не так плохо, как померещилось в 2022. В 2024 эйфория стала затухать, война рутинизировалась. Ее эффекты оказались не так уж универсально хороши. Оказалось, что война – это надолго. Сообщения о потерях стали проникать в российскую социальную ткань.
 
Стала накапливаться усталость, выросла инфляция, стали осознаваться человеческие потери. Бюрократия приспосабливалась, рутинизируя ранее запрещенные практики типа вербовки заключенных и их освобождения от наказания.
 
2025 стал годом эрозии этой рутины. Не случилось повтора массовой мобилизации. Система изобретает и применяет новые способы пополнения военных человеческих запасов, повторение опыта мобилизации кажется чересчур рискованным. Выплата контрактникам отчасти переложена на регионы, но у них заканчиваются деньги.
 
В 2025 вроде бы заработал электронный реестр военнообязанных и реестр повесток. Это позволяет мобилизовывать людей, не пугая при этом общество.
 
Второе неслучившееся событие – договоренность с США. Ожидания, что администрация поможет, были чрезвычайно высоки. Чаемая нормальность не за горами, думали многие. Элиты хотят вернуться к мирному времени, и чтобы им ничего за это не было. Начальству война нравится, оно продолжает находиться в той военной эйфории, из которой общество уже вышло – эта мысль ввергает элиты в очень пессимистические настроения.
 
Перезапустились и вышли на новый уровень репрессии против номенклатуры. Они стали более многочисленными и регулярными, и сопровождаются конфискациями. Они затрагивают и фигурантов антикоррупционных исков, и все их семьи-клиентеллы. У них тоже изымается имущество.
 
Почему эти признаки могут вести к концу адаптивности? Ведомства занимаются хаотичной активностью по поиску денег. Это межведомственное соревнование. Произведено повышение НДС и резкое снижение порога для упрощенки. Видно, что всем ведомствам поручено искать деньги. Нормативная часть государства теряет контроль за аккумуляцией ресурсов. Машина разбалансируется.
 
Возможно, мы наблюдаем достижение пределов адаптивности системы, которая не захотела меняться. Роль президента как верховного арбитра тоже проседает. Задним числом глядя на пригожинский бунт, его можно охарактеризовать как лоялистский – поехали на танке, чтобы обратить на себя внимание президента. Это была аппеляция к арбитру.
 
В 2024-25 годах такой аппеляций уже не слышно – и в конфликте вокруг Wildberries, и в более мелких конфликтах с участием чеченских акторов. Арбитров становится больше. Посадки региональных баронов и бюрократов и конфискации – часть кампании или просто силовиков спустили с цепи, и они теперь едят всех, до кого могут дотянуться?
 
Система, возможно, доходит до пределов того, чего она может достичь в чрезвычайной ситуации, при этом оставаясь собой. Нынешние попытки остановить войну могут отражать осознание системой опасностей, которым она себя подвергает. Ткань прочности системы начинает протираться.

Александр Баунов
Senior fellow, editor-in-chief at the Carnegie Russia Eurasia Center

на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025».

Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».
 
Даже в самые агрессивные периоды российская внешняя политика пытается добиваться своих целей не только военными средствами, но средствами внешней дипломатии. На переговорах Россия хочет легитимизировать завоеванное на поле боя. Так было и в ХХ веке – нелегитимное советское государство пыталось дипломатией в 1920-30-х добиться признания от «враждебных» сил. Рожденное в перевороте советское государство было нелегитимным, но пустило огромные силы на то, чтобы добиться легитимации.
 
Это был обмен экспансии на признание: отказ от глобальной экспансии позволял добиться большего признания со стороны врагов. Те же проблемы были у Сталина и после Второй мировой войны. Тогда Сталин, как Путин сейчас, был готов уступать незахваченное (Токио, Тегеран, турецкие проливы), но не уходил с захваченных территорий. Свои права в освобожденной части Европы СССР представлял совсем не так, как это виделось западным союзникам. В Европе Сталин не отказывался от планов по установлению коммунистических режимов. Сталин искал легитимации своих завоеваний, но Запад полностью не пошли навстречу, и Сталин решил, что лучше утвердить притязания силой.
 
Поколебавшись между получением ограниченного мандата на часть завоеванного, система все-таки брала все возможное силой. Руководство страны со столицей в Москве всегда был огромный дефицит внутренней легитимности, и оно избегало делать ставку на легитимность. В результате – большой дипломатический успех (Запад согласен легитимизировать часть российских завоеваний, как в 1920-30-х и как после Второй мировой войны), но Москва все равно делает ставку на силу.
 
Ощущение хрупкости любого договорного результата, недоверие к нему, основанное на дефиците собственной легитимности внутри страны, толкает Москву к силовым действиям. Внутренняя хрупкость создает ощущение, что любые договоренности будут сломаны без силового подкрепления. И Ялта, и Хельсинки – попытки достичь дипломатического согласия, уже через несколько лет сменялись новыми военными конфликтами. Силовое крыло в Москве сильнее дипломатико-юридического, и силовики довольно быстро диктуют дипломатам, что делать.
 
Вероятным кажется финский сценарий завершения войны – Европа смогла достаточно далеко отодвинуть эту войну от себя, чтобы не стать ее участником. Не так грубо, как Трамп, но все же отодвинула. Война не стала общеевропейской. Война локализована (у Финляндии тоже были союзники и сочувствующие). Желающих вступать в прямое столкновение с Россией не видно.
 
Новая архитектура мира не будет прочной потому, что для Украины это будет вынужденный мир, и потому, что Россия рассчитывает на дальнейшую экспансию и включение Украины в орбиту своего влияния. Как будет реагировать коллективный Запад на гибридные инструменты агрессии, которые Россия, без сомнения, будет применять? Очень много непрочности в архитектуре мира. Не знаю, что нужно дать России, как ее насытить, чтобы она почувствовала себя полностью удовлетворенной. Прощение аннексии Крыма не сработало, почему должно сработать следующее прощение?

Роланд Фройденштайн, основатель Brussels Freedom Hub, старший научный сотрудник GLOBSEC

Переворачивая стол: от устойчивости и сдерживания к поддержке свободы в России и других странах

на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025»

Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».
 
Я не считаю, что все россияне виновны в войне. И не думаю, что ответственность за нее несет только Путин. Риск полномасштабной войны России с Европой существует. Россия может захотеть не только проверить НАТО, но и разрушить его. Этот риск теперь осознается. Почему так медленно? Мы слышали, как звонит будильник, но выключили его.
 
У каждого европейского правительства есть свои причины любить Россию. Это и русская культура, и обаяние больших империй, которые решают судьбы мира. Теперь добавился фактор страха: мы понимаем, что Россия – угроза, но ведь можно «купить» еще несколько лет мира. А там, может быть, угроза рассосется.
 
Как бы то ни было, сейчас угроза осознана. Германия начала реформировать армию, это большая перемена в германской ментальности. Очень важно, что Европа пытается сохранить вовлеченность США в защиту Европы. Приведет ли это к успеху? Мы не знаем. В худшем сценарии полного самоустранения США мы понимаем, что Европе примерно за 5 лет нужно добиться стратегической автономии. Британии и Франции нужно модернизировать ядерное оружие, которое играет ключевую роль в защите Европы.
 
Европа не находится в состоянии войны с Россией – но это уже и не мир. Это требует не только модернизации армии, но и развития гражданского общества, борьбы с пропагандой и т.д. В европейских странах есть довольно большая аудитория, которая симпатизирует Путину, ее нельзя не замечать.
 
Демократический щит, сопротивляемость демократии – это не менее важно, чем вооружения. ЕС должен заменить США в функции поддержке демократии по всему миру. Ты не можешь защитить себя, если не ставишь под сомнение власть автократа там, где он правит. Сейчас мы переживаем ослабление демократии по всему миру, но это не последнее слово, история на этом не заканчивается.

Александр Морозов, политолог

на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025».

Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».

Три сценария окончания войны. Последствия для России
Что будет с российским обществом в долгосрочной перспективе при разных сценариях окончания войны? Существует рамка окончания войны, которая выглядит как «Минск-3», ее предлагает администрация Трампа. Вторая рамка – Украина терпит поражение (и это угроза для всего мира) или, наоборот, одерживает победу. Третья рамка – историософская, она предполагает либо полное уничтожение Украины или, наоборот, распад России. Это упование – интеллектуальная рамка, а не практический сценарий.
 
Аналитический подход предполагает несколько сценариев. Первый – «замирание» войны с соглашением или без (переход к войне низкой интенсивности). Второй – наоборот, эскалация, включая диверсии и тактическое ядерное оружие. Третий сценарий связан с внезапным обрушением украинского или российского фронта. Для этого нужны новые технологические возможности, которых пока нет.
 
Последствия любого из этих сценариев для российского общества обусловлены тем, что 4+1 области включены в состав РФ. Это будет отравлять российское общество. Донбасизация российской политики, рост ее токсичности продолжается уже десятилетие, этот факт будет долго определять состояние российского общества. Отношение к войне, мотивации воюющих, к ее окончанию определяется тем, что около 30 млн человек в России вовлечено в обслуживание войны. Госкорпорации, банки, стройсектор, образование, православные приходы – идеология охватывает все, обслуживание войны стало фактом биографии. Продолжается и передел активов; к концу войны часть активов окажется у людей, прошедших войну, лояльных Путину и втянутых в милитаризацию экономики.  
 
Осуществлен культурный поворот. Чтобы Вилли Брандт встал на колени перед памятью евреев, Германии потребовалось пройти длинный путь отторжения перекрасившегося постнацистского общества, через схватку поколений. В СССР тоже совершался культурный поворот, который привел его руководство к мысли, что в книгах Шаламова и Солженицына написана страшная правда.
 
Нам тоже предстоит культурный поворот. Культурная элита покинула страну. Или сидят на даче и переводят с древнегреческого. Этот культурный раскол создает надежду и новую ситуацию: идеологическое обеспечение тоталитаризма не сможет функционировать без культурной элиты. Культурное сопротивление само становится фактором политики. Иначе политикам после Путина не на что будет опереться.

Андреас Умланд, аналитик Stockholm Centre for Eastern European Studies (SCEEUS) в Swedish Institute of International Affairs, Associate Professor of Political Science в National University of Kyiv-Mohyla Academy
на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025».
 
Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».
 
Проблемы с гарантиями безопасности для Украины
 
Какими могут быть гарантии безопасности Украине? Введение в Украину миротворческих войск ООН – это была хорошая идея времен минских договоренностей. Но возможно, это и тогда не помогло бы. Сейчас эта идея непродуктивна, - вводить такие войска на линию фронта превращает их в соучастников российской аннексии. Вдобавок миротворческие силы не будут воевать с Россией в случае эскалации.
 
Возможный выход из этого – включение Китая в миротворческий контингент. Но поддержка Китаем России зашла очень далеко, и китайские «голубые каски» не смогут стать нейтральной силой. Это союзник России. Такие войска могут стоять на официально признанной границе России и Украины.
 
Поэтому основная идея – ввести западные войска, прежде всего Великобритании и Франции, разместив их не на фронте и не на границы, а в Западной Украине, в глубоком тылу. Это хорошая идея, она показывает включенность Украины в европейскую систему безопасности. Но шансы на реализацию этой идеи очень малы.
 
Во-первых, потому, что такой контингент будет мешать перемирию – Россия против присутствия такого контингента в Украине. Так же непонятно, как может действовать союзники в случае атаки России на такие войска, не станет ли это прологом Третьей мировой войны. Европейские страны к этому не готовы, но и оставить без внимания российскую атаку на западные войска они бы не смогли.
 
Еще есть вариант защиты воздушного пространства (не бесполетная зона, но зона защиты. Такую защиту можно создать с территории НАТО. Это можно мотивировать защитой АЭС, портов, посольств и т.д. Это можно представить как меру самозащиты. Более действенное включение европейских войск в защиту Украины европейские избиратели не поддержат, Европа сильно боится эскалации. Но главная гарантия – это экономическая помощь, продолжение поставок оружия.

Василий Жарков, политический аналитик, доцент Европейского гуманитарного университета в Вильнюсе

на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025».

Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».

Трамп, Путин и структура американо-российских отношений в 2025 году
 
Возвращение Трампа в Белый дом одними ожидалось с паникой, другими – с огромными надеждами. Ожидания не оправдались: война продолжается без изменений, санкции усиливаются, ядерный шантаж перестал быть эффективным. Остановить войну за 24 часа можно было только на условиях России – и этого не случилось.
 
Мы находимся в ситуации структурной дивергенции – это ситуация, когда есть разные трактовки норм, правил, институтов, когда расходится трактовка политических структур, моделей понимания мира, крупные «сделки» становятся невозможными. Эта дивергенция заняла много времени: расстрел в Москве (1993) и война в Чечне (1994), затем Косово (1999) и Ирак (2003), Грузия (2008) и Украина (2014). Резню в Руанде Россия, можно сказать, не заметила, поглощенная своими событиями 1993-94. Оптики заметно расходились. И Хантингтон, и Бжезинский в тот момент говорили о неизбежности столкновения России и Запада из-за Украины.
 
Следующая угроза геноцида возникла в 1999 – Косово. Запад решил реагировать сразу, чтобы не повторить ситуации Руанды. Россия ответила, что это нарушает все нормы. В последние годы дивергенция достигла пика – нет взаимопонимания ни по одному вопросу.
 
Теперь в 2025 стороны радикально расходятся во взгляде на расширение НАТО, санкции, на мирное урегулирование. Трамп в этой ситуации пытается перехватить инициативу (угрожает взять Канаду, Гренландию и Канаду). Он стремится выдавить Путина с позиции главного мирового «сумасшедшего», укрепляет единство союзников (угрозой убрать американский «зонти») и проделал мощную трещину в ядерной риторике Кремля. Путин уступил позицию madman Трампу, который сказал о готовности к ядерной войне.
 
Фукуяма ошибся, предсказывая, что развитие капитализма в Китае толкнет его на путь демократизации. Китайский путь оказался для многих соблазнителен. Рыночная экономика начинает все дальше расходится с демократией и либерализмом. Это большая проблема.

Кирилл Мартынов, редактор «Новая газета Европа»
на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025».

Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».
 
Мы находимся в ситуации афтершока. Распад СССР очень похож на ожидания того, как мог СССР распадаться 35 лет назад. Тогда этого не произошло – диктаторы, ракеты, беженцы, но это происходит сейчас. Ломается прежний порядок. Это завершение длительного цикла, начало которому было положено русскими политэмигрантами в 1917.
 
Завершение столетнего цикла должно ответить на вопрос, где же заканчивается Европа. Европа в этом смысле – федерация стран, которые не воюют друг с другом, понимают, что пытать людей плохо, что права человека важны. Сейчас граница Европы проходит по Покровску, там люди погибают за то, чтобы Европа сохранилась.
 
Евромайдан начался с протестов против отказа Януковича от евроинтеграции, а режимы, выступающие против Европы, практикуют не мобилизацию, а демобилизацию. Россия вне Европы надолго, если не навсегда? Я так не думаю. Польша сейчас – самая успешная экономика Европы, а, скажем, в 1953 это казалось бы чем-то невозможным. Казалось бы, ее поезд ушел навсегда.
 
Но в Польше были странные мечтатели, начиная с Ежи Гедройца, редактора журнала «Культура». Эти маргинальные мечтатели выиграли. Тоска по Львову и Вильно не помешала Польше стать частью Европы.
 
300 млн славян – самая большая этническая группа Европы. Славянские языки после вступления Украины в ЕС станут самыми популярными языками ЕС. Он превращается в славянский проект. И рядом остается Россия, которая и не Китай, и не Европа. Внутрироссийские события прекрасно ложатся в эту канву. За год до парламентских выборов власть разгромила «Яблоко» - партия предлагала хотя бы символическую альтернативу. Это недопустимо. Но многим в России хотелось бы пожить в условиях мира и соблюдения прав человека.
 
Нежелательными организациями теперь становятся даже производители игр. Культурная и цифровая самоизоляция – это главное, чего пытаются достичь российские власти. Это означает, что в России у нас много союзников. Диана Логинова выросла при Путине. Ее «ломают» на покаяние. Это означает, что деизоляция России через образование, медиа, культурные проекты может привести к успеху. Границы Европы могут снова быть передвинуты.

Ксения Лученко, журналист, исследователь русского православия, его влияния на российскую политику и общество, автор книги «Благими намерениями. Русская православная церковь и власть от Горбачева до Путина», лауреат книжной Премии «Просветитель»

на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025».

Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».

Эволюция РПЦ во время войны: откуда взялся альянс церкви и националистов
 
В 2025 году «Русская община» стала очень заметна в ряде регионов. Кроме того, в сентябре РПЦ организовала общемосковский крестный ход – от 40 до 100 тыс участников. Давно столь массовых шествий в Москве не было. РПЦ организовала его совместно с «Русской общиной». В большинстве своем это были обычные православные верующие. Дата и маршрут были выбраны совершенно произвольно. Это было религиозное шествие, но с сильным политическим содержанием, которое как раз и представляла «Русская община».
 
Это оказалось смычкой церкви и националистов. Они организовывали толпу и вели себя как хозяева. Они превратили пасхальное приветствие в кричалку. Теперь я подозреваю, что РПЦ участвовала и в создании «Русской общины» наряду со спецслужбами. Таким образом, у церкви есть парамилитарная организация, охрана храмов усиливается, а в Москве прошло массовое политическое мероприятие.
 
Еще в феврале 2025 архиепископ Савва (Тутунов) был главным хедлайнером на съезде «Русской общины», куда он привез благословение патриарха Кирилла. Затем в апреле Савва выступил на Высшем церковном совете с докладом о «Русской общины», и в июле Синод одобрил этот доклад и необходимость «окормления» Русской общины. В августе управление делами Московской патриархии разослало в епархии циркулярное письмо: в каждой епархии должен быть назначен взаимодействующий с Русской общиной. Затем прошел московский крестный ход и похожие крестные ходы в регионах.
 
РПЦ долго декларировала свою невовлеченность в политику. Но ее политической позицией по сути была поддержка государства. При этом сейчас конфигурация несколько изменилась. У Патриарха Кирилла странная организация Всемирный русский народный собор, более свободный, чем РПЦ. В него из РПЦ вынесена политическая деятельность. Он утверждает, например, что в Украине Россия ведет священную войну. Это консервативная часть РПЦ. Это идеологический орган. И теперь есть Русская община – фактически низовая силовая структура, негосударственная организация. Они защищают храмы, проводят антимигрантские рейды в регионах.
 
Эти структуры придают РПЦ дополнительный вес. Патриарх Кирилл, как и Русская община, систематически выступает против миграции и против абортов. Три лидера Русской общины имеют давние связи с РПЦ. Из регионов наиболее прочны связи РПЦ и Русской общины в Екатеринбурге, от региона к региону эти связи могут быть более и менее институционализированными.
 
Для радикальных националистов больше характерно неоязычество. РПЦ этим озабочена. РПЦ вполне субъекта – и в реакции на войну в Украине, и в дружбе с националистами церковь сама выбирает, что делать. И это традиция: до революции РПЦ поддерживала черносотенцев. В США у консерваторов те же темы: мигранты и аборты.

Дина Хапаева, историк, социолог, преподаватель Технологического университета Джорджии (Атланта), автор книги «Террор и память»
на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025»

Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».
 
Российский политический неомедиевализм: нормализация террора как метода правления
 
Политическим неомедиевализмом я называю политику памяти, которая спекулирует на том, что историю можно повторить, на кризисе современного представления о будущем. Средневековое общество предстает альтернативой современной демократии, нормализуя неравенство и террор.
 
Террор как метод правления привлекателен для любого диктатора, но как «заразить» этой идеей население? Ведь незадолго до прихода Путина к власти террор, авторитаризм были осуждены, и казалось, что запасы социальной ненависти истощились. При помощи политики памяти он сумел эти запасы существенно пополнить.
 
Пропаганда террора, особенно сталинизма и опричнины, позволила нормализовать представление о терроре как оптимальном способе правления. Путину надо было обосновать свою легитимность. Сталинский миф о «Великой отечественной войне» стал смысловым ядром ресталинизации, который компенсировал отсутствие ясной программы (идея восстановления империи тогда не была явной). В итоге политика памяти в России заменила идеологию.
 
Миф о Великой победе санкционировал право россиян пытаться изменить мировой порядок и обернулся реабилитацией сталинизма как режима. Путинская ресталинизация началась буквально с 2000 года, а неомедиевалистский курс – при подготовке ко второму сроку Путина. Это нужно для обоснования социального неравенства и легитимизации террора и идеи восстановления империи.
 
Культ русского средневековья помогает росту правового популизма, причем часть этой политики Кремль делегирует церкви, сектам, националистическим организациям. Создаются фильмы и литературные произведения. Памятники ставятся даже в захваченных украинских городах, проводятся конференции. С 2011 по 2024 год было снято 226 фильмов и эпизодов телешоу, которые пропагандировали Сталина и русское средневековье.
 
Пропаганда опричнины обеляет лично Ивана Грозного и предлагает создать новую опричнину: православный царь. Есть и голоса за канонизацию Сталина. Многие из сторонников этого являются открытыми царебожниками. Грозный дескать учредил опричнину по религиозным мотивам, а сами они были истинными христианами, спасавшими души заблудших для вечной жизни.
 
Сходство между ультраправыми проектами и государственной политикой памяти демонстрирует глубину проникновения антидемократических настроений на сознание россиян. Ультраправые оказывают глубокое влияние на политику Кремля. Террор изображается как путь созданию империи, легитимизируется: этим занимались Грозный и Сталин, а теперь очередь Путина. «Грозный победил еврорейх, одержав победу в сталинградской битве среднековья».

Второй день конференции «Страна и мир: российские реалии 2025»

Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».

Всеволод Бедерсон
Политолог, исследователь проекта «Хроники»

Мультивселенные «СВО»: направления принятия и отрицания войны в российском обществе

Как из количественных данных можно видеть реакцию общества на войну? Базовый вопрос о поддержке войны показывает сокращение тех, кто говорит о прямой поддержке и рост уклоняющихся от ответа. В 2025 общественное мнение как будто остановилось, зафиксировалось поддержка и неподдержка распределены фактически пополам.
 
Принятие войны может выражаться в активном участии на фронте или в тылу. Неприятие, низовое сопротивление, социальный саботаж и партизанщину оценить сложнее – какая доля людей придерживается таких стратегий. На вопрос об участии в войне 2-4% респондентов говорят о своем участии в войне; доля тех, у кого участвуют родственники или друзья с 2022 выросла примерно с 15% до 35%.
 
Те, кто описывают себя как участвовавших в войне, говорят об улучшении своего материального положения. Те, кто участвовал в войне, или у кого участвовал в войне родственник, более склонны поддержать новую мобилизацию, а те, кто дальше от фронта, скорее поддерживают мир. Аналогичное отношение к блокировке мессенджеров: чем дальше от фронта, тем менее люди склонны поддерживать блокировку.
 
Лояльность Путину и поддержка войны выше среди людей, более вовлеченных в общественную активность. Думаю, это результат взятия властью под контроль низовой гражданской активности. Люди понимают, как надо правильно отвечать на вопросы анкеты, и отвечают правильно.
 
Небольшая группа (4%) – активные несогласные: голосовали против Путина, не поддерживают войну и выступают за выборы на местном уровне. Эта группа последовательно выражает свое несогласие с текущей политикой, выступает за сокращение военных расходов и за то, чтобы право на критику войны было у всех. Больше четверти респондентов заявили о неучастии в выборах – это более пассивная политическая позиция.
 
 Стагнация отношения к войне на протяжении 2025: не видно факторов, которые снова бы позволили повысить поддержку войны с нынешних 45% до 70%.

Андрей Колесников, обозреватель «Новой газеты» и The New Times

на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025».

Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».

Разум и чувства в заложниках: механизмы спасения от реальности
 
Собачья площадка в одном из центральных районов Москвы. Кобели стремятся вступить друг с другом в нетрадиционные отношения. Владельцы смеются: «Что вы делаете, Госдума же запрещает!» Это в центре города, интеллигентные люди с собачками. Общество остается очень разнообразным. Хотя многих ипотека держит в заложниках.
 
Путин правит уже больше Николая II, скоро обойдет Сталина, будет 12 лет со взятия Крыма, а СВО скоро сравняется с Великой отечественной. Что же это все так долго длится? Весь этот фон порождает усталое, закрытое общество – таково его видимое большинство. Общество в утомленно-пассивном состоянии, тратящее все свои силы на приспособление.
 
В каждом конформисте, запрещающем себе думать и высказываться, сидит внутренний цензор. Общество очень устало, люди стремятся спрятаться, уйти в тень. Социология меряет адаптацию людей к внешней среде, к режиму. Это воспринимается как вынужденная плата за стабильность, как условие сохранения порядка. Государство защищает обывателя от внешнего хаоса, он относится с пониманием.
 
Приспособленчество, адаптация, конформизм – основной социальный процесс. Люди вынуждены соучаствовать, включаться в активную поддержку. Одни активно поддерживают, другие изображают участие. «Сидел бы тихо – жил бы спокойно»: слова безымянного милиционера диссиденту Павлу Литвинову после демонстрации 1968 против ввода советских войск в Прагу – это девиз и нашего времени.
 
Повиноваться, промолчать и двигаться дальше – проще, чем сопротивляться. Ухудшается отношение к иностранным агентам – это тоже террор госпропаганды. Большинство говорит, что иноагенты – это проводники иностранного влияния. Это социально одобряемое понимание ситуации. Людей вынуждают все глубже погружаться в эту атмосферу и адаптироваться к ней.
 
Адаптация к новой нормальности позволяет спокойно жить. При этом социальный контракт меняется – не государство «кормит» людей в обмен на политическую поддержку, а люди платят повышенные налоги, в обмен на что государство считает их политически лояльными патриотами. Можно перейти на сторону победителя, а сопротивление – это уклонение от соучастия, как в «Истории одного немца» Себастьяна Хафнера. Многие отключаются от новостной повестки: нет сил за всем этим следить.
 
В обстоятельствах зрелого путинизма гражданское общество – это не организации, а отдельные люди. Сопротивление заключается в том, что люди читают, слушают, смотрят альтернативные медиа. Это отдельные люди. А общественность состоит доносчиков и лоялистов – это не гражданское общество. Люди ходят к Соловецкому камню (полицейские снимают всех, кто это делает), так что и это политически значимое действие. В этом есть просвет оптимизма, хотя и очень слабый. Вся эта деятельность приняла полукатакомбный характер.

Александра Прокопенко, сотрудник Carnegie Russia Eurasia Center, автор книги «Соучастники. Почему российская элита выбрала войну»

на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025»

Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир».

Российская экономика: конвенциональных инструментов балансировки не осталось. Что дальше?
 
2026 будет сильно отличаться от предыдущих и окажется весьма тяжелым: цена нефти снижается, резервов в бюджете не осталось, а расходы по-прежнему высоки. Бюджет 2026 будет выполнен, только если не будет внешних и внутренних шоков.Темпы роста и налоговые поступления сокращаются, и даже окончание войны, похожее на заморозку конфликта, не принесет экономике сильного облегчения. Региональным бюджетам станет чуть легче, но в целом ситуация неблагоприятная.
 
В экономике расширенный военный сектор процветает за счет приоритетного доступа к ресурсам и господдержки. Гражданский сектор задыхается от санкций, растут дисбалансы. Российская экономика подсела на военную ренту, и функционально это похоже на нефтяную ренту 2000-х. Деньги идут на танки, дроны, гробовые выплаты, зарплаты военнослужащим, - то есть сжигается. В 2000-х нефтяная рента была пущена на потребительские расходы, а сейчас – на большие военные фейерверки.
 
Экономика сокращается, если смотреть на ее гражданскую часть. Закончились ресурсы – человеческие и финансовые. Снижение нефтегазовых доходов оказалось неожиданном для властей, а расходы адаптировать под доходы они не стали. Эти решения находятся за рамками полномочий ЦБ, Минфина и тд – политические решения принимает президент. Возможно, политическим решением будет повышена целевая инфляция – цель может быть повышена с 4% до условных 8%.
 
Технократы не могут решить проблемы рынка труда и снять санкции. Да и наложенная на Россию стигма, как в случае с Сирией, никуда не денется. Импортные компоненты приходится заменять технологически отсталым собственным производством. Китай является партнером России лишь до определенного момента – технологиями он не делится. ВПК тоже уперся в пределы по свободным мощностям и людям.
 
Минфин финансирует дефицит сугубо через заимствования: это отчасти инфляционный способ, банки перегружены госдолгом. Повышать налоги дальше невозможно – конвенциональных мер по стабилизации экономики больше не осталось.
 
У властей сокращается горизонт планирования, они вынуждены переходить к неконвенциональным мерам: потратить остатки ФНБ, ликвидировав последний фискальный буфер; перейти к навязыванию банкам госдолга. Рост госдолга может привести к сокращению корпоративного кредитования. Растут расходы на обслуживание госдолга. В системе накапливаются критические риски – банки увеличивают кредитные риски. Государство спасало бизнес с 2008, 2014 и 2020 годах, сейчас это будет крайне затруднительно.
 
Государство уже повышает квази-налоги и субсидирует кредиты. Дальше можно передавать бизнес госкорпорациям. «Газпром» едва ли счастлив тем, что теперь он еще и выпускает Aurus, президентские автомобили. Дальше придется обязывать банки покупать минфиновские облигации, особенно если ЦБ сократит рефинансирование банков под гособлигации. Дальше можно начать платить бюджетникам обязательствами госзайма.
 
Экономические рычаги закончились – экономика может ходить по кругу стагнации и бюджетного дефицита еще долго, но это структурно-политический тупик.

Андрей Яковлев, ассоциированный исследователь Центра Дэвиса в Гарварде и Свободного университета Берлина

на конференции «Страна и мир: российские реалии 2025»

Программа здесь, видео-трансляцию см. в канале «Страна и мир»

 «Война на истощение», экономическая стагнация и мобилизационная трансформация российских элит
 
Происходит сильное изменение настроений и ожиданий бизнеса и потребителей начиная с лета 2024. Фактор Трампа не сработал – надежды на нормализацию отношений с Западом не оправдалось. Настроения ухудшились. Рост госдолга, неплатежи по зарплатам и дефолты стали трещинами в конструкции, которая сейчас кажется монолитной. Как поведет себя экономика на более длинном горизонте?
 
Рыночный характер экономики позволил России пережить санкционный шок 2022 года. Сейчас Кремль стремится подчинять себе бизнес, расширяет влияние госсектора. Но возврат к планово-административной системе весьма сомнителен. Поэтому бизнес остается элитным игроком и будет влиять на принятие решений в зависимости от того, какой бизнес будет доминировать к моменту ухода Путина.
 
Сейчас сильнейшее влияние на экономическую политику имеют госкорпорации и олигархи 2000-х (кооператив «Озеро»). Это создает риски для системы, и Кремль будет пытаться формировать новые группы поддержки режима за счет крупного неолигархического, среднего и малого бизнеса.
 
Ключевые вызовы для РФ в среднесрочной перспективе: первый – про технологическую зависимость. Экономика России адаптировалась к санкциями за счет переориентации на Китай. Без обновления производственной базы технологическое отставание страны будет только увеличиваться. Запрос на реинтеграцию России в глобальные рынки велик и растет; но конкуренция российских и глобальных компаний может оказаться жесткой. Будет ли российский бизнес готов к усилению международной конкуренции и возврату на глобальные рынки, или комфортнее работать в условиях стагнации?
 
Второй вызов – гарантии прав собственности. У предпринимателя, понимающего, что его бизнес могут отобрать, меньше стимулов вкладываться в развитие своей компании. Реакции бизнеса на это могут быть разными: одному выгоднее реинтеграция в глобальные рынки, а другому (основанному на политических связях) выгоднее сохранение полузакрытой экономики. Аналогично, бизнесу, задарма получившему чужую собственность, вполне выгодна ситуация, когда за ними сохраняются не классические права собственности, а условные права распоряжения полученным бизнесом.
 
Неизвестно, каким будут компетенции экономических чиновников. В зависимости от предпочтений бизнеса и возможностей госуправления возможна матрица сценариев: от постепенной модернизации экономики до сохранения плохого равновесия, когда нет акторов, способных на конструктивные изменения в экономике. Чем дольше идет война, тем выше вероятность проедания ресурсов и замены нормального бизнеса бизнесом, основанным на политических связях. Это делает все более вероятным кризисный сценарий.