В продолжение восьми дней я имел три концерта и девять репетиций! Решительно не понимаю, откуда у меня сил хватает на все это. Что-нибудь одно: или подобное столь новое для меня напряжение сил отзовется на мне очень вредно, или же, наоборот, как противоядие против моих сочинительских трудов, сопряженных с постоянным сидением, такого рода безумно кипучая деятельность мне здорова. Середины быть не может, т. е., другими словами, я должен вернуться в Россию “иль со щитом, иль на щите”. Но скорее я думаю, что, несмотря на трудные минуты и на постоянную борьбу с самим собой, всё это мне здорово! Успех во всех трех городах был большой, но особенно сильный в Кельне и Франкфурте. В Дрездене я играл нашу симфонию, и, к сожалению, выбор этот был неудачный, ибо я не знал, что оркестр, с которым я буду иметь дело, очень плохой, и эта трудная симфония была ему не по силам. Тем не менее, и тут меня принимали очень хорошо. 

Письмо к Н.Ф. фон Мекк от 11 февраля 1889

[Берлин] Прогулка. Пьянство дома. Концерт. Не особенно. 

14 февраля 1889

[Берлин] Мучительная тоска. Завтрак у посла. Он очень симпатичен. Попка. Секретари. Пассаж. Прогулка. Дома. Безумная тоска и слезы. 

15 февраля 1889

Если бы все мое путешествие состояло только из репетиций и концертов, то оно было бы даже приятно. Но, к сожалению, меня одолевают приглашениями на завтраки, обеды и ужины; я никогда не бываю один и, вследствие того, чувствую такую усталость, такую тоску, что нередко, попавши домой, плачу, как маленький ребенок. В тоске, которая гнетет меня, есть что-то болезненное, жгучее и в высшей степени мучительное. Говорю Вам совершенно искренно, что я не выдержал бы и уехал бы домой, если б не мысль, что в лице моем чествуется русская музыка вообще и что я должен являться туда, где мной интересуются. Весьма сожалею, что в русских газетах про одержанные мною победы ничего не пишется. Но что тут делать? У меня нет друзей в русской прессе...

Письмо к А.К. Глазунову от 15 февраля 1889

[Лейпциг, отъезд] Уложился. Бродский в 10½. Пешком на вокзал. Холод. Один в отделении. Завтрак в вагоне и пьянство. Очень тоскливо было. В Франкфурте более часа. Ужинал. Спальный вагон. Один. Холодно и печально.

19 февраля 1889

Базель. Суетливо. В 7 часов в вагон. Девица с компаньонкой (из Франкфуртских); старик, приходивший курить. В Берне завтрак. Читал «Князя Серебряного» Графа Толстого. Лозанна. Движение и суета. Волнение. Женева. Не симпатичный «Hotel de la Paix». Обедал один. Прогулка. Ликеры в кафе. В русской церкви — заперта. Домой. Визит Гуго Зенгера. Один дома с лампой. Приятный вечер.

20 февраля 1889

Ужасно как Женева печальна. Во 1-х, сама по себе она печальна, а во 2-х, я до того живо здесь вспоминаю всех вас и себя 13 лет тому назад и так болезненно ощущаю невозвратность прошлого. Был вчера на boulevard Plain-palais, где Вы жили. Так живо вспомнил Таню и Веру с красными от беганья в школу по холоду руками и всех вас, и тебя с маленьким носиком, а не с той башней, которая у тебя теперь вместо носа, и себя самого не столь седым, на целых 13 лет более молодым!!! Ужасно грустно стало!

Письмо к В.Л. Давыдову от 21 февраля 1889

[Женева] Репетиция. В ресторане «Nord» один. Пьянство. Концерт. Огромный успех. Золотой венок. Гонорар. Шампанское.

25 февраля 1889

Много спал и много пил.

27 февраля 1889

[Гамбург] Одинокий вечер. Странное дело! добиваюсь одиночества, а как оно пришло, страдаю.

28 февраля 1889

Со вчерашнего я здесь. Сегодня была первая репетиция. Брамс на целый лишний день остался, чтобы услышать симфонию, и был очень любезен. После репетиции мы с ним завтракали и порядочно кутили.

Письмо к Модесту Чайковскому от 28 февраля 1889

Бобик! Это удивительно, что ты вспомнил меня в тот самый день, как я тебе писал! Твое письмо страшно обрадовало меня; я перечитывал его по крайней мере 12 раз. И знаешь, я нахожу, что ты очень мило пишешь; очень живо и интересно. Ей-богу! Я сегодня писать не в состоянии, ибо очень устал. Но после Гамбурга напишу тебе. В Женеве успех был огромный. Очень обидно, что русские газеты никакого внимания на меня не обращают! Спасибо тебе, голубчик, за письмо. Но не думай, что я напрашиваюсь на новое. Пиши, только когда в самом деле захочется.

Письмо к В.Л. Давыдову* от 28 февраля 1889

*Владимир Львович Давыдов, племянник Чайковского и, по некоторым предположениям, его самая сильная гомосексуальная привязанность. В детстве он не мог произнести слово «бэби», как называли его родные, вместо этого у него выходило «боб». Прозвище «Боб» закрепилось за ним на всю жизнь.

[Гамбург] Немецкий юмор. Впрочем милые люди.

2 марта 1889

[Гамбург] Визит Сапельниковского кузена. От него несло водкой. Просил денег. Моя скупость. Страшный холод в комнате. Девица Бурместер. У Блютнера. Завтрак solo у «Pforte» и прогулка. Дома. Ужасное пьянство, так что на другой день не помнил что было. В 5 ч. являлась дама с рубашками и я с ней ссорился. Кажется был Бурместер* и я его уничтожил за вчерашнее, но наверное не помню. Концерт. Успех. В пивной с Бернутом и tutti quanti [всеми остальными]. В «Café Continental».

3 марта 1889

*Вилли Бурместер, немецкий скрипач

[Гамбург - Ганновер] Уложился. Выехал. Где-то в дороге купил бутерброды и пьянствовал в вагоне.

4 марта 1889

[Ганновер] Проснулся в хорошем состоянии духа. Писал письма. Гулял по городу. Красив, но банален; впрочем есть средневековые дома. Обед в table d’hote; я сижу отдельно и очень доволен. Прогулка в Herren Hausen [Королевские сады]. Замечательная теплица с гигантскими пальмами. Bierbrauerei [пивоварня]. Дома. Письма и чтение. Ужин в шикарном ресторане. Дома. Читал милого Merimé. Пьянствовал. Скверно спал.

5 марта 1889

…я теперь в таком постоянном состоянии тоски, хандры и скуки, что мне и печальные письма радостны...

Письмо к Н.Ф. фон Мекк от 5 марта 1889

В сущности Вагнер не может нравиться русскому человеку. Эти немецкие боги с их Вальгальскими дрязгами и донельзя растянутой драматической галиматьей должны французу, итальянцу, русскому казаться просто смешными. А музыка, в которой чудесные симфонические эпизоды не выкупают уродливости и искусственности вокальной стороны этих музыкальных чудищ, — должны наводить лишь уныние. Но подобно тому, как во Франции и в Италии, у нас, наверное, заведется поганое отродье вагнеристов.

Письмо к В.Л. Давыдову от 5 марта 1889

[Ганновер, отъезд] …..Ибо проснулся утром с глухой болью в зубе и неопределенным нездоровьем. Укладывался и приготовлялся к дороге. Никакого аппетита за обедом и больно жевать. Выезд. Едва-ли не в 1-ый раз в жизни сидел не у окна. Спутники: молодой из России но не русский, добродушный немец и англичанин очень противный. Все хуже и хуже боль и нездоровье. Хлопоты в Кёльне о месте в sleeping [спальном вагоне]. Достал наверху. Невероятно страдал. Ужасная ночь!

7 марта 1889

[Париж] В Café. Болезненная тоска и отвращение к чужбине прошло.

10 марта 1889

Вчера, благодаря слабительному, было уже лучше, а сегодня еще лучше, только опухоль в щеке осталась. Покамест еще, кроме Маккара, ни у кого не был. Начал ощущать некоторое удовольствие от Парижа, но именно потому, что не начались приглашения. Болезненная тоска, которая в Германии всюду меня преследовала, здесь совершенно прошла, но предчувствую, что как только поеду к Бенардаки, Colonn’aм и т, д., начнется другого рода мучение — усталость от общества.

Письмо к Модесту Чайковскому от 10 марта 1889