Днем сидели мы у М.И. Терещенки и у меня с ним, катались на острова, обошли пешком весь Елагин остров. Говорили о его планах, обо мне, о религии и искусстве. Он говорит: он в искусстве «ретрограден», не может найти, как Дягилев, людей с будущим только — без настоящего, не умеет угадать. И к Станиславскому «в ученье» идти не хочет. Уйдет в свои дела, которых не любит, но искусства не забудет. — Мои стихи «Приближается звук…» запомнил почти наизусть. Говорит, что я много сделаю, если захочу.

Обедал я у мамы, много говорил ей о Терещенке, о себе, о критике. После чаю мы втроем с Францем ходили у Исаакиевского собора. Крестный ход был меньше, жандарм раздавил человека, ночь была прекрасна и туманна. Празднично было. Встретили Женю.

13 апреля 1913, 32 года

Напоминаю, что на нашем канале проводится розыгрыш дневников Венедикта Ерофеева. И уже сегодня в 23:55 мы узнаем победителя! А это значит, что у вас ещё есть время им стать!

🎉 Результаты розыгрыша:

Победитель:
1. надежда

Проверить результаты

Дорогой Саша!

Привет из Туниса, и с Новым годом! Тунис великолепен: арабы превосходны; вчера накупили благовоний: мускуса и какой-то розовой, восточной эссенции. Каждый араб - художественное произведение. Европейский город, как везде; арабский кольцом его окружает; он прямо сказочен. Адрес: Tunis, poste restante. От Аси Тургеневой привет. Любящий Тебя.

Боря

БЕЛЫЙ-БЛОКУ, 23.12.1910, Тунис, Блоку 30 лет

Милый Александр Александрович,

чистый и прекрасный, и мне, грязному, родимый и дорогой-дорогой. Получил Ваше чудное письмо и с ним 50 р. И мне стало стыдно — страсть как. Каким-то грубым словом я разбередил Вас. Ваше письмо так взволнованно и беспокойно. Значит, Вы из-за меня пережили что-то острое и больное. Я опечален и злюсь на себя. Я хотел бы всякую пушинку сдуть с Вас, а вот что наделал. Мой нежный, душистый цветок тепличный — не беспокойтесь обо мне. Я не стою этого. Я давно уже грязный, порочный, и от меня смердит. Мне и до сих пор все стыдно. Но, — уж такой я есть. Через стыд мне, все-таки, хорошо. Я здесь все время не мог соскочить с угрюмого настроения. Это настроение замучило меня. Читая Ваше письмо, — взволнованное, беспокойное, но целомудренное, полное деликатной нежности, — мне в первый раз стало легко. Вы нежно приложили руку к одному из наболевших моих мест. Боги знают — я равнодушен к деньгам и не собиратель. Но я живу в нашем строе и они мне нужны. Мне немного надо, но надо. И вот этого никто никогда не хотел понять. Т. е. почти никто. И это не худые люди, — нет. Но нет, как-то, забывают, что у меня есть грубое тело, и что мне нужны кров, питание и одежда. Даже когда я говорю об этом, то это не производит никакого впечатления. Никакого. Точно я ничего не сказал. Совсем не слышат. И потому то, что Вы сами нежно выдумали прислать мне 50 р. — очень согрело меня. Это так сладко сознавать, что вот далеко-далеко есть дета очаровательный, удивительной душевной красоты, — и этот дета жалеет меня. И это совсем как музыка. Вы не можете этого понять. И я не стану этого Вам объяснять. Я не хочу, чтобы Вы, неведающий, узнали от меня это мрачное из жизни. Вы узнаете это, но пусть не от меня. Как бы поздно Вы не узнали это — это, все-таки, будет рано. Я не говорю: благодарю. Разве можно выразить этим, часто уже плоским, словом то важное, что я имею к Вам? Я сижу около Вас, совсем рядом, на скамеечке и говорю самые чистые слова, какие у меня есть. Их немного. Но я разыскал их для Вас и связал в одно. Мой милый, далекий, добрый, неувядаемой красоты. Тороплюсь кончить. Сейчас мне помешают. А завтра, не знаю, дали бы мне написать Вам. Я наконец вырвусь отсюда из этого застенка. Жду только денег от Юргенсона. Они придут вот-вот. Не пишите мне, пока не получите нового адреса. Еду, кажется, в Швейцарию, если не помешает какой-нибудь встречный господин. Обнимаю Вас крепко и всего целую. Всем — кланяюсь — кланяюсь. Я еще до отъезда напишу.

Душевно Вам преданный С.Панченко.

Панченко С.В. - Блоку, Вена, 24.12.1902

Заходил Д.Кузьмин-Караваев, не застал меня дома. Днем я был у сестер Терещенко, потом катались вчетвером, объехали все острова и на Удельную. Болтали и смеялись, было весело. Пелагея Ивановна, которую я не видал давно, опять говорила замечательное. Она читала «Вампира — графа Дракулу» — и боялась, положила горничную спать с собой. Перед окном ее спальни — дерево, любимое в Петербурге, на нем ворона сидела в гнезде. Гнездо разрушили. Утром после чтения «Вампира» ворона вращала глазами и пугала. — Пробует все средства, которые рекламируют в газетах. Для цвета лица, кремы и т. д. Раз проснулась утром, намазав на ночь лицо, и не могла открыть глаз — вся кожа сошла с лица.

— Об авиаторах — о том, который летел с Горгоны и не долетел до берега, его не нашли. Был маленького роста, огромные черные глаза, очень смелый. Как Латама убил буйвол. О шофере Роспиде: не любит Петербурга, скучает, любит природу — «бедный». О декадентстве, и декадент я или нет. — Хотела лететь на аэроплане, но боится.

— Скоро уезжают сестры.

Потом мы с Михаилом Ивановичем ходили по Дворцовой набережной. Обедал я у мамы.

16 апреля 1913, 32 года

Прежде всего — эти дни: письмо от милой с торопливыми и сухими вопросами о лете. Я стал было отвечать, но разнервничался, не ответил еще. Так тянется, тянется непонятная моя жизнь.

20 апреля 1913, 32 года

Многоуважаемая Анастасия Николаевна.

Журнал Горького не производит на меня гадкого впечатления. Я склонен относиться к нему очень серьезно. Вовсе не все мне там враждебно, а то, что враждебно, — стоящее и сильное. — Меня позвали в этот журнал как ремесленника, а я люблю ремесло и, в частности, то ремесло, которое мне дали, нахожу нужным и полезным. — Вы пишете, что журнал этот «против всего, что нам дорого», например — против «мечты». Я думаю, что Вы меня совсем не знаете; я ведь никогда не любил «мечты», а в лучшие свои времена, когда мне удается более или менее сказать свое, настоящее, — я даже ненавижу «мечту», предпочитаю ей самую серую действительность.

Во всяком случае, Вы заставили меня Вашим письмом многое передумать сызнова; за это спасибо.

письмо Чеботаревской А.Н., 27 декабря 1915, Петроград, 35 лет

Вечером пошел я в цирк, почти заснул с тоски и отвращения.

20 апреля 1913, 32 года

Саша, милый,

Как хорошо было получить от Тебя письмо. Радуюсь. Тихо провожу время. Еще никого не видал в Москве. Сережи нет: не показывается в Москве. Все время сидел с иллюминированными зубами: все зубы болели. Знаешь - электрические лампочки: бессветны. Поверни кран: и засияют. Так у меня засияли болью все зубы. Сидел несколько дней с сиявшим ртом. Ужас.

Милый, хорошо было получить Твое письмо: такое тихое, такое ясное. Ясности, ясности не нужно забывать никогда. Как забудешь, все затуманится. Милый, Ты такой ясный.

Много стал понимать я в Твоей шапке: хорошая шапка. Вижу в ней обет метелей. Серебряные метели будут. Люблю музыку метелей. Ты - метельный. Я не знал, что Ты можешь быть метельным. Еще более полюбил Тебя за это.

Мне, как детям, хочется захлопать в ладоши, засмеяться, обнять и поцеловать Тебя.

Потом долго бегать по улицам, подпевать метелям.

Не забывай меня, милый.

Любящий Тебя

брат Боря

Белый - Блоку, 29.12.1905, Москва, Блоку 25 лет

⚡⚡⚡Новогодний розыгрыш для своих!

Скотный двор. Притча, полная юмора и сарказма.

Чтобы выиграть книгу необходимо подписаться на наши telegram-каналы с дневниками:

✔️Франца Кафки,
✔️Ивана Бунина,
✔️Александра Блока,
✔️Пришвина,

и Naked Lunch❗

Победителя выберем в новогоднюю ночь. Доставка в страны СНГ за наш счёт.

Милый Боря.

Люба получила 8 писем от Тебя, мама - 1, а я З; думаю, что почта исправна. Спасибо Тебе, милый, за письмо. Крепко обнимаю, целую Тебя, брат. Я знаю метель. Тогда бывает весело.

Твой Саша

Блок - Белому, 30.12.1905, Петербург, 25 лет

Милый, милый,

Как мне Тебя благодарить за письмо. Оно меня так поразило. "Да, да - это о том", хочу я сказать и радостно улыбаюсь. Сегодня весь день был в истерическом, нервном настроении; хотелось плакать от злости, от тех уколов, которые мне нанесли здесь в Москве. Кроме того: я отправил в "Весы" и "Золотое Руно" извещение о том, что за деньги продается душа Андрея Белого, и в ответ тотчас же получил от С.А. Соколова спрос на душу с гарантией приблизительного ежемесячного гонорара за 50-75 рублей. От "Весов" еще не успел получить ответ, и потому я продался "Золотому Руну". Буду главным образом работать на "Руно" и второстепенно на "Весы".

Милый, милый - и вот получаю Твое письмо и радостно предаюсь мыслям о Тебе. Милый, вчера я сортировал Твои письма и все их перечел, и почувствовал к Тебе такую нежность, такую близость; захлебывался от избытка слов к Тебе, и потому-то не сумел ничего написать. Милый, Ясный - целую Тебя, с "Новым Годом". Счастья ясного, тишины неизреченной, снов несказанных!

Ты обещал мне написать про Твою жизнь. Милый, напиши когда-нибудь. Хочу знать о Тебе - ведь недаром Ты мне брат. Я это сериозно на всю жизнь принимаю...

Любящий Тебя восторженно и тихо.

Белый - Блоку, 31.12.1905, Москва

Совсем скоро мы узнаем того, кто выиграл книгу "Скотный двор" нашего любимого Джорджа Оруэлла. Уже в 23:55. Испытай удачу!

Через полчаса мы узнаем победителя нашего розыгрыша. У вас ещё есть шанс.

🎉 Результаты розыгрыша:

Победитель:
1. Ольга Л.

Проверить результаты

Ну вот и всё. Переходим на новый уровень. Не думаю, что он будет проще, поэтому желаю всем нам терпения, здоровья и сил, чтобы дожить до дня, когда закончится всё плохое и начнется только хорошее. Когда все злые люди исчезнут и останутся только добрые. С Новым годом, друзья!

Днем катал маму по островам на извощике. После обеда пришел Женя, я прокатил его по горам, в «Луна-Парке». Потом пошел к М. И. Терещенке и уговорил их с его двоюродным братом и А. М. Ремизовым кататься. Потом Михаил Иванович уехал в Москву. Вечером я катался один — опять до закрытия кассы. Всего в день 21 раз. Встреча с В.Греком.

8 мая 1913, 32 года

Милый Шура,

пишу Тебе тотчас по получению Твоего письма. Его получил я лишь в Тунисе (ездил в Тунис). Мой точный адрес: Afrique. Tunisie. Maxulla-Rades (près de Tunis). A Madame Rebeyrol, buraliste de Rades. Мне.

Живу в арабской деревушке, ослепительно белой, ослепительно чистой с плоскокрышими, высокими, похожими на башню трехэтажными домиками, с рядом снежно-белых, каменных куполов, прекрасным минаретом, рядом гробниц (Марабу), осененных пальмами, оливками и фиговыми деревьями. Мы живем с Асей в настоящем, арабском доме, одни, занимаем 3 этажа с крохотными, затейливыми, очаровательными комнатушками, то сплошь состоящих из чудесных окон, то без окон вовсе; у нас - изразцовые полы, простенки, крутая лесенка и громадный, прямо на полу лежащий восточный диван; в комнатах курим арабские благовония. Кругом арабы: хозяйка наша - единственная француженка во всем селе (Радесе); в 1/2 версте, за горой село Maxulla, где устроены виллы французов; в Радесе же ничего европейского нет. Арабы - великолепны: это какой-то сплошной sui generis прерафалеитизм - их жизнь. Все в жизни их размеренно, обдуманно, начиная с прекрасного одеяния, туфель, кошельков, чашек, и кончая домами с плоскими крышами: у нас с Асей великолепная плоская крыша, и мы по вечерам подолгу сидим там на ковре, поджав ноги калачиком; а недалеко (20 минут ходьбы) сверкает бирюзовое, Средиземное море. Я превратился в глупого, довольного эпикурейца: собираю ракушки, читаю арабские сказки и говорю глупости Асе: даже странно: в своем квиэтизме дошел до того, что стал плоско каламбурить.

Но я доволен, счастлив, чувствую, как с каждым днем приливают силы: наконец-то, после 6 безумных лет, состоящих из сплошных страданий, я успокоился. Я беспокоюсь только, что счастье, мне посланное, вдруг... оборвется.

-----

Милый Шура, беги Ты от суеты, людей, Петербурга, литераторов: все это - мерзость, жидовство, гниль и безрезультатная истерика. Жизнь может быть прекрасной, а ее портят... люди.

БЕЛЫЙ - БЛОКУ, 2 января 1911, Радес, Боку 30 лет