Милый Александр Александрович,

чистый и прекрасный, и мне, грязному, родимый и дорогой-дорогой. Получил Ваше чудное письмо и с ним 50 р. И мне стало стыдно — страсть как. Каким-то грубым словом я разбередил Вас. Ваше письмо так взволнованно и беспокойно. Значит, Вы из-за меня пережили что-то острое и больное. Я опечален и злюсь на себя. Я хотел бы всякую пушинку сдуть с Вас, а вот что наделал. Мой нежный, душистый цветок тепличный — не беспокойтесь обо мне. Я не стою этого. Я давно уже грязный, порочный, и от меня смердит. Мне и до сих пор все стыдно. Но, — уж такой я есть. Через стыд мне, все-таки, хорошо. Я здесь все время не мог соскочить с угрюмого настроения. Это настроение замучило меня. Читая Ваше письмо, — взволнованное, беспокойное, но целомудренное, полное деликатной нежности, — мне в первый раз стало легко. Вы нежно приложили руку к одному из наболевших моих мест. Боги знают — я равнодушен к деньгам и не собиратель. Но я живу в нашем строе и они мне нужны. Мне немного надо, но надо. И вот этого никто никогда не хотел понять. Т. е. почти никто. И это не худые люди, — нет. Но нет, как-то, забывают, что у меня есть грубое тело, и что мне нужны кров, питание и одежда. Даже когда я говорю об этом, то это не производит никакого впечатления. Никакого. Точно я ничего не сказал. Совсем не слышат. И потому то, что Вы сами нежно выдумали прислать мне 50 р. — очень согрело меня. Это так сладко сознавать, что вот далеко-далеко есть дета очаровательный, удивительной душевной красоты, — и этот дета жалеет меня. И это совсем как музыка. Вы не можете этого понять. И я не стану этого Вам объяснять. Я не хочу, чтобы Вы, неведающий, узнали от меня это мрачное из жизни. Вы узнаете это, но пусть не от меня. Как бы поздно Вы не узнали это — это, все-таки, будет рано. Я не говорю: благодарю. Разве можно выразить этим, часто уже плоским, словом то важное, что я имею к Вам? Я сижу около Вас, совсем рядом, на скамеечке и говорю самые чистые слова, какие у меня есть. Их немного. Но я разыскал их для Вас и связал в одно. Мой милый, далекий, добрый, неувядаемой красоты. Тороплюсь кончить. Сейчас мне помешают. А завтра, не знаю, дали бы мне написать Вам. Я наконец вырвусь отсюда из этого застенка. Жду только денег от Юргенсона. Они придут вот-вот. Не пишите мне, пока не получите нового адреса. Еду, кажется, в Швейцарию, если не помешает какой-нибудь встречный господин. Обнимаю Вас крепко и всего целую. Всем — кланяюсь — кланяюсь. Я еще до отъезда напишу.

Душевно Вам преданный С.Панченко.

Панченко С.В. - Блоку, Вена, 24.12.1902

Заходил Д.Кузьмин-Караваев, не застал меня дома. Днем я был у сестер Терещенко, потом катались вчетвером, объехали все острова и на Удельную. Болтали и смеялись, было весело. Пелагея Ивановна, которую я не видал давно, опять говорила замечательное. Она читала «Вампира — графа Дракулу» — и боялась, положила горничную спать с собой. Перед окном ее спальни — дерево, любимое в Петербурге, на нем ворона сидела в гнезде. Гнездо разрушили. Утром после чтения «Вампира» ворона вращала глазами и пугала. — Пробует все средства, которые рекламируют в газетах. Для цвета лица, кремы и т. д. Раз проснулась утром, намазав на ночь лицо, и не могла открыть глаз — вся кожа сошла с лица.

— Об авиаторах — о том, который летел с Горгоны и не долетел до берега, его не нашли. Был маленького роста, огромные черные глаза, очень смелый. Как Латама убил буйвол. О шофере Роспиде: не любит Петербурга, скучает, любит природу — «бедный». О декадентстве, и декадент я или нет. — Хотела лететь на аэроплане, но боится.

— Скоро уезжают сестры.

Потом мы с Михаилом Ивановичем ходили по Дворцовой набережной. Обедал я у мамы.

16 апреля 1913, 32 года

Прежде всего — эти дни: письмо от милой с торопливыми и сухими вопросами о лете. Я стал было отвечать, но разнервничался, не ответил еще. Так тянется, тянется непонятная моя жизнь.

20 апреля 1913, 32 года

Многоуважаемая Анастасия Николаевна.

Журнал Горького не производит на меня гадкого впечатления. Я склонен относиться к нему очень серьезно. Вовсе не все мне там враждебно, а то, что враждебно, — стоящее и сильное. — Меня позвали в этот журнал как ремесленника, а я люблю ремесло и, в частности, то ремесло, которое мне дали, нахожу нужным и полезным. — Вы пишете, что журнал этот «против всего, что нам дорого», например — против «мечты». Я думаю, что Вы меня совсем не знаете; я ведь никогда не любил «мечты», а в лучшие свои времена, когда мне удается более или менее сказать свое, настоящее, — я даже ненавижу «мечту», предпочитаю ей самую серую действительность.

Во всяком случае, Вы заставили меня Вашим письмом многое передумать сызнова; за это спасибо.

письмо Чеботаревской А.Н., 27 декабря 1915, Петроград, 35 лет

Вечером пошел я в цирк, почти заснул с тоски и отвращения.

20 апреля 1913, 32 года

Саша, милый,

Как хорошо было получить от Тебя письмо. Радуюсь. Тихо провожу время. Еще никого не видал в Москве. Сережи нет: не показывается в Москве. Все время сидел с иллюминированными зубами: все зубы болели. Знаешь - электрические лампочки: бессветны. Поверни кран: и засияют. Так у меня засияли болью все зубы. Сидел несколько дней с сиявшим ртом. Ужас.

Милый, хорошо было получить Твое письмо: такое тихое, такое ясное. Ясности, ясности не нужно забывать никогда. Как забудешь, все затуманится. Милый, Ты такой ясный.

Много стал понимать я в Твоей шапке: хорошая шапка. Вижу в ней обет метелей. Серебряные метели будут. Люблю музыку метелей. Ты - метельный. Я не знал, что Ты можешь быть метельным. Еще более полюбил Тебя за это.

Мне, как детям, хочется захлопать в ладоши, засмеяться, обнять и поцеловать Тебя.

Потом долго бегать по улицам, подпевать метелям.

Не забывай меня, милый.

Любящий Тебя

брат Боря

Белый - Блоку, 29.12.1905, Москва, Блоку 25 лет

⚡⚡⚡Новогодний розыгрыш для своих!

Скотный двор. Притча, полная юмора и сарказма.

Чтобы выиграть книгу необходимо подписаться на наши telegram-каналы с дневниками:

✔️Франца Кафки,
✔️Ивана Бунина,
✔️Александра Блока,
✔️Пришвина,

и Naked Lunch❗

Победителя выберем в новогоднюю ночь. Доставка в страны СНГ за наш счёт.

Милый Боря.

Люба получила 8 писем от Тебя, мама - 1, а я З; думаю, что почта исправна. Спасибо Тебе, милый, за письмо. Крепко обнимаю, целую Тебя, брат. Я знаю метель. Тогда бывает весело.

Твой Саша

Блок - Белому, 30.12.1905, Петербург, 25 лет

Милый, милый,

Как мне Тебя благодарить за письмо. Оно меня так поразило. "Да, да - это о том", хочу я сказать и радостно улыбаюсь. Сегодня весь день был в истерическом, нервном настроении; хотелось плакать от злости, от тех уколов, которые мне нанесли здесь в Москве. Кроме того: я отправил в "Весы" и "Золотое Руно" извещение о том, что за деньги продается душа Андрея Белого, и в ответ тотчас же получил от С.А. Соколова спрос на душу с гарантией приблизительного ежемесячного гонорара за 50-75 рублей. От "Весов" еще не успел получить ответ, и потому я продался "Золотому Руну". Буду главным образом работать на "Руно" и второстепенно на "Весы".

Милый, милый - и вот получаю Твое письмо и радостно предаюсь мыслям о Тебе. Милый, вчера я сортировал Твои письма и все их перечел, и почувствовал к Тебе такую нежность, такую близость; захлебывался от избытка слов к Тебе, и потому-то не сумел ничего написать. Милый, Ясный - целую Тебя, с "Новым Годом". Счастья ясного, тишины неизреченной, снов несказанных!

Ты обещал мне написать про Твою жизнь. Милый, напиши когда-нибудь. Хочу знать о Тебе - ведь недаром Ты мне брат. Я это сериозно на всю жизнь принимаю...

Любящий Тебя восторженно и тихо.

Белый - Блоку, 31.12.1905, Москва

Совсем скоро мы узнаем того, кто выиграл книгу "Скотный двор" нашего любимого Джорджа Оруэлла. Уже в 23:55. Испытай удачу!

Через полчаса мы узнаем победителя нашего розыгрыша. У вас ещё есть шанс.

🎉 Результаты розыгрыша:

Победитель:
1. Ольга Л.

Проверить результаты

Ну вот и всё. Переходим на новый уровень. Не думаю, что он будет проще, поэтому желаю всем нам терпения, здоровья и сил, чтобы дожить до дня, когда закончится всё плохое и начнется только хорошее. Когда все злые люди исчезнут и останутся только добрые. С Новым годом, друзья!

Днем катал маму по островам на извощике. После обеда пришел Женя, я прокатил его по горам, в «Луна-Парке». Потом пошел к М. И. Терещенке и уговорил их с его двоюродным братом и А. М. Ремизовым кататься. Потом Михаил Иванович уехал в Москву. Вечером я катался один — опять до закрытия кассы. Всего в день 21 раз. Встреча с В.Греком.

8 мая 1913, 32 года

Милый Шура,

пишу Тебе тотчас по получению Твоего письма. Его получил я лишь в Тунисе (ездил в Тунис). Мой точный адрес: Afrique. Tunisie. Maxulla-Rades (près de Tunis). A Madame Rebeyrol, buraliste de Rades. Мне.

Живу в арабской деревушке, ослепительно белой, ослепительно чистой с плоскокрышими, высокими, похожими на башню трехэтажными домиками, с рядом снежно-белых, каменных куполов, прекрасным минаретом, рядом гробниц (Марабу), осененных пальмами, оливками и фиговыми деревьями. Мы живем с Асей в настоящем, арабском доме, одни, занимаем 3 этажа с крохотными, затейливыми, очаровательными комнатушками, то сплошь состоящих из чудесных окон, то без окон вовсе; у нас - изразцовые полы, простенки, крутая лесенка и громадный, прямо на полу лежащий восточный диван; в комнатах курим арабские благовония. Кругом арабы: хозяйка наша - единственная француженка во всем селе (Радесе); в 1/2 версте, за горой село Maxulla, где устроены виллы французов; в Радесе же ничего европейского нет. Арабы - великолепны: это какой-то сплошной sui generis прерафалеитизм - их жизнь. Все в жизни их размеренно, обдуманно, начиная с прекрасного одеяния, туфель, кошельков, чашек, и кончая домами с плоскими крышами: у нас с Асей великолепная плоская крыша, и мы по вечерам подолгу сидим там на ковре, поджав ноги калачиком; а недалеко (20 минут ходьбы) сверкает бирюзовое, Средиземное море. Я превратился в глупого, довольного эпикурейца: собираю ракушки, читаю арабские сказки и говорю глупости Асе: даже странно: в своем квиэтизме дошел до того, что стал плоско каламбурить.

Но я доволен, счастлив, чувствую, как с каждым днем приливают силы: наконец-то, после 6 безумных лет, состоящих из сплошных страданий, я успокоился. Я беспокоюсь только, что счастье, мне посланное, вдруг... оборвется.

-----

Милый Шура, беги Ты от суеты, людей, Петербурга, литераторов: все это - мерзость, жидовство, гниль и безрезультатная истерика. Жизнь может быть прекрасной, а ее портят... люди.

БЕЛЫЙ - БЛОКУ, 2 января 1911, Радес, Боку 30 лет

Разбитость от катанья по горам, шляюсь в Шувалове и в Зоологическом саду.

9 мая 1913, 32 года

Многоуважаемый Александр Александрович!

Пользуясь данным разрешением, я пишу Вам несколько слов. Пусть они служат основанием нашего знакомства.

Лично мы не знаем друг друга. Я затрудняюсь - о чем мне писать? Важно не то, с "погоды" или "непогоды" я начну - важно то, что у меня возникает естественная потребность ближе познакомиться с Вами. Разбросанные здесь и там, мы уже можем не удовольствоваться для самих себя и только нашим субъективизмом. Это уже не бред единичных чудаков, разделенных ото всех глухой стеною, так что солидарность с окружающими достигается единственно при условии внешности... слишком внешности. В бездне индивидуального оказалось нечто и объективное, и "интимно"-личное. Личное не оказалось индивидуальным. В то время когда каждый думал, что он один пробирается в темноте, без надежды, с чувством гибели, оказалось - и другие совершали тот же путь. И вот - разными путями прошли какую-то промежуточную зону, лежащую между "внешним" и "внутренним" знанием, соприкоснулись с Одной Истиной, хотя часто и с разных сторон. Значит, существовало то, что заставляло начать бред среди бела дня. Значит, возможно общение друг с другом из "бессмертных далей".

Легче дышать.

Веселей путь. Не чувствуешь себя таким одиноким. Проверяешь себя. Проверяешь других. Просишь помощи. Советуешься. Помогаешь.

Не знаю, это ли внушило мне мысль так прямо обратиться к Вам - но мне приятно ближе узнать Вас.

Вот и Ваши стихи.

Они мне знакомы. Как-то лично заинтересован ими, пристально читаю - не потому ли что есть в них что-то общее - общее, неразрешенное? Точно мы стоим перед решением вечной задачи, неизменной... и чуть, чуть страшной.

Или это не так?

Я не коснусь подробного изложения всего того, что, как мне чудится, звучит в них. Это, быть может, задело бы Вас, а меня ввело бы в круг вопросов, которых я не желал бы, да и не мог касаться в первом же письме.

Я скажу только то, что Ваши стихи мне чрезвычайно нравятся и с чисто-эстетической стороны. В них положительно видишь преемственность. Вы точно рукоположены Лермонтовым, Фетом, Соловьевым, продолжаете их путь, освещаете, вскрываете их мысли. Необычайная современность, скажу даже преждевременность, тем не менее уживается с кровной преемственностью. Этой преемственности, не говоря уж о бесконечной плеяде "стихистов", не хватает у таких безусловно интересных поэтов, как Бальмонт, Ф. Соллогуб и многие другие. Скажу прямо - Ваша поэзия заслоняет от меня почти всю современно-русскую поэзию. Быть может, это и не так, но не я компетентен в критике.

Надеюсь, Вы простите этот нестерпимо-глупый тон моего письма и оправдаете меня: мне ведь хотелось написать Вам, не касаясь того или другого, а просто так... Мне было бы чрезвычайно приятно, если Вы пожелаете откликнуться на мое "приглашение к переписке".

Остаюсь искренне уважающий Вас и расположенный

Борис Бугаев

БЕЛЫЙ - БЛОКУ, 4 января 1903, Москва, Блоку 22 года

Дорогой Саша!

Привет из Туниса, и с Новым годом! Тунис великолепен: арабы превосходны; вчера накупили благовоний: мускуса и какой-то розовой, восточной эссенции. Каждый араб - художественное произведение. Европейский город, как везде; арабский кольцом его окружает; он прямо сказочен. Адрес: Tunis, poste restante. От Аси Тургеневой привет. Любящий Тебя.

Боря.

БЕЛЫЙ - БЛОКУ, 5 января 1911, Блоку - 30

Днем в «Сирине» (Михаил Иванович, Р.В. Иванов). Михаил Иванович вернулся из Москвы, ехал с Философовым. Вечером — отчаянье, письма — вот эти (сжег), непосланные. Позже мы с Михаилом Ивановичем катаемся по горам в «Луна-Парке».

10 мая 1913, 32 года