Писать было сложнее, а потому интереснее, писать означало разрывать кожу, вырывать куски собственного тела без всякого обезболивающего, чтобы населить ими чужое воображение…

«Руки женщин моей семьи были не для письма», Егана Джаббарова

Недавно в кружке гендерных свобод завершился цикл мероприятий «Абортарий», во время которого мы постарались рассмотреть разные стороны проблемы абортов. Нам удалось собрать 16,900₽ для «Консорциума женских НПО».

Запись лекции Саши Талавер уже загружена на ют-канал «кружка». Спасибо всем!

Я начала заниматься лагерными женскими мемурами, потому что, как и многие, заинтересовалась современным женским автофикциональным письмом. Последнее время я снова стала больше о нем думать: то ли из-за ридинга по Эрно, то ли из-за лекции про автотеорию, то ли из-за новой книги Еганы Джаббаровой. Мне не очень интересно отвлекаться на дискуссии о том, что автофикшн — это «самый популярный жанр XXI века», как пишут некоторые критики, потому что в России такие тексты скорее маргинализированы — и на госуровне, и в академии. Меня интересует, как работают эти тексты.

На syg.ma есть статья, в котором автофикшн называется не просто гибридным, но мультимодальным жанром. И хотя мне кажется, что термин «автофикшн» — не про жанр, а про практики письма, в этой статье объясняется, как фрагментарный текст становится цельным. От себя добавлю, что когда начинаю читать новый автофикциональный текст, то думаю о нем как о старом ковре с узорами: сначала осматриваю его целиком, потом вытаскиваю из него разрозненные фрагменты, соотношу их друг с другом и пытаюсь нащупать ту «внутреннюю линзу» авторки, через которую эти узоры сшиваются воедино.

В середине декабря в «Транслите» вышла моя рецензия на книгу поэтессы Варвары Недеогло «Русские девочки кончают свободной землей». Спустя несколько дней авторка попросила удалить этот текст, так как он может быть опасен (по мнению Варвары, он подводит ее под уголовную статью). Почти сразу же после ее просьбы редакторы «Транслита» удалили текст, потом там какое-то время висела плашка, в написании которой я не участвовала.

Я искренне переживаю, что текст мог причинить вред. Точно могу сказать, что он не был «инсинуацией» — я писала его не с целью доносительства, на мой взгляд, это очевидно. Как очевидно и то, что о «подрыве» я писала как о языковой стратегии (те самые «образ и метафора», о которых говорит Варвара). Тем не менее я осознаю, что это слово может считываться в его прямом значении — именно поэтому мы и убрали текст. Мы также отправили рецензию на лингвистическую экспертизу и все это время ждали ее результатов, получили их пару дней назад. По совету эксперта мы отредактировали те моменты, которые могут быть опасны для Варвары и людей, ранее упоминавшихся в тексте, и выложили его снова с соответствующей сноской.

Эта ситуация довольно сильно меня задела: Варвара называет мою работу непрофессиональной, пишет о моей «нарциссической упертости и полном похуизме». Саму рецензию она называет «мономаниакальной» (это слово особенно тревожит, я не понаслышке знаю, что такое манические эпизоды). При этом моего имени она не пишет, тем самым «снимая ответственность» с меня. Я никогда не боялась брать на себя ответственность, поэтому мне важно написать этот пост. Я работала над текстом почти два месяца и сильно вложилась в него, пересмотрела и перечитала большое количество материалов, чтобы понять, как работает поэзия Варвары. Я старалась относиться к ним с любовью, потому что местами в них было выражено то, что я чувствовала эти уже почти два года, но было и то, с чем мне сложно солидаризироваться. Для меня это личная работа, над которой я провела почти два месяца, поэтому все происходящее с этим текстом воспринимаю остро и болезненно.

Я уволилась из Ad Marginem в конце ноября, и последний текст, который я заказывала как редакторка журнала — рецензия на эссе Линды Нохлин «Почему не было великих художниц?». Сегодня этот текст вышел, его написала Олеся Авраменко — искусствоведка, авторка книги «Гендер в советском неофициальном искусстве» и соавторка издания «Ее жизнь в искусстве: образование, карьера и семья художницы конца ХIХ — начала ХХ века».

В тексте Олеси мне больше всего понравился даже не сам отклик на книгу, а то, как она встраивает это издание в российский контекст. Привожу цитату, а саму рецензию можно прочесть тут.

Идея издать этот текст в современной России с каждым днем видится мне все более отважной. Кажется, что можно даже не задавать спекулятивно-полемического вопроса «почему». Очевидно, что любая частная субъектность в сегодняшней «России прошлого» — значительно проблематизирована, и особенно субъектность женская.

Новые законопроекты об ограничении абортов по ОМС — тому прямое доказательство, не говоря об общем явно пропагандируемом ультраконсервативном повороте, доходящем порой до глумливо-лицемерных нападок государственных чиновников и чиновниц (что еще более прискорбно) на саму идею необходимости женского высшего образования. Российскую женщину с каждым днем все больше пытаются откатить до заводских настроек начала XIX века, обязав рожать, молчать и терпеть.

Ищем колле:жанок 👀

Ищем иллюстратор:ок для оформления публикаций в журнале feminist orgy mafia!

Если вы хотели бы присоединиться к проекту, пожалуйста, напишите @ankuznets или @baranesso4ka, прикрепив примеры работ.

Это волонтёрская позиция — к сожалению, сейчас мы не можем предложить вам оплату. Поэтому будем особенно признательны, если вы трезво оцените время и силы, которые готовы посвящать проекту.

Пожалуйста, учитывайте вопрос личной безопасности при отправке заявки.

Пишу заявки на научные конференции и думаю, повлияет ли на решение организатор:ок то, что я использую феминитивы. И в целом много думаю о новом т.н. законе. В процессе почему-то вспомнилось, что на моем учебнике по истории за 5 класс на обложке изображали Сапфо. Я тогда училась в Новомосковске, и все книги нам выдавали из школьной библиотеки.

На канале «кружка гендерных свобод» вышла запись ридинга по «Событию», который мы проводили в рамках цикла «Абортарий», посвященного репродуктивным правам. Обсуждаем там гендерные, творческие, законодательные, классовые и всякие прочие дискурсы, о которых пишет Эрно в своей книге.

Мне всегда сложно бывать в Новомосковске, я неосознанно отстраняюсь от этих поездок. В субботу навещала бабушку с дедушкой, долго гуляла по городу в метровых сугробах; по радио в маршрутке звучала реклама работы на местном заводе с корпоративным транспортом, реклама службы перевозки больных. Я понимаю, что смотрю на Новомосковск (который от столицы в трех часах езды на автобусе) с московских позиций, я подмечаю его бедность, хотя брошенные двухэтажные сталинки — далеко не все, что там есть. Бабушка говорит, что город стал красивый, особенно летом. Но я почему-то этого не вижу.

Фотограф Дмитрий Марков сказал, что легко любить нашу страну абстрактно, а конкретно, со всеми проблемами, — уже сложнее. Чтобы увидеть красоту в Новомосковске, нужно смотреть внимательно. А я этого очень боюсь, потому что если смотреть внимательно, можно увидеть не только красивое, но и то, от чего бывает больно. Я раньше не понимала этого страха, потому что каждый раз, когда его чувствовала, делала так, чтобы он исчезал. А после этой поездки решила, что это глупо и вообще-то не очень честно, потому что не получается заниматься письмом, чем угодно хорошим не получается заниматься, если себя обманываешь.

Написала еще один текст про автофикшн — на этот раз не про литературу, а про автофикциональные практики в современном искусстве, кинематографе и театре. Статья вышла в «Инде», прочесть можно по ссылке.

Пока писала статью для «Инде», наткнулась на высказывание Жана-Филиппа Жаккара о том, что автореференциальная составляющая органически присуща литературе. Я разделяю это мнение, а еще думаю, что тут важно добавить (и примеры из моего текста это показывают): для автофикциональных произведений важна не столько документация опыта, сколько его внутреннее переживание. В этом смысле сложно спорить с автореференциальным началом искусства, различие возникает в степени привнесения в него «я» автор:ки. Хотя тут важно не путать термины: «автореференция» — это больше про линзу для анализа текста, а «автофикшн» — про сами практики письма.

Приходите поддержать женщин в заключении, слушать стихи и повидаться-поболтать ❤️‍🩹❤️‍🩹

Поздравляем с 8 марта — днем борьбы женщин* за свои права и эмансипацию!

Оставайтесь такими же яростными валькириями, фуриями, революционерками и дестабилизируйте любой патриархальный коллектив вместо того, чтобы его украшать.

Ждём вас уже через час, в 15:00 в «Открытом пространстве» на чтениях в поддержку женщин в заключении.

Прямо сейчас. Созвон поддержки🌿

Если вам тоже сейчас непросто и нужна по:дружеская поддержка — подключайтесь к нашему созвону, написав в тг @ankuznets или @sonijiaa

Это НЕ ЗАМЕНИТ профессиональную психологическую помощь, которую можно получить по соедующим номерам:

• Горячая линия центра экстренной психологической помощи МЧС России: +7 495 989-50-50
(круглосуточно)

• Центр психиатрии и наркологии им. В.П. Сербского: +7 495 637-70-70
(круглосуточно)

• Горячая линия по оказанию психологической помощи в рамках проекта #МЫВМЕСТЕ:
+7 800 250-18-59

«Тело» Екатерины Бакуниной и «Неразумную» Аделаиды Герцык я читала подряд, одну за другой. Я рада, что так вышло, хотя и случайно. И Бакунина, и Герцык писали прозу и поэзию, обращались к символизму (хотя делали это по-разному). «Неразумная» и «Тело» вышли с разницей в 17 лет, и это сильно влияет на контекст: Герцык пишет о женщине в пререволюционное время в России, Бакунина — о женщине в эмиграции.

В этих книгах меня многое цепляло, больше всего — обращение к частному. То, что они написаны забытыми авторками, только подтверждает: личное маркируется как женское, исключается из области универсального (то есть мужского). Особенно запомнилось, как Бакунина и Герцык описывают отношения с мужчинами, на которые их героини «соглашаются» — в кавычках, потому что за внешним согласием нет желания.

Бакунина:

Невозможно заставить ее понять безысходное отчаяние одиночества, толкающее меня в объятия ее мужа, в которых мне бывает хорошо только тогда, когда насыщено его желание и тихонько можно лежать на его широкой груди.

Герцык:

Когда родные спрашивали, правда ли, что она любит его, Ольга отвечала, что ей неловко обидеть его отказом.

Подумала, что нужно обнять его, чтобы не обидеть...