памяти луизы буржуа

госдума одобрила выход россии в окно

из евгения никитина

1.

у тебя был пропуск хоть куда: даже и в купе проводника,
считанного с первого кивка в поезде анапа-воркута

в потайную фондовую тьму, чей же по‌слушник невыездной
в ночи выпавшие не ему сжёг все schwarze hefte по одной

мне ли это притчилось слизать что осталось от твоей любви
с крыш арбатских, с парковой листвы, или так сейчас легко сказать?

как бы вся истлевшая москва, растворившаяся нагота
повторяет точные слова: это быстро, это никогда

2.

только что и было у меня: две подборки, лайк от кузьмина,
смотр в жан-жаке после всей хуйни на работе, знали бы они

скользкость смыслов, руки в рукавах, но страшней всего казалось, вот
ты проникнешь, как-то угадав, тоже под кафешантанный свод

вся в засечках из-под летних школ и рехабов зимних, was ist los,
слышащая над любым стишком, как оно взялось и развилось

и с тех пор, как ты им не сдала эту мою мелкую игру,
я всё поразительнее вру, всё верней идут мои дела

отныне общаюсь только с китайским ИИ

На бульваре имени Сулеймана Стальского установлен рекорд России по самой массовой лезгинке

из виталия пуханова

мы ели что могли с картонок от лото,
покрышек и листов металла.
во всей москве нас не любил никто,
но этого как раз и было мало.

в полубреду мы ездили тогда
на выходных по рельсам нищим
в другие никакие города
все ради той же самой местной пищи.

образовался интерес такой -
собрать её здесь всю, пускай рискуя:
за псковской угличскую, костромскую, -
но нас накрыли в области тверской.

с тех пор в промзоне, заглубленной так,
что беспилотники не беспокоят,
мы сами фармим лучший липкий мрак,
пакуем в блистеры и тетрапак.
тут плохо платят, но конкретно кормят.

сэр генри перселл собирается на утреннюю прогулку

из владимира бурича

1.

больше всего любил пустые места:

площади под аренду в подмосковных тц,
до слепоты отражающиеся друг в друге

небо над бауманской и старой басманной
образца сентября ноль четвертого года (строго)

выбитые карьеры, брошенные умирать

брандмауэры петроградки

финальные кадры L’Eclisse

лица уснувших под утро лучших подруг

несколько чистых листов в конце вдруг обретенной
собственной школьной тетради, необъяснимо
не затронутых ни названиями рок-групп,
ни левацкими заклинаниями, ни стихами

2.

не заносился: не желал для себя
ни хоккейного абонемента, ни новой жены,
ни китайского внедорожника, ни вот этих
неудобочитаемых vsop-ов на верхней полке:
все равно почти наверняка ничего бы не понял

а всего-то хотел обернуться каменной жабкой,
бесконечно спускающейся с колокольного шпиля
в берне, столице швейцарии,
видимой только в одну небольшую прорезь
на высоте уже после двухсот ступеней
тем, кто взбираясь наверх за открыточной панорамой
вдруг способен поверить
в свое жалкое личное чудо

3.

life during wartime

на второй год войны
в супермаркетах изобилие
азиатской мгновенной лапши
с претензией на премиальность:
пестрые упаковки галдят дразнясь,
как при первом ельцине картриджи в "денди-сеге"

в интернетах расцвет
новых литературных журналов
("молодых пизданутых", говорил покойный А. Ю.) –
разумеется, тоже с претензией
(впрочем, просто не сесть за стишок или типа того
тоже будет успехом)

делать нечего – пробуешь все по одной/одному,
но на инструкции к новой лапше
все же задерживаешься значительно дольше

4.

в русской поэзии умерли все,
кто был сколько-то старше меня
и пытался хотя бы чему-то меня научить:

владимир николаевич гордеев
евгений борисович мажан
андрей юрьевич подушкин
николай николаевич гладышев

вместо них родились какие-то невменько
перепончатокрылые, сросшиеся головами,
не готовые даже из вежливости послушать
про салонные выходки, пьяные козни и проч.
воспитавших меня лирических патриархов

как это мне теперь совсем одному

и друзья постепенно, но всё-таки сходят с ума

есть конечно идея открыть музей нулевых пока все это великолепие не расплавило солнце русской средней полосы

страна абсолютной вежливости

опять же питчфорк в свой свежий список ста лучших рэп-альбомов в истории каким-то образом не воткнул ни одной пластинки ПТИЦУ ЕМЪ

куплю гараж

М.

становлюсь всё безжалостней с каждым приездом, и ладно
было бы долго ехать: нет, это всё те же три
с небольшим километра, просто их лишний раз
избегаешь идти пешком, к тому же с ребёнком.

в чём ты так виновата: что у меня всегда
было куда вернуться? и остаётся ещё
комната сверки, откуда я как слепой
забираю к себе какие-то прошлые книги.

ничего кроме чуда здесь и нельзя было ждать,
лёжа и просыпаясь в одном отсеке
с вызревающими по очереди мертвецами,
но и после того, как ничего не сбылось,

ожидание длится над скудным районом — глохнет,
ноет, скребётся, и всё-таки в один день
пвз открывается прямо за домом в ангарах,
ради которых снесли последние яблони в мире.