Согласно Лаэрцию, обвинителем Протагора, если такой правда был, явился некий «Пифодор, сын Полизела, один из Четырехсот правителей», который позднее, по Ксенофонту, стал архонтом при Тридцати тиранах, i.e., то был закоренелый олигарх, тогда как сам Протагор был противоположных взглядов, симпатизировал демократии: у Платона он утверждает естественным для «каждого подавать свой голос, потому что политическая добродетель должна быть достоянием всех».

Кроме того, он, согласно Гераклиду, написал конституцию для общегреческой колонии Фурии, а также был советником Перикла, который, как пишет Плутарх, «по словам Ксанфиппа, потратил целый день, рассуждая с Протагором» (Plut. Per. 36). Таким образом, если какое-то дело против него и имелось, в чём уверенности быть не может, у него, очевидно, была политическая подоплёка, следствие борьбы партий.

В общем, пишет Филоник, «после изучения свидетельств Поздней Античности и сравнения их с практически современными ему, мы вынуждены заключить … что суд над Протагором и все его обстоятельства крайне сомнительны, очень поздние, почти исключительно анекдотичные, и глубоко противоречащие друг другу.

Что касается сожжения книг, то эта печальная практика, широко практиковавшаяся как новоевропейской инквизицией, так многими прочими азиатскими деспотиями, вовсе не была известна в Афинах. В то же время такого никак нельзя сказать о Риме. Вот почему именно там впервые сообщают, будто афиняне предали книги Протагора сожжению: есть даже основания считать, что этот факт выдуман впервые Цицероном.

Это и неудивительно, ведь даже во времена их Республики римляне и близко не напоминали афинян в том, что касается свободы слова и мысли, в частности, отмечает Филоник, «не существовало римского эквивалента греческой паррэсии». Как уже отмечалось, у греков лишь простые граждане обладали всей полнотой свободы, чиновники же ограничивались, тогда как в Риме, как и в любом варварском обществе, всё было наоборот, и «римские политики полагали, что они одни должны иметь право говорить свободно, ведь и политические дебаты осуществлялись в сенате, не в народном собрании».

Если бы сожжение книг или хотя бы осуждение Протагора действительно произошли, об этом бы упоминали не только римляне спустя века, но и современники, у того же Платона есть немало для этого возможностей, однако он ничего такого не пишет, хотя первый был провёл параллели между этим и случившимся с его обожаемым учителем. Он же в «Апологии» упоминает книги Анаксагора, которые преспокойно продаются вокруг, хотя должны бы давно пойти на растопку, существуй подобная практика.

Согласно современному консенсусу, авторы римской эпохи попросту перенесли на афинян нравы, которые наблюдали в своё время, вообразив, что и тогда было так: согласно Филонику, сейчас убедительно доказано, что уничтожение без следа «было римским, а не греческим способом бороться с лицами и группами, которые угрожали социальному порядку».

Так, по сообщению Тацита, в 25 г. н.э. «привлекается к судебной ответственности Кремуций Корд … за то, что в выпущенных им в свет анналах он похвалил Брута и назвал Кассия последним римлянином». В итоге, пишет Тацит, «сенаторы обязали эдилов сжечь его сочинения», однако перед тем Корд, объясняясь, справедливо упоминает, что вот у греков «была безнаказанной не только свобода, но и разнузданность в выражениях, и если кто возмущался ими, то за слова мстил словами», и не более того; теперь же родилась цензура.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 12/18 ⤴️➡️

И. Стоун (1998) отмечает, что «регулярные изгнания из Рима философов и других греческих деятелей хорошо известны, и было вполне естественным для авторов того времени предполагать, что и древние афиняне были тем же образом подозрительны и нетерпимы». Это ещё более верно для Иосифа Флавия, эллинизированного иудея, народ которого совсем уже не отличался терпимостью в каком-либо виде.

Кроме того, Лаэрций, упоминая глашатаев, которые якобы отобрали у людей книги, по-видимому, самым безбожным образом путает обязанности афинских кериков и таковые у имперских магистратов его времени, воображая, что они были в целом сходны, а это не так (Ibid), отъёмом у населения «запрещённой литературы» в Афинах некому было заниматься, ведь это, как стоит напомнить, было глубоко свободное общество. В общем, подводит итог Филоник, «для классической Греции у нас нет никаких свидетельств уничтожения чьих-либо письменных трудов».

С другой стороны, в III в., когда Тимон сочинил, что афиняне якобы думали о том, чтобы сжечь книги Протагора, похоже, что эта идея уже не была настолько чужеродной для древних, иначе он и не стал бы ничего такого выдумывать. Также и Цицерон вовсе не был свидетелем сжигания книг в Риме, эта практика появилась там уже после него: как сообщает Сенека, первый такой случай произошёл в 8 г. н.э. Так что, быть может, сожжение книг появилось всё-таки в Греции, просто сильно позднее классики, в пользу чего, отмечает Уоллас, есть и пара смутных свидетельств.

Как он замечает, ранее, в ту же классику, от уничтожения книг всё равно не было никакого толку, это нимало не помогло бы с борьбе с философским учением, ведь оное развивалось в основном устно, орально, и «многие философы V в. не написали буквально ни строчки, включая … Сократа», а «в сценах, изображаемых диалогами Платона, мы видим толпу, окружающую философов, чтобы послушать, что они скажут».

Исключениями, которые всё-таки прибегали к письменному выражению своих мыслей, были те, кто не мог выступить лично, изгнанники, например, Фукидид, или же те, кто боялся, что слушатели могут прибегнуть к рукоприкладству, услышав высказанные мысли, как в случае Старого Олигарха. Таким образом, «в ситуации оральной культуры уничтожение книг ещё живущего философа не имело бы никаких последствий».

Сам Платон презирал письменное творчество, Сократ у него заявляет: «Кто думает, что он оставит после себя искусство, в письменах выраженное, а также кто усвоит себе ту мысль, будто из букв он получит для себя нечто ясное и надежное, тот большой простофиля». Также и Аристотель, исключая «Афинскую политию», ничего не писал, но лишь читал лекции, которые лишь впоследствии были преданы бумаге его учениками.

Только к концу века философская культура стала литературной, во многом благодаря росту социального отчуждения вследствие политических проблем. Уже Аристоксен, отец биографии как явления и ученик Аристотеля, к примеру, написал 453 книги. Только с этого момента и появляется какой-либо смысл в библиокластии.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 13/18 ⤴️➡️

Случай Анаксагора по известности находится, пожалуй, на третьем месте после Сократа и Фрины.

Согласно Диогену Л., «Сотион … утверждает, что обвинял его [Анаксагора] Клеон … в нечестии — за то, что он называл солнце глыбой, огненной насквозь, — но так как защитником у него был ученик его Перикл, то наказан он был пеней в пять талантов и изгнанием. Сатир … говорит, что к суду его привлек Фукидид [не тот — Б.], противник Перикла, и не только за нечестие, но и за персидскую измену, а осужден он был заочно и на смерть … Гермипп … рассказывает, что в ожидании казни его бросили в тюрьму … [Когда же Перикл заступился], его отпустили, но он не вынес такой обиды и сам лишил себя жизни. Иероним … пишет, что Перикл привел его в суд таким обессиленным и исхудалым от болезни, что его оправдали более из жалости».

У Плутарха же говорится следующее: «Первым, кто создал чрезвычайно ясное и смелое учение о луне, об ее сиянии и затмениях, был Анаксагор … В те времена не терпели естествоиспытателей и любителей потолковать о делах заоблачных … В них видели людей, которые унижают божественное начало, сводят его к слепым неразумным причинам, к неизъяснимым силам, к неизбежной последовательности событий … Анаксагора Периклу едва удалось освободить из темницы».

Иосиф Флавий сообщает сходное: «Что же касается афинян … [то] всякого, кто произнес о богах вопреки законам хотя бы слово, они наказывали беспощадно … Анаксагор из Клазомен … утверждал, что солнце само по себе есть раскаленная глыба; однако афиняне считали солнце богом, и уже приговорили было Анаксагора к смерти, если бы не всего лишь несколько камушков».

Диодор Сицилийский пишет, что враги Перикла, кроме прочего, «ложно обвинили софиста (sic!) Анаксагора, который был учителем Перикла, в неверии в богов», после чего удивляет читателя неожиданным заявлением: «Перикл … пришёл к выводу, что ему будет выгодно втянуть государство в состояние великой войны, рассчитывая, что город, оказавшись в нужде перед способностями и умениями Перикла, забудет об обвинениях в его адрес», и в том же уверяет Плутарх, согласно которому Перикл, «опасаясь суда, раздул медленно тлевшее пламя войны в надежде, что обвинения рассеются и зависть смирится, когда граждане во время великих событий и опасностей вверят отечество ему одному как человеку уважаемому и авторитетному».

Таким образом, выходит, что уж тут-то точно афиняне подвергли преследованиям человека за его научные изыскания, которые противоречили их религиозным верованиям, подобно тому, как это потом вышло с Дж. Бруно и Г. Галилеем. Перед нами — настоящий процесс инквизиции, и тут уж не получится отвертеться от обвинений классической Греции в том, что не так уж она и отлична была от новоевропейских мракобесов. Или что? Впрочем, что это мы. Зная г-на Боборыкина, не вызывает сомнений, что он и тут выкрутится, неправда ли?

Что касается Лаэрция, то, как мы видим, он и не пытается из противоречивых версий слепить последовательную картину событий, не пробует он и выбрать наиболее ему понравившийся вариант. Все авторы, на которых он ссылается, были вовсе не современниками события, но авторами III в., а Сатир и Гермипп, кроме того, как мы помним, не отличаются надёжностью, крайне тенденциозны, поскольку использовали комедии как исторические источники.

Впрочем, первым, кто сказал о суде, был Диодор (I в. до н.э.), а пришёл он к своим неожиданным выводам, основываясь на отрывках из комедий Аристофана «Мир»: «Перикл … чтобы самому не плакать, в город … метнул пожар … раздул войну такую, что у эллинов из глаз полились от дыма слезы» и «Ахарняне»: «Мегарцы … похитили двух девок у Аспасии и тут война всегреческая вспыхнула, три потаскушки были ей причиною».

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 14/18 ⤴️➡️

Это не должно удивлять: как пишет Филоник, «не является секретом, что биографы эпохи эллинизма и более поздние черпали сведения из комедий весьма охотно и даже несдержанно», и относится это, по-видимому, и к авторам, мнения которых приводит Диоген Л. Всё потому, что во времена Диодора свободы слова, подобной той, что была в классических Афинах, уже не существовало, и он попросту не понимал, насколько сатира комедиографов могла расходиться с действительности. Это и привело его к громкому и глубоко абсурдному выводу, что Пелопоннесскую войну Перикл начал, чтобы отвлечь своих политических противников. У него же эту мысль заимствовали и эпигоны.

Впрочем, не сказать, что и в куда более близкое нам время стало сильно лучше. Например, в советском учебнике истории для 5 класса Коровкина автор в качестве «аргумента» в пользу жестокости древнегреческого рабства использовал очевидно юмористический отрывок из «Лягушек» того же Аристофана, к тому же обрезав его. Для контекста лучше всего будет представить, например, как некто пытается судить о политической ситуации РФ конца нулевых по веб-комиксу «Человек Грызлов».

Опять же, со времени Анаксимандра до Диодора прошло ок. 400 лет, в то же время почти современный Анаксагору Платон вновь о таком ничего не упоминает, вместо этого в «Апологии» его Сократ, когда слышит обвинения в том, «что он утверждает, что солнце — камень, луна — земля», отвечает: «Не думаешь ли ты, друг мой Мелет, что обвиняешь Анаксагора? … книги Анаксагора Клазоменского кишат подобными рассуждениями … Молодые же люди будто бы узнают от меня то, что можно иной раз узнать, заплатив за это не больше драхмы».

Т.е. мы видим, что Сократ так возмущён предъявленными ему обвинениями, что требует тогда осудить и Анаксагора: ergo, ему неизвестно о том, что Анаксагора и так осудили. Сократ ссылается на его книги, вместо того, чтобы в этот удачный момент упомянуть об уголовном деле, донельзя напоминавшим бы его собственное. Также и в Федоне, рассуждая об учении Анаксагора, Сократ и не думает упомянуть о его судьбе, чего стоило ожидать, будь она столь же трагичной. По всему выходит, что суд над этим философом представляет собой очередной поздний дубль случая Сократа.

Тут ещё надо заметить, что софисты вовсе не начали опасаться посещать Афины после всех этих якобы произошедших гонений, и продолжали это делать, а встречали их неизменно с большой помпой: так, приезд Горгия в 427 г. вызвал невероятный восторг. Вот и современный Диодору Цицерон, который составил биографию Анаксагора, ни слова не говорит там об осуждении философа, часто упоминает он и Перикла, но подобные диодоровым характерные подробности насчёт обвинений в его адрес ему неизвестны.

Плутарху же немного причин доверять, ведь, например, он утверждает насчёт Анаксагора, что «сочинение его … считалось не подлежащим огласке и лишь тайно, с осторожностью передавалось из рук в руки отдельными лицами», при том, что согласно «Апологии» его труд продавался в каждой книжной лавке. Он также прискорбно известен тем, что с лёгкостью переписывал традицию, основанную на анекдотах и прочей художественной литературе.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 15/18 ⤴️➡️

Согласно Плутарху, Анаксагор был осуждён по декрету-псифизме (ψήϕισμα) некоего Диопифа, который «внес предложение о том, чтобы люди, не верующие в богов или распространяющие учения о небесных явлениях (τὰ μετάρσια), были привлекаемы к суду (εἰσαγγελία) как государственные преступники».

В кои-то веки перед нами настоящий юридический документ! Впрочем, его историчность оставляет желать лучшего, а точнее, она невероятно сомнительна, а сам он, скорее всего, представляет собой позднюю подделку. Так, небесные явления в V в. ещё не называли μετάρσιος, как сделано в декрете, так их стали именовать лишь потом: типичная ошибка при фабрикации. Далее, Анаксагор покинул Афины ок. 450 г., псифизма же, по Плутарху, выпущена на 20 лет позднее, в 430-ых. Наконец, не считая этого случая, она ни разу не упоминается несмотря на то, что известно немало ситуаций, в которых её применение было бы уместным.


Плутарх трижды в разных книгах упоминает об остракизме, которому был подвергнут Дамон, философ, рассуждавший о музыке. У него вроде как выходит, что немытая толпа осудила этого мудреца за его выдающиеся личностные качества, в частности, ум. Как он пишет: «Дамон, учитель Перикла, отправился в изгнание за то, что казался согражданам чересчур разумным»; «Народ … всегда с подозрением и страхом относится к их уму, старается унизить их славу и гордость, что проявилось и в осуждении Перикла, и в изгнании Дамона». Кроме того, археологией найдено два черепка-остракона (ὄστρακον) с именем Дамона.

Какого же рода ум у учителя музыки, которым, по Плутарху, «у Перикла был … Дамон» смутил народ афинский? Третий текст Плутарха отвечает на этот вопрос: «Дамон … был, по-видимому, замечательным софистом, но музыкой пользовался лишь как предлогом, чтобы скрывать от народа свои способности … был при Перикле учителем и руководителем в государственных делах … Однако от народа не осталось тайной, что Дамону лира служит лишь прикрытием: как человек, мечтающий о крупных переворотах и сторонник тирании (μεγαλοπράγμων καὶ φιλοτύραννος), он был изгнан посредством остракизма».

Таким образом, тут речь вовсе не идёт о каком-то гонении на интеллектуалов или тем более о судах за неверие, но о политическом процессе, как и в случае с Протагором, причём и он, и Дамон были связанны именно с Периклом. Идущая от Диодора традиция утверждает, что на друзей Перикла шла атака постольку, поскольку на него самого недруги напасть не смели. Мы, однако, пишет Уоллас, видим здесь иное, совсем даже обратное: «В известном смысле афиняне остракировали Дамона, чтобы спасти от него Перикла». Это оказывается уже не первым делом, где суд всё-таки состоялся, но был стопроцентно политическим, так что ни о какой охоте на ведьм, о предполагаемом античном мракобесии речь не идёт в любом случае.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 16/18 ⤴️➡️

Согласно Диодору, «враги Перикла убедили народ арестовать Фидия и выдвинуть в адрес самого Перикла обвинение в краже храмовой собственности»; основывается он опять же на отрывке из «Мира» Аристофана, где у того есть строка: «Начал Фидий злополучный, первый он нанес удар».

Двумя веками спустя Плутарх писал, что «над Фидием тяготела зависть к славе его произведений, особенно за то, что, вырезая на щите сражение с амазонками, он изобразил и себя самого … точно так же он поместил тут и … Перикла … [за это] Фидий был отведен в тюрьму и там умер от болезни … [или же] от яда».

Как и в других таких случаях, современники молчат насчёт обвинения Фидия, в частности, Платон несколько раз упоминает его, но не суд над ним. Однако Аристофанова ремарка явно на чём-то строится, к чему-то, понятному его аудитории, отсылает. Возможно, в чём-то Фидия всё-таки обвинили, однако он вовсе не умер в Афинах, ведь, по Павсанию (II в. н.э.), скульптор закончил свои дни в Элиде, где свои последние годы посвятил работе над статуей Зевса; историк упоминает живших там в его время «потомков Фидия».


Если кто и был осуждён вне всякого сомнения, то это — Сократ, на этот счёт современная философу традиция высказывается весьма исчерпывающе, тут всё верно. С другой стороны, мучеником и страдальцем, безвинно пострадавшим за правду, по Филонику, его, похоже, изобразили ученики.

«Апология Сократа», конечно, выставляет всё так, как будто мировая правда пострадала от подлого сословия, однако, указывает Филоник, это произведение вовсе не является надёжным документированием уголовного следствия над Сократом. Его следует воспринимать лишь как литературное произведение: «следует спрашивать себя не „правдиво ли Платон описал произошедшее“, но „насколько много он выдумал“». I.e. присочинил-то он без сомнения, и немало, нюанс же не в том, чтобы найти приукрашивания среди преимущественной правды правды, но наоборот, те немногие части, где он не врёт. «Не приходится сомневаться, что диалог этот написан для того, чтобы показать, как „дурной демос“ покарал „хорошего философа“».

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 17/18 ⤴️➡️

Согласно «Апологии», обвинение заключалось в том, что Сократ «развращает молодых людей и богов, которых признает город, не признает, а признает другие, новые божественные знамения». Это, похоже, не выдумка, но часть обвинения. Ага! Ну уж тут явно речь идёт о религиозных гонениях, и доказать обратное, как ни крути, не получится! Правильно?..

Объективной, в отличие от сочинений Платона и Ксенофонта, может считаться речь Эсхина, в которой тот говорит: «Когда-то, афиняне, вы казнили софиста (sic!) Сократа за то, что он оказался наставником Крития, одного из Тридцати, ниспровергнувших демократию». Оратором, таким образом, подразуемевается, что обвинение Сократа никакого отношения к религии не имеет, но связано с политикой. Вот и согласно «Апологии» главный обвинитель философа, Анит, был, против Сократа и Платона, сторонником демократии.

Довер полагает, что Сократа хотели предать суду именно за то, что он обучал Крития и Алкивиада, но этому мешала амнистия 403 г., почему обвинителям пришлось отыскать хоть что-то преступное в том, что делал после этого года. Оттого и таким натянутым выглядит обвинение.

Впрочем, водилась за учителем Платона и иная вина, в частности, в ксенопатриотизме, он занимался тем, что со времён Достоевского называют смердяковщиной, т.е. желал, чтобы «умная нация покорила бы весьма глупую-с». Не только он, но и тот же Старый Олигарх, и другие полагали, что в Спарте, долгое время бывшую военным противником Афин, порядки куда лучше, нежели в их полисе, и мечтали о реформе по её образцу. Сейчас с распространителями подобных мировоззрений только кое-как начинают бороться, древние же были куда мудрее, предложив самому громкому из них выпить яду.

Впрочем, случай Сократа столь любопытен, что подробнее будет рассмотрен отдельно, сейчас же нам достаточно и того, что и в его случае опять же дело было не в религии. Мы же можем наконец сделать вывод, что в Афинах классического периода случаи судов, в которых обвинение в оскорблении чувств верующих было не поводом или формальностью, скрывавшими истинную причину, исчисляется буквально одним-единственным примером Дамона.

Что же касается других полисов, то долгое время считалось, что они такой практики просто не знали: например, А. Момильяно (1973) называл её сугубой спецификой Афин. Сейчас уже известно, что обвинения в ἀσέβεια были известны и в других частях греческого мира — и, увы, это всё, что можно достоверно сказать на эту тему.

#impiety
⬅️⬆️ «Как (не) преследовали за оскорбление чувств верующих в Древних Афинах?», 18/18 ⤴️

КАК (НЕ) ПРЕСЛЕДОВАЛИ ЗА ОСКОРБЛЕНИЕ ЧУВСТВ ВЕРУЮЩИХ В ДРЕВНИХ АФИНАХ?

2.0.2 от 23.6.2025

Одним из наиболее впечатляющих достижений наших дней некоторые полагают свободу совести, i.e. возможности для индивида придерживаться таких религиозных воззрений, какие ему заблагорассудятся. Это относительно недавнее явление, ведь ещё какой-нибудь век назад такого и представить было нельзя, и иноверец нередко подвергался самым суровым преследованиям, и чем далее идти в глубь веков, тем более они становятся жестокими. Чего только стоит пресловутая новоевропейская инквизиция! В общем, нельзя не нарадоваться на наше время, когда вроде как впервые появилась такого рода свободомыслие.

Но, быть может, всё-таки прогресс был не настолько поступательным, однонаправленным, и в какой-нибудь древности, например, Греции, также славной своими свободами, уже было то, чего мы добились такими титаническими усилиями? Ведь писал же Ницше, что «все завоеванное нами сегодня … все это было, все это уже было более двух тысяч лет назад! … Мгновение, и от всего осталось одно воспоминание! … вдруг засыпано, разрушено».

На первый взгляд для этого мнения нет никаких оснований, ведь исторической науке известно немало примеров религиозных преследований в Афинах, да вот хотя бы можно взять знаменитый случай Сократа. Кроме него ещё можно назвать с десяток имён. Так что о какой терпимости можно говорить?

Однако же достаточно самой базовой, поверхностной критики источников, чтобы от 95% известных случаев афинских судов за «неверие» не осталось и камня на камне, все они оказываются выдумками беллетристов, поздних авторов романов, подобных Александру Дюма или же редакторов бульварной «желтухи». Проследим же вместе за тем, как один за другим случаи уголовных дел за «неверия» деконструируются до полного удовлетворения всех участников — в новой статье «Элинистики».

О НИЧТОЖНОСТИ СРЕДНИХ ВЕКОВ И ИХ «ВЕЧНОМ ВОЗВРАЩЕНИИ»

3.0.2 от 6.11.2025

Несмотря на её очевидное противоречие реальности, концепция исторического прогрессивизма и сейчас живее всех живых, в особенности она крепко засела в голове жителя пост-советского пространства — по банальной причине того, что была безальтернативной идеей, которой тут учили последние лет сто. Согласно ей, чем дальше развивается исторический процесс, тем лучше становится всё вокруг, наступает неизбежное, медленное, но верное улучшение, каждая сменяющаяся эпоха лучше предыдущей. Так, в частности, Средние века будто бы оказываются лучше Античности, которую в Совдепии было принято рисовать отсталой «рабовладельческой формацией».

Этот взгляд, однако, как уже сказано, не выдерживает никакой проверки фактами, ведь актуальные исследования буквально испещрены ремарками о том, что-де то-то, вот это, и ещё третье во времена Античности находилось на таком уровне, «который затем был достигнут вновь лишь в» XVIII, XIX, а то и XX вв., встречаются постоянно, всё время.

Что же касается Средних веков, то ничего прогрессивного в феодализме не оказывается, но, напротив, выясняется что это состояние, так сказать, по умолчанию, типичное для человеческого общества, крайне устойчивое, в него мы стремимся вернуться при любой неурядице, это та самая типичность, обыкновенность, серое болото.

Впрочем, в том, что касается фактов, нельзя сказать, что касаемо Средних веков с ними так уж хорошо: напротив, вполне официальная историография крайне невысокого мнения о состоянии источниковедения на их счёт: при внимательном её изучении оказывается, что вроде как всем известная история этого тысячелетия — крайне сомнительные сказания и легенды, тогда как в том, что касаемо Античности, уровень представлений опять же нередко пребывает на всё том же XIX в.

Несмотря на всё это, существуют те, кто умудряются ставить на один уровень достоверность этих двух таких непохожих эпох, а затем ещё и предпочитать блистательную Античность «навозным векам».

О том, какими именно словами следует характеризовать таких людей, вы можете узнать в новой статье «Эллинистики».

Мне тут напомнили о том, что я давно собирался приобщиться к кинокритике: и действительно, назревало уже несколько далёких от мейнстрима мыслей по поводу такого любопытного фильма, как «300» (2006) Зака Снайдера, посвящённого обстоятельствам Фермопильского сражения, того самого, в котором триста спартанцев героически оборонялись против несметных полчищ персов.

Многим приходилось удивляться, что фильм этот мне очень даже по вкусу, ведь его же принято всячески ругать и даже откровенно поносить в околоисторической среде. Но это именно что принято, i.e., так уж повелось, есть такого рода традиция, я же отнюдь не склонен конформистски следовать мейнстриму.

Безусловно, точной исторической реконструкцией этого эпизода Второй греко-персидской войны «300» назвать сложно. Огрехи фильма в этом плане не просто велики, они необъятны, быть может, из них-то в основном он и состоит, что и заставляет снобов от истории воротить от него нос.

Так, элитный отряд гиппеев (ἱππεῖς), те самые 300, передвигались отнюдь не пешими, но, как понятно и по названию, на лошадях, и лишь сражались, снявшись с коней. Часто также вспоминают, например, это делает какой-нибудь, тьфу, «Арзамас», что спартанцев-де «было гораздо больше», однако же это говорит только об их непонимании, что есть «спартанец», а к таковым относились только спартиаты или же гомои (ὅμοιοι), «равные», но никак не зависимые от них периэки (περίοικοι) и уж тем более полурабы-полукрепостные илоты (εἱλῶται).

Последних двух в битве участвовало действительно немало, о чём в фильме благополучно, впрочем, забыли, хотя и следует заметить, что в более поздние времена таких вовсе не считали, упоминая лишь рыцарей (собственно, гиппеев и их римских аналогов римских эквитов англоязычные авторы и называют нередко knights), про остальных же сообщая, что-де «чуди пало без числа».

Научпоп «разоблачитель мифов», известный как «Адам Портит всё» упоминает также, что кроме спартанцев в битве, оказывается, участвовали и другие греки. Это факт, впрочем, не забывает продемонстрировать и фильм: вот так «разоблачение», типичное у таких личностей. Оный Адам, однако, забывает, что бой в ущелье длился целых три дня, и на последний, когда стало ясно, что персы обнаружили тайную тропу и вот-вот окружат греческое воинство, все прочие греки ушли, остались только те самые 300.

Это известно из Геродота, где «сам Леонид отослал союзников, чтобы спасти их от гибели. Ему же самому и его спартанцам не подобает, считал он, покидать место, на защиту которого их как раз и послали», и то же мы видим в фильме, здесь всё как раз точно. Лишь немногие феспийцы остались при нём, да насильно удержанные фиванцы. В том и состоял их подвиг: они остались прикрывать отступление собратьев, в результате чего «заветы Лакедемона блюдя … костьми полегли».

Надо также сказать, что «300» не может похвастаться и сколько-нибудь достоверно переданными реалиями государственного устройства Спарты. Более всего вопросов вызывает изображение эфоров отшельниками, похоже, поголовно болеющими чем-то вроде лепры, впрочем, на ум также приходит запущенный сифилис, в пользу которого говорит и крайняя сластолюбивость этих типов.

Согласно фильму, эфорат — это крайне неприятный пережиток древних времён, который, однако, приходится терпеть. Если верить дорев. ист. Р.Ю. Випперу (1916), всё обстоит с точностью до наоборот, и учреждение это следует полагать «единственной переменой в Спарте против старинных гомеровских порядков».

Эти эфоры и были подлинными правителями Спарты, а вовсе не царь (который, к слову, в этом полисе имелся в двух экземплярах, о чём фильм также благополучно умолчал): греки en masse всё-таки стремились так или иначе ограничивать абсолютную власть монархии, которую нимало не уважали. Это эфоры руководят, пишет Виппер, иностранной политикой, «к ним обращаются посольства, они обсуждают предложения союза с другими государствами», а царям «дают … общие инструкции, как действовать».

«Триста гиперреалистов», 1/4 ➡️

Более того, год спартанцы отсчитывали вовсе не от начала правления царя, как персы, но ориентировались на то, какой тогда был главный эфор, подобно тому, как у афинян то был архонт: у Фукидида упоминается договор, который заключён «в тринадцатом году царствования Дария, в эфорат Алексиппида в Лакедемоне».

В общем, пишет Виппер, «эфоры более авторитетны, чем басилеи», с которыми могут делать что угодно, например, в случае подозрения в измене, как это вышло с царём Павсанием, посадить в темницу: «эфоры вправе так обращаться с царями», пишет Фукидид. Новоевропейскому восприятию, однако, было проще всё упростить и опошлить, переделав Спарту в этом плане в обыкновенную, понятную типичную средневековую монархию, впрочем, не забыв при этом совет старейшин, герусию, которая появляется в кадре.

В том же, что касается изображения персов, то также и Ксеркс, конечно же, отнюдь не выглядел как то, что сейчас называют, кажется, gaylord, не был он и столь велик и огромен, в комиксе-оригинале будучи и вовсе едва ли не в 10 раз крупнее царя Леонида. В действительности мы тут имеем дело с воспроизведением известной склонности азиатов, впервые замеченной в Египте, изображать правителей и богов куда выше обычных смертных.

Здесь мы постепенно подходим к пониманию главного достоинства фильма, а именно неподражаемо переданном восприятии представителей культур того времени, мы словно смотрим их глазами, искусство такой направленности называют иной раз гиперреализмом, к примеру, таковы картины, где изображено всё так, как это видит крайне близорукий человек. Надо сказать, что явление это в кинематографе в частности и в искусстве вообще не очень частое, а в рассматриваемый нами случай едва ли не уникальный экземпляр; за то и любим он вашим покорным слугой, который прощает ему всё остальное.

Вот, скажем, исторический Ксеркс, естественно, отнюдь не считал себя богом во плоти, это придумали сами греки: этому гордому народу было трудно понять, как персы могут кланяться в ноги не богу, но смертному, и вообразили, что те явно обожествляют этого человека. По той же логике стал горбат и крив предатель Эфиальт, в точности отразив греческий идеал калокагатии.

Всё того же портящего Адама очень возмущает то, как переданы в кинофильме вторженцы. Он заявляет, что персы, против изображённого, вовсе «не были сворой захватчиков-варваров»; не совсем ясно, о чём это он тут, ведь персы именно что пытались завоевать Грецию, видимо, он не считает применимым к ним слово «варвары», — и действительно, Адам убеждён, что Персию следует полагать очень даже развитой, считает, что если бы она завоевала греков, это принесло бы им благо — увы, в действительности та же милетская школа философии отчего-то закрылась сразу же после захвата города персами.

Он утверждает, в числе прочих достоинств, что «Персия была многокультурной»… что же, стоит признать, что многонациональной во всех смыслах она действительно была, впрочем, не для всех это такая положительная характеристика, как для леволиберального Адама, который также сообщает, что «Персидская империя при расширении … оставляла у других народов … их культуру и религию», характеризует её как «привлекательное объединение»: ага, как же, видимо, именно поэтому против неё так часто поднимали восстания, в частности, египтяне, когда им попытались навязать зороастризм. А с бунта ионийских греков, собственно, и началась первая война.

Кроме того, этот же Адам не согласен с тем, что Греция изображается средоточием личной свободы, Персия же, напротив, таким образованием, где поголовно все рабы: по его мнению, всё было чуть ли не с точностью до наоборот. В случае Спарты он, пожалуй, во многом прав, это отмечает, например, д.и.н. А.И. Зайцев (2001), который пишет, что «полноправные спартанские граждане … почти не пользовались личной свободой», однако то же верно, пишет он, и для любого государства Древнего Востока, в т.ч. и той же же Персии. Верно будет назвать, пожалуй, в этом смысле Спарту эдаким анклавом Азии в центре нарождающейся Европы, которой дала начало Греция.

⬅️ «Триста гиперреалистов», 2/4 ➡️

Поэтому, пожалуй, странно звучит мысль, которую высказывают спартиаты, заявляющие, что-де Ксеркс тут имеет дело вовсе не, как он привык, с рабами, но со свободными гражданами, неправда ли?

Всё дело в том, что это и не спартанская мысль вовсе, но афинская, и в случае этого полиса чертовски, неоспоримо справедливая. Адам, конечно, спорит и с этим, заявляя, что основную массу любого античного полиса, включая Афины, составляли рабы, и ни о какой свободе тут говорить не приходится, но этот, с позволения, «аргумент», таковым является только для безнадёжно отравленных тем, что д.и.н. С.В. Волков называл «безумной идеей всеобщего равенства».

Здесь как бы предлагается ассоциировать себя с большинством, разной там чернью, «самыми подонками» по Волкову, а также и вовсе рабами, а совсем не с лучшими; русским похожая мысль внушалась весь последний век, когда мы выслушивали, что, мол, хотя бы чисто статистически вовсе не высокая аристократия наши предки, а холопьё. Богемик в своё верно заметил, что, «говоря совсем просто, это наезд и опускание».

Выравнивание всегда бывает только по нижней планке, и всякий опыт «эгалитаризма» всегда заканчивается в виде вариаций той самой Персии, где действительно все равны, одинаково бесправны. Адам комически не понимает, что такое азиатская деспотия, предтеча тоталитарного государства, или, точнее, последнее, по Делёзу, есть воспроизведение и повторение первой, рецидив её, и без тени смущения прославляет её, выгодно, в лучшую сторону отличая Персию перед греками,

Последние, однако, не давали себя обмануть кажущимся равноправием, и прекрасно осознавали, как отражено и в фильме, что свобода бывает или для немногих, или вообще ни для кого, третьего же не дано, знали, что рабы или многие, или вообще все. Фильм перед нами старательно разворачивает эту самую мысль, высказанную ветераном той же войны Эсхилом, который в своих «Персах» писал, что греки «не знают того, чьими назвали бы себя рабами или подданными», тогда как у персов, по Еврипиду, «все рабы, исключая одного»: каждый, даже самый высокий сановник, является холопом великого царя. (Великим упущением, даже преступлением, к слову, совершенно бездарного сиквела, является то, что Эсхил, который там присутствует, не сделан повествователем.)

Кроме того, прав Волков, что «общественная поляризация рождает высокую культуру, усредненность, эгалитаризм — только серость». Уже Ницше отмечал, что «в этом — источник той злобы, которую коммунисты и социалисты, и их бледные потомки, белая раса „либералов“, питали во всякое время к искусству, а также и к классической древности»: отсюда и ремарки Адама.

Ругают «300» и за историческую точность сражений, точнее, отсутствие оной, хотя лично я готов многое простить произведению, которое оставило, наконец, в покое меч, и употребило по назначению копьё и щит, а тут ещё и показало плотный строй фаланги, по всем правилам выдерживающий нападение противника. Впрочем, затем строй этот быстро ломается, да и вообще используемые им копья слишком коротки, для метания использовались совсем не те же самые, что для выпадов, а мечи, которые затем достаются, скорее кавалерийские, чем пехотные.

Вообще же, конечно, в этом смысле начать стоит с того, что смущает публику более всего, самого вопиющего, того, что сразу бросается в глаза, а именно, что спартиаты почти целиком раздеты, хотя в реальности, естественно, носили броню. Почему они голые, зачем, что за глупость? Этим вопросом задавались многие, и неизменно уходили в итоге ни с чем, ведь только искушённость в науке индоевропейской компаративистике позволяет дать на него ответ.

Что же, дело тут в том, что такой облик трёхсот имеет непосредственное отношение к их самовосприятию. Уже по их числу специалист догадается, что отряд гиппеев имеет отношение к т.н. *kóryos, юношеским отрядам, участник которых, согласно проф.-клас. Р. Цебриану (2010), сражался «голым или почти голым».

⬅️ «Триста гиперреалистов», 3/4 ➡️

Гиппеи были теми самыми спартанцами, которые участвовали в криптиях (κρυπτείᾱ), ежегодной охоте на илотов, а криптий схолионом к Платону вполне конкретно характеризуется как γυμνός, «голый». Очевидно, что по сюжету спартанцы попросту продолжили и далее воспринимать себя таковыми, отсюда и их вид: как пишет д.ф. П. Кершов (1997), спартанская элита состояла «из всю жизнь пребывающих в состоянии *kóryos воинов».

Есть, впрочем, и куда более простое объяснение, ведь существует такой троп как «героическая нагота»: древние имели великую склонность изображать великих полностью обнажёнными, и новоевропейское искусство нередко за ними в этом следовало: так, в подражание им спартанцы раздеты уже на знаменитой картине Ж.-Л. Давида.

Элитный персидский отряд «бессмертных», во многом подобный трёхстам, понятно, тоже вовсе не состоял из человекоподобных чудищ, а, кроме того, смысл названия отнюдь не означал физического бессмертия участников, но лишь постоянность состава и потому бесконечность как боевой единицы; в греческом Египте, например, тот, кто брал в аренду стадо, согласно д.ист. П. Видалю-Накэ, (1981) «обязывался возместить всякое павшее или пропавшее животное, поэтому стадо называлось бессмертным, ἀθάνατος». Как он пишет, таков же смысл и у титула «бессмертные» (les immortels) членов французской Академии.

Наконец, следует сказать о том, чем закончился кинофильм. Вот прошёл год после великой жертвы спартанского отряда, и ход войны оказался за это время переломлен, пришло время решающей битвы при Платеях, в которой общегреческое воинство готовится разгромить корпус Мардония, раз и навсегда покончив с персидской угрозой.

Единственный выживший при Фермопилах спартанец Делий, воодушевляя войско, прибегает к тому, что называют, foreshadowing, предвидя то будущее, что далее ожидает Европу: он убежден, что грядущая победа «вырвет мир из лап мистицизма и тирании» и даст начало «будущему более яркому, чем возможно представить». Адам не согласен и с этим, не видит никакого «мистицизма» в персах, напротив, убеждён, что они-де «уважали науку».

Как, однако, пишет Зайцев, хотя «выдвижение предположений, призванных объяснить то или иное явление природы … практиковалось с незапамятных времен», эти попытки имели почти всегда мифологический, сверхъестественный характер, что, полагаю, и следует понимать тут под «мистицизмом», который, действительно, был преодолён лишь «дедуктивным элементом в научном исследовании», «который … сложился только в Греции и оказался решающим для формирования научного метода в целом». Так-то!

К слову сказать, существует низкопробное отечественное подражалово по мотивам «300», посвящённое деяниям некоего «Коловрата». Всем оно дурно, начиная уже с фабулы, ведь если подвиг отряда царя Леонида — доказанное историческое событие, то «Евпатий Коловрат» целиком выдуманный персонаж, что заставляет невольно вспомнить русофобскую фразу «у русских нет героев, и потому они их выдумывают», которая, впрочем, естественно, ерунда.

Впрочем, более печален контраст между концовками двух произведений, ведь и здесь тоже в эпилоге воины готовятся к новой битве, вдохновляясь подвигом павших товарищей, вот только бьются они теперь с воинством совсем иного народа, уже не с монголами, которые, как мы знаем, однозначно и без вопросов победили, а значит, жертва «Евпатия» оказалась напрасной.

В то же время деяние Леонида не пропало втуне, позволив грекам одолеть азиатскую угрозу, и действительно вступить в эпоху славного будущего, что бы там ни думал себе Адам: следующий период в истории Афин именуется Золотым веком, «греческой эпохой Просвещения», когда и была создана вся великая классическая культура.

⬅️ «Триста гиперреалистов», 4/4

Моногамный брак не был присущ индоевропейцам на их прародине, но был создан только греками. Согласно проф.-клас. Ж.-П. Вернану, пишет д.ф В. Чиокани, «законный моногамный союз … как институт появляется не ранее кон. VI в. в Афинах».

В описываемый Гомером период греки ещё не были чужды многожёнства, лишь потом она «воспринималась как варварский обычай или признак тирании», а «моногамия стала считаться исконной, основополагающей греческой системой».

После заката Античности моногамия не была забыта, но получила самое широкое распространение благодаря усилиям христианской церкви, навязавшей этот обычай всем обращённым народам, «истребив преобладавшую среди германцев и славян полигамию»; позднее в ходе новоевропейской колонизации Европа сумела утвердить моногамию повсеместно.

Делалось это всё по той же причине, по которой моногамия насаждалась и в Античности: не потому, что это была такая правильная и верная идея, не подобные мотивы двигают ζῷον πολιτικόν. И грекам, и христианам хотелось подорвать влияние элит, уменьшив число связей между родами, а также численность последних. Само по себе учение Христа особого пиетета к моногамии не испытывало, и, похоже, что церковь сохранила этот обычай случайно, как бы заодно, потому что так было принято: Августин Аврелий в нач. V в. н.э. назвал моногамию «обычаем римлян», писал, что «по обычаям нашего времени и согласно римскому закону запрещается брать вторую жену», а вовсе не согласно учению церкви.

Кажется, раннее христианство Павла, который, как и Аврелий, был римским гражданином, восприяло моногамию только лишь потому, что, пишет Шайдель, «развивалось в контексте греко-римской культуры, а вовсе не оттого, что в нём было нечто особо притягательное для христианства».

Христианство, впрочем, затем трудилось много веков, чтобы сочинить образ «священного союза, заключаемого на небесах», который якобы имманентен этой религии, хотя на деле попросту заимствовало греческую концепцию ἱερογαμία. В наши дни представление о моногамности как безальтернативной, единственно допустимой божественными силами форме брака, настолько прочно въелось в головы людей, что даже когда они пытаются создать, например, языческое фэнтези, вы встретите там всё тот же «священный брак, который и боги разорвать не в силах».

Древние, ценившие брак куда выше тех, кто живёт по книге, где учат, что надо «оставить», а то и «возненавидеть отца своего и матери, и жену и детей, и братьев и сестер», как раз-таки не считали его магическим обрядом, который заключается однажды и навсегда, и имеет такую силу, что его не разрушить никакими средствами: греками, как и римлянами, он как раз-таки нарушался, да ещё как запросто.

Если в наши дни многие воображают, будто бы патриархальной семье более всего угрожают разводы, и запрет таковых полагают надёжным средством помощи ей, более того, считают новоделом, то греки, как и римляне, мыслили совершенно иным образом: у них, пишет проф. ист. Л. Фоксхолл, это была «простая и прямолинейная (straightforward) процедура», которая сама по себе ни в коей мере не являлась позорной для кого-либо из бывших супругов, не несла никакого ущерба для репутации, и каждый из них почти всегда затем находил себе новую семью. «Разведённая или вдова», указывает проф.-клас. С. Померой, «запросто могла вновь выйти замуж и завести детей для нового мужа».

В общем, все эти новомодные представления о «традиционной семье» попросту смешны для тех, кто посвящён в генезис явления, — а главное, знает, что и само христианство вовсе не тотально утвердило моногамию, ведь, например, существуют мормоны, практикующие гаремы. Собственно, Мартин Лютер писал, что «полигамный брак не противоречит Писанию. Если мужчина захочет себе взять больше одной жены … он может так и поступить с благословения Божьего».

Таким образом, нет никаких «традиционных семейных ценностей», идущих из христианства, о которых так много кое-кто говорит в последнее время: институт моногамии на деле оказываются языческим обычаем, и даже христианское венчание при бракосочетании — это карго на соответствующий греческий читать далее…

Очень не академическая гребля. Вы только взгляните на него: как же гордо и пафосно он шумит своими лопастями, рассекая волны, этот круизный лайнер нач. XX в., какой-нибудь «Титаник»! Залюбовавшись, можно и забыть, что всё это великолепие в движение приводят очень конкретные процессы, происходящие в бойлерной, причём помещение это зачастую оказывается далеко не столь впечатляющим. Скорее всего, оно будет плотно набито потными, густо покрытыми копотью людьми, полуоглохшими от постоянного шума моторов.

Вот и в случае античного гребного судна снаружи мы увидим лишь ритмичные взмахи вёсел, а тот, кто приводит их в движение — гребец, этот незримый герой, — окажется глубоко скрыт в недрах галеры. А ведь раз тем, кто обеспечивал движение корабля, приходилось так непросто ещё в прошлом веке, только логично будет ждать, что в глубокой древности условия будут как минимум не менее неприглядны?

Впрочем, чего это мы задаёмся такими откровенно риторическими вопросами: ведь всякому, кажется, известно, каково на древних галерах приходилось гребцам, разве нет? Картину, так сказать, механической части кораблей того времени легко представить каждому: это будут ряды истощённых, покрытых струпьями и язвами невольников, прикованных цепями к своим скамьям и друг другу, которые вздрагивают от щёлканья бича, которым размахивает садист-надсмотрщик. Теряя счёт дыханиям, открывающимся одно за другим и в который уже раз превозмогая вот-вот готовую принять в свои объятия неизбежную смерть от истощения, они делают очередной взмах общим веслом, покрытым их же собственными кровоподтёками. Когда же суда сталкиваются, вражеский таран глубоко вонзается в бок, образуя пробоину, в которую со свистом, напоминающим шум крыльев неотвратимого Таната, заливается морская вода, что означает смерть для гребцов, до спасения которых никому дела нет. Самим же им сбежать мешают прочные цепи, которые тянут несчастных на дно вместе с остатками судна. Глубоко драматично, не так ли?

Однако стоит сдержать себя и не спешить грозить небесам кулаком, возмутившись тем, что они допустили этот очередной «классический пример варварства древних». Весь описанный красочный образ незавидной доли гребцов не имеет никакого отношения к Античности, которая в принципе не знала практики закованных в цепи гребцов, нет ни одного случая, когда древние греки или римляне практиковали подобное: это куда более современная практика, нежели может показаться.

Собственно, даже простых, не прикованных рабов в качестве гребцов древние использовали только в совершенно исключительных ситуациях — сравнимых, вероятно, с современной levée en masse, когда каждый становится под ружьё.

Впрочем, прежде чем продолжить, придётся упомянуть некое оригинальное, гм, «исследование» на эту тему, которое я бы предпочёл обойти вниманием, если бы оно с тем самым упорством, которое достойно куда лучшего, не появлялось вновь и вновь в комментариях к старым версиям настоящей статьи. Появлением оно обязано некоему к.б.н. С. В. Дробышевскому, палеоантропологу, известному в роли т.н. «популяризатора науки» — однако в действительности являющемуся скорее чем-то средним между стендапером, предоставляющим наукообразные байки, и проповедником, выступающим перед прихожанами церкви «науковерия».

Не секрет, что людей непросто убедить, что они заблуждаются, и гораздо проще — что они правы. И в этом смысле наш «популяризатор» нашёл свою аудиторию, помогая и ей, и себе, никак не тревожить уже имеющееся представление, но подтверждать его: кажется, в среде «популяризаторов» это называется «когнитивным искажением», известным как confirmation bias.

Ведь о галерных рабах в Античности он не мог не слышать уже из советского школьного учебника. Автор одного из них, Ф. П. Коровкин (1967), как раз писал, что в Риме «на больших кораблях было по 150–200 рабов-гребцов; 5–6 рабов гребли одним громадным веслом» — при том, что мнение это не просто не основывалось, а находилось в прямом противоречии со всеми имеющимися сведениями.

#grebcy
«Кто и зачем выдумал ложь, что античными гребцами были прикованные рабы?», 1/16 ⤴️➡️

Впрочем, это и не новость, что историки СССР всеми правдами и (намного чаще) неправдами изображали классическую древность упадочным царством колодок и цепей, «рабовладельческой формацией». При этом о греках даже Коровкин так говорить уже не смеет, замечая, что гребцами там служили простые батраки, феты (θέτης) (по иронии, как мы увидим далее, тут-то как раз он о рабах мог сказать — и формально бы не ошибся).

При этом люд, посмотревший, мгм, «лекцию» этого Дробышевского, в комментариях приходит как раз к тем выводам, каких от них и добивались и в Совдепии: что-де, в принципе, ГУЛаг и колхоз — это, оказывается, не так уж и плохо, прогресс даже, ибо раньше было вообще вона сколь хуже.

При этом основой «открытия» стали некие оригинальные находки, которыми, правда, «джедай от науки» поделиться с научной средой оказался не в силах, заявив, что из-за ссоры исследователей весь материал оказался утерян… что делает все его заявления принципиально неверифицируемыми, и, ergo, немногого стоящими. Вот по этой-то причине, мол, он и решил ограничиться популярной лекцией среди масс, минуя стадию написания статьи в рецензируемом журнале.

На деле же в этой сдержанности есть и другие основания: ведь в среде серьёзных исследователей за те выводы, к которым Дробышевский приходит, его попросту подняли бы на смех, поскольку там имеется устоявшийся, многократно подтверждённый консенсус, который упоминался выше. Противореча ему, и всё же заявляя для Античности существование прикованных к вёслам гребцов, «джедай от науки» занимается не чем иным, как тем, что в его среде называется «антинаучной деятельностью».

Что же такого сенсационного обнаружил «популяризатор»? Некое массовое захоронение на периферии греко-римского мира, в Пантикапее, датируемое ок. II в. н.э. Изучив найденные останки, он и его коллеги пришли к выводу, что при жизни эти люди вели не лучший образ жизни и просто обязаны быть не кем иным, как галерными рабами, прикованными цепями.

Древние греки действительно практиковали массовые захоронения, но, как сообщают Р.-М. Берар и Д. Кастекс (Bérard & Castex 2021: 295–6), к ним они прибегали только в исключительных случаях, когда вдруг образовывалась гора тел (или, как они это называют, случался mortality crisis). Итак, это всегда крайне необычная ситуация, нечто из ряда вон, а не норма. Всего у эллинов выделяют три типа таких захоронений: воинов, павших в битве, или πολυάνδριον; гражданских, убитых в ходе резни, а также казнённых военнопленных или преступников; наконец, жертв эпидемий. Сложнее всего приходится в случае последних, ведь болезнь чаще всего не оставляет никаких следов на костях. Других же просто не бывает.

Единственным возможным исключением остаётся раскоп IV в. до н.э. в Пидне, что в Македонии, необычный даже на фоне других массовых захоронений, которые сами по себе всегда исключительны. В 2000 г. там было найдено 115 тел, сброшенных в яму как попало в 4 захода, и анализ останков заставил сперва предполагать в этих людях рабов, умерших преждевременно от проблем со здоровьем и суровых условий жизни.

Впрочем, как замечает Дж. Скотт (2020 [2017]: 35), «если в захоронении отсутствуют кандалы, различить останки раба и свободного человека невозможно»: не настолько жизнь простолюдина в большинстве обществ отличалась от рабской. Только у первобытного человека кости будут здоровы, тогда как у вкусившего цивилизации они почти всегда демонстрируют чудовищные деформации.

#grebcy
⬅️ «Кто и зачем выдумал ложь, что античными гребцами были прикованные рабы?», 2/16 ⤴️➡️

В одном Скотт неправ: могут не помочь и кандалы. Так, в 1915 г. в некрополе Фалерон близ Афин были обнаружены 17 останков, часть которых носила ошейники и оковы. В 2016 г. в трёх расположенных рядом захоронениях нашли ещё 78 тел, у 55 из которых руки были в кандалах. Об их погребении никто не озаботился, и, кажется, как минимум часть из них казнили прямо на краю ямы, чтобы они, умерев, сразу в неё и упали. Всё говорит о том, что так были умерщвлены заговорщики во главе с Килоном, которые ок. 625 г. пытались установить тиранию в Афинах. Эдакий аналог Бутовского полигона, только тут «белые» казнили «красных». На упреждение, так сказать.

Вот и в Пидне на четырёх из найденных тел нашлись железные оковы, что, как пишут Берар и Кастекс, не мешает предполагать в них скорее представителей низших классов, или сабалтернов (subaltern), чем рабов. А впрочем, добавляют и они тоже, различить тех и других может быть «нелегко (delicate), если не вовсе (totally) невозможно». Как сообщают исследователи, причиной их смерти, скорее всего, стала эпидемия или массовый голод. Впрочем, за более чем 20 прошедших с момента раскопок лет, никто так и не удосужился провести анализ костей на патогены и прочее.

Дробышевский же не нашёл и кандалов, почему логичнее всего предположить, что исследованные им останки принадлежали свободным гребцам и прочим людям низкого статуса, умершим в ходе какого-то force-majeure, скорее всего эпидемии. В обычных условиях усопших как попало в ямы никто и никогда не швырял, древние к погребению относились со всей серьёзностью. О Греции, тем более периферийной, говорить труднее, но в Риме как раз того времени даже самый нищий работяга всегда состоял в т.н. «коллегии» (collegia), ремесленном союзе по типу средневекового цеха или современного профсоюза. Их основной функцией было в обмен на взносы как раз обеспечивать достойное погребение умерших членов.

С другой стороны, теоретически возможно и то, что в Пантикапее, на границе греко-римского мира, царили свои уникальные, неслыханные для других древних обычаи. Маловероятно, но допустим. Но разве так относится к своему «открытию» «популяризатор»? Отнюдь: он без всякого стеснения распространяет его на всю Античность, в итоге приходя к выводу, что-де «жизнь раба в Древней Греции и Риме была очень грустной». Ясно, что поступил так во многом для большей скандальности своей «лекции», — и впоследствии даже заявлял, что ничего такого не имел в виду, а публика сама всё напридумывала.

Нет оснований здесь доверять «популяризатору», ведь именно таким был modus operandi и его любимого Б. Малиновского. Уже К. Леви-Строссом (2001 [1958]) была замечена «постоянно присутствующая в его работах мысль о том, что на основании эмпирических исследований какого-либо общества можно достичь универсальных объяснений». Очень уж им тогда хотелось, чтобы крохотные открытия не оставались такими, но тут же позволяли делать далекоидущие выводы сразу о многом, эффектно обобщать.

Сейчас, однако, подобное в антропологии уже недопустимо, и называется secundum quid et simpliciter, или иначе очередное «когнитивное искажение» «сверхобобщение». Наш «учёный против мифов», как мы видим, совсем не прочь сочинить собственный. Однако же такого рода диверсии мне тут совершенно ни к чему, Станислав: ведь, собственно говоря, I am something of a scientist against myths myself.

#grebcy
⬅️⬆️ «Кто и зачем выдумал ложь, что античными гребцами были прикованные рабы?», 3/16 ⤴️➡️

Не будучи специалистом в этой области, я не берусь судить, какой из этого Дробышевского палеоантрополог, зато без сомнений могу утверждать, что как антрополог культурный он совершенно никчёмен. Как, впрочем, и специалист в любой другой области за пределами своей узкой сферы. Это замечалось и его коллегами-«популяризаторами»: так, А. В. Марков у себя в ЖЖ был возмущён лекцией Дробышевского на тему, в которой тот «со всей очевидностью разбирается, мягко говоря, несильно», и не понимает, «зачем читать людям лекции о вещах … которые знаешь на уровне студента-троечника?», приходит к выводу, что «получается плохо … неточно, поверхностно, криво, примитивно».

Попытки Дробышевского рассуждать об антропологии индейцев Д. Д. Беляев характеризует так: «винегрет из непонятных баек, интернет-мемов, странных фантазий и прочей фигни». В одной из его книг по палеонтологии А. Ю. Журавлёвым было обнаружено множество «фактических ошибок, извращённых фактов и какой-то немыслимой безграмотности во всех научных областях», другая же, согласно А. Е. Нелихову, показывает, что «можно печатать под видом науки откровенную ерунду». Vrai.

Так или иначе, эта ремарка касается части «кто» из названия статьи, впрочем, и «зачем» также. Однако же есть и другие преступники, и о них ниже.

Ч. Старр (1941) полагает «первоисточником недопонимания», которое привело к появлению мифа о галерных рабах, выдающегося историка Т. Моммзена (1881). Тот в своё время утверждал, что римский имперский флот вплоть до Клавдия находился в личной собственности императора, а его команда состояла из рабов и вольноотпущенников императорской семьи (Familia Caesaris).

Среди историков, продолжает Старр, долгое время было доброй традицией в этом плане ссылаться на Моммзена, не подвергая его тезис даже минимальной критике: «неосторожное цитирование Моммзена и привело к тому, что консенсус начал полагать, будто флот Римской империи на протяжении всей его истории управлялся рабами … Что со всей очевидностью неверно», на всякий случай уточняет он, но об этом далее.

Старру возражает С. Джеймс (2001), который убеждён, что «мотив галерного раба … вовсе не стал следствием неверно понятой научной теории. Даже если Моммзен и был прав насчёт юридического статуса тех, о ком говорил … он вовсе не изображал их как … несчастных и жалких каторжников, прикованных цепями к своему месту, но вывел людьми высокого положения, обладающих большой властью»; в общем, «ни он, ни какой-либо ещё современный исследователь никогда, ни разу не упоминал закованные команды гребцов» применительно к Античности. У Джеймса на примете другой виновник.

«Из всего репертуара стереотипов о римской эпохе», пишет он, «тот, что изображает прикованного галерного раба, выдаётся в особенности, в силу его очевиднейшей ложности: Римская империя не ведала такой практики».

Высказывались предположения, что эта выдумка появилась в результате «проекции на классическую эпоху того, что мы знаем об действительно имевшем место галерном рабстве раннего Нового времени», однако в действительности, полагает Джеймс, её истоки «лежат не в академической науке, но массовой литературе». Они «могут быть отслежены конкретно к невероятно успешному викторианскому роману „Бен-Гур“ (1880)», в котором главный герой на некоторое время становится как раз гребцом-колодочником: «через энтузиазм принявшей новинку публики … мотив галерного раба … намертво укоренился в популярных представления о Риме».

#grebcy
⬅️⬆️ «Кто и зачем выдумал ложь, что античными гребцами были прикованные рабы?», 4/16 ⤴️➡️

Типичные представления о древности, продолжает он, «включают (а для многих — и ограничиваются) группу знакомых стереотипов», среди которых можно упомянуть «развращённых и распущенных императоров», «империю, которая была упадочной, умирающей и языческой», «кровавую кутерьму гладиаторов, львов и христиан на арене», и last, but not the least, «гребной корабль, приводимый в движение прикованными галерными рабами (chained galley slaves)».

Последний пример наиболее интересен, «поскольку, в отличие от прочих, с большей или меньшей натяжкой основывающихся на том, что хотя бы действительно имело место в древности, прикованный галерный раб совершенно не имеет никакой основы в исторической реальности, это целиком и полностью придумка, классический пример „фактоида“ (factoid)». Так называется ошибочное или даже заведомо ложное утверждение, которое, однако, широко считается истинным за счёт того, что очень часто публично выставляется таковым.

Тут опять следует помянуть и пожалеть пресловутую «популяризацию науки» и задуматься вместе с Джеймсом «о роли академического исследования в формировании популярных представлений о прошлом, или, точнее, [как здесь — Б.], о её … ничтожности, когда она соседствует с наглядностью и влиятельностью массового продукта». Это и неудивительно: как заметил как-то С. В. Волков (2017), «уровень … познаний не менее 90% населения таков, что язык примитивных штампов, мифов и конспирологических построений — единственно возможный и необходимый для общения с ним».

Итак, как мы опять убедились, просвещение толпы есть сизифов труд… ну вот как могут первоисточники и основанные на них доводы, факты и аргументация крупнейших специалистов надеяться одержать верх в схватке с такими авторитетами толпы, как художественная литература и пришедшая ей на выручку диверсия со стороны «популяризаторов»?

В киноверсиях «Бен-Гура» пошли и того далее: там «осуждение на галеру было представлено как устоявшаяся практика уголовного наказания, принятая Римским государством», однако, замечает Джеймс, «не существует свидетельств традиции прикованных галерных рабов где-либо в древнем Средиземноморье», включая Рим республики или же империи.

Во время Второй Пунической и Гражданской войн случалось, что рабов насильно набирали во флот, однако «практика эта была … нетипичной и краткоживущей … вызванной отчаянным недостатком человеческого ресурса в ходе военного кризиса … Как правило, гребли не рабы, и уж точно не существовало той институализированной каторжной системы, которую мы видим в „Бен-Гуре“. Существуй нечто подобное, мы бы о нём слышали, ведь о римской юридической системе и том, как она наказывала, нам известно очень немало». В общем, подытоживает Джеймс: «Ни один текст ранее 1880 г. не предполагает существования такой практики. Самым ранним, а также наиболее важным и влиятельным, остаётся „Бен-Гур“».

#grebcy
⬅️⬆️ «Кто и зачем выдумал ложь, что античными гребцами были прикованные рабы?», 5/16 ⤴️➡️

При этом он полагает, что автор книги прекрасно знал, что сочиняет историческую фикцию, однако справедливо не видел в этом ничего такого, отнюдь не ждал, что от его сочинения будут отталкиваться, представляя действительную историческую реальность. Он смущался, в общем, не более, чем, скажем, тот же Дюма, когда выдумывал роман королевы Франции и герцога Бекингема, в действительности добившегося этого титула и вообще всего, что имел, поскольку был возлюбленным короля Англии, который звал его «жена моя».

Экранизация «Бен-Гура» от 1959 г. вообще превосходно справляется с демонстрацией того, почему же именно древние не прибегали к галерным рабам. Там хорошо заметно, что измождённые, измученные колодочники не в силах грести с тем умением и прытью, с какой это делают профессионалы, а также то, как отягощают лишним весом корабль все эти цепи и надсмотрщики. Показано там и худшее, что только может случиться, если судно вот-вот протаранят: тогда не знающие дисциплины рабы-гребцы паникуют и бросают свои вёсла, обрекая и судно, и себя на скорую гибель.

«Бен-Гур» имеет ярко выраженный христианский подтекст, который подразумевает, что упадочная языческая эпоха, когда приходилось быть галерным рабом, сменилась под влиянием этой религии на более лучшую. В действительности же всё вышло с точностью до наоборот: согласно Джеймсу, «галеры, наполненные … рабами и каторжниками, есть, по всей видимости, нововведение христианского Запада», что полагает «очаровательной иронией, учитывая посыл „Бен-Гура“».

Всё началось, когда «Венеция и Франция вступили в союз с турками, чтобы остановить растущую испанскую угрозу», полагает он; как утверждает П. Падфилд (1979), тогда «все стороны обратились к использованию рабов и заключённых». Действительно, согласно Л. Кассону (1974), галерное рабство родилось лишь «22 января 1443 г., когда Карл VII, король Франции, дозволил магнату Жаку Кёру пополнять команды его частной флотилии „людьми из числа безработных, бродяг и других проходимцев“ … с этого момента порочная практика посадки жертв закона на вёсла начала распространяться, словно чума. К 1550 г. сдалась даже Венеция, дольше всех державшаяся … за традицию … использования в качестве гребцов лишь граждан, а к XVII в. использование forçats, гребцов-каторжников, в Средиземноморье стало практически повсеместным».

Хотя Франция ссылала преступников на галеры ещё со времён Франциска I, только с воцарением в 1661 г. Людовика XIV эта практика приобрела подобающий королевскому величию блеск и размах: желая угодить королю, стремящемуся создать новый флот в Средиземноморье, Ж.-Б. Кольбер принялся забривать в гребцы всех, кого ему только удавалось. Согласно Гюго, доходило до того, что людей хватали на улицах буквально за неснятую перед церковной процессией шляпу, что расценивали как протестантизм, и тут же приковывали к веслу: «Великое царствование, великий век!»

Существует мнение, что новоевропейцам присуще переносить на древних реалии, которые они наблюдают в своё время: например, во времена расцвета чёрного рабства в Америке, они и античное рабство видели таковым. То же мы видим и здесь, ведь это гребцы того времени, пишет Джеймс, «жили и умирали в обстоятельствах, описанных в „Бен-Гуре“: прикованные, побитые, недокормленные, замученные».

#grebcy
⬅️⬆️ «Кто и зачем выдумал ложь, что античными гребцами были прикованные рабы?», 6/16 ⤴️➡️