Всё это, напомню, никакой не секрет для специалиста по эпохе, но рутинные реалии его с ней работы, о чём я уже подробно писал, приводя в качестве примера скептицизм того же Виппера, не увидевшего никакой проблемы в том, чтобы крайне невысоко оценить достоверность сведений даже таких титанов как Аристотель и Плутарх, затрагивающих Афины VII–VI вв.

Если уж и этим нельзя особенно доверять, то чего ожидать от непосредственных, несомненных азиатов, там всё должно бы быть совсем плохо, не так ли? Однако там мы видим, напротив, глубокую распущенность в отношении критицизма: на явные дубли принято обыкновенно попросту закрывать глаза. Но, может, в том-то всё и дело, что тем, кто изучает историю того периода, прекрасно известно, что за бездна открывается, стоит им только распахнуть веки?

В этом отношении было бы особенно любопытно изучать такое по понятным причинам популярное в отечественных реалиях явление, как монгольские завоевания XIII в. Критический подход по отношению к ним запредельно маргинализирован «рассуждениями» навроде тех, в которых совершаются далекоидущие выводы из названий по типу «Тартария» на картах раннего Нового времени, или же занятые какой ещё похожей чепухой.

Ничем не лучше и на первый взгляд куда более основательная критика, к которой прибегает тот же Д. Е. Галковский, на деле осуществляемая по принципу необоснованной дедукции, когда неясно на чём основанные общие положения широко применяются к частностям. В точности же такова, что интересно, мгм, методология и самого простого обывателя, твёрдо убеждённого, что простого «здравого смысла» достаточно для очередного, как это кое-где называют, «немоглизма». Например, этого «принципа» такому обычно оказывается достаточно, чтобы признать логистически невозможными походы монголов.

Антропология примерно до сер. XX в. тоже запросто позволяла себе универсализм, громкие обобщения и метанарративы. Структурная революция К. Леви-Стросса сменила принцип на ровно противоположный, после чего стало общепринятым смотреть конкретно и точно, не сочиняя верных на все случаи жизни законов — навроде тех, которые вдохновили в т.ч. марксистские формации. Критикуя своего коллегу Б. Малиновского и его подход, согласно которому «на основании эмпирических исследований какого-либо общества можно достичь универсальных объяснений», французский исследователь (2001 [1958]) обозначает его как «своеобразное сочетание догматизма и эмпиризма», который трудно не обвинить в «упрощенчестве и априорности». Этот же подход был характерным know-how таких личностей как Э. Тейлор и Дж. Фрэзер: тем самым оказывается, по иронии, что Д. Е. в таких случаях рассуждает на безнадёжно устаревшем уровне столь нелюбимых ими англичан.

Без сомнения, одна из основных задач постдегианства — преодоление подхода «этого не может быть, потому что не может быть никогда», при котором первоисточники, которые по идее для подобных выводов надо бы сперва деконструировать, даже не рассматриваются, и не эпоха объявляется сомнительной на основании их слабости, а наоборот.

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 3/16 ➡️

Состояние оных источников, когда дело касается монголов, действительно зачастую оставляет желать лучшего: с годами историческая критика в их отношении, как это часто бывает, осуществила беспощадную резню. Особо это касается такого свода их законов как «Яса Чингис-хана»: как сообщают монголоведы Н. Н. Крадин и Т. Д. Скрынникова (2022 [2006]), ранее было «принято считать, что наиболее подробные сведения о составе Ясы … содержатся в трактате египетского писателя XV в. ал-Макризи», где, собственно, «черпали информацию … все интерпретаторы»; однако «Д. Айалон (1971–73) убедительно показал, что все сведения о Ясе — вымысел автора».

Кроме того, «Сокровенное сказание монголов», один из основных текстов, вовсе «не содержит такого понятия, как „Яса Чингис-хана“»; наконец, «давно была высказана точка зрения, что в письменном виде Ясы никогда не существовало».

Само же это «Сокровенное сказание», иначе «Юань(-чао) би-ши», содержит кое-что ещё интереснее. Как из него следует, Чингисхан, готовясь к походу на Хорезм в 1219 г., из-за недостатка собственно монголов оказывается вынужден призвать под знамёна другие народы, затребовав войска, кроме прочих, с покорённых им тангутов. Однако их правитель, почуяв слабину, ответил сакраментальным: «Коль у тебя не хватает сил, так незачем быть каганом!». Несколько похожее, хотя и не совсем, у Плутарха говорит некая старушка Филиппу Македонскому, услышав, что у него нет времени рассудить её: «Тогда нечего быть царём!».

Совпадение? Вполне может быть… тем более, что сходство на этот раз весьма условное. При этом похожая на последнюю фраза в аналогичной ситуации уже самим Плутархом приписывалась другому — Деметрию, согласно Стобею же это произошло с Антипатром, тогда как по Диону Кассию — вовсе с Адрианом. Итак, тенденция явно прослеживается, но только внутри античной традиции, и совсем в другом контексте, нежели у монголов, так что об однозначном дубле говорить не приходится.

С другой стороны, в пользу намеренного copy-paste по-своему свидетельствует тот факт, что ценность оного «Сокровенного сказания» как источника весьма сомнительна: ориенталист А. Вэйли (1964), например, характеризует её «как практически ничтожную (nil)», содержание же полагает «легендарным сказанием, а не историей».

При этом речь идёт, как охарактеризовал это прославленный монголовед И. де Рахевильтц (2004), о «единственном аутентичном (genuine) свидетельстве самих монголов о жизни и деяниях Чингисхана»; что, однако, как сам же и замечает, «не следует путать с надёжным (reliable)».

Последним, убеждён он, назвать этот труд никак нельзя, ведь речь идёт об «искусном смешении исторического повествования и эпической поэзии, в котором регулярно и неожиданно переплетаются факт и вымысел … Отделить чисто исторические факты от полу- или целиком выдуманных в „Сокровенном сказании“ — дело … зачастую просто невозможное, которое может удаться только в очень ограниченном числе случаев, когда совершенно независимые источники подтверждают версию „Сказания“». Более того, «ряд характерных эпизодов … мог в действительности быть просто выдуман … будучи вдохновлён народной молвой и сказаниями — в точности как поступали греческие и римские анналисты». Итак, он убеждён, что «реальная ценность этого труда лежит не в его историзме».

Впрочем, оно было написано и не для того, чтобы рассказывать о том, «как было», но дабы учить, «как надо», формировать нужное мировосприятия у монголов эпохи их великого завоевания. Однако этого предназначения «Сказание» выполнять попросту не могло, поскольку, согласно С. Камоле (2015), долгое время ни в коей мере не было достоянием общественности, оставаясь тайным, доступным для глаз лишь узкого круга родственников Чингисхана: отсюда и название. В общем, то были эдакие «Протоколы каракорумских мудрецов».

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 4/16 ➡️

К счастью, было другое произведение, пришедшее на вырочку, хотя и не совсем то, которое ждёшь здесь увидеть. В 1934–1954 гг. некто В. Г. Ян(чевицкий) составил трилогию «Нашествие монголов», крайне популярная как среди глубинного народа, так и удостоенная премией самого Сталина. Кроме прочего, она весьма удачно передаёт не прекращающееся на протяжении всего повествования ощущение незримого присутствия того, кому по сюжету довелось стать невольным вдохновителем всей затеи. Имя ему — «Искандер-Руми, непобедимый завоеватель вселенной», нам известный как Александр Великий.

Казалось бы, перед нами художественное улучшение в чистом виде, не так ли? Однако, по-видимому, здесь автор сочинения нимало не покривил душой, и, монголы, как и вообще все кочевники и не только тех времени и местности, подтверждает Камола, буквально бредили своим Искандером, мечтая хотя бы отчасти ему уподобиться. Правда, черпали свои представления о великом они явно не оттуда же, откуда это делает современный историк, но преимущественно из крайне своеобразного труда, точнее, неисчислимых его вариаций, именуемых в совокупности обычно просто александрийским романом. Это — сочинение по мотивам жизни и деяний великого македонца, назвать которое лишь псевдоисторическим — будет сильно ему польстить.

Не вызывает сомнений, как сообщает К. Довден (2019), что мы говорим «о самом успешном романе Античности»: факт существования 80 версий на 24 языках говорят сам за себя, превзойти подобную популярность под силу оказалось одной только Библии.

Его авторство традиционно приписывали Каллисфену, ученику и племяннику Аристотеля, придворному летописцу Александра. Хотя его собственные записи не сохранилась, но были использована тем Аррианом и Курцием Руфом для собственных трудов, являющихся нашими первоисточниками.

Этот же своеобразный роман составлен куда позднее IV в. до н.э., первоначальная версия, по-видимому — где-то между 140 и 340 гг. н.э., причём неизвестным, которого приходится именовать только как Псевдо-Каллисфен. Литературные качества получившегося труда Довден характеризует как «крайне сомнительные», называет его «хромым стилистически и нечасто возвышающимся выше среднего», а также таким, где «хронология и география совсем запутаны», тогда как «факты и неумелые выдумки ничтоже сумняшеся переплетены».

Правда, он уверен, что так и задумывалось, да и, в конце концов, греческий роман как жанр последовательно демонстрирует подобный уровень… что, вероятно, крайне поспособствовало его уже упоминавшейся популярности, точно так, как это работает и в наши дни: то, что рассчитано на самую широкую аудиторию, просто обязано не превышать уровня наихудшего её представителя.

Дальнейшая история романа довольно своеобычна, поскольку переписчики в его случае не только не стремились сохранить оригинал, но, напротив, старательно его «улучшали» согласно своему умению и пониманию, таким образом, дав сочинению несметное число соавторов. Можно даже сказать, что мы имеем дело с симулякром всех симулякров, ведь всё, что у нас есть, говорит Довден — это «копии, снятые с копий копий», и так до бесконечности.

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 5/16 ➡️

Учитывая, что эта книга распространилась буквально по всему свету, встречаясь даже в Малазии, нет ничего удивительного, что знали её и в Монголии. Как пишет Камола, известен как минимум один монгольский манускрипт XIV в., содержащий версию романа, однако регулярно приписывать Чингисхану деяния Александра начинают уже в XIII в. Ещё ранее, в период с XI в. по XIII в. его alter ego Искандер Двурогий, иначе Зу-ль-Карнайн, «становится центральной фигурой для целого ряда этиологических сказаний в ходу у кочевников Центральной и Внутренней Азии». Как уверен исследователь, «следует по крайней мере допускать возможность того, что роман был тем основанием, на котором монголы XIII в. выстраивали свою коллективную идентичность».

Итак, можно сказать, что монголы задумали написать очередной fanfiction в бесконечном ряду тех, что были посвящены великому македонцу — однако не пером, как другие, но мечом. Чем напомнили, пожалуй, дона Кихота, только подрастерявшего гротескность.

Впрочем, понятное дело, они стали далеко не первыми, кто задумал осуществить imitatio Alexandri. Иранская традиция также не забывала того, кто низверг во прах империю Ахеменидов — правда, спервоначалу ожидаемо оценивала это событие крайне негативно, согласно М. Казари (2023), буквально демонизируя Александра, которого будто бы толкнул на его завоевание сам злой бог Ариман, он же Ангра-Майнью. Однако затем мы наблюдаем «его трансформацию из вероломного узурпатора в персидского царя»: теперь ему мечтают уподобиться, как иранские, так и соседние с ними тюркоязычные народы.

(С этой целью сочиняется немало трудов по мотивам уже Псевдо-Каллисфена, ещё менее соответствующих тому, что каким Александр был на самом деле описан теми же Плутархом и Аррианом, опиравшихся на Птолемея и настоящего Каллисфена. В этих совсем уж легендах Александру случается совершать совсем уж громкое — например, одолевать в армрестлинге китайского императора.)

Новоевропейцы той же и позднейшей эпохи были заняты чем-то очень похожим, разве что их примером для подражания был Рим во всех смыслах, прямо как в случае Амледа и Брута. Другое дело, что о последнем Саксон Грамматик без труда мог читать у того же Ливия, труд которого не был потерян в Средние века. В случае же Александра монголы зачастую демонстрируют уподобление уровня, для которого чтения только романа было бы мало.

Это касается уже такой их особенности, как намерение покорить вообще весь мир: П. Джексон (2006) называет «общим местом» «убеждённость в том, что монголы XIII в. верили в дарованный им самим небом (Тенгри) мандат, делающий их суверенами всего мира». Из-за последнего, пишет он же (2014 [2005]), они воспринимали «все прочие народы по определению своими субъектами, а любое сопротивление полагали восстанием».

При этом подобное отношение вообще-то считается не совсем типичным, тем более для кочевников, людей куда менее склонных к идеологической mania grandiosa. Соответствующий концепт изначально создаётся полной противоположностью номадов, цивилизацией Междуречья. Как сообщают Ю. Левин 2002) и шумерский «Список царей», город Киш, в котором также, возможно, впервые в истории человечества появилась письменность, со временем стал символом власти самой по себе. Соответственно и титул šar-kiššati, «царь Киша», начиная с Саргона Аккадского начинает означать «царь Вселенной».

Титул этот затем тысячелетиями оспаривают и наследуют правители Междуречья: среди его носителей, по К. Стивенсу (2014), достаточно упомянуть новоассирийских Ашшурбанипала и Саргона II, а также нововавилонского Набонида. Логичным образом затем он отходит к персам, и таким образом именуется уже Кир I, основатель империи Ахеменидов, а затем и его потомки. Известен, в частности, некий глиняный «цилиндр Кира», который II Великий, где высечено соответствующее титулование этого правителя.

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 6/16 ➡️

О (БЕС)СМЕРТНОСТИ БОЖЬЕЙ

В таких жанрах как фэнтези, супергероика и примкнувших, без сомнения, существует своя мифология. Однако как бы она ни пыталась мимикрировать под древнюю, выглядеть очередным её прочтением, обновлением, хотя бы вдохновением, обмануть не получается — в силу банально того, что её сочинители очень нечасто оказываются знатоками культурной антропологии, тем более актуальной.

Одним из наиболее вопиющих несоответствий видимому в подобной художке и собственно воззрений древних является отношение к богам и вообще божественному. В каком-нибудь Forgotten Realms в этом отношении существует настоящая текучка кадров — бога можно как убить, так и им стать. Принципиального отличия между смертными и ними, таким образом, нет, это просто некий достаточно развитый уровень бытия.

В действительности всё это — рецепция того, что мы называем «язычеством», пропущенная через христианство, а сами древние так совершенно не мыслили. Стать из смертного богом — мышление совсем не в их духе, абсолютно чужеродное, ведь боги и люди по определению противопоставлены. Как пишет Б. Нокс (1961), «христианский идеал … „будьте совершенны, как … Отец ваш Небесный“ — афинянину V в. показался бы нелепым или вовсе лишенным смысла, поскольку его собственные религиозные убеждения можно было охарактеризовать фразой, совершенно противоположной по смыслу: „Не веди себя как бог“». Боги и люди существуют по совершенно разным законам, за счёт чего и могут, primo, сосуществовать, secundo, обеспечивается вообще функционирование всякого общества в архаическом представлении. Перемешивания не допускается, все немногие случаи обожения осуществляются, так сказать, «по блату» — тот же Геракл, после смерти на костре принятый в сонм 12-ти олимпийцев, уже был сыном Зевса.

Ещё менее возможным греки считали бога умертвить — такое могло присутствовать в мифологии скандинавов или иных азиатов, но только не древних, у которых олимпийцы умереть не способны по определению.

Хотя подождите — разве не ранят ту же Афродиту уже у Гомера? После чего у неё течёт кровь… А, как заметил герой Шварценеггера в легендарном «Хищнике» (1987): «If it bleeds, we can kill it». Или нет? Неужели боги просто издеваются над этой логикой несчастного Голландца? Так ли это, вы можете узнать лишь прочитав текст «Эллинистики» по ссылке.

Роман Псевдо-Каллисфена выводит нечто вроде translatio imperii, где эту претензию у персов как бы легитимно отбирает Александр. Это подсвечивается моментом, когда Дарий, задумав поиздеваться над юношей, присылает ему детские игрушки, в ответ на что одну из них, мяч (σφαίρᾳ), македонец интерпретирует как земной шар, который ему целиком передали в пользование.

И действительно, далее мы видим, что титул отходит к македонцам, и последним, кто именуется šar-kiššati в истории, оказывается Антиох I, что известно благодаря соответствующему «цилиндру Антиоха»: на нём и заканчиваются «цари Вселенной».

Позднее сам подобный настрой становится уже не моден, и, согласно Казари, вскоре мы уже можем наблюдать контраст между прежним «стремлением к объединению, которым характеризуется эпоха и особенности македонского завоевателя, а также его эллинистических и римских наследников» и новым «движением к культурному, политическому и религиозному расхождению (separatism), присущих Поздней Античности», а более поздняя эпоха — так и вовсе (как, впрочем, и нынешняя, для которой «глобализм» — это ругательство).

При этом только персы предпринимали какие-то заметные попытки перевести этот титул из de jure в de facto, с каковой целью, к примеру, дважды вторгались в Грецию, где их амбицию охладили. При этом неясно, видели ли вообще они свой поход попыткой воплотить в жизнь идею владычества над миром, как это им приписывает кинофильм «300» (2006).

Впервые безо всяких сомнений подобный manifest destiny мы видим лишь у Александра, тем самым он становится явлением беспрецедентным; первый κοσμοκράτωρ, согласно Плутарху, «замыслил … пройдя весь материк, его цивилизовать, исследуя пределы земли и моря, довести (προσερεῖσαι, букв. „твёрдо прикрепить“) границы Македонии до океана». Тот же автор сообщает, что когда царь спросил у оракула Аммона, «будет ли ему дано стать властителем всех людей», тот отвечал утвердительно.

Позднее у греков культуртрегерскую миссию заимствуют римляне, рассуждая в том же духе. Так, Юпитер у Вергилия заявляет: «[Римскому] могуществу … не кладу ни предела, ни срока», Овидий же явно противопоставляет нравы древних и всех прочих, говоря, что «земли народов других ограничены твердым пределом; Риму предельная грань та же, что миру дана». Ему прекрасно известно, что никто другой так не мыслит.

Много позднее Вегеций характеризует своих предков времён начала Республики как «людей, которым предстояло подчинить своей власти всю вселенную (uniuersum orbem)». Согласно Цезарю, в ходе его кампании в Галлии соответствующих претензий не могли понять германцы, возражавшие ему, что «власть римского народа кончается рекой Рейном», в ответ на что он осуществил через неё переправу и разорил их владения. По мере наступления Средних веков, однако, идея постепенно перестаёт относиться к светской власти, совершенно узурпируясь Церковью и растеряв прежние смыслы.

Империй и как его транслируют. Откуда же монголы могли взять эту идею, к их времени давно и прочно забытую? Из романа об Александре? Что же, он её действительно содержит: там, помимо уже упоминавшегося случая с мячом, ещё мальчиком будущий царь слышит от пифии и Аристотеля предсказание о будущем владыки всего мира (κόσμου).

Другой вопрос, взяли ли вообще? Ведь, замечает Д. Морган (1989), не существует свидетельств того, что Чингисхан полагал себя (потенциальным) правителем всего мира. «Сокровенное сказание», написанное, по-видимому, в 1228 г., упоминает небесный мандат лишь единожды, и там идёт речь о власти над одним монгольским улусом, i.e. всеми кочевниками, ни словом не обмолвляясь о большем.

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 7/16 ➡️

Ан-Насави в 1242 г., ранее которого таких сведений просто нет, описывая дипломатическую манеру монголов ок. 1218 г., также не упоминает намерений монголов по покорению мира. Да и сам титул, который принял Темуджин, согласно актуальным представлениям, вовсе не значил, как прежде считали, «Потрясатель Вселенной».

Т. Олсен (1989) в итоге заключает, что «прежде кампании в Хорезме монголы не выдвигали претензий на мировое господство. На тот момент времени Чингисхан, кажется, вполне довольствовался установленной им властью над восточными степями и северным Китаем».

Победа в Трансоксиане, однако, всё меняет, и «монгольская дипломатия по тону и содержанию отныне высказывает заметно иной набор политических стремлений и самовосприятий. Теперь от любой иностранной державы ожидается подчинение … строящейся Монгольской империи. Те же, кто отказывался или уклонялся (procrastinated), полагались порочащими … небесный мандат … и наказывались соответственно».

Поскольку этот мандат вообще-то понятие китайской политической метафизики, логично было бы ожидать, что именно после завоевания Китая (1211–1215) у монголов появляются соответствующие амбиции, однако этого мы не наблюдаем, а кроме того, не совсем ясно, включал ли он вообще претензию на власть над всем миром. Тем более не может быть дело в романе Псевдо-Каллисфена, ибо тогда искомый настрой был бы присущ монголом с самого начала.

А.В. Майоров и С. Поу (2024) тоже убеждены, что монгольская «идеология господства над миром … возникла во время или непосредственно сразу после завоевания Хорезма» (1219–1221), ведь такого мнения придерживался уже фра Юлиан, доминиканский монах, посещавший в 1237 г. Русь, который замечал по поводу Чингисхана, что именно из победы над Хорезмом «он вышел дерзновенным, и, возомнив себя сильнейшим в мире … принялся нападать на страны, стремясь покорить весь мир». Позднее он даже высказал свое знаменитое предупреждение, что монголы «намерены … покорить Рим и дальше Рима».

Почему же именно конфликт с Хорезмом так изменил монголов? Что там такого уж значительного произошло?

Всё дело оказывается в очередном translatio imperii претензии на мировое господство, которая была в ходе завоевания этого государства успешно осуществлена. Согласно Ю. Полу (2022), когда в 1210 г. хорезмшах Мухаммед II сокрушил своих соседей каракитаев (иначе именуемых кара-кидани), данником которых прежде был, и тем самым как бы вывел свой статус на совершенно новый уровень. Вследствие этого он затем принимает новые титулы, «целью которых», пишет Пол, было «продемонстрировать свою претензию на власть над миром». Один из которых звучал как Iskandar-i thānī — «Второй Александр», и под этим именем Мухаммед даже изображался на монете того времени.

По всему выходит, что монголы вознамерились покорить мир только после того, как честно отобрали на то претензию, которая возводилась напрямую к Александру. Теперь им онтологически было как бы «разрешено» завершить его план дойти до «Последнего моря». Однако не совсем корректно сказать, что этим они наследовали македонцу — скорее оказались подчинены его нарративу. Вынужденные отныне следовать за кумиром шаг в шаг, монголы далее неотвратимо обрекают построенную ими империю разделить судьбу александровой.

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 8/16 ➡️

Новый настрой монголов, уверен Джексон (2014), особенно заметен в ультиматумах, которые в 1245–1255 гг. получили от этих кочевников европейские правители. В том, что досталось папе Иннокентию IV через Джованни Карпини, его посла в Монголии, каган Гуюк заявляет: «Силою бога [Тенгри?] все земли, начиная от тех, где восходит солнце, и кончая теми, где заходит, пожалованы нам».

Эдикт того же Гуюка и того интереснее: согласно ему, «[как] бог [Неба?] высится надо всеми (deus excelsus super omnia) … [так] на земле единственный владыка — Чингисхан (super terram chingiscam solus dominus»). Эту фразу в народе переделывают обычно в нечто в духе «одно небо над нами — один каган на земле», однако изначально она звучит так.

Что-то знакомое? Ну конечно: очень похожей формулой отказывает Дарию Александр, когда царь царей просит о прекращении военных действий в обмен на 10 тыс. талантов, руку дочери и половину Азии. У Плутарха на это «он ответил, что как над землею не бывать двум солнцам, так над Азиею двум царям».

Это уже вторая цитата из плутарховых «Изречений царей и полководцев» после филипповой, для которой есть в чём-то схожий аналог в речах монголов. Как и прошлую, её также влиянием одного александрова романа не объяснишь, ведь он подобного просто не содержит, ergo, создать нужное соответствие мог только тот, у кого под рукой был и Плутарх.

На случай, если к этому моменту всё наше построение может звучать несколько маргинально, я напомню, что вообще-то к похожим запросто прибегают и вполне академические учёные, которые совсем не спешат объяснять всё совпадениями.

Так, согласно ибн Василу, хан Берке после битвы с ханом Хулагу говорит следующее: «Да посрамит Аллах Хулавуна этого, погубившего монголов мечами монголов. Если бы мы действовали сообща, то мы покорили бы всю землю». Р. Ю. Почекаев (2012) убеждён, что «эти слова являются всего лишь парафразом изречения спартанского царя Агесилая из „Сравнительных жизнеописаний“ Плутарха … „Горе тебе, Греция, что ты сама погубила столько людей, которые, если бы они еще жили, способны были бы, объединившись, победить всех варваров вместе взятых“». «Несомненно», полагает он, что «арабский автор-эрудит, знакомый с трудами древнегреческого историка, просто-напросто „адаптировал“ эту фразу к событиям сер. XIII в.». Неправда ли, такая версия очевидна?

Однако, согласно Э. Дас и П. Коэтчет (2019), Плутарх средневековому Востоку был известен только очень ограниченно: как они пишут, «арабские авторы этого периода имели крохотное или вовсе никакого представления о его … аутентичных работах». Так, книготорговец ибн ан-Надим (X в.) знает только пять трудов Плутарха (из которых три, к тому же, приписаны ему ошибочно), все из которых относятся к т.н. «Моралиям», тогда как «Жизнеописания» ему вовсе неизвестны. При этом «Изречения», что царей, что спартанцев, в его списке не значатся. Как следствие, авторы приходят к выводу, что «средневековые арабы находились в неведении относительно его вклада в биографию».

Тем более это должно быть верно для авторов «Сокровенной истории». Впрочем, даже попади им в руки нужный текст, они бы просто не сумели их прочесть, ведь не знали не то, что древнегреческого, но даже и латыни, отчего ответ папы Гуюку, как сообщает современник Симон де Сен-Квентин, были вынуждены переводить дважды: сперва на персидский, а уж с него на монгольский. Вот и выходит, что искомое сходство могло быть придано только много позднее, самое раннее — европейцем нач. XVI в.

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 9/16 ➡️

Интересно, что Джамухе, из побратима Чингисхана по сюжету ставшего врагом, по всему интернету, в т.ч. статье о нём в русской (а до 2021 г. — и в английской) Википедии, упорно приписывают в качестве предсмертных слов и вовсе буквальную кальку сказанного Александром: «Как в небе есть место лишь для одного солнца, так и в Монголии должен быть только один владыка». При этом ссылаются на «Сокровенное сказание», хотя такого там не имеется. Самый старательный поиск не дал ответа на вопрос, откуда это вообще взято, он ещё ждёт своего часа. Но, похоже, что ощущение сходства в бессознательном народа столь явственно, что буквально заставляет монголов говорить так, как Александр.

Этот же эдикт Гуюка именует деда его Чингисхана, кроме прочего, «сыном божьим» (filius dei) и «живущим богом» (dei vivi), при этом подобное обожествление для монголов, по-видимому, не было типичным. В случае Александра же такое легендирование настолько общеизвестно, что достаточно будет для контекста привести следующее: Авла Геллия, упоминающего письмо Александра матери, где тот называется «сыном Зевса-Аммона», Курция Руфа, согласно которому «царь не только позволил называть себя сыном Юпитера, но даже отдал об этом приказ», и переданную Плутархом реакцию спартанца Дамида на всё это: «Если Александр желает, пусть называется богом».

Другое дело, что известно это нам, монголы же, как мы помним, никого из этих читать не могли, а Псевдо-Каллисфен подобного не пишет. У него по сюжету Александр является сыном вовсе не бога, но последнего фараона Египта, который лишь притворился Аммоном, чтобы ввести Олимпию в заблуждение.

Сам македонский царь там, более того, не только не имеет претензии на божественность, но и издевается над Дарием, когда тот именует себя «родичем богов» и «богом самолично» (ἐγὼ αὐτὸς θεὸς), а также «великим богом» (θεὸς μέγας). Когда же и Пор называет себя «царём не только людей, но и богов», Александр замечает на это, что у всех варваров, похоже, разум находится в состоянии ἀναισθησία («анестезия»).

Но это ещё не все сходства: согласно «Сокровенному сказанию», когда «пять спутников Джамухи … наложили на него руки да и потащили к Чингис-хану», последний возмутился таким предательством «и тут же … предал казни посягнувших на него». Считается, что он и далее последовательно претворял эту политику в жизнь, не прощая никакой измены, даже приносящей ему выгоду.

Также и Александр, когда-таки настиг Дария, то увидел, что тот был арестован своими же приближёнными, которые, испугавшись приближающихся македонцев, «нанеся Дарию множество ран, бросили его и сами бежали», отчего тот «немного спустя умер … раньше, чем его увидел Александр». Царь затем изловил тех, кто это сделал и с ними расправился, в особенности же был суров с Бессом, сатрапом Бактрии, которого «спросил … почему он Дария, своего царя и к тому же родственника и благодетеля, сначала арестовал и вез в цепях, а затем убил. Бесс ответил, что поступить так решила вся свита Дария … рассчитывая таким образом войти в милость у Александра», вместо чего, однако, получил бичевание и казнь. То же случается и у Псевдо-Каллисфена.

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 10/16 ➡️

Вот и когда вождь лузитанов Вириат, восставший против Вечного города, был убит своими, убийцы не дождались благодарности от римского народа. Согласно Евтропию, Квинт Сервилий Цепион им ответил, что «никогда римлянам не было по нраву, если военачальников убивают собственные воины», что в народе, особенно в Португалии и Испании, давно переделали в лаконичное «Рим предателям не платит».

В свою очередь битва на Калке в 1223 г., как принято считать, стала завершением экспедиции полководцев Джебэ и Субудая, случившейся из-за их желания выполнить-таки наказ кагана изловить хорезмшаха Мухаммеда II, даже если для того пришлось бы преследовать его до самого края Земли. Не секрет, что война в те времена порой была оформлена как личный конфликт между правителями, правда, нечасто при этом эта идея воспроизводилась столь настойчиво. Впрочем, если вы вспомним, что речь идёт о борьбе за претензию властвовать над миром, в ходе которой «остаться может только один», это неудивительно. Вот и Александр гнался за Дарием даже после полного разгрома последнего, полагая, что пока тот не схвачен, о завершённом переходе власти говорить не приходится.

Веком позднее покорения Хорезма, сообщает Камола, «александризация» только усиливается. Тогда Рашид ад-Дин, визирь и историк Ильханата (a.k.a. «гос-во Хулагуидов»), объединяет всю имеющуюся у него на тот момент традицию о великом македонце для создания своего идеологически окрашенного труда, цель которого — «интегрировать его монгольских покровителей в персидско-мусульманский культурный мир».

Автор «Джами ат-таварих», известного у нас просто как «Сборник летописей», очередного основного источника, честно признаётся, что прежде написания им труда о прошлом монголов было известно лишь в форме разрозненных, уже полузабытых сказаний. Которые, в свою очередь, представляли собой эклектику из разных легенд, которые на тот момент были в ходу в Евразии. Вот почему Камола призывает при его чтении как минимум к «некоторой подозрительности».

Далее этот Рашид сочиняет дотошную легитимизацию вторжения его хозяев в Хорезм, что сделать было не так уж и трудно, учитывая, что у него под рукой имелся прецедент в виде всё того же Александра, покорение которым державы Ахеменидов на тот момент воспринималось в Иране уже весьма положительно; итак, всё, что теперь требовалось, это провести известные параллели.

Под агрессию Чингисхана он подводит casus belli, для чего пользует сюжет об Инальчике «Каир-хане», родиче хорезмшаха и наместнике Отрара, который в ответ на оскорбление будто бы задержал и умертвил караван, состоявший из послов и купцов Чингисхана. На то ему дал разрешение сам верховный владыка — отчего, мол, обращение со страной и было затем столь суровым: «Он не понял того, что с разрешением их убийства и [захвата их] имущества станет запретной жизнь [его и подданных]», пишет Рашид ад-Дин. Интересно, что и «Повесть о битве на Калке» полагает причиной поражения в оной тот факт, что «князья … русские … послов татарских перебили»: «за грехи наши … погибло без числа много людей».

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 11/16 ➡️

УПЕРЕВШИСЬ РОГОМ

Может стать открытием, что не только в России, но и вообще везде в Европе обманутого известным образом супруга именуют «рогоносцем». Издревле таких высмеивали, пририсовывая им ветвистые рога, вот и в наши дни разнообразные алармисты-мдшники называют их «аленями». Но почему? Причём тут вообще рогатость?

Сразу замечу, что если погуглить, то можно без труда натолкнуться на целый ряд изданий, который этим вопросом уже успел задаться. Однако в том наборе этимологий, которые они приводят, бездумно копируя друг у друга, ни одна из версий не возводит историю понятия ко временам древнее Средних веков, а значит, не является и удовлетворительной. Ведь о том, что неверная жена «наставляет рога», говорили уже древние греки, из чего следует, что идиома эта куда древнее.

Чтобы понять её суть, нам с вами предстоит углубиться в самые недра архаического мышления греков, того, как они понимали устройство человеческого тела, в частности, головы, из которой и растут рога. Их восприятие анатомии сильно отличалось от того, что можно почерпнуть в учебнике таковой от XXI в., из чего, собственно, и следуют все нюансы.

Изучая вопрос, мы заодно поймём, почему англоязычные называют сексуально возбуждённого человека «рогатым», horny, рог единорога согласно представлениям Средних веков способна была заполучить только девственница, а христианская церковь строго-настрого запрещала из рога пить, на закуску же — наконец-то выясним, отчего библейский Самсон потерял всю свою силу, когда лишился волос, а распущенные волосы женщины в былые времена считались ничуть не менее неприличными, нежели полная нагота.

Обо всём этом и многом другом читайте в новом тексте «Эллинистики»!

При этом не скажешь, что имеющаяся традиция способна убедительно объяснить, почему хорезмийцы и русские так поступили с посланниками, нарушив строгие обычаи времени… Мы, однако, знаем, что она без сомнения имелась у двух греческих полисов, которые поступили аналогично во время Второй греко-персидской, желая «сжечь мосты», не оставив себе других вариантов, кроме борьбы до последнего.

По Геродоту, когда царь царей начал вторжение в Грецию, он затребовал от ряда греческих городов символически ему подчиниться, «в Афины же и в Спарту Ксеркс не отправил глашатая с требованием земли [и воды], и вот по какой причине. Когда Дарий прежде отправил туда послов, требуя покорности, то афиняне сбросили их в пропасть, а спартанцы — в колодец и велели им оттуда принести [царю] землю и воду». Он тоже считает нужным приписать такое: «Какое несчастье постигло афинян за их поступок, я не могу сказать, кроме того, что их земля и сам город были разорены».

Ещё интереснее, что подобное же сообщает он и о дяде Александра с тем же именем (впрочем, некоторыми этот случай считается его собственной поздней выдумкой, ведь Македония похоже, напротив, во время войны выступила на стороне Персии). Если верить «отцу истории», когда послы персов стали приставать к женщинам, в т.ч. матерям и сёстрам аристократов, сын царя Аминты, Александр, отослав женщин, «велел переодеть в женские одежды столько же безбородых юношей и, дав им кинжалы, ввел в покой … когда персы стали хватать юношей, те перебили их. Такая печальная участь постигла самих послов и их свиту [со скарбом] … все это вместе с самими послами бесследно исчезло».

Ян, воспроизводя у себя историю гибели монгольского каравана, даже употребляет точно такое же выражение, какое тут у Геродота. Все они, пишет он, «исчезли бесследно в подвале крепости, а монгольские товары наместник … отправил в Бухару для продажи».

Кроме того, как сообщает Рашид ад-Дин, провоцируя хорезмшаха, Чингисхан в письме называл его «дорогой сын», что, сообщает Джексон, было явной инсинуацией вассального типа отношений, и по всему выходило, что монголы будто бы ставят на место именно восставшего поданного.

Схожим образом рассуждали и персы, когда отправляли карательную армию против Афин в Первой греко-персидской, ведь этот полис ранее, ещё в VI в. по случайности, не зная особенностей Востока, признал себя данником персидского царя: по Геродоту, во времена Клисфена они «отправили посольство в Сарды заключить союз с персами … Артафрен … сатрап Сард … дал им такой краткий ответ: „Если афиняне дадут царю землю и воду, то он заключит союз, если же нет, то пусть уходят“. Послы же, желая заключить союз, согласились, приняв это на свою ответственность … по возвращении на родину они подверглись суровому осуждению за эти самостоятельные действия». Как следствие, обе греко-персидские войны были в первую очередь карательными, направленные на наказание Афин, воспринимавшихся мятежным вассалом.

Широко известен принятый Чингисханом «революционный» метод подразделения войска на десятки, сотни, тысячи и тумены (десятки тысяч), о чём сообщают многие, в т.ч. Карпини. Крадин и Скрынникова на полном серьёзе сравнивают «открытие принципа иерархии (в т.ч. десятичной системы)» по ценности с «изобретением колеса для технического прогресса», правда, тут же сами замечают, что «она была широко распространена у многих народов мира», а «в истории Внутренней Азии … известна, во всяком случае, начиная с Хуннской державы».

Однако в действительности эта «инновация» ещё древнее, о ней сообщает уже Геродот, описывая, как военачальники Ксеркса непосредственно перед началом его похода на Грецию «назначили начальников тысяч и десятков тысяч, а … [те] в свою очередь поставили сотников и десятников».

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 12/16 ➡️

Правда, прямо перед этим Геродот перечисляет разделение того же войска по племенам и народам, так что две системы не исключали друг друга. Также и насчёт войска Чингисхана предыдущие авторы замечают, что его успехи «в борьбе против племенного трайбализма несколько преувеличены», а «большинство воинских формирований … были основаны на старых племенных связях». Т. Барфилд (1992) указывает, что среди тысячников только 20% стали таковыми согласно принципам меритократии, ещё 10% были назначены как родственники, оставшиеся 70% же, по всей видимости, «были традиционные клановые лидеры».

Если мы откажемся видеть во всём этом просто совпадения, то, наверное, предположим, что перс Рашид ад-Дин попросту черпал вдохновение из отечественной истории? Нет, не получается: ведь мы видим представления о греко-персидских войнах не иранской традиции, но Геродота, которого в рассматриваемый период за пределами ВРИ не имелось.

Как легко теперь заметить, завоевание Руси монголами по целому ряду аспектов также напоминает греко-персидские войны. Помимо уже упомянутого, как то: претензия захватчика на всемирную власть, его десятичное разделение войска и проч., в обоих случаях народ, давно впавший в состояние раздробленности, пытается подчинить Другой, сперва присылая лишь небольшой корпус, однако ок. 10 лет спустя — уже полноценную армию вторжения, столь невиданную по размеру, что широко распространён скепсис по поводу того, что такую вообще возможно было снабжать. Сходство это ясно ощущается и в народе, и отнюдь неспроста убогое киноподелие «Легенда о Коловрате» (2017) во всём пытается подражать известному фильму «300» (2006).

Даже тот факт, что греков с персами разделяло преимущественно море, тогда как русских и монголов — степь, на самом деле не совсем различие: как замечает В. Ю. Михайлин (2005), и то и другое относится в архаическом мышлении к маргинальному, «хтоническому» пространству; у греков и прочих пиратских народов «вместо степи границу … определяет море», соответственно также конь и корабль — явления в этом смысле одного порядка, ведь всякое «средство преодоления границы получает неизбежные магнетические коннотации».

Он упоминает «откровенную хтоничность корабельщиков и … плавания», которая «мирно уживается с сугубо хтоническими конями Посейдона и Аида, Ахилла и Диомеда». Вот почему пираты в культуре в не меньшей степени воспринимаются живыми мертвецами, чем какая-нибудь Дикая охота: можно вспомнить как минимум Warhammer Fantasy и диснеевская серия фильмов о пиратах Карибского моря, из более раннего — «Сказание о древнем моряке» (1787–8).

Другое дело, что «хтоничны» таким образом оказываются монголы и греки, для которых степь/море были родной стихией или практически таковой, и наоборот, вполне «нормальными» — персы и русские, которым было такое чуждое. Этим, возможно, и вызвана разница исходов двух противостояний…

При этом греки и русские вообще тесно связываются в ирано-тюркской традиции. Так, Рашид ад-Дин предтечей Чингисхана делает некоего Огуз-хана, напоминающего одновременно монгольского кагана и Александра: тот был столь могуч, сообщает Камола, что в уйгурской версии своего эпоса грозит даже таким титанам как урум каган и его младший брат урус бек — сиречь императору Рима и князю Руси. «Стена Искандера» и вовсе выводит Филиппа Македонского владыкой обеих стран, Рума и Руса, а на левый фланг Александра в битве при Гавгамелах ставит 100 тыс. русов.

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 13/16 ➡️

Закругляясь, следует заметить, что их стремление уподобиться Александру удалось монголам лишь очень ограниченно, в том лишь незначительном отношении, в котором они были способны эллинов постичь. В том же Александре ими уважался завоеватель, не знавший поражения, большего они увидеть не смогли — в точности как его собственный отец у фиванцев, у которых был в детстве заложником, одну только фалангу и сумел заимствовать, и не более.

По Плутарху, «тот самый Филипп, который впоследствии силою оружия оспаривал у Греции ее свободу … мальчиком … жил в Фивах … и … считался ревностным последователем Эпаминонда. Возможно, что Филипп и в самом деле кое-чему научился, видя его неутомимость в делах войны и командования (что было лишь малою частью достоинств этого мужа), но ни его воздержностью, ни справедливостью, ни великодушием, ни милосердием … Филипп и от природы не обладал, и подражать им не пытался». Sic! И напротив, в ином столь жаждомое ими уподобление монголам удалось даже слишком хорошо, когда их империя тоже развалилась на враждующие части, которые со временем оказались совершенно сметены ветром истории.

Вспоминается Платон, по которому любые попытки уподобиться идеальному эйдосу способны произвести только жалкое подобие, искажённую копию, которая при этом ещё и только кажется, не существуя по-настоящему, на что способен только оригинал. Весь нарратив о монголах оказывается очередным театром теней в глубинах пещеры.

У Яна один из героев тоже выгодно отличает кумира монголов от них самих: «Искандер … покорив всех, кто становился на его пути, в то же время оставался милостивым к новым, вошедшим в его царство народам. Он их не притеснял, а делал своими равноправными детьми. Поэтому слава Искандера Двурогого — истинная, вечная слава!»

Какие же выводы можно сделать теперь, подытожив всё нами рассмотренное? Если мы согласимся, что объём подобий как-то уж слишком обилен для того, чтобы просто отмести их как совпадения, наиболее академическим объяснением станет следующее: события, действительно имевшие место в Средние века, оказались стилизированы под Античность. Другой вопрос, кем и когда была эта стилизация сделана, ведь, как мы помним, зачастую она была бы просто не под силу современнику.

Главный вопрос — насколько вообще можно доверять рассказу о событиях, обработанном таким образом? Как и заметил де Рахевильтц, невозможно понять, где нарративная ткань перестаёт быть «дополненной реальностью» из заплат прошлого. Не вызывает сомнений, что мы имеем дело с пресловутым «переписыванием истории», вопрос только в его размахе. Ничего определённого утверждать не приходится, можно лишь указывать на прелюбопытнейшие сходства, которые могут значит как вообще всё, так и мало чего.

А вот просто заявить, как делают некоторые, что никакого монгольского нашествия просто не было, разумеется, нельзя ни в коем случае. Напротив, по всему выходит очень даже вероятным, что было — просто, по-видимому, чуть ли не одно это и можно с полной уверенностью здесь утверждать, все же детали по определению оказываются под подозрением.

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 14/16 ➡️

В то же время для того, чтобы рассуждать более определённо, нужна критика совсем другой глубины. Скажем, сходства, замеченные на примере «Сокровенного сказания» или русских летописей могут оказаться тесно связаны с тем фактом, что и то, и другое в научный обиход попало куда позднее своего (заявленного) изготовления, в XVIII–XIX вв., что всегда подозрительно или как минимум должно бы быть (прежде я уже упоминал, какую обильную дискуссию в учёной среде вызвала неожиданная находка в ту же эпоху прежде утерянного труда Аристотеля). Ясно, однако, что тут дело решаемо далеко не столь просто и однозначно, как в случае с Амледом.

Впрочем, поскольку тут мы говорим о нападках на тексты, вообще-то лежащие в основании национальных мифологий народов или даже целых эпох, трудно представить, чтобы кто-либо разрешил этим заниматься. Вот почему, пожалуй, можно сказать, что специалисту по Античности крайне повезло: тут некому оскорбиться даже на самый основательный пересмотр каких-либо представлений об эпохе. Быть может, именно поэтому он тут случается столь часто…

Допустимой альтернативой может быть сочинение философски-концептуального труда, откровенно художественного произведения, не претендующее на научность, но при этом выстраивающее сеттинг на основании гиперкритического подхода к имеющемуся материалу. Так сказать, не анализ, но синтез, не деконструкция, но реконструкция.

Его, как вариант, может вдохновить идея, невольно поданная Яном, в книге которого Джучи-хан замечает своему сыну, ещё юному Бату/Батыю, что дед его, «единственный и величайший Чингисхан, завоевал половину вселенной, а Искандер Двурогий — вторую половину». После этого он спрашивает, что же остаётся монголам дальше, на что сын тут же выказывает следующее wishful thinking pensée désidérative: «Я отниму все земли у Искандера!..»

Надо сказать, что противостояние монголов и Александра было в определённом смысле предопределено задолго до возвышения первых, предсказано: на этот счёт имеется самое настоящее пророчество. В Библии впервые книгой Иезекииля (VI в. до н.э.) упоминается некий «Гог в стране Магог» и его войско из «коней и всадников … большое полчище», которое, как уверяет он, явится «от пределов севера». Впоследствии «Апокалипсис» (I в. н.э.?) обещает, что когда «окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы … Гога и Магога, и собирать их на брань», которых будет «число … как песок морской».

Иосиф Флавий (I в. н.э.) уточняет, что «Магог … положил начало тому народу, который … ими [греками] именуется скифами», в другом месте объясняя, почему их вторжению случиться не суждено: ведь нужный проход в Кавказских горах «царь Александр сделал неприступным посредством железных ворот».

Как следует из т.н. «Сирийской легенды об Александре» (нач. VII в.), последний великими вратами из латуни и железа перекрывает перевал к северу от Армении, дабы не допустить вторжения гуннов «и их царей Гога и Магога» (1979). Из неё сюжет заимствует и Коран (нач. VII в.), в котором царь Зу-ль-Карнайн громадной стеной предупреждает нашествие племён Йаджуджа и Маджуджа, которые, однако, преодолеют и эту преграду в Судный день.

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 15/16 ➡️

Идея ворот или стены, посредством которой Александр Великий a.k.a. Искандер Зу-ль-Карнайн огородил мир от вторжения кочевников, далее только развивается, попадая и в роман Псевдо-Каллисфена. А также в персидские сочинения по мотивам, из которых особенно одиозной является «Стена Искандера». (К слову сказать, стена в известном фэнтези, защищающая от всяких ужасов с севера некие семь королевств, с этой никак не связана, и вдохновлена иным: валом Адриана.)

Для нас сейчас важно то, что, как сообщает Дж. Бойл, «отождествленные со скифами … гуннами, да и вообще всяким успешным захватчиком с севера и северо-востока, Гог и Магог в XIII в., равно ожидаемо и логично, были отождествлены с монголами». Их вторжение многие полагали тем самым обещанным концом света, а другое их имя, «татары», читали как «тартары», вспоминая греческий миф.

Такой вот многообещающий задел для грандиозного сочинения о давно обещанном противостоянии, а последнее как бы самим собой разумеющимся предполагает рассуждение на тему «кто бы кого».

Некоторые, конечно, тут же могут возразить против самой возможности контрфактного мышления, обратившесь к известной присказке «история не терпит сослагательного наклонения». Однако она явно в своё время была выдумана человеком, не имевшего ровным счётом никакого отношения к соответствующей науке, в действительности подобный принцип нимало не уважающей. Ведь уже «отец истории» пространно рассуждал о том, что бы случилось, «если бы афиняне в страхе перед грозной опасностью покинули свой город или, даже не покидая его, сдались Ксерксу».

Тогда, уверен Геродот, «никто [из эллинов] не посмел бы оказать сопротивления персам на море … флот варваров стал бы захватывать город за городом и лакедемоняне, покинутые на произвол судьбы союзниками … после героического сопротивления всё-таки пали бы доблестной смертью … [или же] им пришлось бы еще раньше сдаться на милость Ксеркса … [в любом случае] Эллада оказалась бы под игом персов».

Вот и П. Крентц (2010), заметив, что «игра в „что, если?“» восходит к Геродоту, всю 9 главу своей монографии, целиком посвящённой битве при Марафоне, рассуждает о возможных последствиях поражения при ней греков.

Наконец, Титу Ливию приходит в голову нечто очень похожее, что и нам: ему «хочется представить себе, какой исход могла бы иметь для римского государства война с Александром»; он, естественно, хочет верить, что «Александр … не смог бы сокрушить римскую мощь», далее умильно пробуя перечислять отечественных полководцев, которые, мол, были не хуже, хотя все они представляют собой то, что сейчас назвали бы no-name. (Он куда более прав, когда далее замечает, что здесь «сравнивают подвиг человека … с деяниями народа, воюющего уже четыре столетия», и при том — весьма успешно, правда, забывая спартанскую мудрость о том, что таким образом можно научить воевать и противника).

Так оказывается, что подобный тип размышлений — отнюдь не прерогатива интеллектуального большинства из среды поклонников исключительно военного аспекта истории. Если же и мы к нему задумаем прибегнуть, хотя бы и очень бегло, следует первым же делом припомнить, что вообще-то Александр безо всякого труда побеждал кочевников, которых Арриан называет скифами, но на деле бывшие, видимо, саками, повергнутые македонцем в Согдиане в беспорядочное бегство. Да и его отец, согласно Юстину, устроил войну с этим народом, и, «хотя скифы превосходили [македонян] и числом и храбростью … были побеждены хитростью Филиппа».

Впрочем, всё это тема для совсем отдельного разговора, да и физическое противостояние, учитывая контекст всего нашего исследования, было бы в таком конфликте далеко не основным, его бы далеко затмила борьба на совсем другом, метафизическом уровне, в котором бился бы оригинал с собственным отражением, злым двойником, причудливо искажённым кривым зеркалом времён.

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 16/16

Викторианская редукция всей философии до двух категорий «материализм» и «идеализм» в СССР, который и сам произошёл из духа и теорий той эпохи, пришлась весьма кстати, и даже была там возведена на пьедестал «основного вопроса философии». Мейнстримный взгляд высказывал, например, В. Ф. Асмус (1976), уверявший, что «развитие древнегреческой философии было историей борьбы между материализмом и идеализмом».

А что же, могут тут спросить, разве не задавались уже древнейшие вопросом о том, что было раньше, курица или яйцо? Да, но есть нюанс — всё дело в том, что вопрос этот вообще не является философским, о нём упоминает Плутарх в числе самых несерьёзных, которые интересно обсудить на симпосие в лёгком подпитии. Настоящему же умствованию там не место; как он пишет, ему «часто приходилось сказать тем, кто навязывает симпосиям софистические ухищрения: „Дружище, причем здесь Дионис?“», ведь «[вдаваться в запутанные словопрения — и] некрасиво и не подобает симпосию».

При этом критерий, по которым мыслителей втискивали в два эти прокрустова ложа, как правило взят не из собственно философии, но основывается на том, как соответствующие понятия воспринимают обыватели. В обиходе философский материалист — это тот, кто активно прибегает к логике и научному методу, тогда как философский идеалист держится от них подальше. Из чего выходит, что последний попросту более глуп и недалёк, нежели первый. Что, собственно, и подразумевалось, отчего в СССР «материализм» выгодно выделялся как единственно правильное мировоззрение.

Асмус, например, именно по такому критерию относит «досократиков» к материалистам, поскольку, мол, они больше учёные. Затем, продолжает он, «в лице Сократа и особенно Платона здесь складывается учение философского идеализма, который сознательно и непримиримо противопоставляет себя предшествующему … материализму».

К последнему более всех, как полагали в СССР, относятся Демокрит, а также Эпикур; учитывая всё сказанное, а также тот факт, что буквально единственное полноценное рассуждение на тему Античности, которое вышло из-под пера Маркса, была его докторская диссертация на тему как раз этих двоих, казалось бы, у марксистов есть все причины ставить их выше всех прочих философов. Формально так и было, но в действительности у того же Асмуса мы видим к ним лишь небольшой интерес, обозревает он их по самому остаточному принципу, ничем особо не выделяя, тогда как основное внимание уделяет всё тому же «идеалисту» Платону, которого, казалось бы, обязан презирать.

Впрочем, в действительности никаким «идеалистом» Платон, разумеется, не являлся. Вне зависимости от того, как мы понимаем идеализм, бывающий эпистемологическим или метафизическим, вне марксизма в философии так будет называться мировоззрение, так или иначе убеждённое, что познаваемые объекты или даже вообще любое бытие есть лишь субъективное восприятие познающего, продукт его мышления. Соответственно, сюда относится в первую очередь всяческий скептицизм, отрицающий возможность безусловно достоверного знания, считающий всякий его пример весьма условной интерпретацией.

Платон, как известно, считал ровно противоположным образом, веря, что реальность без сомнения существует объективно и при должном усердии может быть познаваема как есть. Такой взгляд принято называть отнюдь не идеализмом, но совсем наоборот: он носит название философского реализма.

Так выходит мало того, что идеализм с реализмом — это понятия весьма контринтуитивные, так ещё и наука оказывается вовсе не противоположностью первого, но крайне близкой ему, ведь и она полагает, что познаём мы лишь модель, которая конструкт разума. Идеалистами будут, таким образом, Ницше, новофранцузы, а также (подумать только) автор этих строк, а в древней Греции — закоренелые скептики софисты, с которыми Сократ и Платон вечно спорили. Последний, к тому же, на известное высказывание на этот счёт Протагора возражал таким своим: «У нас мерой всех вещей будет главным образом бог, гораздо более, чем какой-либо человек, вопреки утверждению некоторых».

«Реалистичный Платон»

Не секрет, что не только в откровенном фэнтези, но и во вроде как претендующих на историзм произведениях, сражения былых времён изображаются крайне далёкими от того, какими их представляет актуальная наука. Достоверность в репрезентации совершенно жертвуется в угоду не то, что зрелищности, но представлениям о ней, а также устоявшимся ожиданиям публики, насчёт которой опасаются, что реализм она может и не оценить.

Особенно это касается кинематографа, где войска нечасто слышали про боевой строй, как и то, что клинки следует вообще-то отбивать не своим собственным, а щитами, ну и т.д. и т.п. Кроме того, дротик и пращу там увидеть можно крайне редко, а вот стрельба из лука там, напротив, даже слишком эффективна — настолько, что защитное вооружение, т.е. броня, против него оказывается зачастую просто бесполезным, и даже полный латный доспех легко оказывается пробит безо всякого труда.

Когда такое видишь, трудно не задаться вопросом, а зачем броню в таком случае вообще надевать? Разумеется, затем, что в действительности она свою функцию выполняла как раз замечательно, невероятно повышая шансы носителя на выживание. Это довольно известно, другое дело — насколько действительной высокой эта эффективность была?

Принято справедливо ругать такой кинофильм как «300» (2006) за изображение отряда-эпонима в состоянии крайней раздетости. На это можно, конечно, возразить, заметив, что уже у Жака Луи Давида они выглядят так, и дело в таком античном понятии как «героическая нагота», которое удачно вошло в синергию с гиперриализмом и прочими новомодными тенденциями пост- и метамодернизма, однако факт остаётся фактом: из репрезентации, как следствие, исчезает фактор, который исторически оказал решающее влияние на исход греко-персидских войн. Это заметил уже Геродот, замечавший, что персы «потерпели … поражение главным образом потому, что у них не было тяжелого вооружения и они должны были сражаться легковооруженными против гоплитов».

Те же из персов, кто бронёй всё-таки обладали, держались против греков почти на равных: так, Масистий, второй после Мардония человек в битве при Платеях (479 г.), был эллинами умерщвлён с великим трудом, «так как он был вооружен вот как: на теле у Масистия был чешуйчатый золотой панцирь, а поверх надет пурпуровый хитон. Удары по панцирю не причиняли Масистию вреда, пока какой-то воин, заметив причину безуспешных попыток, не поразил его в глаз».

Похоже, что качественная броня тогда в принципе не пробивалась современным ему оружием. Иная — даже особо тяжёлым: согласно Плутарху, в 305–4 гг. «для войны с родосцами Деметрию привезли с Кипра два железных панциря … Чтобы показать несокрушимую их крепость, оружейник Зоил велел выстрелить из катапульты с двадцати шагов, и стрела не только не пробила железо, но даже царапину оставила едва заметную, словно бы нанесенную палочкой для письма».

#linothorax
«Несокрушимая льняная преграда: об эффективности античного линоторакса», 1/11 ➡️

Впечатляет? Допустим… но ведь речь пока что идёт о броне из металла, которая, как широко известно, практически утратила у греков популярность уже к концу архаической эпохи, в классику же и эллинизм массово оказавшись вытесненной тканевой, сделанной из простого льна. О какой защите в случае какой-то там льняной рубашки вообще может идти речь?

Против ожиданий, лён оказывается на удивление стойким материалом, а тканая из него броня популярно воспринималась высокопрочной. Так, Элиан, рассказывая о с гнёздах зимордков, уверяет, что они столь прочны, что «если вы попытаетесь разрубить их сталью, то … они … поддадутся не больше чем льняной панцирь». Согласно же Плинию, сети из Кум, сотканные из льна, способны погнуть даже лезвие ножа. Павсаний, однако, напротив, предупреждает, что льняные панцири «при сильных ударах … пропускают железо».

Понятно, что одних сообщений первоисточников, тем более таких противоречивых, явно недостаточно. К счастью, тут на помощь приходят такие дисциплины, как экспериментальная археология и профессиональная реконструкция, но о них сильно далее.

Древние на льняную броню, как считается некоторыми, перешли, поскольку прежняя, бронзовая, была невероятно тяжёлой: гоплит будто бы нёс на себе никак не менее 30 кг веса, т.е. — до половины своего собственного, при том, что по уверениям военного историка С. Л. А. Маршалла, обмундирование никогда не должно превосходить трети веса носителя.

Этот «факт» — часть всё той же мифологии (разумеется, не древней, а в плохом смысле слова), которая пронизывает буквально всё, что связано с защитным вооружением. Как сообщает специалист по гоплитии того времени П. Крентц, хотя пресловутые 30 кг не основываются вообще ни на чём, среди историков они стали в чём-то подобны религиозной догме — что логично, ведь безоговорочная вера требуется именно тогда, когда доказательств быть и не может.

Сам Крентц, называющий себя в отношении последней «нераскаявшимся еретиком», замечает, что рассматриваемое число восходит к Ф. Рюстову и Г. Кёхли (1852), в своё время определивших вес греческой паноплии в 72 фунта, что затем повторил у себя именитый Г. Дельбрюк (1920), из перевода которого (1975) они и вошли в англоязычную, а также всю прочую традицию.

Другое дело, что изначально речь шла вообще-то о фунтах немецких, чего перевод не учёл, соответствующие же им принятые у англосаксов эвердьюпойс (avoirdupois, от фр. avoir de pois, досл. «наразвес») фунты составляют 79, а это даже больше, все 35 кг. Впрочем, иные авторы об этом знают и называют уже это число.

#linothorax
⬅️ «Несокрушимая льняная преграда: об эффективности античного линоторакса», 2/12 ➡️