Антуан де Сент-Аман (1594 – 1661)

Дождь

Г-ну Деланду-Пайену, советнику при парижском парламенте

Для нас благое Провиденье
Погоду прихотью своей
Избрало как вознагражденье
Для земледельческих людей;
Чу! Прочь беги, народ толкучий, –
Грядут к нам дождевые тучи
И весь чернеет окоем;
Его влиянье нам во благо –
На лозы изольется влага,
Которой вовсе мы не пьем.

Сгорала вся трава в пожарах,
И всякий, этот зной узрев,
Уже не думал, что в амбарах
Найдет зернá на новый сев.
Итак, земля на сельском поле
От жажды мучилась, дотоле
Не ведав столь ужасных дней
С тех давних пор, как, дерзновенный,
Промчался в небе сын Климены
С упряжкой солнечных коней.

Но боги нам грехи простили,
Карающий сложили меч,
Их наши слезы умастили –
Они своим велели течь;
Гляди – Ирида воссияла
И полукружье из опала
Cредь облачных полей творит;
За тучей тучу подгоняет,
Погоды ясность затемняет,
И ярче свет ее горит.

Потоки были вялы, тихи,
Был мелок всяк ручей и хил,
Теперь же рвутся, как шутихи,
От преизбытка буйных сил;
На это глядя, вам скажу я,
Что тысяч водометов струи
Слились, чтоб выступить в поход,
Остатки прежних сил истратя,
Все бросили навстречу рати
Пришедших к ним небесных вод.

Бежим, Пайен, к тебе в чертоги;
Гляди – здесь тучу прорвало!
На землю льются воды многи,
Уж все на свете залило!
Как мой восторг невероятен,
И как же шум дождя приятен,
Когда ласкает он листву!
О, если б я таким звучаньем,
Подобным сладостным журчаньем
Наполнить мог свою строфу!

Пусть побыстрей несут мне чашу –
Как раз настал сезон вина.
Пью за Цереру, матерь нашу, –
За шайку нашу пьет она!
Но пью не пойло, что столь гнусно,
Неутонченно и безвкусно,
Что напояет лишь песок
Иль, может, юную девицу,
Что пьет всегда одну водицу,
Чтоб был светлее волосок.

Взгляни – вдали, под сенью ивы,
Укрылся некий пилигрим;
Он вымок весь порой дождливой,
Но мы на нем лишь радость зрим;
А там, гляди, идет прохожий
С довольной загорелой рожей –
Веселый мужичок Тибо;
Идет – ему и горя мало:
Как бы вода ни заливала,
Нет неудобства для него.

Глянь – в сих просторах виноделы
От счастья потеряли ум,
Как кони скачут, оголтелы,
Повсюду поднимают шум;
Услышь, как запевают слуги
Песнь полеводческой округи,
Плесканье рук пускают в ход;
Кругом cердца полны отрады –
Дождю и человеки рады,
И даже бессловесный скот.

Пьер Деланд-Пайен (или Пайен-Деланд) (ок. 1595 – 1669) – помимо указанной должности также был аббатом и приором, покровительствовал поэтам-либертенам.
Сын Климены – Фаэтон.

…Пьет всегда одну водицу / Чтоб был светлее волосок – по бытующему до сих пор представлению, потребление большого количества воды улучшает качество волос.

Тибо – стереотипное крестьянское имя.

Оригинал: https://www.bonjourpoesie.fr/lesgrandsclassiques/Poemes/marc_antoine_girard_de_saint_amant/la_pluie

АВГУСТ КОПИШ (1799 – 1853)

СИЛЕЗСКИЙ КУТИЛА

В силезских горах созревает вино,
Не требует света и зноя оно,
И в год урожайный, и в скверный год
Кровь винограда силезец пьет.

У бочки я как-то лежал в кабаке.
«Не перепьете! – вскричал во хмельке, –
Явись в этот погреб хоть сам сатана,
Он столько не сможет выпить вина!»

Едва лишь умолкнул слов моих звук –
Раздался копыт сатанинских стук.
Черт рявкнул: «Коль ты проиграешь, ты - мой!»,
А я: «Мне по нраву заклад такой!»

Потом я полночи c чертом вдвоем
Сидел, наполняя себя вином,
Пока тот не крикнул: «Хватит, дружок,
Я пеклом клянусь – проглотил все, что мог!

Я с буршами в Праге весь прошлый век
Пил ночью и днем, не смыкая век,
Но чтобы вот столько кислятины пить,
Заправским силезцем надобно быть!»

August Kopisch

Der schlesische Zecher

Auf Schlesiens Bergen, da wächst ein Wein,
Der braucht nicht Sonne nicht Mondenschein.
Ist's Jahr auch schlecht, ist's Jahr auch gut,
Da trinkt man fröhlich der Trauben Blut.

Da lag ich einmal am vollen Faß,
„Ein Anderer soll mir trinken das;“
So rief ich, „Und soll's der Teufel sein,
Ich trinke ihn nieder mit solch'nem Wein.“

Und eh noch das letzte Wort verhallt,
Des Satans Tritt durch den Keller schallt,
„He Freund!, gewinn' ich, so bist du mein,“
Ich gehe, so sprach ich, ich gehe die Wette ein.

Da wurde manch Krüglein leer gemacht;
Wir saßen und tranken die halbe Nacht,
Da lallte der Teufel: „He Kamerad,
Beim Fegfeuer jetzt – jetzt hab' ich's satt.

Ich trank vor hundert Jahren zu Prag
Mit den Studenten Nacht und Tag;
Doch mehr zu trinken solch sauren Wein,
Müßt' ich ein geborner Schlesier sein.“

Генри Уоттон (1568 - 1639, приписывается)
Henry Wotton (attr.)


***
Прощай, мирского лопнувший пузырь,
Бред золоченый, брошенный пустырь;
Пустое эхо – Слава; Злато – глина,
Честь – однодневка, срок ее недлинный;
Красавица румянами морочит,
А Двор в златую клетку втиснуть хочет
Свободный ум, и весь его мирок –
Лишь Свита из сплошных надутых щек.
Зря тратишь время, Знатности взыскуя, –
Ведь кровь себе не купишь голубую.
Честь, Слава, Красота, Двор, Свита, Род –
Все это отцветает и гниет.
 
Великим быть? Но Солнце до сих пор
Величьем больше всех великих гор.
Высоким быть? Но гордые Дубы
Разит гроза по манию судьбы.
Богатым быть? Но толстая сума
Дешевле богатейшего ума.
Премудрым быть? Но часто есть дела,
Где ловят Лис, не трогая Осла;
Прекрасным быть? Но ясный Солнца луч –
И тот мрачится от угрюмых туч.
Иль скромным быть? Но скромную траву
Бросают на прокорм скотам в хлеву.
Позорят бедных, богачей поносят,
Страшатся сильных, вниз высоких сбросят…
Довольно выбирать! Здесь выбор вреден.
Велик? Премудр? Могуч? Нет, буду беден.
 
Меня ль в наследники запишет мир?
Я ль королевы красоты кумир?
Я ль баловень Судьбы? Забыв нужду,
В богатстве Индию я ль превзойду?
Мне ль бьют челом, и я ли всем судья?
Законом помыкаю тоже я?
Я ль в камне высечен, меня ль превыше
Небес превознесли пиитов вирши?
Всем этим мог быть я – сильней, мудрей,
Богаче превосходных степеней;
Но стоит обласкать меня Фортуне,
Как этот дар ее придется втуне:
Отрину роскошь пышную легко я
За краткий миг священного покоя.
 
Привет вам, рощи, мысли в тишине, –
Подобный двор весьма по нраву мне.
Пернатый люд заоблачной страны,
Славь красоту приветливой Весны;
Молитвенник, мне стань трубой подзорной, –
Лик Праведности зрю я чудотворный;
Не бродит здесь дворцовый вертопрах,
Нет злобы здесь, отсюда изгнан страх,
Здесь я сижу, пою свой бред любовный,
Исполнен меланхолии духовной,
И если здесь мне Счастья не обресть,
Ему на небе, знаю, место есть.

Джозеф (Хосе Мариа) Бланко Уайт (1775 – 1841)
Joseph (José María) Blanco White

Ночь и смерть

Загадочная Ночь! В тот миг, когда
Наш праотец из Божьего реченья
Тебя узнал – не впал ли в потрясенье,
Что свет и синь исчезнут без следа?
Но вот взошла Вечерняя Звезда,
Впитав лучи закатного горенья
Под пологом росы, и в нашем зреньи
Расширилось Творенье навсегда.
Кто мог бы эту тьму представить сам
Что ты, о Солнце, средь лучей сокрыло?
Букашек, листья ты являешь нам,
Но прячешь бесконечные светила.
Так почему ж нас смерть бросает в дрожь?
Нам свет солгал – тогда и жизнь есть ложь.

Night and Death

MYSTERIOUS Night! when our first Parent knew
Thee, from report divine, and heard thy name,
Did he not tremble for this lovely Frame,
This glorious canopy of Light and Blue?
Yet ’neath a curtain of translucent dew,
Bathed in the rays of the great setting Flame,
Hesperus with the Host of Heaven came,
And lo! Creation widened on Man’s view.
Who could have thought such Darkness lay concealed
Within thy beams, O Sun! or who could find,
Whilst flower, and leaf, and insect stood revealed,
That to such countless Orbs thou mad’st us blind!
Why do we then shun Death with anxious strife?
If Light can thus deceive, wherefore not Life?

Баллада французская

…В кумачовой крови континент
От Москвы до Зеленого Клина –
Якобинский ярится Конвент;
Охраняет права гражданина,
Исцеляет мигрень гильотиной.
Но вандейским Vive le Roi
На Дону огласилась равнина…
Где вы, Сент-Женевьев-де-Буа?

…Шлет советам привет президент,
Шантеклером поет петушино,
Ну а русский интеллигент
На заводе «Рено» на машину
Целый день надевает резину,
Чтоб гризетку в изящном боа
Можно было катать господину…
Где вы, Сент-Женевьев-де-Буа?

…Для Парижа есть новый презент –
Немцу, венгру, итало-румыну
Не хватает траурных лент.
Ведь, ударом железного дрына
Развалив укрепленья Берлина,
Пролетарий спас буржуа –
И вернулся к горелому тыну.
Где вы, Сент-Женевьев-де-Буа?

…Принц, вы баба иль все же мужчина?
В Сен-Дени слышен крик муэдзина,
Правоверный возносит дуа.
Посети нас, благая кончина,
Там, где Сент-Женевьев-де-Буа.

Антуан Гамильтон (1646 – 1720)

Двойное рондо о рыцарях

По доброте скитаясь в старину,
Воители, в доспехи облаченны,
Чрез темный лес иль горну крутизну
Свергать спешили кривду и препоны.

В бою бывали рыцари сраженны,
Но иногда лихому скакуну
Нести случалось даму увлеченну,
По доброте скитаясь в старину.

В любви они девицу не одну
Склонили признавать свои законы;
В дар получали целую казну
Воители, в доспехи облаченны.

Мы ныне к ратным подвигам не склонны,
Сейчас все скажут: «Нет, я не дерзну
Нестись, забыв банкеты и салоны,
Чрез темный лес иль горну крутизну».

Принцесса, вам на верность присягну;
К вам щедры небеса и благосклонны.
Отважно вы, одна на всю страну,
Свергать спешили кривду и препоны
По доброте.

Antoine Hamilton

RONDEAU REDOUBLÉ

Par grand’bonté cheminoient autrefois
Preux chevaliers, couverts de fine armure,
Ores par monts, ores parmi les bois
Redressant torts et défaisant injure;

Trouvoient par cas horions, meurtrissure,
Par cas aussi sur fringants palefrois,
Dames près d’eux, friandes d’aventure,
Par grand’bonté cheminoient autrefois.

Toujours mettoient amour dessous leurs lois
Jeunes beautés de bénigne nature;
Et voyoit-on bien reçus chez les rois
Preux chevaliers couverts de fine armure.

Méshui s’en vont, mis en déconfiture
Soulas déduits; et la gent à pavois
Plus ne s ébat à coucher sur le dure,
Ores par monts, ores parmi les bois.

Princesse, en qui le ciel met à la fois
Esprit sans fin et grâces sans mesure,
Vous seule allez, du vieux temps aux abois,
Redressant torts et défaisant injure
Par grand bonté.

Элизабет Баррет-Браунинг (1806 – 1861)
Elisabeth Barret-Browning

Сонеты с португальского. Сонет 43.

Как я люблю тебя? Позволь расчесть:
Всей высью, глубью, широтой душевной,
Когда душа от скуки повседневной
Уходит прочь, чтоб идеал обресть.
Как я люблю? Как все, что в свете есть,
И днем, и ночью, в тихий час безгневный,
Как борются за правду каждодневно,
Как не приемлют похвалу и лесть.
Как я люблю? Среди страстей былых
И горя детской верой пламенея.
Как я люблю? Как прежде – всех святых.
Смеясь, рыдая, льну всегда к тебе я.
Бог видит – по скончаньи дней моих
За гробом полюблю еще сильнее.

Sonnets from the Portuguese. Sonnet 43.

How do I love thee? Let me count the ways.
I love thee to the depth and breadth and height
My soul can reach, when feeling out of sight
For the ends of being and ideal grace.
I love thee to the level of every day’s
Most quiet need, by sun and candle-light.
I love thee freely, as men strive for right;
I love thee purely, as they turn from praise.
I love thee with the passion put to use
In my old griefs, and with my childhood’s faith.
I love thee with a love I seemed to lose
With my lost saints. I love thee with the breath,
Smiles, tears, of all my life; and, if God choose,
I shall but love thee better after death.

МОНАХ И ЕГО КОТ, 840

Снаружи – страх, мучения и горе,
Нашествия врагов, разбой и гнев,
И сатана, что рыкает, как лев…
Уйду в объятый тишиной скрипторий.

Ах, сколько не досказано историй!
Деянья королей и королев,
Премудрых старцев, благородных дев,
Откройтесь на пергаментном просторе!

Сказаний полон наш зеленый Эрин.
Господь не возбранит мне, я уверен,
Открыть их мнихам чужедальних стран…

Да что за вид! Да что за скверный запах!
Прокрался ты ко мне на мягких лапах
И наследил на книге, Пангур Бан!

#из_старенького

Барбара Эллен (народная баллада)

Было это, когда год клонился к концу,
Лист в лесу был уже не зелен, –
Юный Уильям пришел в чужедальний край
И влюбился в Барбару Эллен.

«Вставай, вставай, – говорит ей мать, –
Милого встречай своего».
«Матушка, как вы могли забыть?
Вы велели отвергнуть его».

«Вставай, вставай, – говорит отец, –
Милого встречай своего».
«Батюшка, как вы могли забыть?
Избегать вы велели его».

Не спеша, не спеша встает она,
Не спеша к юноше подходит,
Не спеша идет к его одру
И глаза не спеша отводит.

«Юноша, вы бессильны, бледны,
Я гляжу, ваш недуг смертелен».
«Только молвите слово – и я оживу,
Если имя вам – Барбара Эллен».

«Ни словечка не молвлю я вам никогда,
Никому из мужчин ни словца,
Никому из вас мной никогда не владеть,
Хоть бы кровью излились сердца».

«Гляньте, гляньте, прошу, под кроватью моей –
Там особый настил расстелен,
Там рубахи и простыни рдеют в крови
От слез моих, Барбара Эллен.

Гляньте, гляньте, прошу, в изголовье моем –
Там мой дар висит, неподделен,
Золотые часы на цепи золотой –
Завещаю их Барбаре Эллен».

Тут пошла она в отцовский чертог,
В церкви колокола зазвенели,
В погребальном звоне слышалось ей:
«Поделом тебе, Барбара Эллен».

Тут пошла она в материнский дом,
И вдруг видит – хоронят кого-то.
«Вы кладите, кладите на землю гроб,
Кто внутри, поглядеть мне охота».

Гробовую крышку она подняла...
Хохот был ее столь беспределен,
Что друзья того, кто лежал в гробу,
Закричали: «Жестокая Эллен!»

И пришла она в материнский дом.
«Пусть застелят мою кровать –
По любимому колокол нынче звонил,
Завтра будет меня провожать».

Из могилы одной роза проросла,
Из другой – шиповный цвет,
Узлом влюбленных они сплелись,
Им так быть до скончания лет.

Barbara Allen

It being late all in the year
The green leaves they were falling,
When young William rose from his own country
Fell in love with Barbara Allen.

"Get up, get up," her mother says,
"Get up and go and see him."
"Oh Mother dear, do you not mind the time
That you told me how to slight him."

"Get up, get up," her father says,
"Get up and go and see him."
"Oh Father dear, do you not mind the time
That you told me how to shun him."

Slowly, slowly she got up,
And slowly she drew nigh him.
Slowly she went to his bedside
And slowly looks upon him.

"You're lying low, young man," she says,
"And almost near a-dying."
"One word from you would bring me to
If you be Barbara Allen."

"One word from me you never will get,
Nor any young man breathing.
The better of me you never will be
Though your heart's blood was a-spilling."

"Look down, look down at my bed foot,
It's there you'll find them lying.
Bloody shirts and bloody sheets,
I wept them for you, Allen.

"Look up, look up at my bed head,
It's there you'll find them hanging.
My gold watch and my gold chain,
I bestow them to you, Allen."

As she was going home to her father's hall,
She heard the death hell ringing.
And every clap that the death bell gave
Was "Woe be to you, Allen."

As she was going home to her mother's hall,
She saw the funeral coming.
"Lay down, lay down that weary corpse,
Till I get looking on him."

She lifted the lid up off of the corpse
And bursted out with laughing,
And all his weary friends around
Cried, "Hard-hearted Allen."

She went into her mother's house.
"Make my bed long and narrow.
For the death bell did ring for my true love today,
It'll ring for me tomorrow."

Out of one grave there grew a red rose,
Out of the other a briar.
And they both twisted into a true lovers' knot
And there remain forever.

Барнаби Гудж / Barnabe Googe (1540 – 1594)

Отплывая в Испанию

Прощай, мой плодородный край!
Тебя троянец Брут
Открыл в изгнании своем,
Нашел в тебе приют;
В морях ревущих ты простер
Обильные бока,
Для всех в твоих пределах жизнь
Приятна и легка.
В чужбине дорогой ценой
Дается людям снедь,
За счастье там считают все,
Что угодило в сеть,
В трудах мучительных живут
Сожженные края…
А нам среди родимых рек
Мила земля своя.
Ты, остров, Богом взыскан был,
Богатства полный край,
Здесь юность я свою провел…
Но нет, теперь прощай!
Велит мне прихоть посмотреть
Чужие небеса,
Постранствовать охота мне,
Увидеть чудеса,
Не жить в довольстве мне в дому –
Теперь я знаю сам,
За впечатленьями пора
Пуститься по морям.

Going towards Spain

Farewell, thou fertile soil,
that Brutus first out found,
When he, poor soul, was driven clean
from out his country ground;
That northward lay'st thy lusty sides
amid the raging seas,
Whose wealthy land doth foster up
thy people all in ease,
While others scrape and cark abroad,
their simple food to get,
And seely souls take all for good
that cometh to the net,
Which they with painful pains do pinch
in barren burning realms,
While we have all without restraint
among thy wealthy streams.
O blessed of God, thou pleasant isle,
where wealth herself doth dwell,
Wherein my tender years I passed,
I bid thee now farewell.
For fancy drives me forth abroad,
and bids me take delight
In leaving thee and ranging far,
to see some stranger sight,
And saith I was not framed here
to live at home with ease,
But passing forth for knowledge sake
to cut the foaming seas.

Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay

XCIV

Блажен, кому войну вести не помешала
Ни смерть, ни сотня ран, ни многотрудный плен!
Блажен, кто смог прожить вдали родимых стен,
Не распродав земель своих мало-помалу!

Блажен, кто при дворе стал вроде приживала,
Не ведав зависти и не страшась измен!
Блажен, кто долго жил и не был убиен,
Нося ключи Петра иль шляпу кардинала!

Блажен, кто по морям без бурь провел суда!
Блажен, кто зла не знал от папского суда!
Блажен, кто воспарил над бедами своими!

Блажен, кто без забот сберег свой ценный клад,
От сплетен спас жену… но тот блажен стократ,
Кто смог, не облысев, прожить три года в Риме!

XCIV

Heureux celui qui peut longtemps suivre la guerre
Sans mort, ou sans blessure, ou sans longue prison !
Heureux qui longuement vit hors de sa maison
Sans dépendre son bien ou sans vendre sa terre !

Heureux qui peut en cour quelque faveur acquerre
Sans crainte de l’envie ou de quelque traïson !
Heureux qui peut longtemps sans danger de poison
Jouir d’un chapeau rouge ou des clefs de saint Pierre !

Heureux qui sans péril peut la mer fréquenter !
Heureux qui sans procès le palais peut hanter !
Heureux qui peut sans mal vivre l’âge d’un homme !

Heureux qui sans souci peut garder son trésor,
Sa femme sans soupçon, et plus heureux encor
Qui a pu sans peler vivre trois ans à Rome !

ФЕЛИКС ЮСУПОВ, 1916

Я в городе объятых дремой башен
Вкусил в саду познанья тайный плод,
Кто совершил сие, вовеки тот
На свете не отыщет лучших брашен.

Пусть петербургский холод мне не страшен,
Но как метель ярится наш народ:
Царь околдован… Немец у ворот…
О, как несносен этот crazy Russian!

Где вы, Гармодий с Аристогитоном?
Пора бы Сумароковым-Эльстонам
Отдать свою тираноборству дань.

В деяниях не буду маловером,
Я жду его с британским револьвером…
Пора устроить старцу иордань!

Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay

CVI

Скажи мне, друг Жильбер: противиться к чему
Сужденью общему, что род земного рая
Есть двор апостольский? И, здраво рассуждая,
В Юпитере земном не откажу ему.

Был эллинский Олимп жилищем одному
(Перуны он метал оттуда, грех карая);
Другому — Ватикан; он мечет, поражая
Строптивых королей, склоняя их к ярму.

Один был Ганимед у бога-олимпийца,
Но их за пятьдесят у папы-италийца,
Нектаром пьян один, другой же пьет вино,

Юпитеров орел обоих защищает,
Один — тиранам враг, другой же их прельщает…
Что по плечу богам, то смертным не дано.

Cонет направлен против папы Юлия III (понтификат 1550 — 1555).

Юпитеров орел обоих защищает… — применительно к папе намек на его хорошие отношения с враждебной Франции Священной Римской империей, гербом которой был двуглавый орел.

Qui niera, Gillebert, s'il ne veut résister
Au jugement commun, que le siège de Pierre
Qu'on peut dire à bon droit un paradis en terre,
Aussi bien que le ciel, n'ait son grand Jupiter ?

Les Grecs nous ont fait l'un sur Olympe habiter,
Dont souvent dessus nous ses foudres il desserre :
L'autre du Vatican délâche son tonnerre,
Quand quelque roi l'a fait contre lui dépiter.

Du Jupiter céleste un Ganymède on vante,
Le tusque Jupiter en a plus de cinquante :
L'un de nectar s'enivre, et l'autre de bon vin.

De l'aigle l'un et l'autre a la défense prise,
Mais l'un hait les tyrans, l'autre les favorise :
Le mortel en ceci n'est semblable au divin.

Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay

LXXXIII

Поверь мне, Робертэ, — сей Рим уже не тот,
Что нравился тебе тогда, в былые годы.
В кредит здесь не дают — иные здесь доходы,
Не любят больше здесь — любовь здесь не живет.

Здесь мира и добра никто не обретет,
Здесь музыка молчит, молчат балы и моды,
Здесь воздух сперт, здесь рай для Марса-воеводы
И здесь не перечесть мучений и невзгод.

Ремесленники здесь — и те в плену разврата,
Чураются труда здесь даже адвокаты,
А бедные купцы бредут с мешком пустым,

Солдаты ходят здесь, у них трясутся шлемы,
Здесь в барабаны бьют, а голоса здесь немы, —
Все ждут, когда же вновь придут разграбить Рим.

Все ждут, когда же вновь придут разграбить Рим… — намек на всем тогда памятное sacco di Roma (разграбление Рима германско-испанскими войсками в 1527 г.).

Ne pense, Robertet, que ceste Rome ci
Soit ceste Rome là, qui te souloit tant plaire.
On n’y fait plus credit, comme l’on souloit faire,
On n’y fait plus l’amour, comme on souloit aussi.

La paix, et le bon temps ne regnent plus ici,
La musique, et le bal sont contraints de s’y taire :
L’air y est corrompu, Mars y est ordinaire,
Ordinaire la faim, la peine, et le souci.

L’artisan desbauché y ferme sa boutique,
L’ocieux avocat y laisse sa pratique ;
Et le pauvre marchand y porte le bissac :

On ne voit que soldats, et morions en teste,
On n’oit que tabourins, et semblable tempeste,
Et Rome tous les jours n’attend qu’un autre sac.

Поздравляю дорогого коллегу и моего друга Артёма Серебренникова с заслуженным признанием его трудов. Он перевел с испанского действительно головоломную пьесу -- это так не каждый сумеет, а только лишь он один! 🥳

Франсуа Менар (ок. 1583 - 1646)

Да, я одной ногой стою в загробном мире,
Все старость забрала - вкус, бодрость, силу, сон,
И близится тот час, когда из водной шири
В последний раз лучи взойдут на небосклон.

Я с тенью Августа поговорю, о Музы,
Скажу - он в щедрости не превзойден доднесь,
А вас вельможи мнят бессмысленной обузой,
И тем, кто служит вам, одну лишь дарят спесь.

Однако, чтоб почтить старания поэтов,
Внимающих богам святых анахоретов,
Молю - лишите их всех благ и должностей,

А то позорят вас они себе в угоду;
Кто тщится угодить любимцам королей,
Тот нагло рвет ваш лавр и мутит вашу воду.

François Maynard

Je touche de mon pied le bord de l’autre monde,
L’âge m’ôte le goût, la force et le sommeil ;
Et l’on verra bientôt naître du sein de l’Onde
La première clarté de mon dernier Soleil.

Muses, je m’en vais dire au fantôme d’Auguste
Que sa rare bonté n’a plus d’Imitateurs,
Et que l’esprit des Grands fait gloire d’être injuste
Aux belles passions de vos Adorateurs.

Voulez-vous bien traiter ces fameux Solitaires
À qui vos Déités découvrent leurs mystères ?
Ne leur promettez plus des biens ni des emplois.

On met votre science au rang des choses vaines ;
Et ceux qui veulent plaire aux Favoris des Rois,
Arrachent vos Lauriers, et troublent vos Fontaines.

Уильям Гладстон / William Gladstone (1809 – 1898)

Отвергнутому сонету

Явилось ты на свет, скорбей дитя,
Из головы, подобное Палладе,
Во всеоружьи правок; славы ради
Рвалось ты вдаль, на крыльях возлетя
На типографские высоты! Но
Вовек тебе не знать услад печати:
Жестокой дланью вымарано платье,
И на тебе – чернильное пятно!
Где «волны пены»? Где же «пенный вал»?
Где «круглый лик луны»? Где «окоем»?
Удар пера им жизни оборвал,
Бумажный склеп – навек теперь их дом.
Сонеты, плачьте! Плачьте, сонетисты!
Клянитесь не писать! Клянитесь исто!

To a Rejected Sonnet

Poor child of sorrow! who didst boldly spring,
Like sapient Pallas, from thy parent's brain
All armed in mail of proof! and thou wouldst fain
Leap further yet, and on exulting wing
Rise to the summit of the printer's press!
But cruel hand hath nipped thy buds amain,
Hath fixed on thee the darkling inky stain,
Hath soiled thy splendour and defiled thy dress!
Where are thy “full-orbed moon” and “sky serene”?
And where thy “waving foam” and “foaming wave”?
All, all are blotted by the murderous pen
And lie unhonoured in their papery grave!
Weep, gentle sonnets! Sonneteers, deplore!
And vow – and keep your vow – you'll write no more!