Уильям Данбар (1459 – 1520)
William Dunbar
***
Окончен бой и побежден дракон,
Пронзен мечом воителя-Христа.
Уж на кресте знак славы водружен,
Уж трескаются адовы врата,
Ревет диавол, злость его люта;
Не сделает он душам ничего,
За выкуп наш уплата принята,
Surrexit Dominus de sepulchro.*
Сражен дракон мертвящий, Люцифер,
Лукавый змий, чье смертоносно жало,
Кровавый тигр, чудовище пещер,
Чья злоба нас в засаде поджидала,
Чья лютость нас когтями раздирала.
По милосердью Бога у него
Добычи легкой более не стало.
Surrexit Dominus de sepulchro.
За нас Христос был в жертву принесен,
Себя Он отдал агнцем на закланье,
Но из гробницы львом явился Он
И к небу в рост поднялся великаний;
Взошло Авроры светлое сиянье,
И Аполлон дарует нам тепло;
Исчезла тьма, и день приходит ранний,
Surrexit Dominus de sepulchro.
Восстав, вознесся победитель ввысь,
За грех людской перенеся мученье,
Вновь небеса сияньем облеклись,
И крепче мы уверились в спасеньи.
Звон колокольный с неба шлет прощенье,
Страданье христиан утолено,
Померкло иудеев заблужденье,
Surrexit Dominus de sepulchro.
Дрожит тюрьма, тюремщик прочь бежит,
Разгромлен враг, бои прекращены,
Разбиты цепи и острог разбит,
Мир утвержден, и больше нет войны,
Уплачен выкуп, узники вольны,
Сокровища лишился своего
Враг, коим люди были пленены.
Surrexit Dominus de sepulchro.
* Восстал Господь из гроба (лат.)
Done is a battle on the dragon black,
Our champion Christ confoundit has his force;
The yetis of hell are broken with a crack,
The sign triumphal raisit is of the cross,
The devillis trymmillis with hiddous voce,
The saulis are borrowit and to the bliss can go,
Christ with his bloud our ransonis dois indoce:
Surrexit Dominus de sepulchro.
Dungan is the deidly dragon Lucifer,
The cruewall serpent with the mortal stang;
The auld kene tiger, with his teith on char,
Whilk in a wait has lyen for us so lang,
Thinking to grip us in his clawis strang;
The merciful Lord wald nocht that it were so,
He made him for to failye of that fang.
Surrexit Dominus de sepulchro.
He for our saik that sufferit to be slane,
And lyk a lamb in sacrifice was dicht,
Is lyk a lion risen up agane,
And as a gyane raxit him on hicht;
Sprungen is Aurora radious and bricht,
On loft is gone the glorious Apollo,
The blissful day departit fro the nicht:
Surrexit Dominus de sepulchro.
The grit victour again is rissen on hicht,
That for our querrell to the deth was woundit;
The sun that wox all pale now shynis bricht,
And, derkness clearit, our faith is now refoundit;
The knell of mercy fra the heaven is soundit,
The Christin are deliverit of their wo,
The Jowis and their errour are confoundit:
Surrexit Dominus de sepulchro.
The fo is chasit, the battle is done ceis,
The presone broken, the jevellouris fleit and flemit;
The weir is gon, confermit is the peis,
The fetteris lowsit and the dungeon temit,
The ransoun made, the prisoneris redeemit;
The field is won, owrecomen is the fo,
Dispuilit of the treasure that he yemit:
Surrexit Dominus de sepulchro.
William Dunbar
***
Окончен бой и побежден дракон,
Пронзен мечом воителя-Христа.
Уж на кресте знак славы водружен,
Уж трескаются адовы врата,
Ревет диавол, злость его люта;
Не сделает он душам ничего,
За выкуп наш уплата принята,
Surrexit Dominus de sepulchro.*
Сражен дракон мертвящий, Люцифер,
Лукавый змий, чье смертоносно жало,
Кровавый тигр, чудовище пещер,
Чья злоба нас в засаде поджидала,
Чья лютость нас когтями раздирала.
По милосердью Бога у него
Добычи легкой более не стало.
Surrexit Dominus de sepulchro.
За нас Христос был в жертву принесен,
Себя Он отдал агнцем на закланье,
Но из гробницы львом явился Он
И к небу в рост поднялся великаний;
Взошло Авроры светлое сиянье,
И Аполлон дарует нам тепло;
Исчезла тьма, и день приходит ранний,
Surrexit Dominus de sepulchro.
Восстав, вознесся победитель ввысь,
За грех людской перенеся мученье,
Вновь небеса сияньем облеклись,
И крепче мы уверились в спасеньи.
Звон колокольный с неба шлет прощенье,
Страданье христиан утолено,
Померкло иудеев заблужденье,
Surrexit Dominus de sepulchro.
Дрожит тюрьма, тюремщик прочь бежит,
Разгромлен враг, бои прекращены,
Разбиты цепи и острог разбит,
Мир утвержден, и больше нет войны,
Уплачен выкуп, узники вольны,
Сокровища лишился своего
Враг, коим люди были пленены.
Surrexit Dominus de sepulchro.
* Восстал Господь из гроба (лат.)
Done is a battle on the dragon black,
Our champion Christ confoundit has his force;
The yetis of hell are broken with a crack,
The sign triumphal raisit is of the cross,
The devillis trymmillis with hiddous voce,
The saulis are borrowit and to the bliss can go,
Christ with his bloud our ransonis dois indoce:
Surrexit Dominus de sepulchro.
Dungan is the deidly dragon Lucifer,
The cruewall serpent with the mortal stang;
The auld kene tiger, with his teith on char,
Whilk in a wait has lyen for us so lang,
Thinking to grip us in his clawis strang;
The merciful Lord wald nocht that it were so,
He made him for to failye of that fang.
Surrexit Dominus de sepulchro.
He for our saik that sufferit to be slane,
And lyk a lamb in sacrifice was dicht,
Is lyk a lion risen up agane,
And as a gyane raxit him on hicht;
Sprungen is Aurora radious and bricht,
On loft is gone the glorious Apollo,
The blissful day departit fro the nicht:
Surrexit Dominus de sepulchro.
The grit victour again is rissen on hicht,
That for our querrell to the deth was woundit;
The sun that wox all pale now shynis bricht,
And, derkness clearit, our faith is now refoundit;
The knell of mercy fra the heaven is soundit,
The Christin are deliverit of their wo,
The Jowis and their errour are confoundit:
Surrexit Dominus de sepulchro.
The fo is chasit, the battle is done ceis,
The presone broken, the jevellouris fleit and flemit;
The weir is gon, confermit is the peis,
The fetteris lowsit and the dungeon temit,
The ransoun made, the prisoneris redeemit;
The field is won, owrecomen is the fo,
Dispuilit of the treasure that he yemit:
Surrexit Dominus de sepulchro.
Николь Бозон (до 1290 – после 1350)
Nicole Bozon
Рыцарь Христос
Историю извольте послушать, господа,
О рыцаре, чью славу умножили года.
К его любезной даме нагрянула беда;
Он для ее спасенья пошел на смерть тогда.
Известно: эта дама – заблудшая душа.
Но витязь шел на подвиг не сразу, не спеша:
Пускай узнает дама, что, тяжко согреша,
Она в безумье впала, свой разум сокруша.
Ее страданьям долго чинил он попущенье,
Чтоб стало ей понятно греха отягощенье.
Заслышав зов на помощь, он даровал прощенье,
Тем более что даму сгубило обольщенье.
На выручку любимой он выступил в поход,
У всех его сражений победным был исход,
Где силу применял он, где – хитрость и расчет,
Он знал: в конце похода его страданье ждет.
Как был прекрасен рыцарь, отправившись в сраженье!
Какие муки вынес он в самоотверженье!
Повесь в светлице, дама, являя береженье,
Щит рыцаря, на коем герба изображенье –
Серебряное поле, на нем узор червлёный;
Увенчан щит короной, из терния сплетённой;
Четыре ценных знака есть на кайме белёной,
Источник посредине, весь кровью обагрённый!
Был конь высок и крепок, породы знаменитой;
Имел четыре масти, древес четыре вида:
Из кипариса тело, кедровые копыта,
Круп – из маслины, грива – вся пальмою увита.
Шлем рыцаря – кровавых волос его копна,
Доспех чепрачный – кожа, везде рассечена,
Кольчуга – из страданий, вкушенных им сполна,
Сам Бог – его оружье, и тем рука сильна.
Сражен им в поединке пленивший нас с тобой,
Добился он победы, сокрывши образ свой, –
Ведь если б враг проведал, с кем занят он борьбой,
То ни за что на свете не вышел бы на бой.
Был витязь хитроумен на страх своим врагам –
Взял у оруженосца по имени Адам
Оружье и доспехи. Их переделав сам,
Доверил облаченье он девичьим рукам.
В покои к этой деве спустился рыцарь властно,
Ведь не было на свете другой такой прекрасной,
Вошел он к деве тихо, беззвучно и безгласно,
Лишь ей единой тайну открывши безопасно.
И рыцаря та дева всего вооружила,
Заемные доспехи из плоти возложила:
Рубаха – не из ваты, видны в ней кровь и жилы;
Налядвенником голень воителю служила;
Для ног сухие мышцы как поножи готовы,
А кости – для доспеха телесного основа,
А кожа – надоспешник, на ощупь – что шелковый,
Для жилок и сосудов прекрасней нет покрова.
Облекшися в доспехи, покинул он покои.
Сразиться жаждет витязь, скорее ищет боя;
И супостат коварный тут выступил из строя,
В противнике своем он не опознал героя.
Завидел враг доспехи, издал он злобный смех;
Христос дал супостату сражаться без помех.
Оружие отбросив, даря врагу успех,
Обрек себя на гибель – и этим спас нас всех.
На дереве повесив доспехи, как трофей,
Сломал ворота рыцарь у вражьих крепостей.
Он даму из темницы освободил, и с ней
Отправился к спасенью кратчайшим из путей.
Оригинал (на двух стр.)\Originel en anglo-normand (deux pages):
https://drive.google.com/file/d/0B8um3jY9ASlyNWE2RGJjd21Zckk/view?usp=sharing
https://drive.google.com/file/d/0B8um3jY9ASlyU1VMYUw2R3RNclU/view?usp=sharing
Nicole Bozon
Рыцарь Христос
Историю извольте послушать, господа,
О рыцаре, чью славу умножили года.
К его любезной даме нагрянула беда;
Он для ее спасенья пошел на смерть тогда.
Известно: эта дама – заблудшая душа.
Но витязь шел на подвиг не сразу, не спеша:
Пускай узнает дама, что, тяжко согреша,
Она в безумье впала, свой разум сокруша.
Ее страданьям долго чинил он попущенье,
Чтоб стало ей понятно греха отягощенье.
Заслышав зов на помощь, он даровал прощенье,
Тем более что даму сгубило обольщенье.
На выручку любимой он выступил в поход,
У всех его сражений победным был исход,
Где силу применял он, где – хитрость и расчет,
Он знал: в конце похода его страданье ждет.
Как был прекрасен рыцарь, отправившись в сраженье!
Какие муки вынес он в самоотверженье!
Повесь в светлице, дама, являя береженье,
Щит рыцаря, на коем герба изображенье –
Серебряное поле, на нем узор червлёный;
Увенчан щит короной, из терния сплетённой;
Четыре ценных знака есть на кайме белёной,
Источник посредине, весь кровью обагрённый!
Был конь высок и крепок, породы знаменитой;
Имел четыре масти, древес четыре вида:
Из кипариса тело, кедровые копыта,
Круп – из маслины, грива – вся пальмою увита.
Шлем рыцаря – кровавых волос его копна,
Доспех чепрачный – кожа, везде рассечена,
Кольчуга – из страданий, вкушенных им сполна,
Сам Бог – его оружье, и тем рука сильна.
Сражен им в поединке пленивший нас с тобой,
Добился он победы, сокрывши образ свой, –
Ведь если б враг проведал, с кем занят он борьбой,
То ни за что на свете не вышел бы на бой.
Был витязь хитроумен на страх своим врагам –
Взял у оруженосца по имени Адам
Оружье и доспехи. Их переделав сам,
Доверил облаченье он девичьим рукам.
В покои к этой деве спустился рыцарь властно,
Ведь не было на свете другой такой прекрасной,
Вошел он к деве тихо, беззвучно и безгласно,
Лишь ей единой тайну открывши безопасно.
И рыцаря та дева всего вооружила,
Заемные доспехи из плоти возложила:
Рубаха – не из ваты, видны в ней кровь и жилы;
Налядвенником голень воителю служила;
Для ног сухие мышцы как поножи готовы,
А кости – для доспеха телесного основа,
А кожа – надоспешник, на ощупь – что шелковый,
Для жилок и сосудов прекрасней нет покрова.
Облекшися в доспехи, покинул он покои.
Сразиться жаждет витязь, скорее ищет боя;
И супостат коварный тут выступил из строя,
В противнике своем он не опознал героя.
Завидел враг доспехи, издал он злобный смех;
Христос дал супостату сражаться без помех.
Оружие отбросив, даря врагу успех,
Обрек себя на гибель – и этим спас нас всех.
На дереве повесив доспехи, как трофей,
Сломал ворота рыцарь у вражьих крепостей.
Он даму из темницы освободил, и с ней
Отправился к спасенью кратчайшим из путей.
Оригинал (на двух стр.)\Originel en anglo-normand (deux pages):
https://drive.google.com/file/d/0B8um3jY9ASlyNWE2RGJjd21Zckk/view?usp=sharing
https://drive.google.com/file/d/0B8um3jY9ASlyU1VMYUw2R3RNclU/view?usp=sharing
ФРАНСИСКО ИМПЕРЬЯЛЬ (ок. 1350 – ок. 1409)
Francisco Imperial
Сии стихи сложил означенный мессир Франсиско Имперьяль в знак любви и восхваления некоей прекрасной дамы из Севильи, которую он нарек Звездой Дианой, а сложил он их в тот день, когда узрел он ее и взглянул на ее облик, пока она шла по севильскому мосту в церковь св. Анны за пределами города
Нет, я не зря блуждал тропою странной –
Я через мост речной свершал свой ход,
И тут нежданно вижу я: идет
По берегу другому, средь Трианы,
Великолепная Звезда Диана,
Что светлою зарей восходит в мае,
Священным шагом к храму выступая.
Да сохранит тебя святая Анна!
Я встречен был щедрейшею наградой:
Она дала мне цвет жасмина нежный,
Цвет ароматный розы белоснежной
И лилию изящную из сада;
И лик ее великою отрадой
Светился, и сиял в любовной славе;
И я в ответ сказал одно лишь «Ave»,
Ведь то – цветы святого вертограда.
Молчи, Гомер! Умолкните, Гораций,
Вергилий, Данте! Не роняй ни звука,
Овидия «Любовная наука»,
Пииты, хватит ваших декламаций, –
Ведь вам с ее красою не равняться,
Она ведь – словно солнце меж звездáми,
Средь искорок – сияющее пламя,
Ей розой средь цветов пора назваться.
В речах не моих не будет умаленья
Нежнейшей Ифигении-гречанки
Иль знатной и прекраснейшей троянки, –
Ведь с этой дамой я им дам сравненье;
И пусть в сухой земле у нас цветенья
Немного – все же возросла на ней
Та роза, что других цветов милей;
Ей высшее потребно восхваленье.
Триана – исторический пригород Севильи, расположенный на противоположной от нее стороне Гвадалквивира; ныне – один из районов города.
Este desir fiso el dicho Meсir Francisco Imperial por amores e loores de una hermosa mujer de Sevilla que llamó
él Estrella Diana, e físolo un día que vio e la miró a su guisa, ella yendo por la puente de Sevilla a la iglesia de Sant'Ana, fuera de la cibdat.
Non fué por cierto mi carrera vana,
pasando la puente de Guadalquivir,
a tan buen encuentro que yo vi venir
ribera del río, en medio Triana,
a la muy hermosa Estrella Dïana,
cual sale por mayo al alba del día;
por los santos pasos de la romería,
muchos loores haya Santa Ana.
E por galardón demostrar me quiso
la muy delicada flor de jazmín,
rosa novela de oliente jardín,
e de verde prado gentil flor de liso,
el su gracioso e honesto riso,
semblante amoroso e viso suave;
propio me parece al que dijo: Ave,
cuando enviado fue del paraíso.
Callen poetas e callen autores,
Homero, Horacio, Vergilio e Dante,
e con ellos calle Ovidio D'Amante
e cuantos escribieron loando señores,
que tal es aqueste entre los mejores.
como el lucero entre las estrellas,
llama muy clara a par de centellas,
e como la rosa entre las flores.
Non se desdeñe la muy delicada
Enfregymio griega, de las griegas flor,
nin de las troyanas la noble señor,
por ser aquesta atanto loada;
que en tierra llana e non muy labrada,
nace a las veces muy oliente rosa,
así es aquesta gentil e hermosa,
que tan alto merece de ser comparada.
Francisco Imperial
Сии стихи сложил означенный мессир Франсиско Имперьяль в знак любви и восхваления некоей прекрасной дамы из Севильи, которую он нарек Звездой Дианой, а сложил он их в тот день, когда узрел он ее и взглянул на ее облик, пока она шла по севильскому мосту в церковь св. Анны за пределами города
Нет, я не зря блуждал тропою странной –
Я через мост речной свершал свой ход,
И тут нежданно вижу я: идет
По берегу другому, средь Трианы,
Великолепная Звезда Диана,
Что светлою зарей восходит в мае,
Священным шагом к храму выступая.
Да сохранит тебя святая Анна!
Я встречен был щедрейшею наградой:
Она дала мне цвет жасмина нежный,
Цвет ароматный розы белоснежной
И лилию изящную из сада;
И лик ее великою отрадой
Светился, и сиял в любовной славе;
И я в ответ сказал одно лишь «Ave»,
Ведь то – цветы святого вертограда.
Молчи, Гомер! Умолкните, Гораций,
Вергилий, Данте! Не роняй ни звука,
Овидия «Любовная наука»,
Пииты, хватит ваших декламаций, –
Ведь вам с ее красою не равняться,
Она ведь – словно солнце меж звездáми,
Средь искорок – сияющее пламя,
Ей розой средь цветов пора назваться.
В речах не моих не будет умаленья
Нежнейшей Ифигении-гречанки
Иль знатной и прекраснейшей троянки, –
Ведь с этой дамой я им дам сравненье;
И пусть в сухой земле у нас цветенья
Немного – все же возросла на ней
Та роза, что других цветов милей;
Ей высшее потребно восхваленье.
Триана – исторический пригород Севильи, расположенный на противоположной от нее стороне Гвадалквивира; ныне – один из районов города.
Este desir fiso el dicho Meсir Francisco Imperial por amores e loores de una hermosa mujer de Sevilla que llamó
él Estrella Diana, e físolo un día que vio e la miró a su guisa, ella yendo por la puente de Sevilla a la iglesia de Sant'Ana, fuera de la cibdat.
Non fué por cierto mi carrera vana,
pasando la puente de Guadalquivir,
a tan buen encuentro que yo vi venir
ribera del río, en medio Triana,
a la muy hermosa Estrella Dïana,
cual sale por mayo al alba del día;
por los santos pasos de la romería,
muchos loores haya Santa Ana.
E por galardón demostrar me quiso
la muy delicada flor de jazmín,
rosa novela de oliente jardín,
e de verde prado gentil flor de liso,
el su gracioso e honesto riso,
semblante amoroso e viso suave;
propio me parece al que dijo: Ave,
cuando enviado fue del paraíso.
Callen poetas e callen autores,
Homero, Horacio, Vergilio e Dante,
e con ellos calle Ovidio D'Amante
e cuantos escribieron loando señores,
que tal es aqueste entre los mejores.
como el lucero entre las estrellas,
llama muy clara a par de centellas,
e como la rosa entre las flores.
Non se desdeñe la muy delicada
Enfregymio griega, de las griegas flor,
nin de las troyanas la noble señor,
por ser aquesta atanto loada;
que en tierra llana e non muy labrada,
nace a las veces muy oliente rosa,
así es aquesta gentil e hermosa,
que tan alto merece de ser comparada.
Баллада о Троянской войне
Ну что, пускаем в море корабли,
Готовим, что ль, станок для Пенелопы?
Пора распорядиться, чтоб гребли
На Илион галерные холопы.
Суду Париса ты пойди похлопай,
Ему был лик Еленин вожделен,
А мы хотим лишь илионских стен,
Тараном крепким с ними в страсти слиться…
Но чу! Я слышу – рек наш сюзерен:
«Троянская война не состоится!»
И что теперь, ахейцы на мели?
Отныне мы, как сельские циклопы,
Вернемся на делянку конопли,
Не воины теперь, а землекопы,
Взрастим мы кориандры и укропы.
Но худо ли от этих перемен?
Не лучше ли товарный нам обмен?
В троянский порт мы привезем пшеницу
Сменять на этанол и этилен…
Троянская война не состоится.
Ну право, хватит, чуши не мели,
Не надо криков и ногой не топай…
Умчались Ивиковы журавли
И в рэперши подалась Каллиопа.
Я, может, чуть умнее остолопа,
Я не Гомер, Гораций, иль Верлен,
Я страстью к музам вовсе не растлен,
Но все ж себе позволю усомниться,
Что нáдолго продлится мирный плен.
Троянская война не состоится!
Принц Менелай, пора вставать с колен:
В руинах Кносс, и Гелиополь – тлен,
В развале Ангкор Ват и Чичен-Ица...
Пусть прозвучит опять лихой рефрен:
«Троянская война не состоится!»
Ну что, пускаем в море корабли,
Готовим, что ль, станок для Пенелопы?
Пора распорядиться, чтоб гребли
На Илион галерные холопы.
Суду Париса ты пойди похлопай,
Ему был лик Еленин вожделен,
А мы хотим лишь илионских стен,
Тараном крепким с ними в страсти слиться…
Но чу! Я слышу – рек наш сюзерен:
«Троянская война не состоится!»
И что теперь, ахейцы на мели?
Отныне мы, как сельские циклопы,
Вернемся на делянку конопли,
Не воины теперь, а землекопы,
Взрастим мы кориандры и укропы.
Но худо ли от этих перемен?
Не лучше ли товарный нам обмен?
В троянский порт мы привезем пшеницу
Сменять на этанол и этилен…
Троянская война не состоится.
Ну право, хватит, чуши не мели,
Не надо криков и ногой не топай…
Умчались Ивиковы журавли
И в рэперши подалась Каллиопа.
Я, может, чуть умнее остолопа,
Я не Гомер, Гораций, иль Верлен,
Я страстью к музам вовсе не растлен,
Но все ж себе позволю усомниться,
Что нáдолго продлится мирный плен.
Троянская война не состоится!
Принц Менелай, пора вставать с колен:
В руинах Кносс, и Гелиополь – тлен,
В развале Ангкор Ват и Чичен-Ица...
Пусть прозвучит опять лихой рефрен:
«Троянская война не состоится!»
Катюль Мендес (1841 – 1909)
Catulle Mendès
Баллада о том, как полезно раздеваться весной
Блистают, как Гвадалкивир,
Под светлым небом воды Сены!
Сбрось мех, мой ангел, мой кумир,
Пусть тело вырвется из плена.
Так говорит глупец презренный:
«Прожди, мол, парочку недель».
Не будь старушкою степенной,
Разденься, милая, – апрель!
Вот обнажил холмы зефир,
Сорвал покров снегов кипенный;
Твоих холмов заждался мир
С ложбинкой нежно-откровенной…
Давай, срывай же дерзновенно
Батист, и хлопок, и синель,
Швеям плачу любую цену,
Разденься, милая, – апрель!
Весна зовет на брачный пир,
И страсть повсюду вожделенна:
В лесу ей мучится сатир,
В монастыре – монах смиренный.
Всё! Заявлю я откровенно –
Тянуть довольно канитель,
Не будь уклончивой сиреной,
Разденься, милая, – апрель!
Тепла, мой ангел драгоценный,
Ты ищешь? Что ж, твой менестрель
К твоим услугам неизменно.
Разденься, милая, – апрель!
Ballade de la convenance de se déshabiller au printemps
La Seine, clair ciel à l'envers,
S'ensoleille comme le Tage !
Laisse éclore des menus vairs
Tes bras, ta gorge et davantage.
Au diable l'imbécile adage :
" Avril. Ne quitte pas un fil. "
Il ne sied qu'aux personnes d'âge.
Quitte tout, ma mie, en avril !
Quand Zéphyr dévêt des hivers
La colline après un long stage,
Pourquoi resteraient-ils couverts
Les seins de lys qu'un val partage ?
Vent ! déchire en ton brigandage
Ces brumes : batiste et coutil !
Je me charge du ravaudage.
Quitte tout, ma mie, en avril !
C'est le temps où par l'univers
Le franc amour flambe et s'étage ;
Le faune halète aux bois verts
Et l'ermite en son ermitage.
Aimons ! plus de baguenaudage !
Les pudeurs, le refus subtil
Des flirts et du marivaudage,
Quitte tout, ma mie, en avril !
ENVOI
Ange ! si ton démaillotage
Veut un poêle, mon coeur viril
Le remplace avec avantage !
Quitte tout, ma mie, en avril.
Catulle Mendès
Баллада о том, как полезно раздеваться весной
Блистают, как Гвадалкивир,
Под светлым небом воды Сены!
Сбрось мех, мой ангел, мой кумир,
Пусть тело вырвется из плена.
Так говорит глупец презренный:
«Прожди, мол, парочку недель».
Не будь старушкою степенной,
Разденься, милая, – апрель!
Вот обнажил холмы зефир,
Сорвал покров снегов кипенный;
Твоих холмов заждался мир
С ложбинкой нежно-откровенной…
Давай, срывай же дерзновенно
Батист, и хлопок, и синель,
Швеям плачу любую цену,
Разденься, милая, – апрель!
Весна зовет на брачный пир,
И страсть повсюду вожделенна:
В лесу ей мучится сатир,
В монастыре – монах смиренный.
Всё! Заявлю я откровенно –
Тянуть довольно канитель,
Не будь уклончивой сиреной,
Разденься, милая, – апрель!
Тепла, мой ангел драгоценный,
Ты ищешь? Что ж, твой менестрель
К твоим услугам неизменно.
Разденься, милая, – апрель!
Ballade de la convenance de se déshabiller au printemps
La Seine, clair ciel à l'envers,
S'ensoleille comme le Tage !
Laisse éclore des menus vairs
Tes bras, ta gorge et davantage.
Au diable l'imbécile adage :
" Avril. Ne quitte pas un fil. "
Il ne sied qu'aux personnes d'âge.
Quitte tout, ma mie, en avril !
Quand Zéphyr dévêt des hivers
La colline après un long stage,
Pourquoi resteraient-ils couverts
Les seins de lys qu'un val partage ?
Vent ! déchire en ton brigandage
Ces brumes : batiste et coutil !
Je me charge du ravaudage.
Quitte tout, ma mie, en avril !
C'est le temps où par l'univers
Le franc amour flambe et s'étage ;
Le faune halète aux bois verts
Et l'ermite en son ermitage.
Aimons ! plus de baguenaudage !
Les pudeurs, le refus subtil
Des flirts et du marivaudage,
Quitte tout, ma mie, en avril !
ENVOI
Ange ! si ton démaillotage
Veut un poêle, mon coeur viril
Le remplace avec avantage !
Quitte tout, ma mie, en avril.
Пьер де Бурдейль, сеньор де Брантом (ок. 1540 – 1614)
Pierre de Bourdeille, seigneur de Brantôme
Хочу быть королем, ходить в порфире,
Но не для блага царства своего,
Не чтобы чтимым быть, как божество,
Иль утопать в налоговой цифири;
Не чтоб греметь оружьем на турнире,
В ристаньях проявляя удальство,
И слышать: «Поглядите на него!
Да, наш король – храбрейший в целом мире!»;
Не чтоб иметь несчитанно псарей,
Конюшенных, собак и егерей,
Не чтобы пышным титлом нарекаться;
Не чтобы услужали мне князья,
Не чтоб монархи были мне друзья –
А чтоб с метрессой всласть накувыркаться.
Ah! je voudrois estre Roy de la France,
Non pour avoir tant de villes à moy,
Ny pour donner à un peuple la Loy
Ou estonner chacun de ma presence,
Non pour briser vertement ma lance,
Ny pour braver sur tous en un tournoy,
Pour dire après : « Ah! Dieu! que nostre Roy
Est bon gendarme et meilleur qu’on ne pense! »
Ny pour avoir aussi tant de veneurs,
Ny tant de chiens, de chevaux, de piqueurs,
Ny pour tirer honneur de ma noblesse,
D’un Duc, d’un Comte ou d’un Prince du sang,
Ou pour marcher le premier en mon rang,
Mais pour jouir bientost de ma Maistresse.
Pierre de Bourdeille, seigneur de Brantôme
Хочу быть королем, ходить в порфире,
Но не для блага царства своего,
Не чтобы чтимым быть, как божество,
Иль утопать в налоговой цифири;
Не чтоб греметь оружьем на турнире,
В ристаньях проявляя удальство,
И слышать: «Поглядите на него!
Да, наш король – храбрейший в целом мире!»;
Не чтоб иметь несчитанно псарей,
Конюшенных, собак и егерей,
Не чтобы пышным титлом нарекаться;
Не чтобы услужали мне князья,
Не чтоб монархи были мне друзья –
А чтоб с метрессой всласть накувыркаться.
Ah! je voudrois estre Roy de la France,
Non pour avoir tant de villes à moy,
Ny pour donner à un peuple la Loy
Ou estonner chacun de ma presence,
Non pour briser vertement ma lance,
Ny pour braver sur tous en un tournoy,
Pour dire après : « Ah! Dieu! que nostre Roy
Est bon gendarme et meilleur qu’on ne pense! »
Ny pour avoir aussi tant de veneurs,
Ny tant de chiens, de chevaux, de piqueurs,
Ny pour tirer honneur de ma noblesse,
D’un Duc, d’un Comte ou d’un Prince du sang,
Ou pour marcher le premier en mon rang,
Mais pour jouir bientost de ma Maistresse.
МОНАХ И ЕГО КОТ, 840
Снаружи – страх, мучения и горе,
Нашествия врагов, разбой и гнев,
И сатана, что рыкает, как лев…
Уйду в объятый тишиной скрипторий.
Ах, сколько не досказано историй!
Деянья королей и королев,
Премудрых старцев, благородных дев,
Откройтесь на пергаментном просторе!
Сказаний полон наш зеленый Эрин.
Господь не возбранит мне, я уверен,
Открыть их мнихам чужедальних стран…
Да что за вид! Да что за скверный запах!
Прокрался ты ко мне на мягких лапах
И наследил на книге, Пангур Бан!
Снаружи – страх, мучения и горе,
Нашествия врагов, разбой и гнев,
И сатана, что рыкает, как лев…
Уйду в объятый тишиной скрипторий.
Ах, сколько не досказано историй!
Деянья королей и королев,
Премудрых старцев, благородных дев,
Откройтесь на пергаментном просторе!
Сказаний полон наш зеленый Эрин.
Господь не возбранит мне, я уверен,
Открыть их мнихам чужедальних стран…
Да что за вид! Да что за скверный запах!
Прокрался ты ко мне на мягких лапах
И наследил на книге, Пангур Бан!
Карл Орлеанский (1394 – 1465)
Charles d'Orléans
***
Вы спали, Сердце-господин,
Вас долго мучал страшный сон,
Но встало солнце из низин…
Пора нам в лес! Так испокон
Веков обычай заведен.
Послушать пенье мы пойдем
В леса, где трелей перезвон,
Днем вешним, первым майским днем.
Амор – любовный властелин,
Им праздник этот учрежден,
Дабы влюбленный не один
Исполнить мог его закон.
И потому украсил он
Растения в краю лесном,
Чтоб лес был пышно облачен
Днем вешним, первым майским днем.
Вам, Сердце, не расчесть кручин,
Но объясним ваш тяжкий стон.
У скорби нет других причин –
Влюбленный с дамой разлучен,
Забавы страстной он лишен.
Не откажу ему ни в чем,
Чтоб облегчить тоски полон
Днем вешним, первым майским днем.
Любимая! И сотни дён
Не хватит, чтобы без препон
О сердце рассказать моем,
Какой я в нем терплю урон
Днем вешним, первым майским днем…
Trop longtemps vous vois sommeillier,
Monsieur, en deuil et déplaisir.
Veuilliez vous ce jour éveiller !
Allons au bois le mai cueillir
Pour la coutume maintenir !
Nous orrons des oyseaux le glay
Dont ils font les bois retentir
Ce premier jour du mois de mai.
Bien sais, mon cœur, que faux danger
Vous fait maintes peines souffrir,
Car il vous fait trop éloigner
Celle qui est votre désir.
Mieux conseiller je ne vous sais
Pour votre douleur amoindrir
Ce premier jour du mois de mai.
Le Dieu d'Amour est coutumier
À ce jour de fête tenir
Pour amoureux cœurs festoyer
Qui désirent le servir.
Pour ce fait les arbres couvrir
De fleurs et les champs de vert gai
Pour la fête plus embellir
Ce premier jour du mois de mai.
Bien sais, mon cœur, que faux danger
Vous fait maintes peines souffrir,
Car il vous fait trop éloigner
Celle qui est votre désir.
Pourtant vous faut ébat quérir ;
Mieux conseiller je ne vous sais
Pour votre douleur amoindrir
Ce premier jour du mois de mai.
Ma dame, mon seul souvenir
En cent jours je n’aurai loisir
De vous raconter tout au vrai
Le mal qui tient mon cœur martyr
Ce premier jour du mois de mai ...
Charles d'Orléans
***
Вы спали, Сердце-господин,
Вас долго мучал страшный сон,
Но встало солнце из низин…
Пора нам в лес! Так испокон
Веков обычай заведен.
Послушать пенье мы пойдем
В леса, где трелей перезвон,
Днем вешним, первым майским днем.
Амор – любовный властелин,
Им праздник этот учрежден,
Дабы влюбленный не один
Исполнить мог его закон.
И потому украсил он
Растения в краю лесном,
Чтоб лес был пышно облачен
Днем вешним, первым майским днем.
Вам, Сердце, не расчесть кручин,
Но объясним ваш тяжкий стон.
У скорби нет других причин –
Влюбленный с дамой разлучен,
Забавы страстной он лишен.
Не откажу ему ни в чем,
Чтоб облегчить тоски полон
Днем вешним, первым майским днем.
Любимая! И сотни дён
Не хватит, чтобы без препон
О сердце рассказать моем,
Какой я в нем терплю урон
Днем вешним, первым майским днем…
Trop longtemps vous vois sommeillier,
Monsieur, en deuil et déplaisir.
Veuilliez vous ce jour éveiller !
Allons au bois le mai cueillir
Pour la coutume maintenir !
Nous orrons des oyseaux le glay
Dont ils font les bois retentir
Ce premier jour du mois de mai.
Bien sais, mon cœur, que faux danger
Vous fait maintes peines souffrir,
Car il vous fait trop éloigner
Celle qui est votre désir.
Mieux conseiller je ne vous sais
Pour votre douleur amoindrir
Ce premier jour du mois de mai.
Le Dieu d'Amour est coutumier
À ce jour de fête tenir
Pour amoureux cœurs festoyer
Qui désirent le servir.
Pour ce fait les arbres couvrir
De fleurs et les champs de vert gai
Pour la fête plus embellir
Ce premier jour du mois de mai.
Bien sais, mon cœur, que faux danger
Vous fait maintes peines souffrir,
Car il vous fait trop éloigner
Celle qui est votre désir.
Pourtant vous faut ébat quérir ;
Mieux conseiller je ne vous sais
Pour votre douleur amoindrir
Ce premier jour du mois de mai.
Ma dame, mon seul souvenir
En cent jours je n’aurai loisir
De vous raconter tout au vrai
Le mal qui tient mon cœur martyr
Ce premier jour du mois de mai ...
ХАДЖИБЕЙ, 1794
– Я подданный страны Партенопейской.
Я кельт, но балеарцем наречен.
Призвал меня предел Гиперборейский,
Где злато охраняет cтраж-грифон.
Законы мудрости пифагорейской
Гласят нам: будет всяк перерожден.
Не здесь ли волею адмиралтейской
Вновь утвердится эллинский закон?
Да, бесится зима над Петербургом,
Что возведен был северным Ликургом,
Но есть и юг. Мы, может, в первый раз
От самого падения Эллады
Средь варварских степей вскопали клады.
Разграбят их?
– Вы правы, де Рибас.
– Я подданный страны Партенопейской.
Я кельт, но балеарцем наречен.
Призвал меня предел Гиперборейский,
Где злато охраняет cтраж-грифон.
Законы мудрости пифагорейской
Гласят нам: будет всяк перерожден.
Не здесь ли волею адмиралтейской
Вновь утвердится эллинский закон?
Да, бесится зима над Петербургом,
Что возведен был северным Ликургом,
Но есть и юг. Мы, может, в первый раз
От самого падения Эллады
Средь варварских степей вскопали клады.
Разграбят их?
– Вы правы, де Рибас.
Дэвид Линдсей (1486 – 1550)
Sir David Lindsay
Поединок Джеймса Уотсона и Джона Барбора, служителей короля Иакова V
Наутро после Троицына дня
В Сент-Эндрюсе сходились два коня,
Верхом на них – два рыцаря в броне;
Таких турниров не было в стране
Еще ни разу. Сам король был там
С супругой, множество прекрасных дам;
Баронов, графов, рыцарей немало
Увидеть поединок пожелало.
Джеймс Уотсон и Джон Барбор – имена
Двум рыцарям, вступившим в стремена;
И каждый к королю приближен был,
В палатах камердинером служил.
Джеймс Уотсон был недюжинно умен
И в лекарской науке искушен;
И Джон изведал ремесло врача –
Лечил уродов от паралича.
Перед сраженьем рыцари дрожали,
Как бабы, копья и щиты держали,
А стремена болтались на ветру;
Обоим этот бой не по нутру.
Помчались ратоборцы напролом,
Не закрепив оружия крюком;
Уж думал Джеймс – сейчас возьму свое,
Да уронил к ногам коня копье.
Клянусь, пришлось бы Джеймсу нелегко,
Когда бы Джон не целил в молоко.
«Ты думал, камнем стало мое тело? –
Воскликнул Джон. – Копье пущу я в дело!»
Ответил Джеймс: «Помилуй, погоди!
Я только небо вижу впереди!»
«И мне, коли по правде рассуждать,
Одну лишь колокольню и видать! –
Джон заявил. – Хоть руки твои хлипки,
Держись!» И тут начало новой сшибке…
Ждал было Джеймса горестный финал,
Но Джон от гнева в обморок упал.
Джеймс мог заставить нас рыдать о нем –
Да жаль, копье раздроблено конем.
Джеймс говорит: «Услуга за услугу –
Мы три удара нанесем друг другу».
«Я мстить готов!» – Джон гордо заявил,
Коня пришпорил… и копье сломил.
Разить копьем никто теперь не мог,
Но Джеймс из ножен выхватил клинок
И быстро побежал врага рассечь.
Джон не успел достать свой ржавый меч,
И Джеймс, являя доблести пример,
Взмахнул мечом – и угодил в барьер;
Мнил победить он, да попал впросак:
Застрявший меч не вытащить никак.
А между тем Джон справился с клинком
И, сквернословя, к Джеймсу мчал бегом:
«Могу творить я в гневе чудеса!
Дрожи!..» Удар пришелся в небеса.
Теперь и Джеймс возьми да закричи:
«Будь проклят день, когда тупы мечи!»
И снова схватка – с силою двукратной
Друг друга бьют в лицо перчаткой латной…
Кто победитель, было не понять,
Вдруг крикнул Джон: «Пора бы нас разнять!»
А после Джеймс: «Да! Разнимайте нас!
Я бьюсь усталым вот уж целый час!».
Так завершился славный сей турнир,
И разбежался весь крещеный мир –
Шел от бойцов крепчайший аромат,
А с вонью рядом быть никто не рад.
Настолько им сраженья были внове,
Что – слава Богу! – обошлось без крови.
Оригинал: https://tinyurl.com/y8zs9bru
Sir David Lindsay
Поединок Джеймса Уотсона и Джона Барбора, служителей короля Иакова V
Наутро после Троицына дня
В Сент-Эндрюсе сходились два коня,
Верхом на них – два рыцаря в броне;
Таких турниров не было в стране
Еще ни разу. Сам король был там
С супругой, множество прекрасных дам;
Баронов, графов, рыцарей немало
Увидеть поединок пожелало.
Джеймс Уотсон и Джон Барбор – имена
Двум рыцарям, вступившим в стремена;
И каждый к королю приближен был,
В палатах камердинером служил.
Джеймс Уотсон был недюжинно умен
И в лекарской науке искушен;
И Джон изведал ремесло врача –
Лечил уродов от паралича.
Перед сраженьем рыцари дрожали,
Как бабы, копья и щиты держали,
А стремена болтались на ветру;
Обоим этот бой не по нутру.
Помчались ратоборцы напролом,
Не закрепив оружия крюком;
Уж думал Джеймс – сейчас возьму свое,
Да уронил к ногам коня копье.
Клянусь, пришлось бы Джеймсу нелегко,
Когда бы Джон не целил в молоко.
«Ты думал, камнем стало мое тело? –
Воскликнул Джон. – Копье пущу я в дело!»
Ответил Джеймс: «Помилуй, погоди!
Я только небо вижу впереди!»
«И мне, коли по правде рассуждать,
Одну лишь колокольню и видать! –
Джон заявил. – Хоть руки твои хлипки,
Держись!» И тут начало новой сшибке…
Ждал было Джеймса горестный финал,
Но Джон от гнева в обморок упал.
Джеймс мог заставить нас рыдать о нем –
Да жаль, копье раздроблено конем.
Джеймс говорит: «Услуга за услугу –
Мы три удара нанесем друг другу».
«Я мстить готов!» – Джон гордо заявил,
Коня пришпорил… и копье сломил.
Разить копьем никто теперь не мог,
Но Джеймс из ножен выхватил клинок
И быстро побежал врага рассечь.
Джон не успел достать свой ржавый меч,
И Джеймс, являя доблести пример,
Взмахнул мечом – и угодил в барьер;
Мнил победить он, да попал впросак:
Застрявший меч не вытащить никак.
А между тем Джон справился с клинком
И, сквернословя, к Джеймсу мчал бегом:
«Могу творить я в гневе чудеса!
Дрожи!..» Удар пришелся в небеса.
Теперь и Джеймс возьми да закричи:
«Будь проклят день, когда тупы мечи!»
И снова схватка – с силою двукратной
Друг друга бьют в лицо перчаткой латной…
Кто победитель, было не понять,
Вдруг крикнул Джон: «Пора бы нас разнять!»
А после Джеймс: «Да! Разнимайте нас!
Я бьюсь усталым вот уж целый час!».
Так завершился славный сей турнир,
И разбежался весь крещеный мир –
Шел от бойцов крепчайший аромат,
А с вонью рядом быть никто не рад.
Настолько им сраженья были внове,
Что – слава Богу! – обошлось без крови.
Оригинал: https://tinyurl.com/y8zs9bru
Иван Голль (1891 – 1950)
Yvan Goll
Песня несломленных
Нас корова-нужда
Поит черным обратом,
Нас на бойне всегда
Режут брата за братом.
Враг нам хлеба принес,
Что истерся до пыли;
Нас облаивал пес
На голгофской могиле.
Прорастет все равно
В нашей жирной землице
Нашей воли зерно,
Нашей злобы грибница.
Мы взрастим виноград,
Полный дьявольской серы;
В наших лозах – сам ад,
Дышит кровь Люцифера.
Мы не станем рыдать,
В исступлении воя –
Наших пращуров рать
Встретит нас под травою.
Там, в гнезде у совы –
Яйца мести крылатой.
Дети, будете вы
Люты, словно волчата.
1942
Chant des invaincus
Nous buvons le lait noir
De la vache misère,
Quand dans les abattoirs
On égorge nos frères.
On nous donne du pain,
Mais c'est de la poussière,
Et notre ami le chien
Aboie à nos calvaires.
Mais nous saurons planter
Dans notre grasse terre
Le grain de liberté
La truffe de colère.
Et dans nos vins d'enfer
Dans la grappe et la treille
Le sang de Lucifer
Fulmine encore et veille .
N'avons-nous que des yeux
Pour pleurer notre perte ?
Non, l'armée des aïeux
Attend sous l'herbe verte .
Dans la nuit le hibou
Couve l'œuf de vengeance,
Nos fils seront des loups
Et de la pire engeance.
1942
Yvan Goll
Песня несломленных
Нас корова-нужда
Поит черным обратом,
Нас на бойне всегда
Режут брата за братом.
Враг нам хлеба принес,
Что истерся до пыли;
Нас облаивал пес
На голгофской могиле.
Прорастет все равно
В нашей жирной землице
Нашей воли зерно,
Нашей злобы грибница.
Мы взрастим виноград,
Полный дьявольской серы;
В наших лозах – сам ад,
Дышит кровь Люцифера.
Мы не станем рыдать,
В исступлении воя –
Наших пращуров рать
Встретит нас под травою.
Там, в гнезде у совы –
Яйца мести крылатой.
Дети, будете вы
Люты, словно волчата.
1942
Chant des invaincus
Nous buvons le lait noir
De la vache misère,
Quand dans les abattoirs
On égorge nos frères.
On nous donne du pain,
Mais c'est de la poussière,
Et notre ami le chien
Aboie à nos calvaires.
Mais nous saurons planter
Dans notre grasse terre
Le grain de liberté
La truffe de colère.
Et dans nos vins d'enfer
Dans la grappe et la treille
Le sang de Lucifer
Fulmine encore et veille .
N'avons-nous que des yeux
Pour pleurer notre perte ?
Non, l'armée des aïeux
Attend sous l'herbe verte .
Dans la nuit le hibou
Couve l'œuf de vengeance,
Nos fils seront des loups
Et de la pire engeance.
1942
…И сказал тогда Гораций,
Сей отважный Страж Ворот:
«Смерть к любому из живущих
Рано, поздно ли придет.
Лучшая для мужа гибель –
В битве с полчищем врагов
За своих отцов могилы,
За алтарь своих богов».
Т.Б. Маколей, «Песни Древнего Рима»
Then out spake brave Horatius,
The Captain of the Gate:
"To every man upon this earth
Death cometh soon or late.
And how can man die better
Than facing fearful odds,
For the ashes of his fathers,
And the temples of his Gods."
T.B. Macaulay, Lays of Ancient Rome
Сей отважный Страж Ворот:
«Смерть к любому из живущих
Рано, поздно ли придет.
Лучшая для мужа гибель –
В битве с полчищем врагов
За своих отцов могилы,
За алтарь своих богов».
Т.Б. Маколей, «Песни Древнего Рима»
Then out spake brave Horatius,
The Captain of the Gate:
"To every man upon this earth
Death cometh soon or late.
And how can man die better
Than facing fearful odds,
For the ashes of his fathers,
And the temples of his Gods."
T.B. Macaulay, Lays of Ancient Rome
Карл Орлеанский (1394 -1465)
Charles, Duke of Orleans
Один я, и один хочу я жить,
Один я, жизнь безрадостно течет,
Один я, и печалей не избыть,
Один, без госпожи, который год,
Одну ее никто мне не вернет.
Один я, долю проклинать я буду,
Один живу под бременем невзгод,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Один в пустыне должен боль сносить,
Один я несчастливей всех сирот,
Один, кто счет свой должен оплатить,
Один - никто на голос не придет.
Один терплю я злоключений гнет,
Один я уповаю лишь на чудо,
Один, чья злоба милостью слывет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Одну лишь смерть хочу к себе пустить,
Один среди печалей и забот,
Один с врагом пытаюсь я дружить,
Один, кто в добром здравии умрет,
Один, кто гибель с нетерпеньем ждет,
Один живу я, ненавистный люду,
Один, кто для тебя одной живет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Один, любви лишенный сумасброд,
Один себе лекарства не добуду,
Один живу, чтоб дней прервался счет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Alone am y and while to be alone
Alone withouten plesere or gladnes
Alone in care to sighe and grone
Alone to wayle the deth of my maystres
Alone which sorow will me neuyr eesse
Alone y curse the lyf y do endure
Alone this fayntith me my gret distres
Alone y lyue an ofcast creature.
Alone am y most wofulest bigoon
Alone forlost in paynful wildirnes
Alone withouten whom to make my mone
Alone my wreehid ease forte redresse
Alone thus wandir y in heuynes
Alone so we worth myn aventure
Alone to rage this thynkith me swetnes
Alone y Iyue an ofcast creature.
Alone deth com take me here anoon
Alone that dost me dure so moche distres
Atone y lyue, my frendis alle ad foon
Alone to die thus in my lustynes
Alone most welcome deth to thi rudenes
Alone that worst kan pete lo mesure
Alone came on, y bide but thee dowtles
Alone y lyue an ofcast creature.
Alone of woo y haue take such excesse
Alone that phisik nys ther me to cure
Alone y lyue that willith it were lesse
Alone y lyue an of cast creature.
Charles, Duke of Orleans
Один я, и один хочу я жить,
Один я, жизнь безрадостно течет,
Один я, и печалей не избыть,
Один, без госпожи, который год,
Одну ее никто мне не вернет.
Один я, долю проклинать я буду,
Один живу под бременем невзгод,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Один в пустыне должен боль сносить,
Один я несчастливей всех сирот,
Один, кто счет свой должен оплатить,
Один - никто на голос не придет.
Один терплю я злоключений гнет,
Один я уповаю лишь на чудо,
Один, чья злоба милостью слывет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Одну лишь смерть хочу к себе пустить,
Один среди печалей и забот,
Один с врагом пытаюсь я дружить,
Один, кто в добром здравии умрет,
Один, кто гибель с нетерпеньем ждет,
Один живу я, ненавистный люду,
Один, кто для тебя одной живет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Один, любви лишенный сумасброд,
Один себе лекарства не добуду,
Один живу, чтоб дней прервался счет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Alone am y and while to be alone
Alone withouten plesere or gladnes
Alone in care to sighe and grone
Alone to wayle the deth of my maystres
Alone which sorow will me neuyr eesse
Alone y curse the lyf y do endure
Alone this fayntith me my gret distres
Alone y lyue an ofcast creature.
Alone am y most wofulest bigoon
Alone forlost in paynful wildirnes
Alone withouten whom to make my mone
Alone my wreehid ease forte redresse
Alone thus wandir y in heuynes
Alone so we worth myn aventure
Alone to rage this thynkith me swetnes
Alone y Iyue an ofcast creature.
Alone deth com take me here anoon
Alone that dost me dure so moche distres
Atone y lyue, my frendis alle ad foon
Alone to die thus in my lustynes
Alone most welcome deth to thi rudenes
Alone that worst kan pete lo mesure
Alone came on, y bide but thee dowtles
Alone y lyue an ofcast creature.
Alone of woo y haue take such excesse
Alone that phisik nys ther me to cure
Alone y lyue that willith it were lesse
Alone y lyue an of cast creature.
Гиперборейские сонеты pinned «Карл Орлеанский (1394 -1465) Charles, Duke of Orleans Один я, и один хочу я жить, Один я, жизнь безрадостно течет, Один я, и печалей не избыть, Один, без госпожи, который год, Одну ее никто мне не вернет. Один я, долю проклинать я буду, Один живу под бременем…»
Карл Орлеанский (1394 – 1465)
Charles d'Orléans
***
В чертогах мысли обитая,
Я счет веду казне своей.
Пышна палата золотая,
Роскошных много в ней вещей.
Совет я сердцу дам смелей:
Там жить, бесстрастие вкушая,
Жилище наше охраняя
От всех прискорбных новостей.
Вот к нам Тоска приходит злая,
Чьих ухищрений нет подлей,
Палату захватить желая
И с сердцем нас прогнать взашей.
Но мы окажемся храбрей,
Рать против рати собирая,
Надежды знамя воздымая
От всех прискорбных новостей.
Имуществ перечень читая,
Гляжу: богатства много в ней;
Не разорится кладовая.
Я зла не делал для людей,
Мне с сердцем умереть милей –
Я лучше это возжелаю,
Чем Ум гневить, изнемогая
От всех прискорбных новостей.
В согласьи будем, чтоб скорей
Нам в порт вернуться из морей!
Наш мир непрочный населяя,
Клянусь Покой хранить всегда я
От всех прискорбных новостей.
En la chambre de ma pensée,
Quant j'ay visité mes trésors,
Maintesfoiz la treuve estorfée
Richement de plaisans confors.
A mon cueur je conseille lors
Qu'y prenons nôtre demourée,
Et que par nous soit bien gardée
Contre tous ennuyeux rappors.
Car Desplaisance maleurée
Essaye souvent ses effors,
Pour la conquester par emblée
Et nous bouter tous deux dehors;
Se Dieu plaist, assez sommes fors
Pour bien tost rompre son armée,
Se d'Espoir banyere est portée
Contre tous ennuveux rappors.
L'inventoire j'ay regardée
De noz meubles, en biens et corps;
De legier ne sera gastée,
Et si ne ferons à nulz tors.
Mieux aymerions estre mors,
Mon cueur et moy, que couroucée
Fust Raison sage et redoubtée.
Contre tous ennuyeux rappors.
Charles d'Orléans
***
В чертогах мысли обитая,
Я счет веду казне своей.
Пышна палата золотая,
Роскошных много в ней вещей.
Совет я сердцу дам смелей:
Там жить, бесстрастие вкушая,
Жилище наше охраняя
От всех прискорбных новостей.
Вот к нам Тоска приходит злая,
Чьих ухищрений нет подлей,
Палату захватить желая
И с сердцем нас прогнать взашей.
Но мы окажемся храбрей,
Рать против рати собирая,
Надежды знамя воздымая
От всех прискорбных новостей.
Имуществ перечень читая,
Гляжу: богатства много в ней;
Не разорится кладовая.
Я зла не делал для людей,
Мне с сердцем умереть милей –
Я лучше это возжелаю,
Чем Ум гневить, изнемогая
От всех прискорбных новостей.
В согласьи будем, чтоб скорей
Нам в порт вернуться из морей!
Наш мир непрочный населяя,
Клянусь Покой хранить всегда я
От всех прискорбных новостей.
En la chambre de ma pensée,
Quant j'ay visité mes trésors,
Maintesfoiz la treuve estorfée
Richement de plaisans confors.
A mon cueur je conseille lors
Qu'y prenons nôtre demourée,
Et que par nous soit bien gardée
Contre tous ennuyeux rappors.
Car Desplaisance maleurée
Essaye souvent ses effors,
Pour la conquester par emblée
Et nous bouter tous deux dehors;
Se Dieu plaist, assez sommes fors
Pour bien tost rompre son armée,
Se d'Espoir banyere est portée
Contre tous ennuveux rappors.
L'inventoire j'ay regardée
De noz meubles, en biens et corps;
De legier ne sera gastée,
Et si ne ferons à nulz tors.
Mieux aymerions estre mors,
Mon cueur et moy, que couroucée
Fust Raison sage et redoubtée.
Contre tous ennuyeux rappors.
Никола Рапен (1535 – 1608)
Nicolas Rapin
***
Как брошу я холмы, зеленые побеги,
Оставлю ручейки, лужайки и леса,
Уйду я из долин, где травы, древеса,
Где Эхо вторит мне среди природной неги?
Как в город я вернусь, где в безрассудном беге
Свободно не вздохнуть, где скрежет колеса,
Где звон колоколов, людские голоса,
Где смешаны с толпой и мулы, и телеги?
Уж лучше тут мне жить, забывши про почет,
Вновь честолюбие меня не увлечет –
Свобода сёл милей придворного мытарства.
В изгнании я рад прожить последний час,
Забыв дворцовый шум, умру я возле вас,
Вы купно – мой монарх, народ и государство.
Оригинал: http://tinyurl.com/hbk6bg2
Nicolas Rapin
***
Как брошу я холмы, зеленые побеги,
Оставлю ручейки, лужайки и леса,
Уйду я из долин, где травы, древеса,
Где Эхо вторит мне среди природной неги?
Как в город я вернусь, где в безрассудном беге
Свободно не вздохнуть, где скрежет колеса,
Где звон колоколов, людские голоса,
Где смешаны с толпой и мулы, и телеги?
Уж лучше тут мне жить, забывши про почет,
Вновь честолюбие меня не увлечет –
Свобода сёл милей придворного мытарства.
В изгнании я рад прожить последний час,
Забыв дворцовый шум, умру я возле вас,
Вы купно – мой монарх, народ и государство.
Оригинал: http://tinyurl.com/hbk6bg2
ХЛЕБОСОЛЬНЫЙ БАРИН, 1820
Кому нужны рагу да фрикасе!
Я всех готов почтить ухой стерляжьей.
Эй, Прохор, шевелись, детина ражий,
Тарелки здесь расставлены не все!
Жаркое нежно, словно пух лебяжий,
Анисовка - что маков цвет в росе...
Мой барский стол пред всеми в авантаже,
Но стойте! позабыл о карасе!...
Мне, мальчик, ненавистна персов роскошь,
Мне б за ботвиньей в Устюжну иль Россошь,
Да закусить яичницей в Твери.
Но ананас на блюде перуанский,
И все, что пел Державин в «Жизни Званской»...
Чу! Гости едут! Ну-ка, посмотри!
Кому нужны рагу да фрикасе!
Я всех готов почтить ухой стерляжьей.
Эй, Прохор, шевелись, детина ражий,
Тарелки здесь расставлены не все!
Жаркое нежно, словно пух лебяжий,
Анисовка - что маков цвет в росе...
Мой барский стол пред всеми в авантаже,
Но стойте! позабыл о карасе!...
Мне, мальчик, ненавистна персов роскошь,
Мне б за ботвиньей в Устюжну иль Россошь,
Да закусить яичницей в Твери.
Но ананас на блюде перуанский,
И все, что пел Державин в «Жизни Званской»...
Чу! Гости едут! Ну-ка, посмотри!
Уильям Блейк (1757 - 1827)
William Blake
Серый монах
«Я гибну! – возгласила мать. -
И детям хлеба не сыскать.
Что говорил тиран вчера?»
Тогда монах привстал с одра.
Пронзен был у монаха бок,
Бессчетны раны рук и ног,
Его суставы и мослы –
Корней изогнутых узлы.
Нет ни слезы в очах сухих;
Затем, в стенаниях глухих,
Дрожа, но побеждая страх,
Такую речь сказал монах:
«Мне Бог в келейный темный час
Вести писанье дал приказ.
Я знал: лишь летопись начну –
Все, что любил я, прокляну.
Мой брат от глада изнемог,
Был плач детей его жесток,
На дыбе побывал я сам,
Смеясь бичам и кандалам.
Отец твой тысячную рать
Сумел на севере собрать,
За ним твой брат облекся в сталь –
Мстить за детей твоих печаль.
Но тщетен лук, бессилен меч –
Войны оружьем не пресечь;
Молитвы старцев, слезы вдов
Одни спасут нас от оков.
В слезинке разум заключен,
А Божий меч – невинных стон,
Стенаний мученика звук
Стрелою шлет Господень лук.
…Тирана беглого покой
Был найден мстителя рукой.
Тирана сталью он извел –
И сел тираном на престол».
‘I DIE, I die!’ the Mother said,
‘My children die for lack of bread.
What more has the merciless tyrant said?’
The Monk sat down on the stony bed.
The blood red ran from the Grey Monk’s side,
His hands and feet were wounded wide,
His body bent, his arms and knees
Like to the roots of ancient trees.
His eye was dry; no tear could flow:
A hollow groan first spoke his woe.
He trembled and shudder’d upon the bed;
At length with a feeble cry he said:
‘When God commanded this hand to write
In the studious hours of deep midnight,
He told me the writing I wrote should prove
The bane of all that on Earth I love.
‘My brother starv’d between two walls,
His children’s cry my soul appalls;
I mock’d at the wrack and griding chain,
My bent body mocks their torturing pain.
‘Thy father drew his sword in the North,
With his thousands strong he marchèd forth,
Thy brother has arm’d himself in steel,
To avenge the wrongs thy children feel.
‘But vain the sword and vain the bow,
They never can work War’s overthrow.
The hermit’s prayer and the widow’s tear
Alone can free the world from fear.
‘For a tear is an intellectual thing,
And a sigh is the sword of an Angel King,
And the bitter groan of the martyr’s woe
Is an arrow from the Almighty’s bow.
‘The hand of Vengeance found the bed
To which the purple tyrant fled;
The iron hand crush’d the tyrant’s head,
And became a tyrant in his stead.’
William Blake
Серый монах
«Я гибну! – возгласила мать. -
И детям хлеба не сыскать.
Что говорил тиран вчера?»
Тогда монах привстал с одра.
Пронзен был у монаха бок,
Бессчетны раны рук и ног,
Его суставы и мослы –
Корней изогнутых узлы.
Нет ни слезы в очах сухих;
Затем, в стенаниях глухих,
Дрожа, но побеждая страх,
Такую речь сказал монах:
«Мне Бог в келейный темный час
Вести писанье дал приказ.
Я знал: лишь летопись начну –
Все, что любил я, прокляну.
Мой брат от глада изнемог,
Был плач детей его жесток,
На дыбе побывал я сам,
Смеясь бичам и кандалам.
Отец твой тысячную рать
Сумел на севере собрать,
За ним твой брат облекся в сталь –
Мстить за детей твоих печаль.
Но тщетен лук, бессилен меч –
Войны оружьем не пресечь;
Молитвы старцев, слезы вдов
Одни спасут нас от оков.
В слезинке разум заключен,
А Божий меч – невинных стон,
Стенаний мученика звук
Стрелою шлет Господень лук.
…Тирана беглого покой
Был найден мстителя рукой.
Тирана сталью он извел –
И сел тираном на престол».
‘I DIE, I die!’ the Mother said,
‘My children die for lack of bread.
What more has the merciless tyrant said?’
The Monk sat down on the stony bed.
The blood red ran from the Grey Monk’s side,
His hands and feet were wounded wide,
His body bent, his arms and knees
Like to the roots of ancient trees.
His eye was dry; no tear could flow:
A hollow groan first spoke his woe.
He trembled and shudder’d upon the bed;
At length with a feeble cry he said:
‘When God commanded this hand to write
In the studious hours of deep midnight,
He told me the writing I wrote should prove
The bane of all that on Earth I love.
‘My brother starv’d between two walls,
His children’s cry my soul appalls;
I mock’d at the wrack and griding chain,
My bent body mocks their torturing pain.
‘Thy father drew his sword in the North,
With his thousands strong he marchèd forth,
Thy brother has arm’d himself in steel,
To avenge the wrongs thy children feel.
‘But vain the sword and vain the bow,
They never can work War’s overthrow.
The hermit’s prayer and the widow’s tear
Alone can free the world from fear.
‘For a tear is an intellectual thing,
And a sigh is the sword of an Angel King,
And the bitter groan of the martyr’s woe
Is an arrow from the Almighty’s bow.
‘The hand of Vengeance found the bed
To which the purple tyrant fled;
The iron hand crush’d the tyrant’s head,
And became a tyrant in his stead.’
Гийом Кольте (1598 – 1659)
Guillaume Colletet
Сирены Фонтенбло
Я обретаюсь днесь в роскошнейшей пустыне,
Где люди - короли, где смертны божества,
Тут скалы и ручьи, деревья и листва,
Отнюдь не сельские тут боги и богини.
Мне звуки музыки врачуют душу ныне
(Разлуку с милою я пережил едва);
Приятны звоны струн, распевные слова,
Но я среди забав попался в плен кручине.
Как мало здесь любви, как низко можно пасть!
В иных пойду местах искать иную страсть,
Целение искать душе отягощéнной.
Оставить нам пора зловещий сей вертеп
И двор сей уравнять с коварною Сиреной -
Он пеньем сладостен и нравами свиреп.
Оригинал:
http://tinyurl.com/h2cmc3f
Guillaume Colletet
Сирены Фонтенбло
Я обретаюсь днесь в роскошнейшей пустыне,
Где люди - короли, где смертны божества,
Тут скалы и ручьи, деревья и листва,
Отнюдь не сельские тут боги и богини.
Мне звуки музыки врачуют душу ныне
(Разлуку с милою я пережил едва);
Приятны звоны струн, распевные слова,
Но я среди забав попался в плен кручине.
Как мало здесь любви, как низко можно пасть!
В иных пойду местах искать иную страсть,
Целение искать душе отягощéнной.
Оставить нам пора зловещий сей вертеп
И двор сей уравнять с коварною Сиреной -
Он пеньем сладостен и нравами свиреп.
Оригинал:
http://tinyurl.com/h2cmc3f