Этьен Павийон (1632 - 1705)
Étienne Pavillon

Чудеса духа человеческого

Порфиру для царей добыть из червецов,
Создать на полотне мир красочных созвучий,
Бег времени прервать и миг поймать летучий,
На хартиях писать звучанье голосов,

Недвижной бронзы плоть зажечь душой кипучей,
Из лютни звон извлечь движением перстов,
Чудовищ приручить, бродящих средь лесов,
Поджечь лучом зеркал чудесный град плавучий,

Из малых атомов вселенную сплести,
Всем звездам в небесах исправный счет вести,
Искусством химии пересоздать светила,

Обследовать весь мир, смирить стихию вод
И самый ад пленить магическою силой
Стремится человек, и к этому придет.

Prodiges de l'esprit humain

Tirer du ver l'éclat et l'ornement des rois,
Rendre par les couleurs une toile parlante,
Emprisonner le temps dans sa course volante,
Graver sur le papier l'image de la voix ;

Donner aux corps de bronze une âme foudroyante,
Sur les cordes d'un luth faire parler les doigts
Savoir apprivoiser jusqu'aux monstres des bois,
Brûler avec un verre une ville flottante ;

Fabriquer l'univers d'atomes assemblés,
Lire du firmament les chiffres étoilés,
Faire un nouveau soleil dans le monde chimique ;

Dompter l'orgueil des flots, et pénétrer partout,
Assujettir l'enfer dans un cercle magique,
C'est ce qu'entreprend l'homme, et dont il vient à bout.

Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay

CXIV

Злосчастна та страна три и четыре краты,
Где смотрит государь лишь через взор чужой,
Доверившись другим, слепоглухонемой
К страданьям подданных, надменностью объятый!

Господь, правители упрятаны в палаты,
Как будто бы в футляр; вкушая там покой,
Живут, дабы не жить такою же тоской,
Что их народ, войной раздавленный и смятый.

Как детям, скучно им без пушек и полков,
Труб, барабанщиков, флейтистов и флажков;
Хотят, чтоб поскорей пришли к ним вражьи строи.

В минувшие века всего им ближе тот,
Кто волны пламени зрел с башенных высот
И, чтоб себя развлечь, пел о пожаре Трои.

Ô trois et quatre fois malheureuse la terre
Dont le prince ne voit que par les yeux d'autrui,
N'entend que par ceux-là qui répondent pour lui,
Aveugle, sourd et muet plus que n'est une pierre !

Tels sont ceux-là, Seigneur, qu'aujourd'hui l'on resserre
Oisifs dedans leur chambre, ainsi qu'en un étui,
Pour durer plus longtemps, et ne sentir l'ennui
Que sent leur pauvre peuple accablé de la guerre.

Ils se paissent enfants de trompes et canons,
De fifres, de tambours, d'enseignes, gonfanons,
Et de voir leur province aux ennemis en proie.

Tel était celui-là, qui du haut d'une tour,
Regardant ondoyer la flamme tout autour,
Pour se donner plaisir chantait le feu de Troie.

ПОЗВОНОЧНЫЙ СОБОР

suintement cathédrale vertébré supérieur
André Breton

Есть много достойных
Прозваний собора:
Костяк мирозданья,
Вселенной опора;
Воспеть я желаю
Тебя в час урочный,
Хребет нерушимый,
Собор позвоночный!

Средь людной пустыни
Воздвигнутый столп,
Резной волнорез
Для бушующих толп,
Средь бурного моря
Родосский колосс,
Что гордую голову
В небо вознёс,

Венец императорам,
Посох аббатам,
В ночной глухоте
Зазвучишь ты набатом,
Ты Словом разгонишь
Сей морок полночный,
Водитель заблудших,
Собор позвоночный!

Зрак дольнего мира,
Витражные очи:
Три взора – Духовный,
Сыновний и Отчий;
Согласные звуки
Небесного хора
Зиждителя славят
Земного собора.

Во тьме непроглядной
Белеющий остров,
От трубного гласа
Воскреснувший остов,
Ты душу обрящешь –
Людскую иль скотью?
Когда эти кости
Оденутся плотью?

Июль – октябрь 2006.

ФЕЛИКС ЮСУПОВ, 1916

Я в городе объятых дремой башен
Вкусил в саду познанья тайный плод,
Кто совершил сие, вовеки тот
На свете не отыщет лучших брашен.

Пусть петербургский холод мне не страшен,
Но как метель ярится наш народ:
Царь околдован… Немец у ворот…
О, как несносен этот crazy Russian!

Где вы, Гармодий с Аристогитоном?
Пора бы Сумароковым-Эльстонам
Отдать свою тираноборству дань.

В деяниях не буду маловером,
Я жду его с британским револьвером…
Пора устроить старцу иордань!

АНТОНИЙ РИМЛЯНИН, 1106

Стал основаньем храмовой твердыни
Кифа иль Петр, иначе же – Скала;
На ней воздвиглись лжеученья ныне,
Творят свой столп греховные дела.

От гнета заблуждений тяжела,
Лишенная опоры в благостыне,
Она упала в глубь морской пустыни –
Меня же за собою увлекла.

Несом я бурной пенною волною,
Но нет, не вóды злобы предо мною –
Лишь океан Божественной любви.

Спаситель, что приял венец терновый,
Путь укажи мне водный в Город Новый
И церковь на скале возобнови!

Николь Бозон (до 1290 – после 1350)
Nicole Bozon

Рыцарь Христос

Историю извольте послушать, господа,
О рыцаре, чью славу умножили года.
К его любезной даме нагрянула беда;
Он для ее спасенья пошел на смерть тогда.

Известно: эта дама – заблудшая душа.
Но витязь шел на подвиг не сразу, не спеша:
Пускай узнает дама, что, тяжко согреша,
Она в безумье впала, свой разум сокруша.

Ее страданьям долго чинил он попущенье,
Чтоб стало ей понятно греха отягощенье.
Заслышав зов на помощь, он даровал прощенье,
Тем более что даму сгубило обольщенье.

На выручку любимой он выступил в поход,
У всех его сражений победным был исход,
Где силу применял он, где – хитрость и расчет,
Он знал: в конце похода его страданье ждет.

Как был прекрасен рыцарь, отправившись в сраженье!
Какие муки вынес он в самоотверженье!
Повесь в светлице, дама, являя береженье,
Щит рыцаря, на коем герба изображенье –

Серебряное поле, на нем узор червлёный;
Увенчан щит короной, из терния сплетённой;
Четыре ценных знака есть на кайме белёной,
Источник посредине, весь кровью обагрённый!

Был конь высок и крепок, породы знаменитой;
Имел четыре масти, древес четыре вида:
Из кипариса тело, кедровые копыта,
Круп – из маслины, грива – вся пальмою увита.

Шлем рыцаря – кровавых волос его копна,
Доспех чепрачный – кожа, везде рассечена,
Кольчуга – из страданий, вкушенных им сполна,
Сам Бог – его оружье, и тем рука сильна.

Сражен им в поединке пленивший нас с тобой,
Добился он победы, сокрывши образ свой, –
Ведь если б враг проведал, с кем занят он борьбой,
То ни за что на свете не вышел бы на бой.

Был витязь хитроумен на страх своим врагам –
Взял у оруженосца по имени Адам
Оружье и доспехи. Их переделав сам,
Доверил облаченье он девичьим рукам.

В покои к этой деве спустился рыцарь властно,
Ведь не было на свете другой такой прекрасной,
Вошел он к деве тихо, беззвучно и безгласно,
Лишь ей единой тайну открывши безопасно.

И рыцаря та дева всего вооружила,
Заемные доспехи из плоти возложила:
Рубаха – не из ваты, видны в ней кровь и жилы;
Налядвенником голень воителю служила;

Для ног сухие мышцы как поножи готовы,
А кости – для доспеха телесного основа,
А кожа – надоспешник, на ощупь – что шелковый,
Для жилок и сосудов прекрасней нет покрова.

Облекшися в доспехи, покинул он покои.
Сразиться жаждет витязь, скорее ищет боя;
И супостат коварный тут выступил из строя,
В противнике своем он не опознал героя.

Завидел враг доспехи, издал он злобный смех;
Христос дал супостату сражаться без помех.
Оружие отбросив, даря врагу успех,
Обрек себя на гибель – и этим спас нас всех.

На дереве повесив доспехи, как трофей,
Сломал ворота рыцарь у вражьих крепостей.
Он даму из темницы освободил, и с ней
Отправился к спасенью кратчайшим из путей.

Оригинал (на двух стр.)\Originel en anglo-normand (deux pages):

https://drive.google.com/file/d/0B8um3jY9ASlyNWE2RGJjd21Zckk/view?usp=sharing

https://drive.google.com/file/d/0B8um3jY9ASlyU1VMYUw2R3RNclU/view?usp=sharing

Карл Орлеанский (1394 – 1465)
Charles d'Orléans

***
Вы спали, Сердце-господин,
Вас долго мучал страшный сон,
Но встало солнце из низин…
Пора нам в лес! Так испокон
Веков обычай заведен.
Послушать пенье мы пойдем
В леса, где трелей перезвон,
Днем вешним, первым майским днем.

Амор – любовный властелин,
Им праздник этот учрежден,
Дабы влюбленный не один
Исполнить мог его закон.
И потому украсил он
Растения в краю лесном,
Чтоб лес был пышно облачен
Днем вешним, первым майским днем.

Вам, Сердце, не расчесть кручин,
Но объясним ваш тяжкий стон.
У скорби нет других причин –
Влюбленный с дамой разлучен,
Забавы страстной он лишен.
Не откажу ему ни в чем,
Чтоб облегчить тоски полон
Днем вешним, первым майским днем.

Любимая! И сотни дён
Не хватит, чтобы без препон
О сердце рассказать моем,
Какой я в нем терплю урон
Днем вешним, первым майским днем…

Trop longtemps vous vois sommeillier,
Monsieur, en deuil et déplaisir.
Veuilliez vous ce jour éveiller !
Allons au bois le mai cueillir
Pour la coutume maintenir !
Nous orrons des oyseaux le glay
Dont ils font les bois retentir
Ce premier jour du mois de mai.

Bien sais, mon cœur, que faux danger
Vous fait maintes peines souffrir,
Car il vous fait trop éloigner
Celle qui est votre désir.
Mieux conseiller je ne vous sais
Pour votre douleur amoindrir
Ce premier jour du mois de mai.

Le Dieu d'Amour est coutumier
À ce jour de fête tenir
Pour amoureux cœurs festoyer
Qui désirent le servir.
Pour ce fait les arbres couvrir
De fleurs et les champs de vert gai
Pour la fête plus embellir
Ce premier jour du mois de mai.

Bien sais, mon cœur, que faux danger
Vous fait maintes peines souffrir,
Car il vous fait trop éloigner
Celle qui est votre désir.
Pourtant vous faut ébat quérir ;
Mieux conseiller je ne vous sais
Pour votre douleur amoindrir
Ce premier jour du mois de mai.

Ma dame, mon seul souvenir
En cent jours je n’aurai loisir
De vous raconter tout au vrai
Le mal qui tient mon cœur martyr
Ce premier jour du mois de mai ...

…И сказал тогда Гораций,
Сей отважный Страж Ворот:
«Смерть к любому из живущих
Рано, поздно ли придет.
Разве есть достойней гибель –
Биться с полчищем врагов
За своих отцов могилы,
За алтарь своих богов?».

Т.Б. Маколей, «Песни Древнего Рима»

Then out spake brave Horatius,
The Captain of the Gate:
"To every man upon this earth
Death cometh soon or late.
And how can man die better
Than facing fearful odds,
For the ashes of his fathers,
And the temples of his Gods."

T.B. Macaulay, Lays of Ancient Rome

Уильям Блейк (1757 – 1827)
William Blake

***
Глумись, Вольтер, глумись, Руссо,
Глумитесь – ваше дело прах.
Ваш ропот брошен, как песок,
И вспять вернётся на ветрах.

И станет Жемчугом песок,
Сияньем Божьим претворён;
Слепя глумливые глаза,
Израильтянам светит он.

Рой Демокритовых частиц
И свет, что Ньютоном разъят, –
Пески пред Чермным морем, где
Шатры Израиля блестят.

Mock on, Mock on, Voltaire, Rousseau;
Mock on, Mock on, ’tis all in vain.
You throw the sand against the wind,
And the wind blows it back again;

And every sand becomes a Gem
Reflected in the beams divine;
Blown back, they blind the mocking Eye,
But still in Israel's paths they shine.

The Atoms of Democritus
And Newton’s Particles of light
Are sands upon the Red sea shore,
Where Israel's tents do shine so bright.

Йозеф фон Эйхендорф (1788 – 1856)
Joseph von Eichendorff

Лесная беседа

«Все крепче стужа, гуще мрак,
Одной не выбраться никак…
Леса глухи, в них нет пути,
Позволь до дому довести!»

«Хитер, коварен пол мужской,
Разбило сердце мне тоской…
Рог затрубил, дает сигнал,
Беги! Меня ты не узнал.»

«Прекрасен лошади убор,
Прекрасен девы стан и взор…
О Боже! Узнаю черты –
Колдунья Лорелея ты!»

«Да, ты узнал – крутой утес
Над Рейном замок мой вознес.
Все крепче стужа, гуще мрак,
Тебе не выбраться никак!»

Waldgespräch

Es ist schon spät, es wird schon kalt,
Was reit’st du einsam durch den Wald?
Der Wald ist lang, du bist allein,
Du schöne Braut! Ich führ’ dich heim!

„Groß ist der Männer Trug und List,
Vor Schmerz mein Herz gebrochen ist,
Wohl irrt das Waldhorn her und hin,
O flieh! Du weißt nicht, wer ich bin.“

So reich geschmückt ist Roß und Weib,
So wunderschön der junge Leib,
Jetzt kenn’ ich dich – Gott steh’ mir bei!
Du bist die Hexe Lorelei.

„Du kennst mich wohl – von hohem Stein
Schaut still mein Schloß tief in den Rhein.
Es ist schon spät, es wird schon kalt,
Kommst nimmermehr aus diesem Wald!“

Анна Пикарде (ок. 1580 – после 1632)
Anne Picardet

Плюю на лживый свет, на мир непостоянный,
Плюю я на соблазн и прелести его,
Плюю я на разврат, на плоти торжество,
Его лукавый лик, слащавый и обманный.

Лишь во Христе моем мне пребывать желанно,
Лишь следовать за Ним – и больше ничего,
Лишь зреть предвечный свет, свет Бога Самого,
Быть светом милости в награду осиянной.

Мое дерзание, желания предмет,
Мне в сердце истреби любви телесной след,
Сожги ее в лучах небесного сиянья;

Омой мои грехи, Христовой крови ток,
Пусть вышняя любовь в ответ на упованья
Созиждет в небесах душе моей чертог.

Fi du monde trompeur, fi de son inconstance,
Fi de ses faux appas, fi de sa vanité,
De son hypocrisie et son iniquité,
De son fard emmiellé, plein de vaine apparence.

En rien qu'en mon Jésus je n'aurai plus fiance,
Je ne veux plus agir que par sa volonté;
Je ne veux plus rien voir que sa sainte clarté,
Et de lui seul aussi attendre récompense.

O mon unique objet, ma chère ambition,
Eloigne de mon coeur l'humaine affection,
Fais-le brûler sans fin dans ta céleste flamme.

Efface mes méfaits par ton sang précieux,
Et que ton saint amour, à qui j''offre mon âme,
Lui bâtisse un séjour éternel dans les cieux.

Друзья, наш с Антоном Черным проект достиг полуэкватора (или экватора, учитывая, что перспектива издания становится реальной уже с половины указанной суммы).

Если вас интересует поэзия, история Первой мировой войны и мои переводы (или, паче чаяния, и то, и другое, и третье) - прошу принять участие.

https://planeta.ru/campaigns/warpoet?fbclid=IwAR1WjEeXiN43Mx_Gfji49YWBraQOtbvVW0nJo6MadlIFaRggtL4vgQWCYzA

Поль Скаррон (1610 – 1660)
Paul Scarron

О Париже

Столпотворенье из дворцов,
Из улочек в навозных кучах,
Святилищ, тюрем и торцов,
Из лавок и торгов толкучих,

Из сволочи со всех концов,
Ханжей, блудниц, красоток жгучих,
Измен, убийств, воров, лжецов,
Чинуш, судейских, тварей сучьих.

Кругом дворяне без гроша,
Повсюду грабят не спеша,
Везде собранье всякой швали;

Не счесть пажей и колымаг,
Кругом шумиха и бардак.
Вот вам Париж. Ну что, узнали?

Sur Paris

Un amas confus de maisons,
Des crottes dans toutes les rues,
Ponts, Églises, Palais, Prisons,
Boutiques bien ou mal pourvues,

Force gens noirs, blancs, roux, grisons,
Des prudes, des filles perdues,
Des meurtres et des trahisons,
Des gens de plume aux mains crochues,

Maint poudré qui n'a pas d'argent,
Maint homme qui craint le Sergent,
Maint Fanfaron qui toujours tremble,

Pages, Laquais, Voleurs de nuit,
Carrosses, chevaux et grand bruit :
C'est là Paris ; que vous en semble?

Жан де Спонд (1557 – 1595)

***
Гражданской смутою душа моя объята –
В ней разум с чувствами сразились меж собой.
Пылает их раздор; неведом мне покой,
Покуда острый меч подъемлет брат на брата.

Зато оружье чувств отнюдь не из булата –
Из хрупкого стекла; и сердце выбор свой
Оставит за другой сраженья стороной –
За разумом, чья власть на милости богата.

Мне чувства говорят: «Колена преклони
Под бременем страстей, палящих, как огни»,
А разум мне велит: «Терпи сию расправу».

И потому в душе пора устроить Рим:
Толпу мятежных чувств нещадно сокрушим,
Чтоб разум смог создать великую державу.

Jean de Sponde (1557 – 1595)

***
Je sens dedans mon âme une guerre civile
D'un parti ma raison, mes sens d'autre parti,
Dont le brûlant discord ne peut être amorti
Tant chacun son tranchant l'un contre l'autre affile.

Mais mes sens sont armés d'un verre si fragile
Que si le cœur bientôt ne s'en est départi
Tout l'heur vers ma raison se verra converti,
Comme au parti plus fort plus juste et plus utile.

Mes sens veulent ployer sous ce pesant fardeau
Des ardeurs que me donne un éloigné flambeau,
Au rebours la raison me renforce au martyre.

Faisons comme dans Rome, à ce peuple mutin
De mes sens inconstants arrachons-les enfin,
Et que notre raison y plante son Empire.

Теофиль де Вио (1590 – 1626)
Théophile de Viau

Аполлон-победитель

Стихи для балета

Мои лучи стрелой летят, гремят и блещут,
Повсюду на земле алтарь воздвигнут мой,
Все небожители передо мной трепещут;
Зачем бесславлюсь я со смертными войной?

Я с их гордынею сражаюсь поневоле,
Был жребий мой былой их гневом побежден;
Одну лишь только жизнь дарил я им дотоле,
А ныне только смерть нести им принужден.

Смогу я защитить от них свои святыни,
Разбойничью толпу сразит моя стрела;
К моим оракулам пусть все идут отныне
Узнать, как им спастись от будущего зла.

Я – твердость дерева сумевший приневолить,
Я – сладкозвучие исторгший из древес;
Ветрам велю молчать, а мрамору – глаголить,
Царям велю блюсти веления небес.

Я – тот, кто теплоту растеньям дарит летом,
Кем мертвые плоды опять воскрешены,
Я все, что в мире есть, украсил ярким цветом,
У нежных лилий я – источник белизны.

Лишь только отлучусь – все сумрачным покровом
Укрыто, не щадят морозы ничего;
Благоуханный сад стал кладбищем суровым;
Лишь вежды я смежу – повсюду все мертво.

Apollon champion

Moi de qui les rayons font les traits du tonnerre,
Et de qui l’univers adore les autels;
Moi dont les plus grands dieux redouteraient la guerre,
Puis-je sans déshonneur me prendre à des mortels?

J’attaque malgré moi leur orgueilleuse envie,
Leur audace a vaincu ma nature et le sort;
Car ma vertu qui n’est que pour donner la vie,
Est aujourd’hui forcée à leur donner la mort.

J’affranchis mes autels de ces fâcheux obstacles,
Et foulant ces brigands que mes traits vont punir,
Chacun dorénavant viendra vers mes oracles,
Et préviendra le mal qui lui peut advenir.

C’est moi qui pénétrant la dureté des arbres,
Arrache de leur cœur une savante voix,
Qui fais taire les vents, qui fais parler les marbres,
Et qui trace au destin la conduite des rois.

C’est moi dont la chaleur donne la vie aux roses,
Et fais ressusciter les fruits ensevelis,
Je donne la durée et la couleur aux choses,
Et fais vivre l’éclat de la blancheur des lys.

Si peu que je m’absente, un manteau de ténèbres
Tient d’une froide horreur ciel et terre couverts,
Les vergers les plus beaux sont des objets funèbres,
Et quand mon oeil est clos tout meurt en l’univers.

Пьер Патри (1583 – 1671)

Песнь о презрении к мирской суете

Филлида, ты красой затмила целый свет,
Но ты ко мне добра. Скажи мне, друг сердечный,
Но только не солги, правдивый дай ответ:
Неужто все это потребно в жизни вечной?

Тебя как божество свет высший превознес,
Ему казалась ты чудесной, безупречной…
Филлида, я молю, не бей за сей вопрос –
Неужто все это потребно в жизни вечной?

Повесы, прожиги, без ведомых путей
По жизненной тропе вы бродите беспечно,
Меняя пó сто раз предмет своих страстей…
Неужто все это потребно в жизни вечной?

Любостяжатели, вас могут взвеселить
Лишь деньги, потому гребете бесконечно
Вы злато с серебром, чтоб кучами свалить…
Неужто все это потребно в жизни вечной?

Судьи бессудные, чинящие разбой,
Вы, расхитители под мантией наплечной,
Вам отдал Навуфей весь виноградник свой…
Неужто все это потребно в жизни вечной?

Сей демон наших дней, смертельная дуэль,
Губящая людей враждой бесчеловечной, –
Царила бы она, знай мы иную цель?
Неужто все это потребно в жизни вечной?

Двуличный, лживый люд, живущий при дворе,
Тщеславен и надут, как некий мех кузнечный,
Мечтаешь лишь о том, как есть на серебре…
Неужто все это потребно в жизни вечной?

Прелаты, что давно торгуют алтарем,
Которыми презрен голодный и увечный, –
Что скажете, представ перед святым Петром?
Неужто все это потребно в жизни вечной?

Солдаты, жаждете вы славу обрести,
Вы рветесь на войну, где гром гремит картечный,
Чтоб Цезаря своей отвагой превзойти…
Неужто все это потребно в жизни вечной?

Гонзага, вынес я стихами приговор
Тщете и суете эпохи бессердечной.
Давай же учиним словам этим повтор:
«Неужто все это потребно в жизни вечной?»

Навуфей – согласно Библии, владел виноградником, расположенным рядом с дворцом неправедного царя Ахава; отказавшись продать свой надел, был несправедливо обвинен в богохульстве и казнен (3 Цар. 21:29).
Гонзага – Карло (Шарль) Гонзага (1580 – 1637), франко-итальянский аристократ, герцог де Невер, впоследствии герцог Мантуанский.
Pierre Patrix (1583 – 1671)

Cantique du mépris des vanités du monde

Philis, qui pour vous-même avez tant d'amitié
Et prenez tant de soin de paraître si belle,
Entre nous, sans mentir, vous me faites pitié :
A quoi bon tout cela pour la vie éternelle?

Au bal et dans le cours éclatent vos appas,
Votre beauté partout paraît plus que mortelle.
Mais de grâce, Philis, et ne me battez péis,
A quoi bon tout cela pour la vie éternelle?

Vous, pauvres étourdis, qui sans réflexion,
-Courez incessamment de ruelle en ruelle,
Et, comme de pays, changez d'affection,
A quoi bon tout cela pour la vie éternelle?

Idolâtres d'argent qui jamais ne pensez
Qu'à joindre au vieux gagné quelque somme nouvelle.
En eussiez-vous des monts l'un sur l'autre entassés,
A quoi bon tout cela pour la vie éternelle?

Justiciers sans justice, autorisés pillards,
Qui voulez qu'un chacun vous porte sa chandelle.
Et Naboth et sa vigne enfermés dans vos parcs,
A quoi bon tout cela pour la vie éternelle?

Eût-on par le duel, du démon inventé,
Acquis selon le monde une gloire immortelle;
Ce vain triomphe étant contre la charité,
A quoi bon tout cela pour la vie éternelle?

Gens de cour peu versés à la sincérité,
Qui jusqu'à l'intérêt avez l'âme fidèle,
Et sacrifiez tout à votre vanité,
A quoi bon tout cela pour la vie éternelle?

Prélats qui dissipez les trésors de l'autel.
Est-ce imiter saint Pierre et son divin modèle?
Ayez moins d'équipage et de maîtres d'hôtel :
A quoi bon tout cela pour la gloire éternelle?

Grands et fameux guerriers qui, favoris de Mars,
Remplissez de vos faits la terre universelle,
Eussiez-vous en valeur passé tous les Césars,
A quoi bon tout cela pour la vie éternelle?

Gonzague, par ces mots, ayant si justement
Et toujours condamné la pompe temporelle,
Pratiquons son exemple à dire incessamment :
A quoi bon tout cela pour la gloire éternelle?

Антуан де Сент-Аман (1594 - 1661)
Antoine de Saint-Amant

Кудряв, дороден я - прямой немецкий граф,
Мой нежен взор, свежо лицо и алы губы,
Ты душкою зовешь, красавчиком, голу’бой,
Меня любимейшим любовником признав.

Ты думаешь - мол, я изыскан, ловок, брав,
И все слова мои тебе настолько любы,
Что страсть твоя ко мне огнем горит сугубо;
Клянешься в верности, навек меня избрав.

Ты хочешь мне найти точнейшее прозванье,
И я твое готов принять титулованье,
Когда мне говоришь: "Ты - зеркало для шлюх".

Мне этот чин принять, поверь, всегда хотелось,
Ты правду говоришь - и впрямь таков мой дух:
Ведь в это зеркало ты столько раз гляделась.

Me voyant plus frisé qu'un gros comte allemand,
Le teint frais, les yeux doux, et la bouche vermeille,
Tu m'appelles ton cœur, ton âme, ta merveille,
Et me veux recevoir pour ton plus cher amant.

Tu trouves mon maintien si grave et si charmant,
Tu sens à mes discours un tel goût en l'oreille,
Que tu me veux aimer d'une ardeur non pareille,
Où désormais ta foi sera de diamant.

Pour me donner un nom qui me soit convenable,
Cloris, ton jugement est plus que
raisonnable
Quand tu viens m'appeler un miroir à putains.

Je n'en refuse point le titre ni l'usage :
Il est vrai, je le suis, tes propos sont certains,
Car tu t'es bien souvent mirée en mon visage.

Никола Воклен Дезивето (1567 – 1649)
Nicolas Vauquelin des Yveteaux

***
Влюбленным я живу, любитель перемен:
С утра люблю одну, а вечером – другую,
Еще не заболев, лекарства я взыскую, 
Спасаюсь из тюрьмы еще не взятым в плен.

Ждать милостей в любви? Мной этот путь презрен.
Упрямится одна – с другою озорую,
Красавицу люблю не дольше, чем дурную, –
Все правила в любви считаю я за тлен.

Чем меньше знаков мне, тем меньше мне обиды,
Из мыслей прочь гоню страстей любовных виды,
Пристану сразу к двум, чтоб тут же прочь уйти.

Я растерял свои надежды на изломах,
Я нажил не друзей, а множество знакомых,
Я всюду – и нигде нельзя меня найти.

Avecques mon amour naît l'amour de changer. 
J'en aime une au matin ; l'autre au soir me possède. 
Premier qu'avoir le mal, je cherche le remède, 
N'attendant être pris pour me désengager.

Sous un espoir trop long je ne puis m'affliger ; 
Quand une fait la brave, une autre lui succède ; 
Et n'aime plus longtemps la belle que la laide :
Car dessous telles lois je ne veux me ranger.

Si j'ai moins de faveur, j'ai moins de frénésie ; 
Chassant la passion hors de ma fantaisie, 
À deux, en même jour, je m'offre et dis adieu.

Mettant en divers lieux l'heur de mes espérances, 
Je fais peu d'amitiés et bien des connaissances ; 
Et me trouvant partout je ne suis en nul lieu.

Онора де Ракан (1589 - 1670)
Honorat de Racan

Речь морехода

В Кипридиных морях, где столь обманны воды,
Где лучшие в волнах терялись мореходы,
Проплыл немало дней и не одну я ночь.
Урании краса, звездою будь полярной!
В блужданьях тягостных сквозь океан коварный
Лишь божество любви молю я мне помочь.

Сулили гибель мне зловещие Плеяды,
Но кормчий мой - Амур, он вывел куда надо,
В простор, где морякам не угрожает крах;
Кто слышал от меня, как направляет чудно
Сей юноша мое испытанное судно,
Не скажет, что Амур - с повязкой на глазах.

Он пламенем своим укажет путь в тумане,
Разгонит чарами шторма на океане,
Даря волнам лазурь, а небесам - сапфир;
Любимую мою почтив благоговеньем,
Он переделает весенним дуновеньем
Лютейший аквилон в ласкающий зефир.

Но как он ни чаруй, ни заклинай умело,
Ни жги свои огни, ни посылай он стрелы,
Ни проявляй везде тиранства своего -
Все ухищрения Амуровы напрасны:
У дамы в сердце лед, красавица бесстрастна,
И только перед ней бессильно божество.

Я знаю - об нее корабль мой разобьется,
Ненастье предрекать мне верно удается,
Я знаю, как тверда в груди ее скала;
Но нет, я не страшусь; погибель мне почетна,
Забуду ремесло, себя предам охотно,
Чтоб средь таких красот меня бы смерть нашла.

Pour un marinier

Dessus la mer de Cypre où souvent il arrive
Que les meilleurs nochers se perdent dès la rive,
J'ai navigué la nuit plus de fois que le jour.
La beauté d'Uranie est mon pôle et mon phare,
Et, dans quelque tourmente où ma barque s'égare,
Je n'invoque jamais d'autre dieu que l'Amour.

Souvent à la merci des funestes Pléiades
Ce pilote sans peur m'a conduit en des rades
Où jamais les vaisseaux ne s'étaient hasardés,
Et, sans faire le vain, ceux qui m'entendront dire
De quel art cet enfant a guidé mon navire,
Ne l'accuseront plus d'avoir les yeux bandés.

Il n'est point de brouillards que ses feux n'éclaircissent ;
Par ses enchantements les vagues s'adoucissent ;
La mer se fait d'azur et les cieux de saphirs,
Et, devant la beauté dont j'adore l'image,
En faveur du printemps, qui luit en son visage,
Les plus fiers aquilons se changent en zéphyrs.

Mais, bien que dans ses yeux l'amour prenne ses charmes,
Qu'il y mette ses feux, qu'il y forge ses armes,
Et qu'il ait établi son empire en ce lieu,
Toutefois sa grandeur leur rend obéissance ;
Sur cette âme de glace il n'a point de puissance,
Et seulement contre elle il cesse d'être dieu.

Je sais bien que ma nef y doit faire naufrage ;
Ma science m'apprend à prédire l'orage ;
Je connais le rocher qu'elle cache en son sein ;
Mais plus j'y vois de morts et moins je m'épouvante ;
Je me trahis moi-même, et l'art dont je me vante,
Pour l'honneur de périr en un si beau dessein.

Симеон-Гийом де ла Рок (1551 – 1611)

Я жуткой птицей стал во мраке глухоманном;
Оставлен солнца свет, оставлена родня –
Жестокостью Амур преобразил меня,
Чтоб предвещать беду испуганным селянам.

Взываю к скалам я стенаньем непрестанным,
И средь пустынных скал до наступленья дня
Лишь Эхо вторит мне, мой скорбный стон храня,
И умолкаем мы с рассветом нежеланным.

Я солнца яркий свет утратил, и с тех пор
Завеса черноты всегда мне застит взор,
Надежд меня лишив, похитив жизни силы.

Близ солнечных лучей имел я вид орла,
Но прихотью судьбы меня преобразило:
Я раньше светом был, теперь я мрак и мгла.

Siméon-Guillaume de la Roque (1551 – 1611)

Je suis le triste oiseau de la nuit solitaire,
Qui fuit sa même espèce et la clarté du jour,
De nouveau transformé par la rigueur d'Amour,
Pour annoncer l'augure au malheureux vulgaire.

J'apprends à ces rochers mon tourment ordinaire,
Ces rochers plus secrets où je fais mon séjour.
Quand j'achève ma plainte, Écho parle à son tour,
Tant que le jour survient qui soudain me fait taire.

Depuis que j'eus perdu mon soleil radieux,
Un voile obscur et noir me vint bander les yeux,
Me dérobant l'espoir qui maintenait ma vie.

J'étais jadis un aigle auprès de sa clarté,
Telle forme à l'instant du sort me fut ravie,
Je vivais de lumière, ore d'obscurité.