Антуан де Сент-Аман (1594 - 1661)
Antoine de Saint-Amant
Кудряв, дороден я - прямой немецкий граф,
Мой нежен взор, свежо лицо и алы губы,
Ты душкою зовешь, красавчиком, голу’бой,
Меня любимейшим любовником признав.
Ты думаешь - мол, я изыскан, ловок, брав,
И все слова мои тебе настолько любы,
Что страсть твоя ко мне огнем горит сугубо;
Клянешься в верности, навек меня избрав.
Ты хочешь мне найти точнейшее прозванье,
И я твое готов принять титулованье,
Когда мне говоришь: "Ты - зеркало для шлюх".
Мне этот чин принять, поверь, всегда хотелось,
Ты правду говоришь - и впрямь таков мой дух:
Ведь в это зеркало ты столько раз гляделась.
Me voyant plus frisé qu'un gros comte allemand,
Le teint frais, les yeux doux, et la bouche vermeille,
Tu m'appelles ton cœur, ton âme, ta merveille,
Et me veux recevoir pour ton plus cher amant.
Tu trouves mon maintien si grave et si charmant,
Tu sens à mes discours un tel goût en l'oreille,
Que tu me veux aimer d'une ardeur non pareille,
Où désormais ta foi sera de diamant.
Pour me donner un nom qui me soit convenable,
Cloris, ton jugement est plus que
raisonnable
Quand tu viens m'appeler un miroir à putains.
Je n'en refuse point le titre ni l'usage :
Il est vrai, je le suis, tes propos sont certains,
Car tu t'es bien souvent mirée en mon visage.
Antoine de Saint-Amant
Кудряв, дороден я - прямой немецкий граф,
Мой нежен взор, свежо лицо и алы губы,
Ты душкою зовешь, красавчиком, голу’бой,
Меня любимейшим любовником признав.
Ты думаешь - мол, я изыскан, ловок, брав,
И все слова мои тебе настолько любы,
Что страсть твоя ко мне огнем горит сугубо;
Клянешься в верности, навек меня избрав.
Ты хочешь мне найти точнейшее прозванье,
И я твое готов принять титулованье,
Когда мне говоришь: "Ты - зеркало для шлюх".
Мне этот чин принять, поверь, всегда хотелось,
Ты правду говоришь - и впрямь таков мой дух:
Ведь в это зеркало ты столько раз гляделась.
Me voyant plus frisé qu'un gros comte allemand,
Le teint frais, les yeux doux, et la bouche vermeille,
Tu m'appelles ton cœur, ton âme, ta merveille,
Et me veux recevoir pour ton plus cher amant.
Tu trouves mon maintien si grave et si charmant,
Tu sens à mes discours un tel goût en l'oreille,
Que tu me veux aimer d'une ardeur non pareille,
Où désormais ta foi sera de diamant.
Pour me donner un nom qui me soit convenable,
Cloris, ton jugement est plus que
raisonnable
Quand tu viens m'appeler un miroir à putains.
Je n'en refuse point le titre ni l'usage :
Il est vrai, je le suis, tes propos sont certains,
Car tu t'es bien souvent mirée en mon visage.
Никола Воклен Дезивето (1567 – 1649)
Nicolas Vauquelin des Yveteaux
***
Влюбленным я живу, любитель перемен:
С утра люблю одну, а вечером – другую,
Еще не заболев, лекарства я взыскую,
Спасаюсь из тюрьмы еще не взятым в плен.
Ждать милостей в любви? Мной этот путь презрен.
Упрямится одна – с другою озорую,
Красавицу люблю не дольше, чем дурную, –
Все правила в любви считаю я за тлен.
Чем меньше знаков мне, тем меньше мне обиды,
Из мыслей прочь гоню страстей любовных виды,
Пристану сразу к двум, чтоб тут же прочь уйти.
Я растерял свои надежды на изломах,
Я нажил не друзей, а множество знакомых,
Я всюду – и нигде нельзя меня найти.
Avecques mon amour naît l'amour de changer.
J'en aime une au matin ; l'autre au soir me possède.
Premier qu'avoir le mal, je cherche le remède,
N'attendant être pris pour me désengager.
Sous un espoir trop long je ne puis m'affliger ;
Quand une fait la brave, une autre lui succède ;
Et n'aime plus longtemps la belle que la laide :
Car dessous telles lois je ne veux me ranger.
Si j'ai moins de faveur, j'ai moins de frénésie ;
Chassant la passion hors de ma fantaisie,
À deux, en même jour, je m'offre et dis adieu.
Mettant en divers lieux l'heur de mes espérances,
Je fais peu d'amitiés et bien des connaissances ;
Et me trouvant partout je ne suis en nul lieu.
Nicolas Vauquelin des Yveteaux
***
Влюбленным я живу, любитель перемен:
С утра люблю одну, а вечером – другую,
Еще не заболев, лекарства я взыскую,
Спасаюсь из тюрьмы еще не взятым в плен.
Ждать милостей в любви? Мной этот путь презрен.
Упрямится одна – с другою озорую,
Красавицу люблю не дольше, чем дурную, –
Все правила в любви считаю я за тлен.
Чем меньше знаков мне, тем меньше мне обиды,
Из мыслей прочь гоню страстей любовных виды,
Пристану сразу к двум, чтоб тут же прочь уйти.
Я растерял свои надежды на изломах,
Я нажил не друзей, а множество знакомых,
Я всюду – и нигде нельзя меня найти.
Avecques mon amour naît l'amour de changer.
J'en aime une au matin ; l'autre au soir me possède.
Premier qu'avoir le mal, je cherche le remède,
N'attendant être pris pour me désengager.
Sous un espoir trop long je ne puis m'affliger ;
Quand une fait la brave, une autre lui succède ;
Et n'aime plus longtemps la belle que la laide :
Car dessous telles lois je ne veux me ranger.
Si j'ai moins de faveur, j'ai moins de frénésie ;
Chassant la passion hors de ma fantaisie,
À deux, en même jour, je m'offre et dis adieu.
Mettant en divers lieux l'heur de mes espérances,
Je fais peu d'amitiés et bien des connaissances ;
Et me trouvant partout je ne suis en nul lieu.
Онора де Ракан (1589 - 1670)
Honorat de Racan
Речь морехода
В Кипридиных морях, где столь обманны воды,
Где лучшие в волнах терялись мореходы,
Проплыл немало дней и не одну я ночь.
Урании краса, звездою будь полярной!
В блужданьях тягостных сквозь океан коварный
Лишь божество любви молю я мне помочь.
Сулили гибель мне зловещие Плеяды,
Но кормчий мой - Амур, он вывел куда надо,
В простор, где морякам не угрожает крах;
Кто слышал от меня, как направляет чудно
Сей юноша мое испытанное судно,
Не скажет, что Амур - с повязкой на глазах.
Он пламенем своим укажет путь в тумане,
Разгонит чарами шторма на океане,
Даря волнам лазурь, а небесам - сапфир;
Любимую мою почтив благоговеньем,
Он переделает весенним дуновеньем
Лютейший аквилон в ласкающий зефир.
Но как он ни чаруй, ни заклинай умело,
Ни жги свои огни, ни посылай он стрелы,
Ни проявляй везде тиранства своего -
Все ухищрения Амуровы напрасны:
У дамы в сердце лед, красавица бесстрастна,
И только перед ней бессильно божество.
Я знаю - об нее корабль мой разобьется,
Ненастье предрекать мне верно удается,
Я знаю, как тверда в груди ее скала;
Но нет, я не страшусь; погибель мне почетна,
Забуду ремесло, себя предам охотно,
Чтоб средь таких красот меня бы смерть нашла.
Pour un marinier
Dessus la mer de Cypre où souvent il arrive
Que les meilleurs nochers se perdent dès la rive,
J'ai navigué la nuit plus de fois que le jour.
La beauté d'Uranie est mon pôle et mon phare,
Et, dans quelque tourmente où ma barque s'égare,
Je n'invoque jamais d'autre dieu que l'Amour.
Souvent à la merci des funestes Pléiades
Ce pilote sans peur m'a conduit en des rades
Où jamais les vaisseaux ne s'étaient hasardés,
Et, sans faire le vain, ceux qui m'entendront dire
De quel art cet enfant a guidé mon navire,
Ne l'accuseront plus d'avoir les yeux bandés.
Il n'est point de brouillards que ses feux n'éclaircissent ;
Par ses enchantements les vagues s'adoucissent ;
La mer se fait d'azur et les cieux de saphirs,
Et, devant la beauté dont j'adore l'image,
En faveur du printemps, qui luit en son visage,
Les plus fiers aquilons se changent en zéphyrs.
Mais, bien que dans ses yeux l'amour prenne ses charmes,
Qu'il y mette ses feux, qu'il y forge ses armes,
Et qu'il ait établi son empire en ce lieu,
Toutefois sa grandeur leur rend obéissance ;
Sur cette âme de glace il n'a point de puissance,
Et seulement contre elle il cesse d'être dieu.
Je sais bien que ma nef y doit faire naufrage ;
Ma science m'apprend à prédire l'orage ;
Je connais le rocher qu'elle cache en son sein ;
Mais plus j'y vois de morts et moins je m'épouvante ;
Je me trahis moi-même, et l'art dont je me vante,
Pour l'honneur de périr en un si beau dessein.
Honorat de Racan
Речь морехода
В Кипридиных морях, где столь обманны воды,
Где лучшие в волнах терялись мореходы,
Проплыл немало дней и не одну я ночь.
Урании краса, звездою будь полярной!
В блужданьях тягостных сквозь океан коварный
Лишь божество любви молю я мне помочь.
Сулили гибель мне зловещие Плеяды,
Но кормчий мой - Амур, он вывел куда надо,
В простор, где морякам не угрожает крах;
Кто слышал от меня, как направляет чудно
Сей юноша мое испытанное судно,
Не скажет, что Амур - с повязкой на глазах.
Он пламенем своим укажет путь в тумане,
Разгонит чарами шторма на океане,
Даря волнам лазурь, а небесам - сапфир;
Любимую мою почтив благоговеньем,
Он переделает весенним дуновеньем
Лютейший аквилон в ласкающий зефир.
Но как он ни чаруй, ни заклинай умело,
Ни жги свои огни, ни посылай он стрелы,
Ни проявляй везде тиранства своего -
Все ухищрения Амуровы напрасны:
У дамы в сердце лед, красавица бесстрастна,
И только перед ней бессильно божество.
Я знаю - об нее корабль мой разобьется,
Ненастье предрекать мне верно удается,
Я знаю, как тверда в груди ее скала;
Но нет, я не страшусь; погибель мне почетна,
Забуду ремесло, себя предам охотно,
Чтоб средь таких красот меня бы смерть нашла.
Pour un marinier
Dessus la mer de Cypre où souvent il arrive
Que les meilleurs nochers se perdent dès la rive,
J'ai navigué la nuit plus de fois que le jour.
La beauté d'Uranie est mon pôle et mon phare,
Et, dans quelque tourmente où ma barque s'égare,
Je n'invoque jamais d'autre dieu que l'Amour.
Souvent à la merci des funestes Pléiades
Ce pilote sans peur m'a conduit en des rades
Où jamais les vaisseaux ne s'étaient hasardés,
Et, sans faire le vain, ceux qui m'entendront dire
De quel art cet enfant a guidé mon navire,
Ne l'accuseront plus d'avoir les yeux bandés.
Il n'est point de brouillards que ses feux n'éclaircissent ;
Par ses enchantements les vagues s'adoucissent ;
La mer se fait d'azur et les cieux de saphirs,
Et, devant la beauté dont j'adore l'image,
En faveur du printemps, qui luit en son visage,
Les plus fiers aquilons se changent en zéphyrs.
Mais, bien que dans ses yeux l'amour prenne ses charmes,
Qu'il y mette ses feux, qu'il y forge ses armes,
Et qu'il ait établi son empire en ce lieu,
Toutefois sa grandeur leur rend obéissance ;
Sur cette âme de glace il n'a point de puissance,
Et seulement contre elle il cesse d'être dieu.
Je sais bien que ma nef y doit faire naufrage ;
Ma science m'apprend à prédire l'orage ;
Je connais le rocher qu'elle cache en son sein ;
Mais plus j'y vois de morts et moins je m'épouvante ;
Je me trahis moi-même, et l'art dont je me vante,
Pour l'honneur de périr en un si beau dessein.
Симеон-Гийом де ла Рок (1551 – 1611)
Я жуткой птицей стал во мраке глухоманном;
Оставлен солнца свет, оставлена родня –
Жестокостью Амур преобразил меня,
Чтоб предвещать беду испуганным селянам.
Взываю к скалам я стенаньем непрестанным,
И средь пустынных скал до наступленья дня
Лишь Эхо вторит мне, мой скорбный стон храня,
И умолкаем мы с рассветом нежеланным.
Я солнца яркий свет утратил, и с тех пор
Завеса черноты всегда мне застит взор,
Надежд меня лишив, похитив жизни силы.
Близ солнечных лучей имел я вид орла,
Но прихотью судьбы меня преобразило:
Я раньше светом был, теперь я мрак и мгла.
Siméon-Guillaume de la Roque (1551 – 1611)
Je suis le triste oiseau de la nuit solitaire,
Qui fuit sa même espèce et la clarté du jour,
De nouveau transformé par la rigueur d'Amour,
Pour annoncer l'augure au malheureux vulgaire.
J'apprends à ces rochers mon tourment ordinaire,
Ces rochers plus secrets où je fais mon séjour.
Quand j'achève ma plainte, Écho parle à son tour,
Tant que le jour survient qui soudain me fait taire.
Depuis que j'eus perdu mon soleil radieux,
Un voile obscur et noir me vint bander les yeux,
Me dérobant l'espoir qui maintenait ma vie.
J'étais jadis un aigle auprès de sa clarté,
Telle forme à l'instant du sort me fut ravie,
Je vivais de lumière, ore d'obscurité.
Я жуткой птицей стал во мраке глухоманном;
Оставлен солнца свет, оставлена родня –
Жестокостью Амур преобразил меня,
Чтоб предвещать беду испуганным селянам.
Взываю к скалам я стенаньем непрестанным,
И средь пустынных скал до наступленья дня
Лишь Эхо вторит мне, мой скорбный стон храня,
И умолкаем мы с рассветом нежеланным.
Я солнца яркий свет утратил, и с тех пор
Завеса черноты всегда мне застит взор,
Надежд меня лишив, похитив жизни силы.
Близ солнечных лучей имел я вид орла,
Но прихотью судьбы меня преобразило:
Я раньше светом был, теперь я мрак и мгла.
Siméon-Guillaume de la Roque (1551 – 1611)
Je suis le triste oiseau de la nuit solitaire,
Qui fuit sa même espèce et la clarté du jour,
De nouveau transformé par la rigueur d'Amour,
Pour annoncer l'augure au malheureux vulgaire.
J'apprends à ces rochers mon tourment ordinaire,
Ces rochers plus secrets où je fais mon séjour.
Quand j'achève ma plainte, Écho parle à son tour,
Tant que le jour survient qui soudain me fait taire.
Depuis que j'eus perdu mon soleil radieux,
Un voile obscur et noir me vint bander les yeux,
Me dérobant l'espoir qui maintenait ma vie.
J'étais jadis un aigle auprès de sa clarté,
Telle forme à l'instant du sort me fut ravie,
Je vivais de lumière, ore d'obscurité.
Закари де Витре (ок. 1600 – ок. 1660)
***
… сие есть Тело Мое (Мф. 26:26)
Преображение! Тобой поражена,
Стоит вселенная, ты ей настолько странно:
Святая пища, что и ангелам желанна,
Не достается им, лишь нам уделена.
Зачем, Спаситель мой? Хоть мы достигли дна,
Питаешь ты людей Собой, для нас закланный…
К Тебе я вознесусь, на пир Господний званый,
Ты и меня, и хлеб преобразишь сполна.
Ты хлебы преломил чудною стрелою –
Сменилась сущность их, став плотию живою,
И всю случайность в них Твой истребил закон;
Приявши эту плоть, себя я изменяю,
Другим я делаюсь, Тобой преображен:
Случайности сменив, я сущность сохраняю.
Сущность, случайность – славянизированные термины католического богословия, сложившиеся под влиянием философии Аристотеля: «субстанция» (неизменное и основанное в самом себе свойство) и «акциденция» (свойство случайное, несущественное, постороннее).
Zacharie de Vitré (ca. 1600 – ca. 1660)
Hoc est corpus meum. Matth. 26 v. 26
O changement divin! qui fait l’étonnement,
De l’univers entière, tant il le trouve étrange:
Saint manger, seul sujet de jalousie à l’Ange,
Qui n’y povant goûter l’adore incessament.
Mais porquoi, mon Sauveur? fais-tu ce changement,
Pour nourrir de ton corps l’homme pétri de fange
Ah! tu veux m’élever à toi, quand je te mange,
Changeant le pain, et moi, quoi que diversement.
Quand tu détruis ce pain d’un trait qui m’épouvante
Tu changes sa substance en une chair vivante,
Laissant les accidents sous leurs premières Lois;
Et quand je prends ce corps, par ta toute puissance
Tu me fais devenir autre qu je n’étois,
Changeant les accidents sans changer la substance.
***
… сие есть Тело Мое (Мф. 26:26)
Преображение! Тобой поражена,
Стоит вселенная, ты ей настолько странно:
Святая пища, что и ангелам желанна,
Не достается им, лишь нам уделена.
Зачем, Спаситель мой? Хоть мы достигли дна,
Питаешь ты людей Собой, для нас закланный…
К Тебе я вознесусь, на пир Господний званый,
Ты и меня, и хлеб преобразишь сполна.
Ты хлебы преломил чудною стрелою –
Сменилась сущность их, став плотию живою,
И всю случайность в них Твой истребил закон;
Приявши эту плоть, себя я изменяю,
Другим я делаюсь, Тобой преображен:
Случайности сменив, я сущность сохраняю.
Сущность, случайность – славянизированные термины католического богословия, сложившиеся под влиянием философии Аристотеля: «субстанция» (неизменное и основанное в самом себе свойство) и «акциденция» (свойство случайное, несущественное, постороннее).
Zacharie de Vitré (ca. 1600 – ca. 1660)
Hoc est corpus meum. Matth. 26 v. 26
O changement divin! qui fait l’étonnement,
De l’univers entière, tant il le trouve étrange:
Saint manger, seul sujet de jalousie à l’Ange,
Qui n’y povant goûter l’adore incessament.
Mais porquoi, mon Sauveur? fais-tu ce changement,
Pour nourrir de ton corps l’homme pétri de fange
Ah! tu veux m’élever à toi, quand je te mange,
Changeant le pain, et moi, quoi que diversement.
Quand tu détruis ce pain d’un trait qui m’épouvante
Tu changes sa substance en une chair vivante,
Laissant les accidents sous leurs premières Lois;
Et quand je prends ce corps, par ta toute puissance
Tu me fais devenir autre qu je n’étois,
Changeant les accidents sans changer la substance.
Андре Маж де Фьефмелен (ок. 1560 – ок. 1603)
Сонет, вводный к предмету святых воздыханий, о человеке скотском и духовном
В согласном хаосе идет во мне война:
Две личности в одной и две природы в теле,
Две формы сущностью моею завладели,
Раздвоен я в себе, душа расщеплена.
Единым был я, но двоичность мне видна.
Согласен их раздор – идут к одной лишь цели
И дух, и плоть мои, лишь одного хотели –
Чтоб царства моего настали времена.
Стремленье духа ввысь – и плоти притяженье…
Меж небом и землей кипит во мне сраженье,
И сердце у меня разъято пополам.
Я и добра, и зла в единый час взыскую –
Склоняет плоть меня к презренным, злым делам,
А дух внушает мне избрать чреду благую.
André Mage de Fiefmelin (ca. 1560 – ca. 1603)
SONNET
POUR ENTRÉE AU SUJET DES SAINTS SOUPIRS, SUR L’HOMME ANIMAL ET SPIRITUEL
D’un accordant discord s’entrechoquent en moi
Deux hommes en un homme, en un corps deux natures,
Deux formes en un être, et en deux créatures
Une personne humaine où un se double en soi.
En nous donc n’étant qu’un, où deux pourtant je vois,
S’accordent discordants, par rares aventures
D’une âme mi-partie au choc de leurs injures,
Ma chair et mon esprit à qui me fera roi.
L’esprit me monte en haut, la chair en bas m’atterre,
Si qu’en moi vrai chaos s’assemblent ciel et terre,
Mi-partissant mon cœur qui chancelle entre deux.
Or’ le bien, or’ le mal tout à coup je désire,
Puis la chair me fait choir au mal que je ne veux,
Mais l’esprit me relève et fait qu’au bien j’aspire.
Сонет, вводный к предмету святых воздыханий, о человеке скотском и духовном
В согласном хаосе идет во мне война:
Две личности в одной и две природы в теле,
Две формы сущностью моею завладели,
Раздвоен я в себе, душа расщеплена.
Единым был я, но двоичность мне видна.
Согласен их раздор – идут к одной лишь цели
И дух, и плоть мои, лишь одного хотели –
Чтоб царства моего настали времена.
Стремленье духа ввысь – и плоти притяженье…
Меж небом и землей кипит во мне сраженье,
И сердце у меня разъято пополам.
Я и добра, и зла в единый час взыскую –
Склоняет плоть меня к презренным, злым делам,
А дух внушает мне избрать чреду благую.
André Mage de Fiefmelin (ca. 1560 – ca. 1603)
SONNET
POUR ENTRÉE AU SUJET DES SAINTS SOUPIRS, SUR L’HOMME ANIMAL ET SPIRITUEL
D’un accordant discord s’entrechoquent en moi
Deux hommes en un homme, en un corps deux natures,
Deux formes en un être, et en deux créatures
Une personne humaine où un se double en soi.
En nous donc n’étant qu’un, où deux pourtant je vois,
S’accordent discordants, par rares aventures
D’une âme mi-partie au choc de leurs injures,
Ma chair et mon esprit à qui me fera roi.
L’esprit me monte en haut, la chair en bas m’atterre,
Si qu’en moi vrai chaos s’assemblent ciel et terre,
Mi-partissant mon cœur qui chancelle entre deux.
Or’ le bien, or’ le mal tout à coup je désire,
Puis la chair me fait choir au mal que je ne veux,
Mais l’esprit me relève et fait qu’au bien j’aspire.
Лопе де Вега (1562 - 1635)
Lope de Vega
***
Зачем нужна я? Что во мне такого,
Мой Иисус, и что тебя влечет,
Что ты ночуешь у моих ворот,
Росой умытый, в дни зимы суровой?
Ожесточалась снова я и снова,
Не открывала, холодна, как лед!
Твоим стопам мучение несет
Дыхание презренья ледяного.
Как часто слово ангела звучало:
«Душа, взгляни же, ставни отворя:
Любовь к тебе в ворота постучала!»
Как часто я, надменностью горя,
«Ему открою завтра» отвечала,
Все те ж слова назавтра повторя!
¿Qué tengo yo, que mi amistad procuras?
¿Qué interés se te sigue, Jesús mío,
que a mi puerta, cubierto de rocío,
pasas las noches del invierno oscuras?
¡Oh, cuánto fueron mis entrañas duras,
pues no te abrí! ¡Qué extraño desvarío,
si de mi ingratitud el hielo frío
secó las llagas de tus plantas puras!
¡Cuántas veces el ángel me decía:
«Alma, asómate ahora a la ventana,
verás con cuánto amor llamar porfía»!
¡Y cuántas, hermosura soberana,
«Mañana le abriremos», respondía,
para lo mismo responder mañana!
Lope de Vega
***
Зачем нужна я? Что во мне такого,
Мой Иисус, и что тебя влечет,
Что ты ночуешь у моих ворот,
Росой умытый, в дни зимы суровой?
Ожесточалась снова я и снова,
Не открывала, холодна, как лед!
Твоим стопам мучение несет
Дыхание презренья ледяного.
Как часто слово ангела звучало:
«Душа, взгляни же, ставни отворя:
Любовь к тебе в ворота постучала!»
Как часто я, надменностью горя,
«Ему открою завтра» отвечала,
Все те ж слова назавтра повторя!
¿Qué tengo yo, que mi amistad procuras?
¿Qué interés se te sigue, Jesús mío,
que a mi puerta, cubierto de rocío,
pasas las noches del invierno oscuras?
¡Oh, cuánto fueron mis entrañas duras,
pues no te abrí! ¡Qué extraño desvarío,
si de mi ingratitud el hielo frío
secó las llagas de tus plantas puras!
¡Cuántas veces el ángel me decía:
«Alma, asómate ahora a la ventana,
verás con cuánto amor llamar porfía»!
¡Y cuántas, hermosura soberana,
«Mañana le abriremos», respondía,
para lo mismo responder mañana!
ДОМ ИПАТЬЕВА, 1918 – 1977
…расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного перед народом в бесчисленных кровавых преступлениях.
…решить вопрос о сносе особняка в порядке плановой реконструкции города.
(Из резолюций)
Что Кромвель, Робеспьер и Бонапарт
Перед уральским областным советом!
Постановить: "Разбойникам отпетым –
Войти в цареубийства авангард".
Не счесть других подвалов и мансард,
Но ты был избран тем уральским летом,
Здесь русский флаг окрасил алым цветом
Последыш триколоровых кокард.
Здесь – на обоях слово Belsatzar,
Здесь – беснованье черни и угар,
Здесь – основанье будущего храма;
Жди перевоплощения, пока
Тебя разносит пьяная рука
Под гогот торжествующего хама.
…расстрелять бывшего царя Николая Романова, виновного перед народом в бесчисленных кровавых преступлениях.
…решить вопрос о сносе особняка в порядке плановой реконструкции города.
(Из резолюций)
Что Кромвель, Робеспьер и Бонапарт
Перед уральским областным советом!
Постановить: "Разбойникам отпетым –
Войти в цареубийства авангард".
Не счесть других подвалов и мансард,
Но ты был избран тем уральским летом,
Здесь русский флаг окрасил алым цветом
Последыш триколоровых кокард.
Здесь – на обоях слово Belsatzar,
Здесь – беснованье черни и угар,
Здесь – основанье будущего храма;
Жди перевоплощения, пока
Тебя разносит пьяная рука
Под гогот торжествующего хама.
Николь Лекарр (ок. 1470 – ок. 1525)
Nicole Lescarre
Королевская песня о ловце и единороге
Ужасный Ловчий, хищный, семиглавый,
Что злой рогатиной вооружен,
Что гонит нас нещадною облавой –
Оленя подстерег однажды он;
В лугах Невинности был залучен
В мучительские сети сей несчастный.
Но облик свой Eдинорог прекрасный
Явил и к ловчему он прянул смело –
Ведь гончие его не устрашат –
Как царь зверей величественный, белый
Единорог, что изгоняет яд.
Сей ловчий горделивый и кровавый
Нагнал своих собак со всех сторон,
Чтоб лютый пес, и гончий, и легавый,
Его терзал, злонравьем разъярен;
Но всяк был зверь испуган и смущен,
Кусать не мог, лишь лаять громогласно –
Ведь Лев святой, над небесами властный,
Вскормил его средь райского удела
Цветами неба, потому стократ
Спокоен возле своры озверелой
Единорог, что изгоняет яд.
Лекарство в Роге было от отравы –
Тот рог был Благодатью наречен –
Чтобы Невинность снова сделать здравой,
Чтоб был ловец коварный посрамлен
И вместе с подлой сворой умерщвлен,
Для всякой твари боле не ужасный.
Свой гордый рог подъемлет он всечасно –
Зверей им защищает от прицела
Охотника, что злобою объят,
Чтоб копья и не сразили их и стрелы,
Единорог, что изгоняет яд.
Так прыгнул он отчаянно и браво,
Смертельною стрелой не поражен,
И на утес взобрался величавый,
Ни пропастью, ни сетью не смирен;
Не взять его ловушками в полон,
Оковы, узы, путы – всё напрасно;
Любовью вышней полнится он страстно,
В нем чистота заключена всецело,
И мерзости его не осквернят;
От черных пятен соблюдает тело
Единорог, что изгоняет яд.
Среди зверей он бесподобен славой,
Он людям унимает плач и стон,
Над сетью торжествует он лукавой,
И ловчий им навеки побежден.
И всяк из нас да будет защищен
Единорогом. Он, бессмертный, ясный
И светлый, сохранит нас в час опасный;
Ведь честь его ничуть не оскудела,
И все его деянья говорят –
Не знает в добродетели предела
Единорог, что изгоняет яд.
Питайся, ловчий, серою горелой,
И провались назад в кромешный ад –
Тебе не дастся в руки, что ни делай,
Единорог, что изгоняет яд.
Оригинал: https://tinyurl.com/y67ec9nz
Nicole Lescarre
Королевская песня о ловце и единороге
Ужасный Ловчий, хищный, семиглавый,
Что злой рогатиной вооружен,
Что гонит нас нещадною облавой –
Оленя подстерег однажды он;
В лугах Невинности был залучен
В мучительские сети сей несчастный.
Но облик свой Eдинорог прекрасный
Явил и к ловчему он прянул смело –
Ведь гончие его не устрашат –
Как царь зверей величественный, белый
Единорог, что изгоняет яд.
Сей ловчий горделивый и кровавый
Нагнал своих собак со всех сторон,
Чтоб лютый пес, и гончий, и легавый,
Его терзал, злонравьем разъярен;
Но всяк был зверь испуган и смущен,
Кусать не мог, лишь лаять громогласно –
Ведь Лев святой, над небесами властный,
Вскормил его средь райского удела
Цветами неба, потому стократ
Спокоен возле своры озверелой
Единорог, что изгоняет яд.
Лекарство в Роге было от отравы –
Тот рог был Благодатью наречен –
Чтобы Невинность снова сделать здравой,
Чтоб был ловец коварный посрамлен
И вместе с подлой сворой умерщвлен,
Для всякой твари боле не ужасный.
Свой гордый рог подъемлет он всечасно –
Зверей им защищает от прицела
Охотника, что злобою объят,
Чтоб копья и не сразили их и стрелы,
Единорог, что изгоняет яд.
Так прыгнул он отчаянно и браво,
Смертельною стрелой не поражен,
И на утес взобрался величавый,
Ни пропастью, ни сетью не смирен;
Не взять его ловушками в полон,
Оковы, узы, путы – всё напрасно;
Любовью вышней полнится он страстно,
В нем чистота заключена всецело,
И мерзости его не осквернят;
От черных пятен соблюдает тело
Единорог, что изгоняет яд.
Среди зверей он бесподобен славой,
Он людям унимает плач и стон,
Над сетью торжествует он лукавой,
И ловчий им навеки побежден.
И всяк из нас да будет защищен
Единорогом. Он, бессмертный, ясный
И светлый, сохранит нас в час опасный;
Ведь честь его ничуть не оскудела,
И все его деянья говорят –
Не знает в добродетели предела
Единорог, что изгоняет яд.
Питайся, ловчий, серою горелой,
И провались назад в кромешный ад –
Тебе не дастся в руки, что ни делай,
Единорог, что изгоняет яд.
Оригинал: https://tinyurl.com/y67ec9nz
Google Books
Le Grand Et Vrai Art de Pleine Rhetorique
Перси Биш Шелли (1792 – 1822)
Percy Bysshe Shelley
Англия в 1819 году
Король безумный, ветхий, омертвелый,
Подонков-принцев измельчавший род –
Грязь из помойной лужи оскуделой,
Правители – слепой, безмозглый сброд –
Кровь, как пиявки, пьют остервенело,
Пока их ненасытность не убьет.
Народ, чья кровь на поле разлита,
Солдаты – меч двуострый и опасный
Тем, чья рука на вольность поднята;
Закон златой, кровавый, любострастный;
Религия без Бога, без Христа,
Сенат, где справедливость заперта, –
Все лишь гробы, откуда Призрак ясный
Восстанет, озарив наш день ненастный.
England in 1819
An old, mad, blind, despised, and dying King;
Princes, the dregs of their dull race, who flow
Through public scorn,—mud from a muddy spring;
Rulers who neither see nor feel nor know,
But leechlike to their fainting country cling
Till they drop, blind in blood, without a blow.
A people starved and stabbed in th' untilled field;
An army, whom liberticide and prey
Makes as a two-edged sword to all who wield;
Golden and sanguine laws which tempt and slay;
Religion Christless, Godless—a book sealed;
A senate, Time’s worst statute, unrepealed—
Are graves from which a glorious Phantom may
Burst, to illumine our tempestuous day.
Percy Bysshe Shelley
Англия в 1819 году
Король безумный, ветхий, омертвелый,
Подонков-принцев измельчавший род –
Грязь из помойной лужи оскуделой,
Правители – слепой, безмозглый сброд –
Кровь, как пиявки, пьют остервенело,
Пока их ненасытность не убьет.
Народ, чья кровь на поле разлита,
Солдаты – меч двуострый и опасный
Тем, чья рука на вольность поднята;
Закон златой, кровавый, любострастный;
Религия без Бога, без Христа,
Сенат, где справедливость заперта, –
Все лишь гробы, откуда Призрак ясный
Восстанет, озарив наш день ненастный.
England in 1819
An old, mad, blind, despised, and dying King;
Princes, the dregs of their dull race, who flow
Through public scorn,—mud from a muddy spring;
Rulers who neither see nor feel nor know,
But leechlike to their fainting country cling
Till they drop, blind in blood, without a blow.
A people starved and stabbed in th' untilled field;
An army, whom liberticide and prey
Makes as a two-edged sword to all who wield;
Golden and sanguine laws which tempt and slay;
Religion Christless, Godless—a book sealed;
A senate, Time’s worst statute, unrepealed—
Are graves from which a glorious Phantom may
Burst, to illumine our tempestuous day.
Элизабет Баррет-Браунинг (1806 – 1861)
Elisabeth Barret-Browning
Сонеты с португальского. Сонет 43.
Как я люблю тебя? Позволь расчесть:
Всей высью, глубью, широтой душевной,
Когда душа от скуки повседневной
Уходит прочь, чтоб идеал обресть.
Как я люблю? Как все, что в свете есть,
И днем, и ночью, в тихий час безгневный,
Как борются за правду каждодневно,
Как не приемлют похвалу и лесть.
Как я люблю? Среди страстей былых
И горя детской верой пламенея.
Как я люблю? Как прежде – всех святых.
Смеясь, рыдая, льну всегда к тебе я.
Бог видит – по скончаньи дней моих
За гробом полюблю еще сильнее.
Sonnets from the Portuguese. Sonnet 43.
How do I love thee? Let me count the ways.
I love thee to the depth and breadth and height
My soul can reach, when feeling out of sight
For the ends of being and ideal grace.
I love thee to the level of every day’s
Most quiet need, by sun and candle-light.
I love thee freely, as men strive for right;
I love thee purely, as they turn from praise.
I love thee with the passion put to use
In my old griefs, and with my childhood’s faith.
I love thee with a love I seemed to lose
With my lost saints. I love thee with the breath,
Smiles, tears, of all my life; and, if God choose,
I shall but love thee better after death.
Elisabeth Barret-Browning
Сонеты с португальского. Сонет 43.
Как я люблю тебя? Позволь расчесть:
Всей высью, глубью, широтой душевной,
Когда душа от скуки повседневной
Уходит прочь, чтоб идеал обресть.
Как я люблю? Как все, что в свете есть,
И днем, и ночью, в тихий час безгневный,
Как борются за правду каждодневно,
Как не приемлют похвалу и лесть.
Как я люблю? Среди страстей былых
И горя детской верой пламенея.
Как я люблю? Как прежде – всех святых.
Смеясь, рыдая, льну всегда к тебе я.
Бог видит – по скончаньи дней моих
За гробом полюблю еще сильнее.
Sonnets from the Portuguese. Sonnet 43.
How do I love thee? Let me count the ways.
I love thee to the depth and breadth and height
My soul can reach, when feeling out of sight
For the ends of being and ideal grace.
I love thee to the level of every day’s
Most quiet need, by sun and candle-light.
I love thee freely, as men strive for right;
I love thee purely, as they turn from praise.
I love thee with the passion put to use
In my old griefs, and with my childhood’s faith.
I love thee with a love I seemed to lose
With my lost saints. I love thee with the breath,
Smiles, tears, of all my life; and, if God choose,
I shall but love thee better after death.
Уильям Купер (1731 – 1800)
William Cowper
Одиночество Александра Селкирка
Я владыка всего окоема,
Безраздельный правитель и царь,
Здесь на суше, давно мне знакомой,
Мне покорствует всякая тварь.
Одиночество! Где же щедроты,
Что составили славу твою?
Лучше жить, где беда и забота,
Чем царить в этом страшном краю.
Недоступен мне род человечий –
В одиночку свой путь прохожу,
Я чужой не услышу здесь речи,
Я от собственной речи дрожу.
Всякий зверь полевой, бессловесный,
На меня безразлично глядит –
Люди здесь им совсем неизвестны,
И меня их покорность дивит.
Дар небес, коим должно гордиться,
Где вы, Общество, Дружба, Любовь?
Мне бы крылья иметь, как у птицы,
Я тогда испытал бы вас вновь!
Я тогда утолил бы печали,
Верой в Бога себя воскресил,
Мне бы старцы пути указали,
Мне бы юноши придали сил.
О ветра, что свершают терзанье!
На пустой донесите мне брег
Дружбы полное нежной посланье
Из страны, мне запретной навек!
О друзья, вы меня позабыли?
Или, может, остался там вдруг
Тот, чьи думы меня посетили, –
Уцелевший единственный друг?
Как же мысли бывают ретивы!
Их полет обогнать бы сумел
Ураганного ветра порывы
И стремление солнечных стрел.
Я представил – у дома родного
Я стою, это кажется мне…
Но мечта отлетела – и снова
Жить с отчаяньем наедине.
Возвращаются птицы в гнездовья,
Возвращается в норы зверьё,
Час покоя приходит, и вновь я
Возвращаюсь в жилище свое.
Всюду милость разлита в природе –
Милость, как я утешен тобой!
Ты приносишь надежду в невзгоде,
Примиряешь с жестокой судьбой.
Александр Селкирк (1676 – 1721) – шотландский матрос, четыре года проживший на необитаемом острове и послуживший прототипом Робинзона Крузо.
THE SOLITUDE OF ALEXANDER SELKIRK
I am monarch of all I survey;
My right there is none to dispute;
From the centre all round to the sea
I am lord of the fowl and the brute.
O Solitude! where are the charms
That sages have seen in thy face?
Better dwell in the midst of alarms,
Than reign in this horrible place.
I am out of humanity's reach,
I must finish my journey alone,
Never hear the sweet music of speech;
I start at the sound of my own.
The beasts that roam over the plain
My form with indifference see;
They are so unacquainted with man,
Their tameness is shocking to me.
But the sea-fowl is gone to her nest,
The beast is laid down in his lair;
Even here is a season of rest,
And I to my cabin repair.
There's mercy in every place,
And mercy, encouraging thought!
Gives even affliction a grace,
And reconciles man to his lot.
Society, Friendship, and Love
Divinely bestow'd upon man,
O, had I the wings of a dove
How soon would I taste you again!
My sorrows I then might assuage
In the ways of religion and truth;
Might learn from the wisdom of age,
And be cheer'd by the sallies of youth.
Ye winds that have made me your sport,
Convey to this desolate shore
Some cordial endearing report
Of a land I shall visit no more:
My friends, do they now and then send
A wish or a thought after me?
O tell me I yet have a friend,
Though a friend I am never to see.
How fleet is a glance of the mind!
Compared with the speed of its flight,
The tempest itself lags behind,
And the swift-wingèd arrows of light.
When I think of my own native land,
In a moment I seem to be there;
But, alas! recollection at hand
Soon hurries me back to despair.
But the sea-fowl is gone to her nest,
The beast is laid down in his lair;
Even here is a season of rest,
And I to my cabin repair.
There's mercy in every place,
And mercy, encouraging thought!
Gives even affliction a grace,
And reconciles man to his lot.
William Cowper
Одиночество Александра Селкирка
Я владыка всего окоема,
Безраздельный правитель и царь,
Здесь на суше, давно мне знакомой,
Мне покорствует всякая тварь.
Одиночество! Где же щедроты,
Что составили славу твою?
Лучше жить, где беда и забота,
Чем царить в этом страшном краю.
Недоступен мне род человечий –
В одиночку свой путь прохожу,
Я чужой не услышу здесь речи,
Я от собственной речи дрожу.
Всякий зверь полевой, бессловесный,
На меня безразлично глядит –
Люди здесь им совсем неизвестны,
И меня их покорность дивит.
Дар небес, коим должно гордиться,
Где вы, Общество, Дружба, Любовь?
Мне бы крылья иметь, как у птицы,
Я тогда испытал бы вас вновь!
Я тогда утолил бы печали,
Верой в Бога себя воскресил,
Мне бы старцы пути указали,
Мне бы юноши придали сил.
О ветра, что свершают терзанье!
На пустой донесите мне брег
Дружбы полное нежной посланье
Из страны, мне запретной навек!
О друзья, вы меня позабыли?
Или, может, остался там вдруг
Тот, чьи думы меня посетили, –
Уцелевший единственный друг?
Как же мысли бывают ретивы!
Их полет обогнать бы сумел
Ураганного ветра порывы
И стремление солнечных стрел.
Я представил – у дома родного
Я стою, это кажется мне…
Но мечта отлетела – и снова
Жить с отчаяньем наедине.
Возвращаются птицы в гнездовья,
Возвращается в норы зверьё,
Час покоя приходит, и вновь я
Возвращаюсь в жилище свое.
Всюду милость разлита в природе –
Милость, как я утешен тобой!
Ты приносишь надежду в невзгоде,
Примиряешь с жестокой судьбой.
Александр Селкирк (1676 – 1721) – шотландский матрос, четыре года проживший на необитаемом острове и послуживший прототипом Робинзона Крузо.
THE SOLITUDE OF ALEXANDER SELKIRK
I am monarch of all I survey;
My right there is none to dispute;
From the centre all round to the sea
I am lord of the fowl and the brute.
O Solitude! where are the charms
That sages have seen in thy face?
Better dwell in the midst of alarms,
Than reign in this horrible place.
I am out of humanity's reach,
I must finish my journey alone,
Never hear the sweet music of speech;
I start at the sound of my own.
The beasts that roam over the plain
My form with indifference see;
They are so unacquainted with man,
Their tameness is shocking to me.
But the sea-fowl is gone to her nest,
The beast is laid down in his lair;
Even here is a season of rest,
And I to my cabin repair.
There's mercy in every place,
And mercy, encouraging thought!
Gives even affliction a grace,
And reconciles man to his lot.
Society, Friendship, and Love
Divinely bestow'd upon man,
O, had I the wings of a dove
How soon would I taste you again!
My sorrows I then might assuage
In the ways of religion and truth;
Might learn from the wisdom of age,
And be cheer'd by the sallies of youth.
Ye winds that have made me your sport,
Convey to this desolate shore
Some cordial endearing report
Of a land I shall visit no more:
My friends, do they now and then send
A wish or a thought after me?
O tell me I yet have a friend,
Though a friend I am never to see.
How fleet is a glance of the mind!
Compared with the speed of its flight,
The tempest itself lags behind,
And the swift-wingèd arrows of light.
When I think of my own native land,
In a moment I seem to be there;
But, alas! recollection at hand
Soon hurries me back to despair.
But the sea-fowl is gone to her nest,
The beast is laid down in his lair;
Even here is a season of rest,
And I to my cabin repair.
There's mercy in every place,
And mercy, encouraging thought!
Gives even affliction a grace,
And reconciles man to his lot.
Хуан дель Энсина (1468 – 1529)
Juan del Encina
Всякое благо мирское
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.
Блага прочь уносит время,
Блага жребий нас лишает,
Смерть все блага похищает
И главенствует над всеми.
Жизни сей тяжкое бремя
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.
Слава вечно сохранится,
Пусть мертвы уж те, кто славны;
Блага прочие снам равны
И ведут тебя к гробнице.
Быстро счастье испарится,
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.
Славу добрую добудем,
Пусть навеки нас возносит,
Словно древо плодоносит
Целый век на радость людям.
То, что благом своим судим, –
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.
Todos los bienes del mundo
pasan presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
El tiempo lleva los unos,
a otros fortuna y suerte,
y al cabo viene la muerte,
que no nos dexa ningunos.
Todos son bienes fortunos
y de muy poca memoria,
salvo la fama y la gloria.
La fama bive segura
aunque se muera su dueño;
los otros bienes son sueño
y una cierta sepoltura.
La mejor y más ventura
pasa presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
Procuremos buena fama,
que jamás nunca se pierde,
árbol que siempre está verde
y con el fruto en la rama.
Todo bien que bien se llama
pasa presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
https://youtu.be/UG-u_825tHo
Juan del Encina
Всякое благо мирское
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.
Блага прочь уносит время,
Блага жребий нас лишает,
Смерть все блага похищает
И главенствует над всеми.
Жизни сей тяжкое бремя
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.
Слава вечно сохранится,
Пусть мертвы уж те, кто славны;
Блага прочие снам равны
И ведут тебя к гробнице.
Быстро счастье испарится,
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.
Славу добрую добудем,
Пусть навеки нас возносит,
Словно древо плодоносит
Целый век на радость людям.
То, что благом своим судим, –
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.
Todos los bienes del mundo
pasan presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
El tiempo lleva los unos,
a otros fortuna y suerte,
y al cabo viene la muerte,
que no nos dexa ningunos.
Todos son bienes fortunos
y de muy poca memoria,
salvo la fama y la gloria.
La fama bive segura
aunque se muera su dueño;
los otros bienes son sueño
y una cierta sepoltura.
La mejor y más ventura
pasa presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
Procuremos buena fama,
que jamás nunca se pierde,
árbol que siempre está verde
y con el fruto en la rama.
Todo bien que bien se llama
pasa presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
https://youtu.be/UG-u_825tHo
YouTube
Todos los bienes del Mundo "Juan del Encina"
Juan del Encina (1468-1529)
Todos los bienes del mundo: Fol. 286-287; Nº 438
(Cancionero de Palacio, 1474-1516)
Intérpretes: Ars Musicae&Coro Alleluia
(Enrique Gispert)
LP 1990
Todos los bienes del mundo
pasan presto y su memoria,
salvo la…
Todos los bienes del mundo: Fol. 286-287; Nº 438
(Cancionero de Palacio, 1474-1516)
Intérpretes: Ars Musicae&Coro Alleluia
(Enrique Gispert)
LP 1990
Todos los bienes del mundo
pasan presto y su memoria,
salvo la…
Этьен Дюран (1585/6 – 1618)
Étienne Durand
Стансы Непостоянству
Царица вольных дум, само Непостоянство,
Отец тебе – Эол, слюбившийся с волной!
Одушевляешь ты все дольное пространство.
Приемлю всей душой пременное тиранство,
И ты прими стихи, написанные мной!
Богиня, нашу жизнь ты направляешь властно,
Повсюду и нигде находишь ты свой дом,
Едва лишь запалив, ты гасишь пламень страстный,
И звездный свод небес ты кружишь ежечасно –
Есть высшая краса в преобращенье том.
Тяжелая земля в движенье устремлéнна,
Ведь двигает ее частиц малейших рой;
Нептунова спина перед тобой согбенна,
И года времена глаголют, что вселенной
Без жизни пребывать, не ты будь ты ей душой.
Наш разум – словно ветр; не знает он устоя,
И постоянен в нем лишь яростный порыв;
Что думаем сейчас, назавтра – все пустое,
Грядущее темно, мертво пережитое,
И все утратим мы, его надежным мнив.
На холст перенести свои желал я мысли,
Но как же удержать преображенье дум?
Устойчивы вчера, днесь в воздухе повисли,
Что раньше обожал, уж истиной не числю,
Вот так меняется по сотне раз мой ум.
Обрел я к твоему величию причастье,
И тем от горших бед себя я уберег.
Безумным назову того, кто ради счастья
Свободу подчинил потребе самовластья
И, чтобы жизнь обресть, на смерть себя обрек.
Могу я жечь огонь средь пустоши ледовой,
Средь наслаждений я – во власти у тревог,
Устами и душой всегда к любви готовый,
Не допущу, чтоб взор любезной дамы новой
Мне больше чем на миг пленить бы сердце смог.
Дочь воздуха, что так летуча и крылата,
В неволе у тебя от рабства я спасен.
Я в дар тебе несу последствия утраты,
Метания страстей, что бедами чреваты,
Предмет моей любви, что взял меня в полон.
Тебя я одарю картиною чудесной:
Союз любви с игрой украсит полотно;
Надежды, забытье, нрав подлый и бесчестный,
Грусть, меланхолия, упадок повсеместный,
Каприз ветров и дев – все изображено.
Песок морской, гроза и вихорь, мчащий мимо,
Сиянье дальних звезд, восхода пестрота,
Блеск молний, что стремглав летят неуловимо,
И живопись небес, людским очам незрима, –
Вот краски этого чудесного холста.
Красавицу мою дарю я вместо храма,
Пусть сердце женское послужит алтарем.
Приют найди в мозгу моей любезной дамы,
Я ж буду, словно жрец, служить тебе упрямо,
Бессмертью перемен молиться день за днем.
Stances à l'Inconstance
Esprit des beaux-esprits, vagabonde Inconstance,
Qu’Éole roi des vents avec l’onde conçut
Pour être de ce monde une seconde essence,
Reçois ces vers sacrés à ta seule puissance,
Aussi bien que mon âme autrefois te reçut.
Déesse qui partout et nulle part demeure,
Qui préside à nos jours et nous porte au tombeau,
Qui fais que le désir d’un instant naisse et meure,
Et qui fais que les cieux se tournent à toute heure,
Encor qu’il ne soit rien ni si grand, ni si beau.
Si la terre pesante en sa base est contrainte,
C’est par le mouvement des atomes divers,
Sur le dos de Neptun’ ta puissance est dépeinte,
Et les saisons font voir que ta majesté sainte
Est l’âme qui soutient le corps de l’univers.
Notre esprit n’est que vent, et comme un vent volage,
Ce qu’il nomme constance est un branle rétif,
Ce qu’il pense aujourd’hui, demain n’est qu’un ombrage,
Le passé n’est plus rien, le futur un nuage,
Et ce qu’il tient présent, il le sent fugitif.
Je peindrais volontiers mes légères pensées,
Mais déjà le pensant, mon penser est changé,
Ce que je tiens m’échappe, et les choses passées
Toujours par le présent se tiennent effacées,
Tant à ce changement mon esprit est rangé.
Ainsi depuis qu’à moi ta grandeur est unie,
Des plus cruels dédains j’ai su me garantir,
J’ai gaussé les esprits dont la folle manie
Esclave leur repos sous une tyrannie,
Et meurent à leur bien pour vivre au repentir.
Entre mille glaçons je sais feindre une flamme,
Entre mille plaisirs je fais le soucieux,
J’en porte une à la bouche, une autre dedans l’âme,
Et tiendrais à péché si la plus belle dame
Me retenait le cœur plus longtemps que les yeux.
Donque fille de l’air de cent plumes couverte,
Étienne Durand
Стансы Непостоянству
Царица вольных дум, само Непостоянство,
Отец тебе – Эол, слюбившийся с волной!
Одушевляешь ты все дольное пространство.
Приемлю всей душой пременное тиранство,
И ты прими стихи, написанные мной!
Богиня, нашу жизнь ты направляешь властно,
Повсюду и нигде находишь ты свой дом,
Едва лишь запалив, ты гасишь пламень страстный,
И звездный свод небес ты кружишь ежечасно –
Есть высшая краса в преобращенье том.
Тяжелая земля в движенье устремлéнна,
Ведь двигает ее частиц малейших рой;
Нептунова спина перед тобой согбенна,
И года времена глаголют, что вселенной
Без жизни пребывать, не ты будь ты ей душой.
Наш разум – словно ветр; не знает он устоя,
И постоянен в нем лишь яростный порыв;
Что думаем сейчас, назавтра – все пустое,
Грядущее темно, мертво пережитое,
И все утратим мы, его надежным мнив.
На холст перенести свои желал я мысли,
Но как же удержать преображенье дум?
Устойчивы вчера, днесь в воздухе повисли,
Что раньше обожал, уж истиной не числю,
Вот так меняется по сотне раз мой ум.
Обрел я к твоему величию причастье,
И тем от горших бед себя я уберег.
Безумным назову того, кто ради счастья
Свободу подчинил потребе самовластья
И, чтобы жизнь обресть, на смерть себя обрек.
Могу я жечь огонь средь пустоши ледовой,
Средь наслаждений я – во власти у тревог,
Устами и душой всегда к любви готовый,
Не допущу, чтоб взор любезной дамы новой
Мне больше чем на миг пленить бы сердце смог.
Дочь воздуха, что так летуча и крылата,
В неволе у тебя от рабства я спасен.
Я в дар тебе несу последствия утраты,
Метания страстей, что бедами чреваты,
Предмет моей любви, что взял меня в полон.
Тебя я одарю картиною чудесной:
Союз любви с игрой украсит полотно;
Надежды, забытье, нрав подлый и бесчестный,
Грусть, меланхолия, упадок повсеместный,
Каприз ветров и дев – все изображено.
Песок морской, гроза и вихорь, мчащий мимо,
Сиянье дальних звезд, восхода пестрота,
Блеск молний, что стремглав летят неуловимо,
И живопись небес, людским очам незрима, –
Вот краски этого чудесного холста.
Красавицу мою дарю я вместо храма,
Пусть сердце женское послужит алтарем.
Приют найди в мозгу моей любезной дамы,
Я ж буду, словно жрец, служить тебе упрямо,
Бессмертью перемен молиться день за днем.
Stances à l'Inconstance
Esprit des beaux-esprits, vagabonde Inconstance,
Qu’Éole roi des vents avec l’onde conçut
Pour être de ce monde une seconde essence,
Reçois ces vers sacrés à ta seule puissance,
Aussi bien que mon âme autrefois te reçut.
Déesse qui partout et nulle part demeure,
Qui préside à nos jours et nous porte au tombeau,
Qui fais que le désir d’un instant naisse et meure,
Et qui fais que les cieux se tournent à toute heure,
Encor qu’il ne soit rien ni si grand, ni si beau.
Si la terre pesante en sa base est contrainte,
C’est par le mouvement des atomes divers,
Sur le dos de Neptun’ ta puissance est dépeinte,
Et les saisons font voir que ta majesté sainte
Est l’âme qui soutient le corps de l’univers.
Notre esprit n’est que vent, et comme un vent volage,
Ce qu’il nomme constance est un branle rétif,
Ce qu’il pense aujourd’hui, demain n’est qu’un ombrage,
Le passé n’est plus rien, le futur un nuage,
Et ce qu’il tient présent, il le sent fugitif.
Je peindrais volontiers mes légères pensées,
Mais déjà le pensant, mon penser est changé,
Ce que je tiens m’échappe, et les choses passées
Toujours par le présent se tiennent effacées,
Tant à ce changement mon esprit est rangé.
Ainsi depuis qu’à moi ta grandeur est unie,
Des plus cruels dédains j’ai su me garantir,
J’ai gaussé les esprits dont la folle manie
Esclave leur repos sous une tyrannie,
Et meurent à leur bien pour vivre au repentir.
Entre mille glaçons je sais feindre une flamme,
Entre mille plaisirs je fais le soucieux,
J’en porte une à la bouche, une autre dedans l’âme,
Et tiendrais à péché si la plus belle dame
Me retenait le cœur plus longtemps que les yeux.
Donque fille de l’air de cent plumes couverte,
Qui de serf que j’étais m’a mis en liberté,
Je te fais un présent des restes de ma perte,
De mon amour changé, de sa flamme déserte,
Et du folâtre objet qui m’avait arrêté.
Je te fais un présent d’un tableau fantastique,
Où l’amour et le jeu par la main se tiendront,
L’oubliance, l’espoir, le désir frénétique,
Les serments parjurés, l’humeur mélancolique,
Les femmes et les vents ensemble s’y verront.
Les sables de la mer, les orages, les nues,
Les feux qui font en l’air les tonnantes chaleurs,
Les flammes des éclairs plus tôt mortes que vues,
Les peintures du ciel à nos yeux inconnues,
À ce divin tableau serviront de couleurs.
Pour un temple sacré je te donne ma Belle,
Je te donne son cœur pour en faire un autel,
Pour faire ton séjour tu prendras sa cervelle,
Et moi je te serai comme un prêtre fidèle
Qui passera ses jours en un change immortel.
Je te fais un présent des restes de ma perte,
De mon amour changé, de sa flamme déserte,
Et du folâtre objet qui m’avait arrêté.
Je te fais un présent d’un tableau fantastique,
Où l’amour et le jeu par la main se tiendront,
L’oubliance, l’espoir, le désir frénétique,
Les serments parjurés, l’humeur mélancolique,
Les femmes et les vents ensemble s’y verront.
Les sables de la mer, les orages, les nues,
Les feux qui font en l’air les tonnantes chaleurs,
Les flammes des éclairs plus tôt mortes que vues,
Les peintures du ciel à nos yeux inconnues,
À ce divin tableau serviront de couleurs.
Pour un temple sacré je te donne ma Belle,
Je te donne son cœur pour en faire un autel,
Pour faire ton séjour tu prendras sa cervelle,
Et moi je te serai comme un prêtre fidèle
Qui passera ses jours en un change immortel.
Сесил Артур Спринг Райс (1859 – 1918)
Я тебе, страна родная, с клятвой отдаю,
Той, что дел земных превыше, – всю любовь мою,
Та любовь не знает смуты, нет ее верней,
На алтарь она возложит все, что ценно ей;
Та любовь вовек не дрогнет, долг свой отдает,
Та любовь себя бесстрашно в жертву принесет.
Но иная, мне известно, где-то есть страна,
Тем, кто любит, всех дороже и важней она.
Нам Царя ее не видеть, войск ее не счесть,
Там есть крепость в сердце верном, в муках слава есть .
Там растут ее пределы с каждою душой,
Все стези ее приятны, путь ее – покой.
Sir Cecil Arthur Spring Rice
I vow to thee, my country, all earthly things above,
Entire and whole and perfect, the service of my love;
The love that asks no questions, the love that stands the test,
That lays upon the altar the dearest and the best;
The love that never falters, the love that pays the price,
The love that makes undaunted the final sacrifice.
And there's another country, I've heard of long ago,
Most dear to them that love her, most great to them that know;
We may not count her armies, we may not see her King;
Her fortress is a faithful heart, her pride is suffering;
And soul by soul and silently her shining bounds increase,
And her ways are ways of gentleness, and all her paths are peace.
https://www.youtube.com/watch?v=o6ZvylOSy5A
Я тебе, страна родная, с клятвой отдаю,
Той, что дел земных превыше, – всю любовь мою,
Та любовь не знает смуты, нет ее верней,
На алтарь она возложит все, что ценно ей;
Та любовь вовек не дрогнет, долг свой отдает,
Та любовь себя бесстрашно в жертву принесет.
Но иная, мне известно, где-то есть страна,
Тем, кто любит, всех дороже и важней она.
Нам Царя ее не видеть, войск ее не счесть,
Там есть крепость в сердце верном, в муках слава есть .
Там растут ее пределы с каждою душой,
Все стези ее приятны, путь ее – покой.
Sir Cecil Arthur Spring Rice
I vow to thee, my country, all earthly things above,
Entire and whole and perfect, the service of my love;
The love that asks no questions, the love that stands the test,
That lays upon the altar the dearest and the best;
The love that never falters, the love that pays the price,
The love that makes undaunted the final sacrifice.
And there's another country, I've heard of long ago,
Most dear to them that love her, most great to them that know;
We may not count her armies, we may not see her King;
Her fortress is a faithful heart, her pride is suffering;
And soul by soul and silently her shining bounds increase,
And her ways are ways of gentleness, and all her paths are peace.
https://www.youtube.com/watch?v=o6ZvylOSy5A
YouTube
English Patriotic Song - I Vow to Thee, My Country
Land of Hope and Glory: https://youtu.be/9U6IXugpPYc
Our Discord group: https://discord.gg/hQksrRv
"I Vow to Thee, My Country" is a British hymn (patriotic song), created in 1921, when a poem by Sir Cecil Spring Rice was set to music by Gustav Holst.
The…
Our Discord group: https://discord.gg/hQksrRv
"I Vow to Thee, My Country" is a British hymn (patriotic song), created in 1921, when a poem by Sir Cecil Spring Rice was set to music by Gustav Holst.
The…
Томас Нэш (1567 – ок. 1601)
Thomas Nashe
Моление в пору чумы
Счастье, твой пропал и след;
Как превратен этот свет!
Жизнь – лихая круговерть,
Только ей играет Смерть,
Всех стрела ее найдет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Не надейтесь, кто богат, –
Деньги вас не исцелят.
Мрут и сами лекаря.
Все живет на свете зря –
Вмиг чума до нас дойдет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Женская краса – цветок,
Час прошел – и он поблек;
И царицы тоже тленны,
И прекрасная Елена
Истлевает и гниет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Гектор – всех он был храбрей,
Стал он пищей для червей;
Не сразит судьбину меч,
Всем пора в могилу лечь.
Колокол меня зовет,
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Всем, кто остры на язык,
Горек будет смертный миг;
Ад – безжалостный палач,
Твой не услышит плач,
Красноречья не поймет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Все сословья, все чины –
Вы судьбу принять должны.
Рай давно для нас готов,
Мир – подмостки для шутов.
Путь на небо нас ведет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
A Litany in Time of Plague
Adieu, farewell, earth's bliss;
This world uncertain is;
Fond are life's lustful joys;
Death proves them all but toys;
None from his darts can fly;
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Rich men, trust not in wealth,
Gold cannot buy you health;
Physic himself must fade.
All things to end are made,
The plague full swift goes by;
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Beauty is but a flower
Which wrinkles will devour;
Brightness falls from the air;
Queens have died young and fair;
Dust hath closed Helen's eye.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Strength stoops unto the grave,
Worms feed on Hector brave;
Swords may not fight with fate,
Earth still holds open her gate.
"Come, come!" the bells do cry.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Wit with his wantonness
Tasteth death's bitterness;
Hell's executioner
Hath no ears for to hear
What vain art can reply.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Haste, therefore, each degree,
To welcome destiny;
Heaven is our heritage,
Earth but a player's stage;
Mount we unto the sky.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Thomas Nashe
Моление в пору чумы
Счастье, твой пропал и след;
Как превратен этот свет!
Жизнь – лихая круговерть,
Только ей играет Смерть,
Всех стрела ее найдет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Не надейтесь, кто богат, –
Деньги вас не исцелят.
Мрут и сами лекаря.
Все живет на свете зря –
Вмиг чума до нас дойдет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Женская краса – цветок,
Час прошел – и он поблек;
И царицы тоже тленны,
И прекрасная Елена
Истлевает и гниет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Гектор – всех он был храбрей,
Стал он пищей для червей;
Не сразит судьбину меч,
Всем пора в могилу лечь.
Колокол меня зовет,
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Всем, кто остры на язык,
Горек будет смертный миг;
Ад – безжалостный палач,
Твой не услышит плач,
Красноречья не поймет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Все сословья, все чины –
Вы судьбу принять должны.
Рай давно для нас готов,
Мир – подмостки для шутов.
Путь на небо нас ведет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
A Litany in Time of Plague
Adieu, farewell, earth's bliss;
This world uncertain is;
Fond are life's lustful joys;
Death proves them all but toys;
None from his darts can fly;
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Rich men, trust not in wealth,
Gold cannot buy you health;
Physic himself must fade.
All things to end are made,
The plague full swift goes by;
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Beauty is but a flower
Which wrinkles will devour;
Brightness falls from the air;
Queens have died young and fair;
Dust hath closed Helen's eye.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Strength stoops unto the grave,
Worms feed on Hector brave;
Swords may not fight with fate,
Earth still holds open her gate.
"Come, come!" the bells do cry.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Wit with his wantonness
Tasteth death's bitterness;
Hell's executioner
Hath no ears for to hear
What vain art can reply.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Haste, therefore, each degree,
To welcome destiny;
Heaven is our heritage,
Earth but a player's stage;
Mount we unto the sky.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Сэмюэль Томсон (1766 – 1816)
Samuel Thomson
К ежику
Краса позорна без защиты.
Уильям Брум.
По рощам юноша поэт
Блуждает, оставляя след,
Слагает вирши про предмет
Любовной страсти,
Но у меня напевов нет
По этой части.
В кустах чирикать не смешно ль
Про кудри, что черны как смоль,
Про сердца раненого боль?
По мне – смешно ж!
От сих страстей меня уволь;
Предмет мой – Еж!
О зверь, чья внешность так страшна,
Чья ощетинена спина!
Из копий высится стена –
Заслон могучий,
Ползешь, как в поле борона,
О зверь колючий!
Твоя ближайшая семья,
По слухам, – хряк или свинья,
«А может – черт», добавлю я…
Здесь все неясно,
Но, уверяю, мысль моя
Тут не напрасна.
Тебя зачать лишь дьявол мог,
Уестествивши терн иль дрок,
И ведьма нянчила комок –
Дитя без рожек,
А после черт, смеясь, изрек:
«Ты будешь Ежик!»
Ты, мол, хитер – гласит народ.
Мол, свалится на землю плод –
Игла твоя его несет
Всегда с собой,
Чтоб ты его отправил в рот
Чрез день-другой.
А в это верить нелегко:
Есть слух – сосешь ты молоко
У заблудившей далеко
Худой коровы…
Коль так – гуляешь широко,
Дояр толковый!
Еще есть слух, не обессудь:
Коль еж пересекает путь,
То про удачу, мол, забудь
На целый день…
А я замечу: это муть
И дребедень.
Встречал я ежиков немало
И в вечер, и когда светало,
Когда я брался за орало
Иль шел домой…
Что, мне удача изменяла?
Ни Боже мой!
От суеверий и примет
Душе идет тяжелый вред,
Все колдовство – безумный бред
Для голодранцев;
Ни здесь такому веры нет,
Ни у шотландцев!
Что ж, до свиданья, добрый зверь!
Ползи к детенышам теперь
Иль ты не избежишь потерь,
Хоть иглокожий, –
Сражаться с псом моим, поверь,
Себе дороже!
Оригинал:
http://www.ulsterscotsacademy.com/texts/poetry/1700-1799/030-to-a-hedge-hog-samuel-thomson.php
Samuel Thomson
К ежику
Краса позорна без защиты.
Уильям Брум.
По рощам юноша поэт
Блуждает, оставляя след,
Слагает вирши про предмет
Любовной страсти,
Но у меня напевов нет
По этой части.
В кустах чирикать не смешно ль
Про кудри, что черны как смоль,
Про сердца раненого боль?
По мне – смешно ж!
От сих страстей меня уволь;
Предмет мой – Еж!
О зверь, чья внешность так страшна,
Чья ощетинена спина!
Из копий высится стена –
Заслон могучий,
Ползешь, как в поле борона,
О зверь колючий!
Твоя ближайшая семья,
По слухам, – хряк или свинья,
«А может – черт», добавлю я…
Здесь все неясно,
Но, уверяю, мысль моя
Тут не напрасна.
Тебя зачать лишь дьявол мог,
Уестествивши терн иль дрок,
И ведьма нянчила комок –
Дитя без рожек,
А после черт, смеясь, изрек:
«Ты будешь Ежик!»
Ты, мол, хитер – гласит народ.
Мол, свалится на землю плод –
Игла твоя его несет
Всегда с собой,
Чтоб ты его отправил в рот
Чрез день-другой.
А в это верить нелегко:
Есть слух – сосешь ты молоко
У заблудившей далеко
Худой коровы…
Коль так – гуляешь широко,
Дояр толковый!
Еще есть слух, не обессудь:
Коль еж пересекает путь,
То про удачу, мол, забудь
На целый день…
А я замечу: это муть
И дребедень.
Встречал я ежиков немало
И в вечер, и когда светало,
Когда я брался за орало
Иль шел домой…
Что, мне удача изменяла?
Ни Боже мой!
От суеверий и примет
Душе идет тяжелый вред,
Все колдовство – безумный бред
Для голодранцев;
Ни здесь такому веры нет,
Ни у шотландцев!
Что ж, до свиданья, добрый зверь!
Ползи к детенышам теперь
Иль ты не избежишь потерь,
Хоть иглокожий, –
Сражаться с псом моим, поверь,
Себе дороже!
Оригинал:
http://www.ulsterscotsacademy.com/texts/poetry/1700-1799/030-to-a-hedge-hog-samuel-thomson.php
❤1
Джордж Беркли / George Berkeley (1685 – 1753)
О грядущем насаждении искусств и наук в Америке
Оставит Муза вотчину свою,
Где лишь презрение к высокой теме,
И дом себе найдет в ином краю,
Потомство породив в иное время.
И в том краю, где благостный восход
Горит над невозделанною новью,
Природа дружно с творчеством живет,
Все дышит красотою и любовью, –
Там новый век родится золотой,
Расцвет державы и искусства,
Дух, одержимый яростной мечтой,
Тончайший ум, изысканное чувство.
Европа днесь бесплодна и бедна;
Но то, что прежде родила для света,
Огнем небесным одушевлена, –
То будет вечным для поэта.
На запад устремлен державы ход;
Уж пронеслось четыре акта драмы,
И пятый нам развязку принесет:
Сын младший Времени – способный самый.
On the prospect of planting arts and learning in America
THE Muse, disgusted at an Age and Clime
Barren of every glorious Theme,
In distant Lands now waits a better Time,
Producing subjects worthy Fame;
In happy climes, where from the genial sun
And virgin earth such scenes ensue,
The force of art by nature seems outdone,
And fancied beauties by the true:
There shall be sung another golden age,
The rise of empire and of arts,
The good and great inspiring epic rage,
The wisest heads and noblest hearts.
Not such as Europe breeds in her decay;
Such as she bred when fresh and young,
When heav'nly flame did animate her clay,
By future poets shall be sung.
Westward the course of empire takes its way;
The four first Acts already past,
A fifth shall close the drama with the day;
Time's noblest offspring is the last.
О грядущем насаждении искусств и наук в Америке
Оставит Муза вотчину свою,
Где лишь презрение к высокой теме,
И дом себе найдет в ином краю,
Потомство породив в иное время.
И в том краю, где благостный восход
Горит над невозделанною новью,
Природа дружно с творчеством живет,
Все дышит красотою и любовью, –
Там новый век родится золотой,
Расцвет державы и искусства,
Дух, одержимый яростной мечтой,
Тончайший ум, изысканное чувство.
Европа днесь бесплодна и бедна;
Но то, что прежде родила для света,
Огнем небесным одушевлена, –
То будет вечным для поэта.
На запад устремлен державы ход;
Уж пронеслось четыре акта драмы,
И пятый нам развязку принесет:
Сын младший Времени – способный самый.
On the prospect of planting arts and learning in America
THE Muse, disgusted at an Age and Clime
Barren of every glorious Theme,
In distant Lands now waits a better Time,
Producing subjects worthy Fame;
In happy climes, where from the genial sun
And virgin earth such scenes ensue,
The force of art by nature seems outdone,
And fancied beauties by the true:
There shall be sung another golden age,
The rise of empire and of arts,
The good and great inspiring epic rage,
The wisest heads and noblest hearts.
Not such as Europe breeds in her decay;
Such as she bred when fresh and young,
When heav'nly flame did animate her clay,
By future poets shall be sung.
Westward the course of empire takes its way;
The four first Acts already past,
A fifth shall close the drama with the day;
Time's noblest offspring is the last.
Уильям Драммонд (1585 – 1649) / William Drummond
К Иоанну Крестителю
Предтеча самого Царя Небес,
Одетый в шкуры, прочь ушел в пустыню,
И видел в звере, населявшем лес,
Поболе человечьей благостыню.
Акриды в пищу шли ему, и мед
Ему дарили девственные соты;
Он тощ был, изнурен, длиннобород,
Напоминал отверженное что-то.
Он рек: «Спасенье в Боге от грехов;
За мной в пустыню каяться пойдите
И покаяньем грех свой совлеките!»
— Но кто же там воспринял этот зов?
Одно лишь эхо вторило в стенаньи
В пещерах: «Покаянье! Покаянье!..»
For the Baptist
The last and greatest Herald of Heaven's King,
Girt with rough skins, hies to the deserts wild,
Among that savage brood the woods forth bring,
Which he than man more harmless found and mild.
His food was locusts, and what young doth spring
With honey that from virgin hives distill'd;
Parch'd body, hollow eyes, some uncouth thing
Made him appear, long since from earth exiled.
There burst he forth: 'All ye, whose hopes rely
On God, with me amidst these deserts mourn;
Repent, repent, and from old errors turn!'
—Who listen'd to his voice, obey'd his cry?
Only the echoes, which he made relent,
Rung from their marble caves 'Repent! Repent!
К Иоанну Крестителю
Предтеча самого Царя Небес,
Одетый в шкуры, прочь ушел в пустыню,
И видел в звере, населявшем лес,
Поболе человечьей благостыню.
Акриды в пищу шли ему, и мед
Ему дарили девственные соты;
Он тощ был, изнурен, длиннобород,
Напоминал отверженное что-то.
Он рек: «Спасенье в Боге от грехов;
За мной в пустыню каяться пойдите
И покаяньем грех свой совлеките!»
— Но кто же там воспринял этот зов?
Одно лишь эхо вторило в стенаньи
В пещерах: «Покаянье! Покаянье!..»
For the Baptist
The last and greatest Herald of Heaven's King,
Girt with rough skins, hies to the deserts wild,
Among that savage brood the woods forth bring,
Which he than man more harmless found and mild.
His food was locusts, and what young doth spring
With honey that from virgin hives distill'd;
Parch'd body, hollow eyes, some uncouth thing
Made him appear, long since from earth exiled.
There burst he forth: 'All ye, whose hopes rely
On God, with me amidst these deserts mourn;
Repent, repent, and from old errors turn!'
—Who listen'd to his voice, obey'd his cry?
Only the echoes, which he made relent,
Rung from their marble caves 'Repent! Repent!