Сэмюэль Томсон (1766 – 1816)
Samuel Thomson
К ежику
Краса позорна без защиты.
Уильям Брум.
По рощам юноша поэт
Блуждает, оставляя след,
Слагает вирши про предмет
Любовной страсти,
Но у меня напевов нет
По этой части.
В кустах чирикать не смешно ль
Про кудри, что черны как смоль,
Про сердца раненого боль?
По мне – смешно ж!
От сих страстей меня уволь;
Предмет мой – Еж!
О зверь, чья внешность так страшна,
Чья ощетинена спина!
Из копий высится стена –
Заслон могучий,
Ползешь, как в поле борона,
О зверь колючий!
Твоя ближайшая семья,
По слухам, – хряк или свинья,
«А может – черт», добавлю я…
Здесь все неясно,
Но, уверяю, мысль моя
Тут не напрасна.
Тебя зачать лишь дьявол мог,
Уестествивши терн иль дрок,
И ведьма нянчила комок –
Дитя без рожек,
А после черт, смеясь, изрек:
«Ты будешь Ежик!»
Ты, мол, хитер – гласит народ.
Мол, свалится на землю плод –
Игла твоя его несет
Всегда с собой,
Чтоб ты его отправил в рот
Чрез день-другой.
А в это верить нелегко:
Есть слух – сосешь ты молоко
У заблудившей далеко
Худой коровы…
Коль так – гуляешь широко,
Дояр толковый!
Еще есть слух, не обессудь:
Коль еж пересекает путь,
То про удачу, мол, забудь
На целый день…
А я замечу: это муть
И дребедень.
Встречал я ежиков немало
И в вечер, и когда светало,
Когда я брался за орало
Иль шел домой…
Что, мне удача изменяла?
Ни Боже мой!
От суеверий и примет
Душе идет тяжелый вред,
Все колдовство – безумный бред
Для голодранцев;
Ни здесь такому веры нет,
Ни у шотландцев!
Что ж, до свиданья, добрый зверь!
Ползи к детенышам теперь
Иль ты не избежишь потерь,
Хоть иглокожий, –
Сражаться с псом моим, поверь,
Себе дороже!
Оригинал:
http://www.ulsterscotsacademy.com/texts/poetry/1700-1799/030-to-a-hedge-hog-samuel-thomson.php
Samuel Thomson
К ежику
Краса позорна без защиты.
Уильям Брум.
По рощам юноша поэт
Блуждает, оставляя след,
Слагает вирши про предмет
Любовной страсти,
Но у меня напевов нет
По этой части.
В кустах чирикать не смешно ль
Про кудри, что черны как смоль,
Про сердца раненого боль?
По мне – смешно ж!
От сих страстей меня уволь;
Предмет мой – Еж!
О зверь, чья внешность так страшна,
Чья ощетинена спина!
Из копий высится стена –
Заслон могучий,
Ползешь, как в поле борона,
О зверь колючий!
Твоя ближайшая семья,
По слухам, – хряк или свинья,
«А может – черт», добавлю я…
Здесь все неясно,
Но, уверяю, мысль моя
Тут не напрасна.
Тебя зачать лишь дьявол мог,
Уестествивши терн иль дрок,
И ведьма нянчила комок –
Дитя без рожек,
А после черт, смеясь, изрек:
«Ты будешь Ежик!»
Ты, мол, хитер – гласит народ.
Мол, свалится на землю плод –
Игла твоя его несет
Всегда с собой,
Чтоб ты его отправил в рот
Чрез день-другой.
А в это верить нелегко:
Есть слух – сосешь ты молоко
У заблудившей далеко
Худой коровы…
Коль так – гуляешь широко,
Дояр толковый!
Еще есть слух, не обессудь:
Коль еж пересекает путь,
То про удачу, мол, забудь
На целый день…
А я замечу: это муть
И дребедень.
Встречал я ежиков немало
И в вечер, и когда светало,
Когда я брался за орало
Иль шел домой…
Что, мне удача изменяла?
Ни Боже мой!
От суеверий и примет
Душе идет тяжелый вред,
Все колдовство – безумный бред
Для голодранцев;
Ни здесь такому веры нет,
Ни у шотландцев!
Что ж, до свиданья, добрый зверь!
Ползи к детенышам теперь
Иль ты не избежишь потерь,
Хоть иглокожий, –
Сражаться с псом моим, поверь,
Себе дороже!
Оригинал:
http://www.ulsterscotsacademy.com/texts/poetry/1700-1799/030-to-a-hedge-hog-samuel-thomson.php
❤1
Джордж Беркли / George Berkeley (1685 – 1753)
О грядущем насаждении искусств и наук в Америке
Оставит Муза вотчину свою,
Где лишь презрение к высокой теме,
И дом себе найдет в ином краю,
Потомство породив в иное время.
И в том краю, где благостный восход
Горит над невозделанною новью,
Природа дружно с творчеством живет,
Все дышит красотою и любовью, –
Там новый век родится золотой,
Расцвет державы и искусства,
Дух, одержимый яростной мечтой,
Тончайший ум, изысканное чувство.
Европа днесь бесплодна и бедна;
Но то, что прежде родила для света,
Огнем небесным одушевлена, –
То будет вечным для поэта.
На запад устремлен державы ход;
Уж пронеслось четыре акта драмы,
И пятый нам развязку принесет:
Сын младший Времени – способный самый.
On the prospect of planting arts and learning in America
THE Muse, disgusted at an Age and Clime
Barren of every glorious Theme,
In distant Lands now waits a better Time,
Producing subjects worthy Fame;
In happy climes, where from the genial sun
And virgin earth such scenes ensue,
The force of art by nature seems outdone,
And fancied beauties by the true:
There shall be sung another golden age,
The rise of empire and of arts,
The good and great inspiring epic rage,
The wisest heads and noblest hearts.
Not such as Europe breeds in her decay;
Such as she bred when fresh and young,
When heav'nly flame did animate her clay,
By future poets shall be sung.
Westward the course of empire takes its way;
The four first Acts already past,
A fifth shall close the drama with the day;
Time's noblest offspring is the last.
О грядущем насаждении искусств и наук в Америке
Оставит Муза вотчину свою,
Где лишь презрение к высокой теме,
И дом себе найдет в ином краю,
Потомство породив в иное время.
И в том краю, где благостный восход
Горит над невозделанною новью,
Природа дружно с творчеством живет,
Все дышит красотою и любовью, –
Там новый век родится золотой,
Расцвет державы и искусства,
Дух, одержимый яростной мечтой,
Тончайший ум, изысканное чувство.
Европа днесь бесплодна и бедна;
Но то, что прежде родила для света,
Огнем небесным одушевлена, –
То будет вечным для поэта.
На запад устремлен державы ход;
Уж пронеслось четыре акта драмы,
И пятый нам развязку принесет:
Сын младший Времени – способный самый.
On the prospect of planting arts and learning in America
THE Muse, disgusted at an Age and Clime
Barren of every glorious Theme,
In distant Lands now waits a better Time,
Producing subjects worthy Fame;
In happy climes, where from the genial sun
And virgin earth such scenes ensue,
The force of art by nature seems outdone,
And fancied beauties by the true:
There shall be sung another golden age,
The rise of empire and of arts,
The good and great inspiring epic rage,
The wisest heads and noblest hearts.
Not such as Europe breeds in her decay;
Such as she bred when fresh and young,
When heav'nly flame did animate her clay,
By future poets shall be sung.
Westward the course of empire takes its way;
The four first Acts already past,
A fifth shall close the drama with the day;
Time's noblest offspring is the last.
Уильям Драммонд (1585 – 1649) / William Drummond
К Иоанну Крестителю
Предтеча самого Царя Небес,
Одетый в шкуры, прочь ушел в пустыню,
И видел в звере, населявшем лес,
Поболе человечьей благостыню.
Акриды в пищу шли ему, и мед
Ему дарили девственные соты;
Он тощ был, изнурен, длиннобород,
Напоминал отверженное что-то.
Он рек: «Спасенье в Боге от грехов;
За мной в пустыню каяться пойдите
И покаяньем грех свой совлеките!»
— Но кто же там воспринял этот зов?
Одно лишь эхо вторило в стенаньи
В пещерах: «Покаянье! Покаянье!..»
For the Baptist
The last and greatest Herald of Heaven's King,
Girt with rough skins, hies to the deserts wild,
Among that savage brood the woods forth bring,
Which he than man more harmless found and mild.
His food was locusts, and what young doth spring
With honey that from virgin hives distill'd;
Parch'd body, hollow eyes, some uncouth thing
Made him appear, long since from earth exiled.
There burst he forth: 'All ye, whose hopes rely
On God, with me amidst these deserts mourn;
Repent, repent, and from old errors turn!'
—Who listen'd to his voice, obey'd his cry?
Only the echoes, which he made relent,
Rung from their marble caves 'Repent! Repent!
К Иоанну Крестителю
Предтеча самого Царя Небес,
Одетый в шкуры, прочь ушел в пустыню,
И видел в звере, населявшем лес,
Поболе человечьей благостыню.
Акриды в пищу шли ему, и мед
Ему дарили девственные соты;
Он тощ был, изнурен, длиннобород,
Напоминал отверженное что-то.
Он рек: «Спасенье в Боге от грехов;
За мной в пустыню каяться пойдите
И покаяньем грех свой совлеките!»
— Но кто же там воспринял этот зов?
Одно лишь эхо вторило в стенаньи
В пещерах: «Покаянье! Покаянье!..»
For the Baptist
The last and greatest Herald of Heaven's King,
Girt with rough skins, hies to the deserts wild,
Among that savage brood the woods forth bring,
Which he than man more harmless found and mild.
His food was locusts, and what young doth spring
With honey that from virgin hives distill'd;
Parch'd body, hollow eyes, some uncouth thing
Made him appear, long since from earth exiled.
There burst he forth: 'All ye, whose hopes rely
On God, with me amidst these deserts mourn;
Repent, repent, and from old errors turn!'
—Who listen'd to his voice, obey'd his cry?
Only the echoes, which he made relent,
Rung from their marble caves 'Repent! Repent!
Ричард Леверидж / Richard Leveridge (1670 – 1758)
Старый ростбиф английский
Когда нам вкусный ростбиф в пищу служил,
Мощной крови поток лился внутрь наших жил,
И солдат, и придворный страной дорожил…
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
Но потом подучил нас надутый француз
И к рагу с менуэтом привил он нам вкус,
И теперь мы волочим манерности груз…
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
Были крепки, могучи наши отцы,
Зазывали всех в гости, отнюдь не скупцы,
И, наевшись как следует, пели жильцы:
«Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!»
Мы теперь докатились до жизни какой?
Худосочный народ с боязливой душой,
Мы позорим свершения славы былой.
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
А вот Елизавета в былые года
Лишь нахмурится – недруг боялся тогда!
Нам не нужен был чай, ни другая бурда –
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
В те года, лишь чужой к нам пожалует флот, –
Хорошо, если ноги от нас унесет,
Нам Армада об этом соврать не дает.
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
Был по вкусу и бой, и обед пузачу,
Как заварится каша – нам все по плечу,
А теперь… Уж простите, но я помолчу.
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
The Roast Beef of Old England
When mighty Roast Beef was the Englishman's food,
It ennobled our veins and enriched our blood.
Our soldiers were brave and our courtiers were good
Oh! the Roast Beef of old England,
And old English Roast Beef!
But since we have learnt from all-vapouring France
To eat their ragouts as well as to dance,
We're fed up with nothing but vain complaisance
Oh! the Roast Beef of Old England,
And old English Roast Beef!
Our fathers of old were robust, stout, and strong,
And kept open house, with good cheer all day long,
Which made their plump tenants rejoice in this song—
Oh! The Roast Beef of old England,
And old English Roast Beef!
But now we are dwindled to, what shall I name?
A sneaking poor race, half-begotten and tame,
Who sully the honours that once shone in fame.
Oh! the Roast Beef of Old England,
And old English Roast Beef!
When good Queen Elizabeth sat on the throne,
Ere coffee, or tea, or such slip-slops were known,
The world was in terror if e'er she did frown.
Oh! The Roast Beef of old England,
And old English Roast Beef!
In those days, if Fleets did presume on the Main,
They seldom, or never, return'd back again,
As witness, the Vaunting Armada of Spain.
Oh! The Roast Beef of Old England,
And old English Roast Beef!
Oh then we had stomachs to eat and to fight
And when wrongs were cooking to do ourselves right.
But now we're a… I could, but goodnight!
Oh! the Roast Beef of Old England,
And old English Roast Beef!
https://www.youtube.com/watch?v=aqbU_35bGL4
Старый ростбиф английский
Когда нам вкусный ростбиф в пищу служил,
Мощной крови поток лился внутрь наших жил,
И солдат, и придворный страной дорожил…
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
Но потом подучил нас надутый француз
И к рагу с менуэтом привил он нам вкус,
И теперь мы волочим манерности груз…
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
Были крепки, могучи наши отцы,
Зазывали всех в гости, отнюдь не скупцы,
И, наевшись как следует, пели жильцы:
«Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!»
Мы теперь докатились до жизни какой?
Худосочный народ с боязливой душой,
Мы позорим свершения славы былой.
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
А вот Елизавета в былые года
Лишь нахмурится – недруг боялся тогда!
Нам не нужен был чай, ни другая бурда –
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
В те года, лишь чужой к нам пожалует флот, –
Хорошо, если ноги от нас унесет,
Нам Армада об этом соврать не дает.
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
Был по вкусу и бой, и обед пузачу,
Как заварится каша – нам все по плечу,
А теперь… Уж простите, но я помолчу.
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
The Roast Beef of Old England
When mighty Roast Beef was the Englishman's food,
It ennobled our veins and enriched our blood.
Our soldiers were brave and our courtiers were good
Oh! the Roast Beef of old England,
And old English Roast Beef!
But since we have learnt from all-vapouring France
To eat their ragouts as well as to dance,
We're fed up with nothing but vain complaisance
Oh! the Roast Beef of Old England,
And old English Roast Beef!
Our fathers of old were robust, stout, and strong,
And kept open house, with good cheer all day long,
Which made their plump tenants rejoice in this song—
Oh! The Roast Beef of old England,
And old English Roast Beef!
But now we are dwindled to, what shall I name?
A sneaking poor race, half-begotten and tame,
Who sully the honours that once shone in fame.
Oh! the Roast Beef of Old England,
And old English Roast Beef!
When good Queen Elizabeth sat on the throne,
Ere coffee, or tea, or such slip-slops were known,
The world was in terror if e'er she did frown.
Oh! The Roast Beef of old England,
And old English Roast Beef!
In those days, if Fleets did presume on the Main,
They seldom, or never, return'd back again,
As witness, the Vaunting Armada of Spain.
Oh! The Roast Beef of Old England,
And old English Roast Beef!
Oh then we had stomachs to eat and to fight
And when wrongs were cooking to do ourselves right.
But now we're a… I could, but goodnight!
Oh! the Roast Beef of Old England,
And old English Roast Beef!
https://www.youtube.com/watch?v=aqbU_35bGL4
YouTube
The Roast Beef of Old England (arr. Jeremy Barlow)
Provided to YouTube by The Orchard Enterprises
The Roast Beef of Old England (arr. Jeremy Barlow) · Richard Leveridge · The Broadside Band · John Potter · Deborah Roberts
English National Songs
℗ 1993 Saydisc Records
Released on: 1993-01-01
Music Publisher:…
The Roast Beef of Old England (arr. Jeremy Barlow) · Richard Leveridge · The Broadside Band · John Potter · Deborah Roberts
English National Songs
℗ 1993 Saydisc Records
Released on: 1993-01-01
Music Publisher:…
Джордж Каннинг / George Canning (1770 – 1827)
Друг Человечества и Точильщик Ножей
В подражание сапфическим строфам г-на Саути
ДРУГ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
О Точильщик бедный! Куда путь держишь?
Поломался круг твой, в дороге тяжко,
Ветер дует, в шляпе твоей прорехи,
Рваны штанины…
О Точильщик бедный! Богач поймет ли,
В золотой карете по тракту мчащий,
Сколь тяжелый труд – выкликать «Ножи да
Ножницы точим»?
Кто тебя, открой мне, точить заставил?
Кто тебя угнетал? Тиран богатый?
Кто, помещик? Или приходский пастор?
Иль адвокаты?
За охоту ли наказал помещик?
Пастор из тебя десятину выбил?
Разорил тебя адвокат лукавый
Иском судебным?
Книгу – Томас Пейн, «Права человека» –
Ты читал? Дрожат состраданья слезы
На моих ресницах, вот-вот польются…
Все мне поведай!
ТОЧИЛЬЩИК НОЖЕЙ
Все поведать? Бог вас помилуй, сударь!
Да вчерась в трактире я нализался,
Там-то шляпу мне да портки – смотрите! –
В драке порвали.
Сразу повязали меня констебли,
Потащили меня на суд-расправу,
И судья меня за праздношатанье
Раз – и в колодки.
Кабы дали вы мне шесть пенсов, сударь,
Я пивка б за ваше здоровье выпил.
А в политику мне соваться носом –
Ох, несподручно!
ДРУГ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Шестипенсовик дать! Да будь ты проклят,
Тварь, что мстить не хочет за угнетенье,
Негодяй, подлец, отщепенец гнусный,
Жалкий, трусливый!
(Пинает Точильщика, переворачивает его точильный круг и уходит в порыве республиканского воодушевления и вселенского человеколюбия)
The Friend of Humanity and The Knife-Grinder
In Imitation of Mr. Southey’s Sapphics
FRIEND OF HUMANITY
‘Needy Knife-grinder! whither are you going?
Rough is the road, your Wheel is out of order –
Bleak blows the blast; – your hat has got a hole in’t,
So have your breeches!
‘Weary Knife-grinder! little think the proud ones,
Who in their coaches roll along the turnpike-
-road, what hard work ’tis crying all day “Knives and
Scissars to grind O!”
‘Tell me, Knife-grinder, how you came to grind knives?
Did some rich man tyrannically use you ?
Was it the ’Squire? or Parson of the Parish?
Or the Attorney?
‘Was it the ’Squire for killing of his Game? or
Covetous Parson for his Tythes distraining?
Or roguish Lawyer made you lose your little
All in a law-suit?
‘(Have you not read the Rights of Man, by TOM PAINE?)
Drops of compassion tremble on my eye-lids,
Ready to fall, as soon as you have told your
Pitiful story.’
KNIFE-GRINDER
‘Story! God bless you! I have none to tell, Sir,
Only last night a-drinking at the Chequers,
This poor old hat and breeches, as you see, were
Torn in a scuffle.
‘Constables came up for to take me into
Custody; they took me before the Justice;
Justice OLDMIXON put me in the Parish-
-Stocks for a Vagrant.
‘I should be glad to drink your Honour’s health in
A Pot of Beer, if you would give me Sixpence;
But for my part, I never love to meddle
With Politics, Sir.’
FRIEND OF HUMANITY
‘I give thee Sixpence! I will see thee damn’d first –
Wretch! whom no sense of wrongs can rouse to vengeance –
Sordid, unfeeling, reprobate, degraded,
Spiritless outcast!’
(Kicks the Knife-grinder, overturns his Wheel, and exit in a transport
of republican enthusiasm and universal philanthropy.)
Друг Человечества и Точильщик Ножей
В подражание сапфическим строфам г-на Саути
ДРУГ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
О Точильщик бедный! Куда путь держишь?
Поломался круг твой, в дороге тяжко,
Ветер дует, в шляпе твоей прорехи,
Рваны штанины…
О Точильщик бедный! Богач поймет ли,
В золотой карете по тракту мчащий,
Сколь тяжелый труд – выкликать «Ножи да
Ножницы точим»?
Кто тебя, открой мне, точить заставил?
Кто тебя угнетал? Тиран богатый?
Кто, помещик? Или приходский пастор?
Иль адвокаты?
За охоту ли наказал помещик?
Пастор из тебя десятину выбил?
Разорил тебя адвокат лукавый
Иском судебным?
Книгу – Томас Пейн, «Права человека» –
Ты читал? Дрожат состраданья слезы
На моих ресницах, вот-вот польются…
Все мне поведай!
ТОЧИЛЬЩИК НОЖЕЙ
Все поведать? Бог вас помилуй, сударь!
Да вчерась в трактире я нализался,
Там-то шляпу мне да портки – смотрите! –
В драке порвали.
Сразу повязали меня констебли,
Потащили меня на суд-расправу,
И судья меня за праздношатанье
Раз – и в колодки.
Кабы дали вы мне шесть пенсов, сударь,
Я пивка б за ваше здоровье выпил.
А в политику мне соваться носом –
Ох, несподручно!
ДРУГ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Шестипенсовик дать! Да будь ты проклят,
Тварь, что мстить не хочет за угнетенье,
Негодяй, подлец, отщепенец гнусный,
Жалкий, трусливый!
(Пинает Точильщика, переворачивает его точильный круг и уходит в порыве республиканского воодушевления и вселенского человеколюбия)
The Friend of Humanity and The Knife-Grinder
In Imitation of Mr. Southey’s Sapphics
FRIEND OF HUMANITY
‘Needy Knife-grinder! whither are you going?
Rough is the road, your Wheel is out of order –
Bleak blows the blast; – your hat has got a hole in’t,
So have your breeches!
‘Weary Knife-grinder! little think the proud ones,
Who in their coaches roll along the turnpike-
-road, what hard work ’tis crying all day “Knives and
Scissars to grind O!”
‘Tell me, Knife-grinder, how you came to grind knives?
Did some rich man tyrannically use you ?
Was it the ’Squire? or Parson of the Parish?
Or the Attorney?
‘Was it the ’Squire for killing of his Game? or
Covetous Parson for his Tythes distraining?
Or roguish Lawyer made you lose your little
All in a law-suit?
‘(Have you not read the Rights of Man, by TOM PAINE?)
Drops of compassion tremble on my eye-lids,
Ready to fall, as soon as you have told your
Pitiful story.’
KNIFE-GRINDER
‘Story! God bless you! I have none to tell, Sir,
Only last night a-drinking at the Chequers,
This poor old hat and breeches, as you see, were
Torn in a scuffle.
‘Constables came up for to take me into
Custody; they took me before the Justice;
Justice OLDMIXON put me in the Parish-
-Stocks for a Vagrant.
‘I should be glad to drink your Honour’s health in
A Pot of Beer, if you would give me Sixpence;
But for my part, I never love to meddle
With Politics, Sir.’
FRIEND OF HUMANITY
‘I give thee Sixpence! I will see thee damn’d first –
Wretch! whom no sense of wrongs can rouse to vengeance –
Sordid, unfeeling, reprobate, degraded,
Spiritless outcast!’
(Kicks the Knife-grinder, overturns his Wheel, and exit in a transport
of republican enthusiasm and universal philanthropy.)
Джон Уолкот (Питер Пиндар) / John Wolcot (Peter Pindar) (1738 – 1819)
Гимн гильотине
О дочь Свободы! Твой клинок
Нить жизни не одну рассек
И душу вызволил из тела;
Зачем же Галлия одна
Твоей стальной красой полна?
Примись и в Англии за дело!
Из казематов слышен стон:
Там бледных узников мильон,
Глаза пусты, а щеки впали!
И ты склоненным головам –
Как исцелительный бальзам:
Нет головы – и нет печали.
Яви свой лик нам, госпожа,
Приди! Пусть свита Мятежа
С тобой грядет благоговейно!
Ура! Друзей она ведет,
Представит Смуту нам вот-вот,
Смерть, Сатану и Тома Пейна!
Hymn To The Guillotine
Daughter of Liberty! whose knife
So busy chops the threads of life,
And frees from cumbrous clay the spirit;
Ah! why alone shall Gallia feel
The beauties of thy pond'rous steel?
Why must not Britain mark thy merit?
Hark! 'tis the dungeon's groan I hear;
And lo, a squalid band appear,
With sallow cheek, and hollow eye!
Unwilling, lo, the neck they bend;
Yet, through thy pow'r, their terrors end,
And with their heads the sorrows fly.
O let us view thy lofty grace;
To Britons shew thy blushing face,
And bless Rebellion's life—tir'd train!
Joy to my soul! she's on her way,
Led by her dearest friends, Dismay,
Death, and the Devil, and Tom Paine!
Гимн гильотине
О дочь Свободы! Твой клинок
Нить жизни не одну рассек
И душу вызволил из тела;
Зачем же Галлия одна
Твоей стальной красой полна?
Примись и в Англии за дело!
Из казематов слышен стон:
Там бледных узников мильон,
Глаза пусты, а щеки впали!
И ты склоненным головам –
Как исцелительный бальзам:
Нет головы – и нет печали.
Яви свой лик нам, госпожа,
Приди! Пусть свита Мятежа
С тобой грядет благоговейно!
Ура! Друзей она ведет,
Представит Смуту нам вот-вот,
Смерть, Сатану и Тома Пейна!
Hymn To The Guillotine
Daughter of Liberty! whose knife
So busy chops the threads of life,
And frees from cumbrous clay the spirit;
Ah! why alone shall Gallia feel
The beauties of thy pond'rous steel?
Why must not Britain mark thy merit?
Hark! 'tis the dungeon's groan I hear;
And lo, a squalid band appear,
With sallow cheek, and hollow eye!
Unwilling, lo, the neck they bend;
Yet, through thy pow'r, their terrors end,
And with their heads the sorrows fly.
O let us view thy lofty grace;
To Britons shew thy blushing face,
And bless Rebellion's life—tir'd train!
Joy to my soul! she's on her way,
Led by her dearest friends, Dismay,
Death, and the Devil, and Tom Paine!
Джон Скотт из Амвелла / John Scott of Amwell (1730 – 1783)
Сонет к Британии
Британия, мой дом! Грядет беда,
В себя вглядись ты беспристрастным оком:
Над селами простерла длань нужда,
И селянин – в мучении жестоком;
Свободу здесь теснит рабов орда,
Здесь должность покупается оброком,
Сенатором повелевает мзда –
Стенай и плачь перед грядущим роком!
Испанец гордый иль коварный галл
Тебе не столь опасно угрожал;
Не победит тебя союз кровавый
Врагов твоих – ты победишь себя.
Не возносись, могущество любя:
Падет свобода – и падет держава.
Sonnet to Britannia
Renown'd Britannia! lov'd parental land,
Regard thy welfare with a watchful eye;
Whene'er the weight of Want's afflicting hand
Wakes o'er thy vales the Poor's persuasive cry:
When Slaves in office Freemen's rights withstand,
When Wealth enormous sets th' Oppressor high,
And Bribes thy ductile Senators command;
Then mourn, for then thy Fate approacheth nigh.
Not from perfidious Gaul, or haughty Spain,
Nor all the neighbouring nations of the main,
Tho' leagu'd in war tremendous round thy shore,
But from thyself, thy Ruin must proceed;
Nor boast thy Power, for know it is decreed,
Thy Freedom gone, thy Power shall be no more.
Сонет к Британии
Британия, мой дом! Грядет беда,
В себя вглядись ты беспристрастным оком:
Над селами простерла длань нужда,
И селянин – в мучении жестоком;
Свободу здесь теснит рабов орда,
Здесь должность покупается оброком,
Сенатором повелевает мзда –
Стенай и плачь перед грядущим роком!
Испанец гордый иль коварный галл
Тебе не столь опасно угрожал;
Не победит тебя союз кровавый
Врагов твоих – ты победишь себя.
Не возносись, могущество любя:
Падет свобода – и падет держава.
Sonnet to Britannia
Renown'd Britannia! lov'd parental land,
Regard thy welfare with a watchful eye;
Whene'er the weight of Want's afflicting hand
Wakes o'er thy vales the Poor's persuasive cry:
When Slaves in office Freemen's rights withstand,
When Wealth enormous sets th' Oppressor high,
And Bribes thy ductile Senators command;
Then mourn, for then thy Fate approacheth nigh.
Not from perfidious Gaul, or haughty Spain,
Nor all the neighbouring nations of the main,
Tho' leagu'd in war tremendous round thy shore,
But from thyself, thy Ruin must proceed;
Nor boast thy Power, for know it is decreed,
Thy Freedom gone, thy Power shall be no more.
Джон Скотт из Амвелла / John Scott of Amwell (1730 – 1783)
Барабан
Мне мерзок барабанный гром,
Что бьет кругом, кругом, кругом,
Бездумных он зовет юнцов
Со всей страны, со всех концов,
Тех, кто готов покой и мир
Продать за штык и за мундир,
Кого Тщеславие зовет
На бой, на смерть идти вперед.
Мне мерзок барабанный гром,
Что бьет кругом, кругом, кругом,
Он про равнины говорит,
Где за селом село горит,
Про криком взорванные рты,
Про плач вдовы и сироты,
Про все, чем Страх пополнить смог
Людских страданий каталог.
The Drum
I hate that drum's discordant sound,
Parading round, and round, and round:
To thoughtless youth it pleasure yields,
And lures from cities and from fields,
To sell their liberty for charms
Of tawdry lace and glitt'ring arms;
And when Ambition's voice commands,
To fight and fall in foreign lands.
I hate that drum's discordant sound,
Parading round, and round, and round:
To me it talks of ravaged plains,
And burning towns and ruin'd swains,
And mangled limbs, and dying groans,
And widow's tears, and orphans moans,
And all that Misery's hand bestows,
To fill a catalogue of woes.
Барабан
Мне мерзок барабанный гром,
Что бьет кругом, кругом, кругом,
Бездумных он зовет юнцов
Со всей страны, со всех концов,
Тех, кто готов покой и мир
Продать за штык и за мундир,
Кого Тщеславие зовет
На бой, на смерть идти вперед.
Мне мерзок барабанный гром,
Что бьет кругом, кругом, кругом,
Он про равнины говорит,
Где за селом село горит,
Про криком взорванные рты,
Про плач вдовы и сироты,
Про все, чем Страх пополнить смог
Людских страданий каталог.
The Drum
I hate that drum's discordant sound,
Parading round, and round, and round:
To thoughtless youth it pleasure yields,
And lures from cities and from fields,
To sell their liberty for charms
Of tawdry lace and glitt'ring arms;
And when Ambition's voice commands,
To fight and fall in foreign lands.
I hate that drum's discordant sound,
Parading round, and round, and round:
To me it talks of ravaged plains,
And burning towns and ruin'd swains,
And mangled limbs, and dying groans,
And widow's tears, and orphans moans,
And all that Misery's hand bestows,
To fill a catalogue of woes.
ВОСПОМИНАНИЯ В ЦАРСКОМ СЕЛЕ, 1815
Кругом стоят ряды столов и кресел,
Блистает зала. Юный лицеист
В гнезде наук издал свой первый свист -
А я уже и голову повесил.
Все шепчутся - Державин, мол, невесел -
А мне-то что? Я пред собою чист,
Сижу дремлю, не громок, не речист -
Иль вы хотите, чтоб я здесь чудесил?
Встряхнул меня словесностью Лицей
И отступился от меня Морфей,
Но все ж я стар - почти живые мощи!
И снова я тихонько прикорнул...
Вдруг некий смуглый отрок затянул
Строку: "Навис покров угрюмой нощи..."
Кругом стоят ряды столов и кресел,
Блистает зала. Юный лицеист
В гнезде наук издал свой первый свист -
А я уже и голову повесил.
Все шепчутся - Державин, мол, невесел -
А мне-то что? Я пред собою чист,
Сижу дремлю, не громок, не речист -
Иль вы хотите, чтоб я здесь чудесил?
Встряхнул меня словесностью Лицей
И отступился от меня Морфей,
Но все ж я стар - почти живые мощи!
И снова я тихонько прикорнул...
Вдруг некий смуглый отрок затянул
Строку: "Навис покров угрюмой нощи..."
Жан Буше (1476 – ок. 1545)
Jean Bouchet
Баллада ко всем сословиям
Что скажете, епископ, кардинал,
Аббат, кюре, служители Христовы?
Мирянин угнетение познал
От вас, и ущемленья терпит снова,
Не знаете занятия иного;
Из Церкви утекают, как река,
Богатства для набитья сундука,
И вы живете на широку ногу.
Разделайтесь с грехом – наверняка
Все попадем иль к черту, или к Богу.
О короли! Господь вам поручал
Пасти народ, вам послужить готовый.
Кругом теперь насилье и развал,
Царит грабеж под сению дворцовой.
Дворяне, честь считая пустяковой,
Смеетесь вы – но к вам придет тоска;
Вы, судьи, чья продажная рука
Неправый приговор творит помногу, –
Опомнитесь – беда недалека,
Все попадем иль к черту, или к Богу.
Вы верности являйте идеал,
Селяне, совершая труд суровый,
Средь вас, купцы, пусть не живет нахал,
Что при торговле нарушает слово,
Не знайте искушенья никакого
Набить мошну, взирая свысока
На совесть, что бесчинному мерзка.
Чтоб не прийти к печальному итогу,
В грехах не проводите ни денька –
Все попадем иль к черту, или к Богу.
Принц, время есть одуматься пока;
Настанет смерть, далёка иль близка,
И мы, пришедши к смертному порогу
Одетыми в дерюгу иль в шелка, –
Все попадем иль к черту, или к Богу.
Ballade a tous les etatz
Que pensez vous Euesques, Cardinaulx,
Abbez, Curez, & aultres gens d’Eglise
Que presidez comme les principaulx
Sur les gens laiz par merueilleuse guise,
Chascun de vous auiourdhuy se desguise.
Et de voz biens trop follement vsez:
Des grans tresors de Dieu vous abusez
Et les mettez en pompe reprochable,
Quay qu’il en soit ne vous en excusez,
Il fault aller ou a Dieu ou au Diable.
Roys triumphans,ſeigneurs imperiaulx
Ausquelz la charge est du peuple commise
Compte rendrez de grans tors, griefz & maulx
Qu’on voz subiects par rapine permise.
Tous nobles gens ou vertuz sont soubmise
A votre nom trop ne vous amusez.
Iuges royaulx aux biens tant ne musez
Que faciez trop iustice maniable,
Compte en rendrez; n’ón’en faictes des rusez,
Il fault aller ou a Dieu ou au Diable.
Gens de labeur ne soyez desloyaulx
En labourant voz terres par surprise,
Et vous marchans soyez bons & loyaulx
Sans barat faire en vostre marchandise,
Que de l’argent la folle friandise
Ne trompe aulcun, telz abuz refusez,
Nous serons tous quelque iour accusez
De noz forfaiz,le cas est pitoyable,
Soient doncq de nous,tous pechez recusez,
Il fault aller ou a Dieu ou au Diable.
Prince, pensons sans estre gabusez
Que quand noz iours ſeront par mort vsez,
Dequelque estat que nous soyons, sans fable,
Vestuz d’habits, riches, ou pertusez,
Il fault aller ou a Dieu ou au Diable.
Jean Bouchet
Баллада ко всем сословиям
Что скажете, епископ, кардинал,
Аббат, кюре, служители Христовы?
Мирянин угнетение познал
От вас, и ущемленья терпит снова,
Не знаете занятия иного;
Из Церкви утекают, как река,
Богатства для набитья сундука,
И вы живете на широку ногу.
Разделайтесь с грехом – наверняка
Все попадем иль к черту, или к Богу.
О короли! Господь вам поручал
Пасти народ, вам послужить готовый.
Кругом теперь насилье и развал,
Царит грабеж под сению дворцовой.
Дворяне, честь считая пустяковой,
Смеетесь вы – но к вам придет тоска;
Вы, судьи, чья продажная рука
Неправый приговор творит помногу, –
Опомнитесь – беда недалека,
Все попадем иль к черту, или к Богу.
Вы верности являйте идеал,
Селяне, совершая труд суровый,
Средь вас, купцы, пусть не живет нахал,
Что при торговле нарушает слово,
Не знайте искушенья никакого
Набить мошну, взирая свысока
На совесть, что бесчинному мерзка.
Чтоб не прийти к печальному итогу,
В грехах не проводите ни денька –
Все попадем иль к черту, или к Богу.
Принц, время есть одуматься пока;
Настанет смерть, далёка иль близка,
И мы, пришедши к смертному порогу
Одетыми в дерюгу иль в шелка, –
Все попадем иль к черту, или к Богу.
Ballade a tous les etatz
Que pensez vous Euesques, Cardinaulx,
Abbez, Curez, & aultres gens d’Eglise
Que presidez comme les principaulx
Sur les gens laiz par merueilleuse guise,
Chascun de vous auiourdhuy se desguise.
Et de voz biens trop follement vsez:
Des grans tresors de Dieu vous abusez
Et les mettez en pompe reprochable,
Quay qu’il en soit ne vous en excusez,
Il fault aller ou a Dieu ou au Diable.
Roys triumphans,ſeigneurs imperiaulx
Ausquelz la charge est du peuple commise
Compte rendrez de grans tors, griefz & maulx
Qu’on voz subiects par rapine permise.
Tous nobles gens ou vertuz sont soubmise
A votre nom trop ne vous amusez.
Iuges royaulx aux biens tant ne musez
Que faciez trop iustice maniable,
Compte en rendrez; n’ón’en faictes des rusez,
Il fault aller ou a Dieu ou au Diable.
Gens de labeur ne soyez desloyaulx
En labourant voz terres par surprise,
Et vous marchans soyez bons & loyaulx
Sans barat faire en vostre marchandise,
Que de l’argent la folle friandise
Ne trompe aulcun, telz abuz refusez,
Nous serons tous quelque iour accusez
De noz forfaiz,le cas est pitoyable,
Soient doncq de nous,tous pechez recusez,
Il fault aller ou a Dieu ou au Diable.
Prince, pensons sans estre gabusez
Que quand noz iours ſeront par mort vsez,
Dequelque estat que nous soyons, sans fable,
Vestuz d’habits, riches, ou pertusez,
Il fault aller ou a Dieu ou au Diable.
Джеймс Хогг / James Hogg (1770 – 1835)
Ведьмино заклятье
Ты устал, устал, устал,
Ты устал, устал идти,
Дух, услышь меня, любезный,
Пред зарею навести.
Мне слышен шепот от холма,
В тумане виснет злая тьма,
В лесах беседа мне слышна,
Кровава ведьмина луна.
Зияет средь небес провал,
Нагой в нем великан восстал –
Как головня, пылает взор,
В деснице меч его остёр.
Нечисто здесь. Моей волшбой
Ад с небом бьются меж собой –
Всю ночь сраженье им вести,
Все духи сбилися с пути.
В багровых каплях быть луне,
Что бродит в полуночном дне,
И кровью ангельской заря
Зардеет, в небесах горя.
Свое я знаю ремесло –
Творю добро, творю и зло;
Нашлю я боль, приворожу
Иль хуже – совесть разбужу!
Еще заклятие – и тут
Придет иль дух, иль Божий люд.
Из моря, ветра иль земли
Явись, Гил-Мулес, и внемли!
Князь ветра, спишь ты или бдишь,
Своих коней ко мне помчишь,
Ракету неба, яркий взрыв,
Дракона света упредив.
Мчи над Медведицей, над Псом,
Над радугой сквозь град и гром,
Над океаном, над горой
Ко мне – ко мне – ко мне домой!
Нашлю безумье иль беду,
Стрелою сердце я найду,
Нашлю тоску, приворожу
Иль хуже – совесть разбужу!
Гил-Мулес – имя злого духа, встречающееся в различных произведениях Хогга и почерпнутое им из шотландского фольклора.
A Witch’s Chant
Thou art weary, weary, weary,
Thou art weary and far away,
Hear me, gentle spirit, hear me,
Come before the dawn of day.
I hear a small voice from the hill,
The vapour is deadly, pale, and still —
A murmuring sough is on the wood,
And the witching star is red as blood.
And in the cleft of heaven I scan
The giant form of a naked man,
His eye is like the burning brand,
And he holds a sword in his right hand.
All is not well. By dint of spell,
Somewhere between the heaven and hell
There is this night a wild deray,
The spirits have wander'd from their way.
The purple drops shall tinge the moon
As she wanders through the midnight noon;
And the dawning heaven shall all be red
With blood by guilty angels shed.
Be as it will, I have the skill
To work by good or work by ill;
Then here’s for pain, and here's for thrall,
And here’s for conscience, worst of all.
Another chant, and then, and then,
Spirits shall come or Christian men—
Come from the earth, the air, or the sea,
Great Gil-Moules, I cry to thee!
Sleep'st thou, wakest thou, lord of the wind,
Mount thy steeds and gallop them blind;
And the long-tailed fiery dragon outfly,
The rocket of heaven, the bomb of the sky.
Over the dog-star, over the wain,
Over the cloud, and the rainbow’s mane,
Over the mountain, and over the sea,
Haste—haste—haste to me!
Then here's for trouble, and here’s for smart,
And here’s for the pang that seeks the heart;
Here's for madness, and here’s for thrall,
And here’s for conscience, the worst of all!
Ведьмино заклятье
Ты устал, устал, устал,
Ты устал, устал идти,
Дух, услышь меня, любезный,
Пред зарею навести.
Мне слышен шепот от холма,
В тумане виснет злая тьма,
В лесах беседа мне слышна,
Кровава ведьмина луна.
Зияет средь небес провал,
Нагой в нем великан восстал –
Как головня, пылает взор,
В деснице меч его остёр.
Нечисто здесь. Моей волшбой
Ад с небом бьются меж собой –
Всю ночь сраженье им вести,
Все духи сбилися с пути.
В багровых каплях быть луне,
Что бродит в полуночном дне,
И кровью ангельской заря
Зардеет, в небесах горя.
Свое я знаю ремесло –
Творю добро, творю и зло;
Нашлю я боль, приворожу
Иль хуже – совесть разбужу!
Еще заклятие – и тут
Придет иль дух, иль Божий люд.
Из моря, ветра иль земли
Явись, Гил-Мулес, и внемли!
Князь ветра, спишь ты или бдишь,
Своих коней ко мне помчишь,
Ракету неба, яркий взрыв,
Дракона света упредив.
Мчи над Медведицей, над Псом,
Над радугой сквозь град и гром,
Над океаном, над горой
Ко мне – ко мне – ко мне домой!
Нашлю безумье иль беду,
Стрелою сердце я найду,
Нашлю тоску, приворожу
Иль хуже – совесть разбужу!
Гил-Мулес – имя злого духа, встречающееся в различных произведениях Хогга и почерпнутое им из шотландского фольклора.
A Witch’s Chant
Thou art weary, weary, weary,
Thou art weary and far away,
Hear me, gentle spirit, hear me,
Come before the dawn of day.
I hear a small voice from the hill,
The vapour is deadly, pale, and still —
A murmuring sough is on the wood,
And the witching star is red as blood.
And in the cleft of heaven I scan
The giant form of a naked man,
His eye is like the burning brand,
And he holds a sword in his right hand.
All is not well. By dint of spell,
Somewhere between the heaven and hell
There is this night a wild deray,
The spirits have wander'd from their way.
The purple drops shall tinge the moon
As she wanders through the midnight noon;
And the dawning heaven shall all be red
With blood by guilty angels shed.
Be as it will, I have the skill
To work by good or work by ill;
Then here’s for pain, and here's for thrall,
And here’s for conscience, worst of all.
Another chant, and then, and then,
Spirits shall come or Christian men—
Come from the earth, the air, or the sea,
Great Gil-Moules, I cry to thee!
Sleep'st thou, wakest thou, lord of the wind,
Mount thy steeds and gallop them blind;
And the long-tailed fiery dragon outfly,
The rocket of heaven, the bomb of the sky.
Over the dog-star, over the wain,
Over the cloud, and the rainbow’s mane,
Over the mountain, and over the sea,
Haste—haste—haste to me!
Then here's for trouble, and here’s for smart,
And here’s for the pang that seeks the heart;
Here's for madness, and here’s for thrall,
And here’s for conscience, the worst of all!
http://textura.club/iz-cikla-giperborejskie-sonety/ Стихи вашего покорного слуги из цикла “Гиперборейские сонеты” (как публиковавшиеся здесь, так и нет) теперь можно прочесть здесь
Николас Бретон / Nicholas Breton (1554/55 – ок. 1626)
***
Мирской властитель ценит свой престол,
В своей державе мня подобье рая,
Блажен скупец, что золото обрел,
Небесную отраду обретая,
Эпикуреец пьянствует да ест,
Он рай провидит в дьявольской пирушке,
Красавице первейшей наших мест
Рай – детские пеленки да игрушки.
Но мне, Господь, не нужен царский трон,
Не надо мне богатства с красотою –
Дух человека ими развращен,
Их преходящей, тленной маетою.
Есть у меня, Господь, один лишь рай –
Жить для Тебя. Ты мной повелевай!
***
The worldly prince doth in his sceptre hold
A kind of heaven in his authorities;
The wealthy miser, in his mass of gold,
Makes to his soul a kind of Paradise;
The epicure that eats and drinks all day,
Accounts no heaven, but in his hellish routs;
And she, whose beauty seems a sunny day,
Makes up her heaven but in her baby's clouts.
But, my sweet God, I seek no prince's power,
No miser's wealth, nor beauty's fading gloss,
Which pamper sin, whose sweets are inward sour,
And sorry gains that breed the spirit's loss:
No, my dear Lord, let my Heaven only be
In my Love's service, but to live to thee.
***
Мирской властитель ценит свой престол,
В своей державе мня подобье рая,
Блажен скупец, что золото обрел,
Небесную отраду обретая,
Эпикуреец пьянствует да ест,
Он рай провидит в дьявольской пирушке,
Красавице первейшей наших мест
Рай – детские пеленки да игрушки.
Но мне, Господь, не нужен царский трон,
Не надо мне богатства с красотою –
Дух человека ими развращен,
Их преходящей, тленной маетою.
Есть у меня, Господь, один лишь рай –
Жить для Тебя. Ты мной повелевай!
***
The worldly prince doth in his sceptre hold
A kind of heaven in his authorities;
The wealthy miser, in his mass of gold,
Makes to his soul a kind of Paradise;
The epicure that eats and drinks all day,
Accounts no heaven, but in his hellish routs;
And she, whose beauty seems a sunny day,
Makes up her heaven but in her baby's clouts.
But, my sweet God, I seek no prince's power,
No miser's wealth, nor beauty's fading gloss,
Which pamper sin, whose sweets are inward sour,
And sorry gains that breed the spirit's loss:
No, my dear Lord, let my Heaven only be
In my Love's service, but to live to thee.
Генри Воэн (1621 - 1695)
Henry Vaughan
Пальмовое древо
Друг, сядь в тени согбенного растенья –
Ведь я давно живу в твоей тени;
Оно до нашего грехопаденья
Цвело, как все деревья, искони,
Но днесь, лишившись дуновений рая,
Не в силах вновь ветвей своих простерть,
Как будто груз тяжелый воздымая,
Как будто грех гнетет его и смерть.
Но свойственно творениям небесным
Стремиться к небу – древле Соломон
Наполнил Храм художеством чудесным,
Ваял и ангелов, и пальмы он.
То жизнь с Христом, что множит сокровенно
Плоды твои. Придет весны черед –
И дерево приносит дар бесценный,
Бессмертием его зовется плод.
Здесь те, кто подвигами подвизался,
Теченье совершил и превозмог;
Кто ни хулой, ни лестью не прельщался,
Тому чело венцом украсит Бог.
Здесь – мучеников стойкость. Их слезами
Напоено растенье, что росой.
Здесь – скрытый сад Незримого глазами,
Слезам Он тайно счет подводит Свой.
Здесь вера их. Расстанемся мы срочно,
Прошу я – веру сохрани свою.
Я в странствиях сберу венок цветочный,
В час утренний чело тебе увью.
Наполнил Храм художеством чудесным… – согласно Библии, в построенном царем Соломоном Иерусалимском храме были изображения пальм, распускающихся цветов и херувимов (3 Цар. 6:29-35).
Здесь те, кто подвигами подвизался… – парафраз 2 Тим. 4:7 («Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил»).
The Palm-Tree
Deare friend, sit down, and bear awhile this shade,
As I have yours long since: this plant, you see
So prest and bowed, before sin did degrade
Both you and it, had equall liberty
With other trees; but now, shut from the breath
And air of Eden, like a malcontent,
It thrives nowhere. This makes these weights, like death
And sin, hang at him; for the more he’s bent,
The more he grows. Celestial natures still
Aspire for home; this, Solomon of old,
By flowers and carvings, and mysterious skill
Of wings and cherubims and palms, foretold.
This is the life which, hid above with Christ
In God, doth always hidden multiply,
And spring and grow,—a tree ne’er to be priced,
A tree whose fruit is immortality.
Here spirits that have run their race, and fought,
And won the fight, and have not feared the frowns
Nor loved the smiles of greatness, but have wrought
Their Master’s will, meet to receive their crowns.
Here is the patience of the saints: this tree
Is watered by their tears, as flowers are fed
With dew by night; but One you cannot see
Sits here, and numbers all the tears they shed.
Here is their faith too, which if you will keep
When we two part, I will a journey make
To pluck a garland hence while you do sleep,
And weave it for your head against you wake.
Henry Vaughan
Пальмовое древо
Друг, сядь в тени согбенного растенья –
Ведь я давно живу в твоей тени;
Оно до нашего грехопаденья
Цвело, как все деревья, искони,
Но днесь, лишившись дуновений рая,
Не в силах вновь ветвей своих простерть,
Как будто груз тяжелый воздымая,
Как будто грех гнетет его и смерть.
Но свойственно творениям небесным
Стремиться к небу – древле Соломон
Наполнил Храм художеством чудесным,
Ваял и ангелов, и пальмы он.
То жизнь с Христом, что множит сокровенно
Плоды твои. Придет весны черед –
И дерево приносит дар бесценный,
Бессмертием его зовется плод.
Здесь те, кто подвигами подвизался,
Теченье совершил и превозмог;
Кто ни хулой, ни лестью не прельщался,
Тому чело венцом украсит Бог.
Здесь – мучеников стойкость. Их слезами
Напоено растенье, что росой.
Здесь – скрытый сад Незримого глазами,
Слезам Он тайно счет подводит Свой.
Здесь вера их. Расстанемся мы срочно,
Прошу я – веру сохрани свою.
Я в странствиях сберу венок цветочный,
В час утренний чело тебе увью.
Наполнил Храм художеством чудесным… – согласно Библии, в построенном царем Соломоном Иерусалимском храме были изображения пальм, распускающихся цветов и херувимов (3 Цар. 6:29-35).
Здесь те, кто подвигами подвизался… – парафраз 2 Тим. 4:7 («Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил»).
The Palm-Tree
Deare friend, sit down, and bear awhile this shade,
As I have yours long since: this plant, you see
So prest and bowed, before sin did degrade
Both you and it, had equall liberty
With other trees; but now, shut from the breath
And air of Eden, like a malcontent,
It thrives nowhere. This makes these weights, like death
And sin, hang at him; for the more he’s bent,
The more he grows. Celestial natures still
Aspire for home; this, Solomon of old,
By flowers and carvings, and mysterious skill
Of wings and cherubims and palms, foretold.
This is the life which, hid above with Christ
In God, doth always hidden multiply,
And spring and grow,—a tree ne’er to be priced,
A tree whose fruit is immortality.
Here spirits that have run their race, and fought,
And won the fight, and have not feared the frowns
Nor loved the smiles of greatness, but have wrought
Their Master’s will, meet to receive their crowns.
Here is the patience of the saints: this tree
Is watered by their tears, as flowers are fed
With dew by night; but One you cannot see
Sits here, and numbers all the tears they shed.
Here is their faith too, which if you will keep
When we two part, I will a journey make
To pluck a garland hence while you do sleep,
And weave it for your head against you wake.
👍1
Александр Бром / Alexander Brome (1620 - 1666)
Песнь III. Пастораль. О смерти короля. Сочинено в 1648 г.
Жил в Англии пастух Дамон,
Стада его паслись –
Никто в них не был обделен;
Днесь волки, тигры бродят тут,
Днесь козлища овец гнетут,
Днесь воцарился хитрый лис,
Звучит ягнячий стон.
Всегда лавровый он венок
Носил вокруг чела,
Плащ в белизну его облек;
Пастуший посох он держал
И на свирели он играл –
Теперь их чернь отобрала,
Теперь им вышел срок.
Пастух, в очах твоих слеза –
Глядишь: мучитель твой
Твой скот терзать взялся;
Низвергла ненависть венец,
И честь растоптана вконец;
Нет места посоху с сумой
Там, где пастух – лиса.
SONG III. The Pastoral. On the Kings Death. Written in 1648.
Where Englands Damon us'd to keep,
In peace and awe, his flocks
Who fed, not fed upon, his sheep,
There Wolves and Tygres now do prey,
There Sheep are slain, and Goats do sway,
There raigns the subtle Fox
While the poor Lamkins weep.
The Laurell'd garland which before
Circled his brows about,
The spotless coat which once he wore,
The sheep-hook which he us'd to sway,
And pipe whereon he lov'd to play,
Are seiz'd on by the rout,
And must be us'd no more.
Poor Swain, how thou lament'st to see
Thy flocks o're-rul'd by those
That serve thy Cattle all like thee:
Where hateful vice usurps the Crown,
And Loyalty is trodden down;
Down skrip and sheep-hook goes,
When Foxes Shepherds be.
Песнь III. Пастораль. О смерти короля. Сочинено в 1648 г.
Жил в Англии пастух Дамон,
Стада его паслись –
Никто в них не был обделен;
Днесь волки, тигры бродят тут,
Днесь козлища овец гнетут,
Днесь воцарился хитрый лис,
Звучит ягнячий стон.
Всегда лавровый он венок
Носил вокруг чела,
Плащ в белизну его облек;
Пастуший посох он держал
И на свирели он играл –
Теперь их чернь отобрала,
Теперь им вышел срок.
Пастух, в очах твоих слеза –
Глядишь: мучитель твой
Твой скот терзать взялся;
Низвергла ненависть венец,
И честь растоптана вконец;
Нет места посоху с сумой
Там, где пастух – лиса.
SONG III. The Pastoral. On the Kings Death. Written in 1648.
Where Englands Damon us'd to keep,
In peace and awe, his flocks
Who fed, not fed upon, his sheep,
There Wolves and Tygres now do prey,
There Sheep are slain, and Goats do sway,
There raigns the subtle Fox
While the poor Lamkins weep.
The Laurell'd garland which before
Circled his brows about,
The spotless coat which once he wore,
The sheep-hook which he us'd to sway,
And pipe whereon he lov'd to play,
Are seiz'd on by the rout,
And must be us'd no more.
Poor Swain, how thou lament'st to see
Thy flocks o're-rul'd by those
That serve thy Cattle all like thee:
Where hateful vice usurps the Crown,
And Loyalty is trodden down;
Down skrip and sheep-hook goes,
When Foxes Shepherds be.
Джонатан Свифт / Jonathan Swift (1667 – 1745)
О мироздании
Наплывом мыслей удручен,
Я лег и провалился в сон,
Кошмарный вид мне сон открыл:
Восстали трупы из могил!
С разверстых надвое небес
Перуны гнева слал Зевес,
Объят смущеньем и тоской,
Дрожит пред ним весь род людской!
Склонилась за главой глава,
И громогласные слова
Изрек Зевес: «Презренный род,
Ты неразумен, слеп, как крот!
Знай, малодушный и простец,
И нераскаянный гордец,
Кому жрецы всегда твердят,
Что попадут другие в ад
(Кто подучил вас, тот не знал,
Что я на деле замышлял),
– Скончался мир, окончен бред
И снисхожденья больше нет,
Глупцов таких терпеть невмочь.
Вы прокляты! Ступайте прочь!
On The World
With a whirl of thoughts oppress’d,
I sunk from reverie to rest.
A horrid vision seized my head,
I saw the graves give up their dead!
Jove, arm’d with terrors, bursts the skies,
And thunder roars and lightning flies!
Amazed, confused, its fate unknown,
The world stands trembling at his throne!
While each pale sinner hung his head,
Jove, nodding, shook the heavens, and said:
“Offending race of human kind,
By nature, reason, learning, blind;
You who, through frailty, stepp’d aside;
And you, who never fell from pride:
You who in different sects were shamm’d,
And come to see each other damn’d;
(So some folk told you, but they knew
No more of Jove’s designs than you
—The world’s mad business now is o’er,
And I resent these pranks no more.
—I to such blockheads set my wit!
I damn such fools!—Go, go, you’re bit.”
О мироздании
Наплывом мыслей удручен,
Я лег и провалился в сон,
Кошмарный вид мне сон открыл:
Восстали трупы из могил!
С разверстых надвое небес
Перуны гнева слал Зевес,
Объят смущеньем и тоской,
Дрожит пред ним весь род людской!
Склонилась за главой глава,
И громогласные слова
Изрек Зевес: «Презренный род,
Ты неразумен, слеп, как крот!
Знай, малодушный и простец,
И нераскаянный гордец,
Кому жрецы всегда твердят,
Что попадут другие в ад
(Кто подучил вас, тот не знал,
Что я на деле замышлял),
– Скончался мир, окончен бред
И снисхожденья больше нет,
Глупцов таких терпеть невмочь.
Вы прокляты! Ступайте прочь!
On The World
With a whirl of thoughts oppress’d,
I sunk from reverie to rest.
A horrid vision seized my head,
I saw the graves give up their dead!
Jove, arm’d with terrors, bursts the skies,
And thunder roars and lightning flies!
Amazed, confused, its fate unknown,
The world stands trembling at his throne!
While each pale sinner hung his head,
Jove, nodding, shook the heavens, and said:
“Offending race of human kind,
By nature, reason, learning, blind;
You who, through frailty, stepp’d aside;
And you, who never fell from pride:
You who in different sects were shamm’d,
And come to see each other damn’d;
(So some folk told you, but they knew
No more of Jove’s designs than you
—The world’s mad business now is o’er,
And I resent these pranks no more.
—I to such blockheads set my wit!
I damn such fools!—Go, go, you’re bit.”
Томас Уортон / Thomas Warton (1728 – 1790)
На круглый стол короля Артура в Уинчестере
Там, где норманнский замок гордый свод
Подъемлет ввысь над ровом травянистым,
Где мох покров обломкам дал кремнистым,
Где в наготе руина восстает, –
Там древней памяти висит оплот –
Стол ветхого Артура. Неким бриттом
Нанесены на круге знаменитом
Прозванья тех, чья слава все живет.
Пусть песней колдовской друидов племя
Стол возвело средь этих древних стен –
Возмездие творит волшебник Время
И медленно стирает след письмен,
Но Спенсер рыцарей воспел в поэме –
И впредь им жить, забыв про смерть и тлен.
On King Arthur's Round Table at Winchester
Where Venta's Norman castle still uprears
Its rafter'd hall, that o'er the grassy foss,
And scatter'd flinty fragments clad in moss,
On yonder steep in naked state appears;
High-hung remains, the pride of war-like years,
Old Arthur's board: on the capacious round
Some British pen has sketch'd the names renown'd,
In marks obscure, of his immortal peers.
Though join'd by magic skill, with many a rhyme,
The Druid frame, unhonour'd, falls a prey
To the slow vengeance of the wizard Time,
And fade the British characters away;
Yet Spenser's page, that chants in verse sublime
Those chiefs, shall live, unconscious of decay.
На круглый стол короля Артура в Уинчестере
Там, где норманнский замок гордый свод
Подъемлет ввысь над ровом травянистым,
Где мох покров обломкам дал кремнистым,
Где в наготе руина восстает, –
Там древней памяти висит оплот –
Стол ветхого Артура. Неким бриттом
Нанесены на круге знаменитом
Прозванья тех, чья слава все живет.
Пусть песней колдовской друидов племя
Стол возвело средь этих древних стен –
Возмездие творит волшебник Время
И медленно стирает след письмен,
Но Спенсер рыцарей воспел в поэме –
И впредь им жить, забыв про смерть и тлен.
On King Arthur's Round Table at Winchester
Where Venta's Norman castle still uprears
Its rafter'd hall, that o'er the grassy foss,
And scatter'd flinty fragments clad in moss,
On yonder steep in naked state appears;
High-hung remains, the pride of war-like years,
Old Arthur's board: on the capacious round
Some British pen has sketch'd the names renown'd,
In marks obscure, of his immortal peers.
Though join'd by magic skill, with many a rhyme,
The Druid frame, unhonour'd, falls a prey
To the slow vengeance of the wizard Time,
And fade the British characters away;
Yet Spenser's page, that chants in verse sublime
Those chiefs, shall live, unconscious of decay.
Гилберт Кит Честертон / Gilbert Keith Chesterton (1874 – 1936)
Лепанто
Бьется в солнечных чертогах, льется белизной фонтан,
В покоренной Византии улыбается султан,
И подобен смех зловещий рокотанию воды,
Заросль темную колеблет – лес султанской бороды;
Вот кровавый полумесяц губ и рта его зардел –
Ведь срединным морем мира флот турецкий завладел.
Страх несли они для вольных италийских городов,
В Адриатику ворвались, гнали прочь крылатых львов,
Папа римский в исступленьи шлет моление окрест –
Просит королей скорее защитить Господень крест;
В Англии Елизавета только в зеркало глядит,
Валуа печальной тенью на обедне чуть не спит,
С дальних островов заката не слыхать испанский гром,
И в лучах султан смеется, встав на Роге Золотом.
Но издалёка услыхал, как барабан ревет,
Какой-то беспрестольный принц, что зря короны ждет,
Оставив ненадежный чин, сомнительный феод,
Последний рыцарь Запада оружие берет,
Последний певчий трубадур – он слышал соловья,
Что к югу пролетал, когда юна была земля.
Среди безбрежной тишины, упорен, пусть и мал,
Крестового похода шум бесстрашно наступал,
И вот знамена плещутся на холоде ночном
Во мраке темно-пурпурном, в сияньи золотом,
Вот факелов багровый свет в литаврах отражен,
Вот трубы, вот фанфарный гул, вот пушки… вот и он.
И, усмехнувшись в бороду, австриец, лих и брав,
Летит, пришпорив жеребца, как троны всех держав,
Высóко голову неся, как знамя вольных стран,
Испании мечта,
Для Африки – беда,
Он вскачь погнал коня –
Австриец дон Хуан.
Магомет – в раю блаженном, выше утренней звезды
(Дон Хуан готов в сраженье двинуть воинов ряды);
На колени райской деве положил он свой тюрбан,
Что из яркого заката и морских просторов ткан.
Встав, сотряс он сад павлиний; пальмовый шатнулся лес.
Ходит он среди деревьев, ростом прямо до небес,
И в саду раздался голос громче сотни голосов –
К Азраилу, Ариилу и Аммону этот зов,
К джиннам, духам темных сил
С множеством очей и крыл –
Себе их волю подчинил
Премудрый Соломон.
Мчатся в алом и в багряном, прочь из утренней страны,
Из божниц кумиров желтых, тех, чьи очи смежены,
Мчатся в мантиях зеленых из морских зеленых вод,
Где утóпнувшее небо, где безглазый гад живет,
Все в ракушечном убранстве, с водной порослью вокруг,
Точит их недуг жемчужный, ярко блещущий недуг,
Вот они в сапфирном дыме рвутся прочь из недр земли,
Почитают Магомета, распростертые в пыли.
Говорит он: «Рушьте горы, где отшельники живут,
В пустошах песок просейте – пусть мощей не обретут,
И преследовать гяуров не престаньте никогда,
Ибо с Запада, как прежде, надвигается беда.
Мы поставили над миром Соломонову печать,
Знак познанья и печали, что вовек не исчерпать,
Над горами, над горами громы грозные гремят –
Сотрясли они дворец наш лет четыреста назад.
«Кисмет» он не произносит, дань Судьбе не отдает –
Это Ричард, это Раймунд, это Готфрид у ворот!
Все, что есть, он ставит на кон – а теряет только смех,
Мы раздавим нечестивца, власть распространим на всех!»
Он слышал орудийный гром, ревущий барабан,
(Ведет на бой свои войска австриец дон Хуан),
Внезапная стрела
Бесшумна и светла –
Покинул Алькала
Австриец дон Хуан.
На северной морской скале архангел Михаил
(А дон Хуан себя уже в доспехи облачил)
Взирает на седой прилив, а волны в землю бьют,
Под красным парусом народ морской вершит свой труд.
Вот машет он стальным копьем, бьет каменным крылом,
Вот гром Нормандию потряс – не слышен этот гром:
На Севере все спуталось в истолкованьях книг,
Здесь нет невинности былой, дух бодрости поник,
И христиане в христиан спешат вонзить клинок,
И христианам страшно, что стал грозен ликом Бог,
И христиане ту клянут, что Спаса родила, —
Но дон Хуана конь несет, кусая удила.
И дон Хуан трубит сквозь мрак в затмении светил,
Трубой своей, трубою уст он землю огласил,
Гремит, гремит труба:
Domino gloria!,
Взывает у руля
К матросам дон Хуан.
В алькове с Золотым руном сидит Филипп Второй
(А дон Хуан на палубе командует войной),
Обои бархатны, черны, нежны, как смертный грех,
Лепанто
Бьется в солнечных чертогах, льется белизной фонтан,
В покоренной Византии улыбается султан,
И подобен смех зловещий рокотанию воды,
Заросль темную колеблет – лес султанской бороды;
Вот кровавый полумесяц губ и рта его зардел –
Ведь срединным морем мира флот турецкий завладел.
Страх несли они для вольных италийских городов,
В Адриатику ворвались, гнали прочь крылатых львов,
Папа римский в исступленьи шлет моление окрест –
Просит королей скорее защитить Господень крест;
В Англии Елизавета только в зеркало глядит,
Валуа печальной тенью на обедне чуть не спит,
С дальних островов заката не слыхать испанский гром,
И в лучах султан смеется, встав на Роге Золотом.
Но издалёка услыхал, как барабан ревет,
Какой-то беспрестольный принц, что зря короны ждет,
Оставив ненадежный чин, сомнительный феод,
Последний рыцарь Запада оружие берет,
Последний певчий трубадур – он слышал соловья,
Что к югу пролетал, когда юна была земля.
Среди безбрежной тишины, упорен, пусть и мал,
Крестового похода шум бесстрашно наступал,
И вот знамена плещутся на холоде ночном
Во мраке темно-пурпурном, в сияньи золотом,
Вот факелов багровый свет в литаврах отражен,
Вот трубы, вот фанфарный гул, вот пушки… вот и он.
И, усмехнувшись в бороду, австриец, лих и брав,
Летит, пришпорив жеребца, как троны всех держав,
Высóко голову неся, как знамя вольных стран,
Испании мечта,
Для Африки – беда,
Он вскачь погнал коня –
Австриец дон Хуан.
Магомет – в раю блаженном, выше утренней звезды
(Дон Хуан готов в сраженье двинуть воинов ряды);
На колени райской деве положил он свой тюрбан,
Что из яркого заката и морских просторов ткан.
Встав, сотряс он сад павлиний; пальмовый шатнулся лес.
Ходит он среди деревьев, ростом прямо до небес,
И в саду раздался голос громче сотни голосов –
К Азраилу, Ариилу и Аммону этот зов,
К джиннам, духам темных сил
С множеством очей и крыл –
Себе их волю подчинил
Премудрый Соломон.
Мчатся в алом и в багряном, прочь из утренней страны,
Из божниц кумиров желтых, тех, чьи очи смежены,
Мчатся в мантиях зеленых из морских зеленых вод,
Где утóпнувшее небо, где безглазый гад живет,
Все в ракушечном убранстве, с водной порослью вокруг,
Точит их недуг жемчужный, ярко блещущий недуг,
Вот они в сапфирном дыме рвутся прочь из недр земли,
Почитают Магомета, распростертые в пыли.
Говорит он: «Рушьте горы, где отшельники живут,
В пустошах песок просейте – пусть мощей не обретут,
И преследовать гяуров не престаньте никогда,
Ибо с Запада, как прежде, надвигается беда.
Мы поставили над миром Соломонову печать,
Знак познанья и печали, что вовек не исчерпать,
Над горами, над горами громы грозные гремят –
Сотрясли они дворец наш лет четыреста назад.
«Кисмет» он не произносит, дань Судьбе не отдает –
Это Ричард, это Раймунд, это Готфрид у ворот!
Все, что есть, он ставит на кон – а теряет только смех,
Мы раздавим нечестивца, власть распространим на всех!»
Он слышал орудийный гром, ревущий барабан,
(Ведет на бой свои войска австриец дон Хуан),
Внезапная стрела
Бесшумна и светла –
Покинул Алькала
Австриец дон Хуан.
На северной морской скале архангел Михаил
(А дон Хуан себя уже в доспехи облачил)
Взирает на седой прилив, а волны в землю бьют,
Под красным парусом народ морской вершит свой труд.
Вот машет он стальным копьем, бьет каменным крылом,
Вот гром Нормандию потряс – не слышен этот гром:
На Севере все спуталось в истолкованьях книг,
Здесь нет невинности былой, дух бодрости поник,
И христиане в христиан спешат вонзить клинок,
И христианам страшно, что стал грозен ликом Бог,
И христиане ту клянут, что Спаса родила, —
Но дон Хуана конь несет, кусая удила.
И дон Хуан трубит сквозь мрак в затмении светил,
Трубой своей, трубою уст он землю огласил,
Гремит, гремит труба:
Domino gloria!,
Взывает у руля
К матросам дон Хуан.
В алькове с Золотым руном сидит Филипп Второй
(А дон Хуан на палубе командует войной),
Обои бархатны, черны, нежны, как смертный грех,
И бродят карлики туда-обратно без помех.
В руках его блестит фиал, похож на лунный свет,
Он трогает, трясет, дрожит, ему покоя нет,
Филиппов лик заплесневел, осунулся, поблек,
Словно без солнечных лучей увянувший цветок,
Таится в том фиале смерть, конец великих дел…
Но дон Хуан Австрийский на турка налетел.
Идет на ловлю дон Хуан, раздался гончих лай –
Слух об охоте обогнул весь итальянский край.
Огонь, огонь, ха-ха!
Огонь, огонь, ура!
Разрывами гремя,
Дал залпы дон Хуан.
Был в часовне папа римский в миг, в который грянул бой
(Дон Хуан Австрийский скрыт завесой дымовой),
Есть в ней тайная обитель – целый год живет в ней Бог,
Тайное окно, откуда малым кажется мирок,
Он, как в зеркале, там видит мрак чудовищных морей
И жестокий полумесяц безымянных кораблей –
Тень огромную бросает он на флот людей Креста,
Львов крылатых на галерах затмевает темнота,
На судах у флотоводцев чернобрадых есть дворцы,
Под судами есть темницы, где несчастные гребцы,
Где больные христиане, что от солнца далеки,
Словно в городе подводном, словно там, где рудники,
Как в краю небесных храмов, в дальней древности, когда
Были царственными боги, тирания – молода;
Бессловесны, безнадежны, словно те, что пали ниц
На гранитах Вавилона в пыль от царских колесниц.
Много тех, кого в том пекле покидает здравый ум
Каждый раз, когда тюремщик желтолицый смотрит в трюм,
Знака свыше те не чают и не ждут небесных сил…
(Но вот дон Хуан Австрийский строй турецкий проломил!)
Дон Хуан с кормы стреляет, где на трупе свален труп,
Океан он залил кровью, как лихой пиратский шлюп,
Цвет кровавый затмевает серебристый, золотой,
Открывая настежь люки, заполняя трюм собой,
Тысячи освобождая тех, кто были пленены,
Тех, кто ныне счастьем, солнцем, волею ослеплены.
Vivat Hispania!
Domino Gloria!
Свободу от ярма
Вернул им дон Хуан!
А Сервантес на галере в ножны вкладывает меч.
(С победой мчится дон Хуан Испании навстречь.)
Встает виденье перед ним: испанский путь степной,
Где тощий рыцарь странствует за призрачной мечтой.
Смеясь не по-султански, он клинок свой уберет…
(А вот австриец дон Хуан закончил свой поход.)
Оригинал: https://www.bartleby.com/103/91.html
В руках его блестит фиал, похож на лунный свет,
Он трогает, трясет, дрожит, ему покоя нет,
Филиппов лик заплесневел, осунулся, поблек,
Словно без солнечных лучей увянувший цветок,
Таится в том фиале смерть, конец великих дел…
Но дон Хуан Австрийский на турка налетел.
Идет на ловлю дон Хуан, раздался гончих лай –
Слух об охоте обогнул весь итальянский край.
Огонь, огонь, ха-ха!
Огонь, огонь, ура!
Разрывами гремя,
Дал залпы дон Хуан.
Был в часовне папа римский в миг, в который грянул бой
(Дон Хуан Австрийский скрыт завесой дымовой),
Есть в ней тайная обитель – целый год живет в ней Бог,
Тайное окно, откуда малым кажется мирок,
Он, как в зеркале, там видит мрак чудовищных морей
И жестокий полумесяц безымянных кораблей –
Тень огромную бросает он на флот людей Креста,
Львов крылатых на галерах затмевает темнота,
На судах у флотоводцев чернобрадых есть дворцы,
Под судами есть темницы, где несчастные гребцы,
Где больные христиане, что от солнца далеки,
Словно в городе подводном, словно там, где рудники,
Как в краю небесных храмов, в дальней древности, когда
Были царственными боги, тирания – молода;
Бессловесны, безнадежны, словно те, что пали ниц
На гранитах Вавилона в пыль от царских колесниц.
Много тех, кого в том пекле покидает здравый ум
Каждый раз, когда тюремщик желтолицый смотрит в трюм,
Знака свыше те не чают и не ждут небесных сил…
(Но вот дон Хуан Австрийский строй турецкий проломил!)
Дон Хуан с кормы стреляет, где на трупе свален труп,
Океан он залил кровью, как лихой пиратский шлюп,
Цвет кровавый затмевает серебристый, золотой,
Открывая настежь люки, заполняя трюм собой,
Тысячи освобождая тех, кто были пленены,
Тех, кто ныне счастьем, солнцем, волею ослеплены.
Vivat Hispania!
Domino Gloria!
Свободу от ярма
Вернул им дон Хуан!
А Сервантес на галере в ножны вкладывает меч.
(С победой мчится дон Хуан Испании навстречь.)
Встает виденье перед ним: испанский путь степной,
Где тощий рыцарь странствует за призрачной мечтой.
Смеясь не по-султански, он клинок свой уберет…
(А вот австриец дон Хуан закончил свой поход.)
Оригинал: https://www.bartleby.com/103/91.html