Дэвид Герберт Лоуренс / David Herbert Lawrence (1885 – 1930)
Судьба и молодое поколение
«Странно подумать – всех Карениных, Вронских, Безуховых, всех толстовцев
перебили.
И Алеш, и Мить, и Мышкиных, и Ставрогиных – всю достоевщину
перебили.
И чеховских мятущихся мямлей – всех перебили.
Их нет! Погибли или бродят с ощипанными перьями в изгнании,
в общем, были они – и больше их нет.
Кто потом – прустианцы? После – наша английская intelligentsia?
Это что-то из области «Quos vult perdere Deus»*?
А вообще толстовцы сами на истребление напросились:
«Ешь меня, дорогой мужичок!» – а мужик их и слопал.
А достоевщина вся погрузилась в мечтанья:
«Нагрешу да и к Богу приду!» – да так нагрешили,
что вымерли.
А чеховцы – «Я слишком слаб, слишком мил, чтобы жить!»
И все пропали.
Вот и прустианцы: «Милая смерть, дай же мне
приползти к тебе
ничтожным червем!» – Приползли куда надо.
А вот теперь наши: «Нет, не хочу умирать,
но, Бог свидетель, коли придется…»
– Что ж, в этом тоже смысла будет немного.
* Начало латинского афоризма quos vult perdere Deus prius dementat («кого Бог хочет погубить, того сперва лишает разума»).
Fate And The Younger Generation
‘It is strange to think of the Annas, the Vronskys, the Pierres, all the Tolstoyan lot
wiped out.
And the Aloyshas and Dmitris and Myshkins and Stavrogins, the Dostoevsky lot
all wiped out.
And the Tchekov wimbly-wombly wet-legs all wiped out.
Gone! Dead, or wandering in exile with their feathers plucked,
anyhow, gone from what they were, entirely.
Will the Proustian lot go next? And then our English intelligentsia?
Is it the ‘Quos vult perdere Deus’ business?
Anyhow the Tolstoyan lot simply asked for extinction:
‘Eat me up, dear peasant!’ – so the peasant ate him.
And the Dostoevsky lot wallowed in the thought:
‘Let me sin my way to Jesus!’ – So they sinned
themselves off the face of the earth.
And the Tchekov lot: ‘I’m too weak and lovable to live!’-
So they went.
Now the Proustian lot: Dear darling death, let me
wriggle my way towards you
like the worm I am! – So he wriggled and got there.
Finally our little lot: ‘I don’t want to die
but by Jingo if I do!’
– Well, it won’t matter so very much either.
Судьба и молодое поколение
«Странно подумать – всех Карениных, Вронских, Безуховых, всех толстовцев
перебили.
И Алеш, и Мить, и Мышкиных, и Ставрогиных – всю достоевщину
перебили.
И чеховских мятущихся мямлей – всех перебили.
Их нет! Погибли или бродят с ощипанными перьями в изгнании,
в общем, были они – и больше их нет.
Кто потом – прустианцы? После – наша английская intelligentsia?
Это что-то из области «Quos vult perdere Deus»*?
А вообще толстовцы сами на истребление напросились:
«Ешь меня, дорогой мужичок!» – а мужик их и слопал.
А достоевщина вся погрузилась в мечтанья:
«Нагрешу да и к Богу приду!» – да так нагрешили,
что вымерли.
А чеховцы – «Я слишком слаб, слишком мил, чтобы жить!»
И все пропали.
Вот и прустианцы: «Милая смерть, дай же мне
приползти к тебе
ничтожным червем!» – Приползли куда надо.
А вот теперь наши: «Нет, не хочу умирать,
но, Бог свидетель, коли придется…»
– Что ж, в этом тоже смысла будет немного.
* Начало латинского афоризма quos vult perdere Deus prius dementat («кого Бог хочет погубить, того сперва лишает разума»).
Fate And The Younger Generation
‘It is strange to think of the Annas, the Vronskys, the Pierres, all the Tolstoyan lot
wiped out.
And the Aloyshas and Dmitris and Myshkins and Stavrogins, the Dostoevsky lot
all wiped out.
And the Tchekov wimbly-wombly wet-legs all wiped out.
Gone! Dead, or wandering in exile with their feathers plucked,
anyhow, gone from what they were, entirely.
Will the Proustian lot go next? And then our English intelligentsia?
Is it the ‘Quos vult perdere Deus’ business?
Anyhow the Tolstoyan lot simply asked for extinction:
‘Eat me up, dear peasant!’ – so the peasant ate him.
And the Dostoevsky lot wallowed in the thought:
‘Let me sin my way to Jesus!’ – So they sinned
themselves off the face of the earth.
And the Tchekov lot: ‘I’m too weak and lovable to live!’-
So they went.
Now the Proustian lot: Dear darling death, let me
wriggle my way towards you
like the worm I am! – So he wriggled and got there.
Finally our little lot: ‘I don’t want to die
but by Jingo if I do!’
– Well, it won’t matter so very much either.
Джеймс Райман / James Ryman (ок. 1450 – после 1492)
Прощай, Адвент!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм –
Греми, греми, застолья шум!
Велел ты постное вкушать,
Ложиться натощак в кровать,
Совсем без мяса помирать.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Питались мы не ветчиной
И не колбаскою свиной –
Одной рыбешкою дрянной.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Нам свежей рыбы не нашлось,
Соленый дóрог был лосось,
Страдать немало довелось.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Еще морских мы ели мидий –
И тех лишь раз в неделю видя.
За то мы на тебя в обиде.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Была нам пищей камбала,
Худа, костлява и мала.
За скудный стол тебе – хула!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Наш хлеб загнил, прогоркло пиво,
Наш хлеб – и черствый, и червивый,
Наш эль – что кислая подлива.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Ты, страшной злобой обуян,
Лишил веселья всех мирян.
Ты – негодяй и грубиян.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Ты жил средь нас, незваный гость,
Нас не кормил, являя злость,
Без мяса мы глодали кость.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Ты был жестокий господин,
Ты сделал нас стройней жердин,
Ступал бы лучше в Ботон-Блин!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Дорогу позабудь в наш дом,
Иначе мы тебя побьем –
И так Великий Пост блюдем!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Не суйся ни в одно сословье –
Такое ставим мы условье.
Нарушишь – изобьем до крови!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Не суйся в замок дальше стен –
С тобой у рыцарства презрен
Великий Пост, твой сюзерен.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Не суйся там, где сельский люд, –
У земледельцев тяжек труд,
Они без пищи перемрут.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Пускай монах, пускай монашка
Раз в год с тобой постятся тяжко,
А нам пусть выпадет поблажка.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Настало Рождество Христово,
И настает веселье снова
Для старого и для младого!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Мы к Рождеству направим ум –
Греми, греми, застолья шум!
Никто не делайся угрюм
In ortu Regis omnium*.
Адвент – в католицизме предрождественский период, совпровождаемый постом.
Ботон-Блин – деревня неподалеку от Кентербери.
*При дворе Царя вселенной (лат.)
Farewell Advent!
Farewele, Advent; Cristemas is cum;
Farewele fro us both alle and sume.
With paciens thou hast us fedde
And made us go hungrie to bedde;
For lak of mete we were nighe dedde;
Farewele fro us both alle and sume.
While thou haste be within oure house,
We ete no puddinges ne no souce,
But stinking fisshe not worthe a louce;
Farewele fro us both alle and sume.
There was no fresshe fisshe ferre ne nere;
Salt fisshe and samon was too dere,
And thus we have had hevy chere;
Farewele fro us both alle and sume.
Thou hast us fedde with plaices thinne,
Nothing on them but bone and skinne;
Therfore oure love thou shalt not winne;
Farewele fro us both alle and sume.
With muskilles gaping afture the mone
Thou hast us fedde at night and none,
But ones a wyke, and that too sone;
Farewele fro us both alle and sume.
Oure brede was browne, oure ale was thinne,
Oure brede was musty in the binne,
Oure ale soure or we did beginne;
Farewele fro us both alle and sume.
Thou art of grete ingratitude
Good mete fro us for to exclude;
Thou art not kinde but verey rude;
Farewele fro us both alle and sume.
Thou dwellest with us agenst oure wille,
And yet thou gevest us not oure fille;
For lak of mete thou woldest us spille;
Farewele fro us both alle and sume.
Above alle thinge thou art a meane
To make oure chekes bothe bare and leane;
I wolde thou were at Boughton Bleane!
Farewele fro us both alle and sume.
Come thou no more here nor in Kent,
For, if thou do, thou shalt be shent;
It is enough to faste in Lent;
Farewele fro us bothe alle and sume.
Thou maist not dwelle with none eastate;
Therfore with us thou playest chekmate.
Go hens, or we will breke thy pate!
Farewele fro us both alle and sume.
Thou maist not dwell with knight nor squier;
For them thou maiste lie in the mire;
They love not thee nor Lent, thy sire;
Farewele fro us both alle and sume.
Thou maist not dwell with labouring man,
Прощай, Адвент!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм –
Греми, греми, застолья шум!
Велел ты постное вкушать,
Ложиться натощак в кровать,
Совсем без мяса помирать.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Питались мы не ветчиной
И не колбаскою свиной –
Одной рыбешкою дрянной.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Нам свежей рыбы не нашлось,
Соленый дóрог был лосось,
Страдать немало довелось.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Еще морских мы ели мидий –
И тех лишь раз в неделю видя.
За то мы на тебя в обиде.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Была нам пищей камбала,
Худа, костлява и мала.
За скудный стол тебе – хула!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Наш хлеб загнил, прогоркло пиво,
Наш хлеб – и черствый, и червивый,
Наш эль – что кислая подлива.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Ты, страшной злобой обуян,
Лишил веселья всех мирян.
Ты – негодяй и грубиян.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Ты жил средь нас, незваный гость,
Нас не кормил, являя злость,
Без мяса мы глодали кость.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Ты был жестокий господин,
Ты сделал нас стройней жердин,
Ступал бы лучше в Ботон-Блин!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Дорогу позабудь в наш дом,
Иначе мы тебя побьем –
И так Великий Пост блюдем!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Не суйся ни в одно сословье –
Такое ставим мы условье.
Нарушишь – изобьем до крови!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Не суйся в замок дальше стен –
С тобой у рыцарства презрен
Великий Пост, твой сюзерен.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Не суйся там, где сельский люд, –
У земледельцев тяжек труд,
Они без пищи перемрут.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Пускай монах, пускай монашка
Раз в год с тобой постятся тяжко,
А нам пусть выпадет поблажка.
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Настало Рождество Христово,
И настает веселье снова
Для старого и для младого!
Прощай, Адвент! Ты был угрюм.
Мы к Рождеству направим ум –
Греми, греми, застолья шум!
Никто не делайся угрюм
In ortu Regis omnium*.
Адвент – в католицизме предрождественский период, совпровождаемый постом.
Ботон-Блин – деревня неподалеку от Кентербери.
*При дворе Царя вселенной (лат.)
Farewell Advent!
Farewele, Advent; Cristemas is cum;
Farewele fro us both alle and sume.
With paciens thou hast us fedde
And made us go hungrie to bedde;
For lak of mete we were nighe dedde;
Farewele fro us both alle and sume.
While thou haste be within oure house,
We ete no puddinges ne no souce,
But stinking fisshe not worthe a louce;
Farewele fro us both alle and sume.
There was no fresshe fisshe ferre ne nere;
Salt fisshe and samon was too dere,
And thus we have had hevy chere;
Farewele fro us both alle and sume.
Thou hast us fedde with plaices thinne,
Nothing on them but bone and skinne;
Therfore oure love thou shalt not winne;
Farewele fro us both alle and sume.
With muskilles gaping afture the mone
Thou hast us fedde at night and none,
But ones a wyke, and that too sone;
Farewele fro us both alle and sume.
Oure brede was browne, oure ale was thinne,
Oure brede was musty in the binne,
Oure ale soure or we did beginne;
Farewele fro us both alle and sume.
Thou art of grete ingratitude
Good mete fro us for to exclude;
Thou art not kinde but verey rude;
Farewele fro us both alle and sume.
Thou dwellest with us agenst oure wille,
And yet thou gevest us not oure fille;
For lak of mete thou woldest us spille;
Farewele fro us both alle and sume.
Above alle thinge thou art a meane
To make oure chekes bothe bare and leane;
I wolde thou were at Boughton Bleane!
Farewele fro us both alle and sume.
Come thou no more here nor in Kent,
For, if thou do, thou shalt be shent;
It is enough to faste in Lent;
Farewele fro us bothe alle and sume.
Thou maist not dwelle with none eastate;
Therfore with us thou playest chekmate.
Go hens, or we will breke thy pate!
Farewele fro us both alle and sume.
Thou maist not dwell with knight nor squier;
For them thou maiste lie in the mire;
They love not thee nor Lent, thy sire;
Farewele fro us both alle and sume.
Thou maist not dwell with labouring man,
For on thy fare no skille he can,
For he must ete bothe now and than;
Farewele fro us both alle and sume.
Though thou shalt dwell with monke and frere,
Chanon and nonne ones every yere,
Yet thou shuldest make us better chere;
Farewele fro us both alle and sume.
This time of Cristes feest natall
We will be mery, grete and small,
And thou shalt go oute of this halle;
Farewele fro us both alle and sume.
Advent is gone; Cristemas is cume;
Be we mery now, alle and sume;
He is not wise that wille be dume
In ortu Regis omnium.
For he must ete bothe now and than;
Farewele fro us both alle and sume.
Though thou shalt dwell with monke and frere,
Chanon and nonne ones every yere,
Yet thou shuldest make us better chere;
Farewele fro us both alle and sume.
This time of Cristes feest natall
We will be mery, grete and small,
And thou shalt go oute of this halle;
Farewele fro us both alle and sume.
Advent is gone; Cristemas is cume;
Be we mery now, alle and sume;
He is not wise that wille be dume
In ortu Regis omnium.
Наум Тейт / Nahum Tate (1652 – 1715)
***
В ночи сидели пастухи,
Блюли свои стада,
В сияньи ангел Божий к ним
Сошел с небес тогда.
«Оставьте страх! – рек пастухам
Небесный ангел сей.
– Я возглашу благую весть
Для вас и всех людей.
Спаситель наш, Господь Христос,
Явился к нам, и Он
В Давидов род, в Давидов град
Сегодня был рожден.
И вот вам знак – Младенец-Бог
Очам людским открыт:
Обернут скудной пеленой,
В вертепе он лежит».
Окончил слово серафим,
И вдруг небесный хор
Явился, пеньем огласив
Заоблачный простор:
«О, слава в вышних Божеству
И на земле покой!
Благоволение небес,
Наполни род людской!»
***
While shepherds watch'd their flocks by night,
All seated on the ground,
The angel of the Lord came down,
And glory shone around.
“Fear not!” he said, for mighty dread
Had seized their troubled mind.
“Glad tidings of great joy I bring
To you and all mankind.
“To you, in David’s town, this day
Is born of David’s line
A Savior, who is Christ the Lord,
And this shall be the sign.
“The heavenly Babe you there shall find
To human view displayed,
All meanly wrapped in swathing bands,
And in a manger laid.”
Thus spake the seraph and forthwith
Appeared a shining throng
Of angels praising God on high,
Who thus addressed their song:
“All glory be to God on high,
And to the Earth be peace;
Good will henceforth from Heaven to men
Begin and never cease!”
***
В ночи сидели пастухи,
Блюли свои стада,
В сияньи ангел Божий к ним
Сошел с небес тогда.
«Оставьте страх! – рек пастухам
Небесный ангел сей.
– Я возглашу благую весть
Для вас и всех людей.
Спаситель наш, Господь Христос,
Явился к нам, и Он
В Давидов род, в Давидов град
Сегодня был рожден.
И вот вам знак – Младенец-Бог
Очам людским открыт:
Обернут скудной пеленой,
В вертепе он лежит».
Окончил слово серафим,
И вдруг небесный хор
Явился, пеньем огласив
Заоблачный простор:
«О, слава в вышних Божеству
И на земле покой!
Благоволение небес,
Наполни род людской!»
***
While shepherds watch'd their flocks by night,
All seated on the ground,
The angel of the Lord came down,
And glory shone around.
“Fear not!” he said, for mighty dread
Had seized their troubled mind.
“Glad tidings of great joy I bring
To you and all mankind.
“To you, in David’s town, this day
Is born of David’s line
A Savior, who is Christ the Lord,
And this shall be the sign.
“The heavenly Babe you there shall find
To human view displayed,
All meanly wrapped in swathing bands,
And in a manger laid.”
Thus spake the seraph and forthwith
Appeared a shining throng
Of angels praising God on high,
Who thus addressed their song:
“All glory be to God on high,
And to the Earth be peace;
Good will henceforth from Heaven to men
Begin and never cease!”
Джон Мейсон Нил (1818 - 1866)
John Mason Neale
Добрый король Венцеслав
Венцеслав в окно глядит
Ночью в день Стефана –
Там, раскинувшись, лежит
Снежная поляна,
Полная луна ярка
Этой ночью зябкой.
Вдруг он видит бедняка
С хвороста охапкой.
– Паж, поведай королю,
Кто же этот нищий?
Правду рассказать велю –
Где его жилище?
– Под горою он живет
В трех верстах, у леса,
Там, где из-под снега бьет
Ключ святой Агнессы.
– Принеси сосновых дров,
Дай вина и мяса.
Посетим бедняцкий кров,
Отнесем припасы.
…Шел король и шел слуга
К бедняку в лачугу
Сквозь безбрежные снега,
Через злую вьюгу.
– Государь, сгустился мрак,
Ветер все лютее,
Страшно мне, и я никак
Сдвинуться не смею.
– По моим иди следам,
Выступай же смело,
Да не бойся – вьюга там
Не застудит тела.
Робко мальчик стал ступать
В след святого мужа,
Ощутил, что благодать
Растопила стужу.
Потому, Господень люд,
Поделись излишним:
Те, кто нищего спасут,
Спасены Всевышним.
Good King Wenceslas look'd out,
On the Feast of Stephen;
When the snow lay round about,
Deep, and crisp, and even:
Brightly shone the moon that night,
Though the frost was cruel,
When a poor man came in sight,
Gath'ring winter fuel.
"Hither, page, and stand by me,
If thou know'st, telling,
"Yonder peasant who is he?
Where and what his dwelling?"
"Sire, he lives a good league hence,
Underneath the mountain;
"Right against the forest fence,
By Saint Agnes' fountain."
"Bring me flesh, and bring me wine,
Bring me pine logs hither:
"Thou and I will see him dine,
When we bear them thither,"
Page and monarch forth they went,
Forth they went together:
Through the rude wind's wild lament
And the bitter weather.
"Sire, the night is darker now,
And the wind blows stronger;
"Fails my heart I know not how;
I can go no longer.'
"Mark my footsteps, good my page;
Tread thou in them boldly:
"Thou shalt find the winter's rage
Freeze thy blood less coldly."
In his master's steps he trod,
Where the snow lay dinted;
Heat was in the very sod
Which the Saint had printed.
Therefore, Christian men, be sure,
Wealth or rank possessing,
Ye who now will bless the poor,
Shall yourselves find blessing.
John Mason Neale
Добрый король Венцеслав
Венцеслав в окно глядит
Ночью в день Стефана –
Там, раскинувшись, лежит
Снежная поляна,
Полная луна ярка
Этой ночью зябкой.
Вдруг он видит бедняка
С хвороста охапкой.
– Паж, поведай королю,
Кто же этот нищий?
Правду рассказать велю –
Где его жилище?
– Под горою он живет
В трех верстах, у леса,
Там, где из-под снега бьет
Ключ святой Агнессы.
– Принеси сосновых дров,
Дай вина и мяса.
Посетим бедняцкий кров,
Отнесем припасы.
…Шел король и шел слуга
К бедняку в лачугу
Сквозь безбрежные снега,
Через злую вьюгу.
– Государь, сгустился мрак,
Ветер все лютее,
Страшно мне, и я никак
Сдвинуться не смею.
– По моим иди следам,
Выступай же смело,
Да не бойся – вьюга там
Не застудит тела.
Робко мальчик стал ступать
В след святого мужа,
Ощутил, что благодать
Растопила стужу.
Потому, Господень люд,
Поделись излишним:
Те, кто нищего спасут,
Спасены Всевышним.
Good King Wenceslas look'd out,
On the Feast of Stephen;
When the snow lay round about,
Deep, and crisp, and even:
Brightly shone the moon that night,
Though the frost was cruel,
When a poor man came in sight,
Gath'ring winter fuel.
"Hither, page, and stand by me,
If thou know'st, telling,
"Yonder peasant who is he?
Where and what his dwelling?"
"Sire, he lives a good league hence,
Underneath the mountain;
"Right against the forest fence,
By Saint Agnes' fountain."
"Bring me flesh, and bring me wine,
Bring me pine logs hither:
"Thou and I will see him dine,
When we bear them thither,"
Page and monarch forth they went,
Forth they went together:
Through the rude wind's wild lament
And the bitter weather.
"Sire, the night is darker now,
And the wind blows stronger;
"Fails my heart I know not how;
I can go no longer.'
"Mark my footsteps, good my page;
Tread thou in them boldly:
"Thou shalt find the winter's rage
Freeze thy blood less coldly."
In his master's steps he trod,
Where the snow lay dinted;
Heat was in the very sod
Which the Saint had printed.
Therefore, Christian men, be sure,
Wealth or rank possessing,
Ye who now will bless the poor,
Shall yourselves find blessing.
Роберт Бернс (1759 - 1796)
Robert Burns
Закон природы
Почтительнейше посвящается Гэвину Гамильтону, эсквайру
Велит Натура – Человек исполнит.
-- Александр Поуп, «Опыт о Человеке»
Хвали, боец, свои рубцы
В воинственном задоре;
Сраженья славьте вы, певцы,
Где только смерть и горе.
Мне мерзок тот, кто в бой идет,
Людей на части рубит,
Зато, по мне, герой вдвойне
Тот, кто плодиться любит.
Нам повелело Естество:
«Вы всем распоряжайтесь!
Мое веленье таково:
Плодитесь, размножайтесь!
Огонь любви у вас в крови
Горит и жаром пышет,
Даю вам в часть Любовь и Страсть,
Что Красотою дышат!»
Герой сих песенок простых
Певец был немудрящий,
Слагал он в Койле скромный стих,
Веселием звенящий.
В нем щедрый дар зажег пожар;
Любовь палит жестоко,
Но не посмел он класть предел
Священному потоку.
Звала его Натура в путь,
И он, блюдя заветы,
Нашел сочувственную грудь,
Что страстию согрета;
Бог бережет – дозрел сей плод,
Не сгинул, как на бойне,
И стал певец вдвойне отец,
Вознагражденный двойней!
Пусть помнят третий день Весов
И жены, и мужчины,
Приход сих радостных часов
Рожденья Бернса-сына;
И пусть сынок отцовский слог
Улучшит в новой песне,
Пусть вслед за мной свой край родной
Он воспоет чудесней!
О небожители, с высот
На Койлу вы взгляните –
Пусть край в веселии живет,
От бед его храните!
И пусть она стоит, сильна,
Цвет древнего народа,
Пусть Бернсов род о ней поет
Всегда, из рода в роды!
Третий день Весов – т.е. 3 сентября 1786 г., когда у Бернса и его возлюбленной Джин Армор родились близнецы – Роберт (1786 – 1857) и Джин (1786 – 1787).
Nature's Law
Humbly inscribed to Gavin Hamilton, Esq.
Great Nature spoke: observant man obey'd-Pope.
Let other heroes boast their scars,
The marks of sturt and strife:
And other poets sing of wars,
The plagues of human life:
Shame fa' the fun, wi' sword and gun
To slap mankind like lumber!
I sing his name, and nobler fame,
Wha multiplies our number.
Great Nature spoke, with air benign,
"Go on, ye human race;
This lower world I you resign;
Be fruitful and increase.
The liquid fire of strong desire
I've pour'd it in each bosom;
Here, on this had, does Mankind stand,
And there is Beauty's blossom."
The Hero of these artless strains,
A lowly bard was he,
Who sung his rhymes in Coila's plains,
With meikle mirth an'glee;
Kind Nature's care had given his share
Large, of the flaming current;
And, all devout, he never sought
To stem the sacred torrent.
He felt the powerful, high behest
Thrill, vital, thro' and thro';
And sought a correspondent breast,
To give obedience due:
Propitious Powers screen'd the young flow'rs,
From mildews of abortion;
And low! the bard - a great reward -
Has got a double portion!
Auld cantie Coil may count the day,
As annual it returns,
The third of Libra's equal sway,
That gave another Burns,
With future rhymes, an' other times,
To emulate his sire:
To sing auld Coil in nobler style
With more poetic fire.
Ye Powers of peace, and peaceful song,
Look down with gracious eyes;
And bless auld Coila, large and long,
With multiplying joys;
Lang may she stand to prop the land,
The flow'r of ancient nations;
And Burnses spring, her fame to sing,
To endless generations!
#BurnsNight
Robert Burns
Закон природы
Почтительнейше посвящается Гэвину Гамильтону, эсквайру
Велит Натура – Человек исполнит.
-- Александр Поуп, «Опыт о Человеке»
Хвали, боец, свои рубцы
В воинственном задоре;
Сраженья славьте вы, певцы,
Где только смерть и горе.
Мне мерзок тот, кто в бой идет,
Людей на части рубит,
Зато, по мне, герой вдвойне
Тот, кто плодиться любит.
Нам повелело Естество:
«Вы всем распоряжайтесь!
Мое веленье таково:
Плодитесь, размножайтесь!
Огонь любви у вас в крови
Горит и жаром пышет,
Даю вам в часть Любовь и Страсть,
Что Красотою дышат!»
Герой сих песенок простых
Певец был немудрящий,
Слагал он в Койле скромный стих,
Веселием звенящий.
В нем щедрый дар зажег пожар;
Любовь палит жестоко,
Но не посмел он класть предел
Священному потоку.
Звала его Натура в путь,
И он, блюдя заветы,
Нашел сочувственную грудь,
Что страстию согрета;
Бог бережет – дозрел сей плод,
Не сгинул, как на бойне,
И стал певец вдвойне отец,
Вознагражденный двойней!
Пусть помнят третий день Весов
И жены, и мужчины,
Приход сих радостных часов
Рожденья Бернса-сына;
И пусть сынок отцовский слог
Улучшит в новой песне,
Пусть вслед за мной свой край родной
Он воспоет чудесней!
О небожители, с высот
На Койлу вы взгляните –
Пусть край в веселии живет,
От бед его храните!
И пусть она стоит, сильна,
Цвет древнего народа,
Пусть Бернсов род о ней поет
Всегда, из рода в роды!
Третий день Весов – т.е. 3 сентября 1786 г., когда у Бернса и его возлюбленной Джин Армор родились близнецы – Роберт (1786 – 1857) и Джин (1786 – 1787).
Nature's Law
Humbly inscribed to Gavin Hamilton, Esq.
Great Nature spoke: observant man obey'd-Pope.
Let other heroes boast their scars,
The marks of sturt and strife:
And other poets sing of wars,
The plagues of human life:
Shame fa' the fun, wi' sword and gun
To slap mankind like lumber!
I sing his name, and nobler fame,
Wha multiplies our number.
Great Nature spoke, with air benign,
"Go on, ye human race;
This lower world I you resign;
Be fruitful and increase.
The liquid fire of strong desire
I've pour'd it in each bosom;
Here, on this had, does Mankind stand,
And there is Beauty's blossom."
The Hero of these artless strains,
A lowly bard was he,
Who sung his rhymes in Coila's plains,
With meikle mirth an'glee;
Kind Nature's care had given his share
Large, of the flaming current;
And, all devout, he never sought
To stem the sacred torrent.
He felt the powerful, high behest
Thrill, vital, thro' and thro';
And sought a correspondent breast,
To give obedience due:
Propitious Powers screen'd the young flow'rs,
From mildews of abortion;
And low! the bard - a great reward -
Has got a double portion!
Auld cantie Coil may count the day,
As annual it returns,
The third of Libra's equal sway,
That gave another Burns,
With future rhymes, an' other times,
To emulate his sire:
To sing auld Coil in nobler style
With more poetic fire.
Ye Powers of peace, and peaceful song,
Look down with gracious eyes;
And bless auld Coila, large and long,
With multiplying joys;
Lang may she stand to prop the land,
The flow'r of ancient nations;
And Burnses spring, her fame to sing,
To endless generations!
#BurnsNight
В эту субботу, 1 февраля, ведущий канала в 15:00 будет одним из гостей передачи "Вот так" (ведущий Сергей Бунтман) на радио "Эхо Москвы", с рассказом о подготовленной при его участии антологии "Франция в сердце: французские поэты XII - начала XX века в переводе русских поэтов XVIII - начала XXI века".
Не пропустите! À ne pas manquer!
Не пропустите! À ne pas manquer!
Трансляцию выступления на "Эхе Москвы" можно будет наблюдать здесь:
https://m.youtube.com/watch?v=G6sm8ziZWTU
https://m.youtube.com/watch?v=G6sm8ziZWTU
Хуан дель Энсина (1468 – 1529)
Juan del Encina
Край испанский безутешный,
Всем внушил ты плач и стон –
Обезлюдело веселье,
Навсегда ты разорен.
Болью, горем и стенаньем
Ты отныне населен.
Радость Бог в тебе посеял,
Хоть для муки ты рожден,
Чтоб сильнее было горе,
Был ты счастьем наделен,
За победы и триумфы
Долг оплачен и сочтен.
Этой тягостной утраты
Чем ты возместишь урон?
Меркнет светоч прежней славы,
Гул веселья усмирен.
Все надежды исчерпал ты,
Упованья ты лишен –
Умер Принц высокородный,
Славой был он облечен.
Плачь, рыдай о несвершенном –
Мог тебя возвысить он,
Но по изволенью Бога
Юным был он умерщвлен.
Он оставил только горе,
Ты от благ опустошен;
Умирая и страдая,
Ты тоскою поражен,
И от горестных мучений
Ты не будешь исцелен.
Triste España sin ventura.
todos te deben llorar.
Despoblada d'alegría,
para nunca en ti tornar.
Tormentas, penas, dolores,
te vinieron a poblar.
Sembrote Dios de placer
porque naciese pesar.
Hizote de mas dichosa
para mas te lastimar.
Tus victorias y triunfos
ha se hovieron de pagar.
Pues que tal pérdida pierdes,
dime en qué podrás ganar,
pierdes la luz de tu gloria
y el gozo te gozar.
Pierdes toda tu esperanza.
no te queda que esperar,
pierdes Príncipe tan alto
hijo de Reyes sin par.
Llora, llora, pues perdiste
quien te había de ensalçar.
En su tierna juventud
te lo quiso Dios llevar.
Llevote todo tu bien,
dexote su desear,
porque mueras, porque penes,
sin dar fin a tu penar.
De tan penosa tristura
no te esperes consolar.
https://www.youtube.com/watch?v=pvQsO1th3Ok
Juan del Encina
Край испанский безутешный,
Всем внушил ты плач и стон –
Обезлюдело веселье,
Навсегда ты разорен.
Болью, горем и стенаньем
Ты отныне населен.
Радость Бог в тебе посеял,
Хоть для муки ты рожден,
Чтоб сильнее было горе,
Был ты счастьем наделен,
За победы и триумфы
Долг оплачен и сочтен.
Этой тягостной утраты
Чем ты возместишь урон?
Меркнет светоч прежней славы,
Гул веселья усмирен.
Все надежды исчерпал ты,
Упованья ты лишен –
Умер Принц высокородный,
Славой был он облечен.
Плачь, рыдай о несвершенном –
Мог тебя возвысить он,
Но по изволенью Бога
Юным был он умерщвлен.
Он оставил только горе,
Ты от благ опустошен;
Умирая и страдая,
Ты тоскою поражен,
И от горестных мучений
Ты не будешь исцелен.
Triste España sin ventura.
todos te deben llorar.
Despoblada d'alegría,
para nunca en ti tornar.
Tormentas, penas, dolores,
te vinieron a poblar.
Sembrote Dios de placer
porque naciese pesar.
Hizote de mas dichosa
para mas te lastimar.
Tus victorias y triunfos
ha se hovieron de pagar.
Pues que tal pérdida pierdes,
dime en qué podrás ganar,
pierdes la luz de tu gloria
y el gozo te gozar.
Pierdes toda tu esperanza.
no te queda que esperar,
pierdes Príncipe tan alto
hijo de Reyes sin par.
Llora, llora, pues perdiste
quien te había de ensalçar.
En su tierna juventud
te lo quiso Dios llevar.
Llevote todo tu bien,
dexote su desear,
porque mueras, porque penes,
sin dar fin a tu penar.
De tan penosa tristura
no te esperes consolar.
https://www.youtube.com/watch?v=pvQsO1th3Ok
YouTube
Juan del Encina - Triste España sin ventura
Juan del Encina (Salamanca 1468 - León 1529)
Intérpretes: The Hilliard Ensemble
Imágenes: Juan de Trastámara y Trastámara (Juan de Aragón y Castilla) Sevilla 1478 - Salamanca 1497
¡Triste España sin ventura!
Todos te deben llorar,
despoblado de…
Intérpretes: The Hilliard Ensemble
Imágenes: Juan de Trastámara y Trastámara (Juan de Aragón y Castilla) Sevilla 1478 - Salamanca 1497
¡Triste España sin ventura!
Todos te deben llorar,
despoblado de…
http://www.ng.ru/person/2020-02-05/10_1016_person.html?fbclid=IwAR0GQoIluuyuHkM0sq_aCNbwB4MefGv8V2uHGPwKtXnYqliD5psGC6O8FPM Интервью с коллегой по нашему проекту “Поэзия первой мировой войны”
www.ng.ru
Глубочайшая бездна боли / Персона / Независимая газета
Антон Черный о том, что поэзия Первой мировой, сдернув розовые очки, показала кишки жизни и создала не бравурные марши, а посмертную маску эпохе
АДМИРАЛ, 1920
В гиперборейских льдах я вел «Вайгач»,
В понтийских теплых водах вел «Марию»,
На твердой суше вел я в бой Россию –
И вот к реке ведет меня палач.
Чекист, скорее место обозначь,
Где возвращусь я в водную стихию;
Льды Ушаковки – створки гробовые,
Стенанья ветра – погребальный плач…
В кровавой белизне ревет метель,
И ждет меня смертельная купель –
От новой власти лучшая награда,
Но в небесах не гаснет никогда,
Горит нам вифлеемская звезда,
Чтоб осветить кремнистый путь из ада.
В гиперборейских льдах я вел «Вайгач»,
В понтийских теплых водах вел «Марию»,
На твердой суше вел я в бой Россию –
И вот к реке ведет меня палач.
Чекист, скорее место обозначь,
Где возвращусь я в водную стихию;
Льды Ушаковки – створки гробовые,
Стенанья ветра – погребальный плач…
В кровавой белизне ревет метель,
И ждет меня смертельная купель –
От новой власти лучшая награда,
Но в небесах не гаснет никогда,
Горит нам вифлеемская звезда,
Чтоб осветить кремнистый путь из ада.
❤2
Жак Дави дю Перрон (1556 – 1618)
Jacques Davy du Perron
Храм Непостоянства
Непостоянству храм сооружу я,
Влюбленные найдут в нем свой приют,
Молиться день и ночь они пойдут,
Раскаянья в содеянном взыскуя.
На крыльях ветра будет невесомо
Парить из перьев возведенный храм;
Притворно сердце в жертву я отдам
У алтаря, что сложен из соломы;
Повешу там картины заблужденья,
Забвения, неверности, мечты,
Безумия, надежды, суеты,
Летучих дум, пустого измышленья.
Любовницей моей благословится
Сей храм во имя волн, ветров, луны;
Мы будем вместе с ней посвящены,
Я сам – в храмовники, а дама – в жрицы.
Она воссядет на треножник ртутный
И, как Сивилла, будет прорицать
То, что во сне привыкла созерцать,
В мечте непостоянной и беспутной;
На листьях песнь напишет, что сложилась,
Когда запел ее безумный гнев,
И ветру бросит сумасбродный сев,
Дабы повсюду ложь ее кружилась.
Она воскурит к небу ароматы
Тех клятв, что не сдержали никого;
И милое влюбленным Божество
Тем будет благовонием объято.
Я встану возле врат – и не минует
Изгнанье тех, кто надписью златой
Не украшает лоб надменный свой,
Кто Ветреным себя не именует.
Слезой притворной, страстью – лживой сказкой
Протей там будет мною напоён
И вскормлен воздухом Хамелеон,
Что лжет нам переменною окраской.
Дочь ветра, ты – богиня всех влюбленных,
Из легких перьев соткан твой наряд,
Да будет храм открыт для всех подряд,
Как я, Непостоянством окрыленных.
Le Temple de l'Inconstance
Je veux bâtir un temple à l'Inconstance.
Tous amoureux y viendront adorer,
Et de leurs voeux jour et nuit l'honorer,
Ayant leur coeur touché de repentance.
De plume molle en sera l'édifice,
En l'air fondé sur les ailes du vent,
L'autel de paille, où je viendrai souvent
Offrir mon coeur par un feint sacrifice.
Tout à l'entour je peindrai mainte image
D'erreur, d'oubli et d'infidélité,
De fol désir, d'espoir, de vanité,
De fiction et de penser volage.
Pour le sacrer, ma légère maîtresse
Invoquera les ondes de la mer,
Les vents, la lune, et nous fera nommer
Moi le templier, et elle la prêtresse.
Elle séant ainsi qu'une Sibylle
Sur un trépied tout pur de vif argent
Nous prédira ce qu'elle ira songeant
D'une pensée inconstante et mobile.
Elle écrira sur des feuilles légères
Les vers qu'alors sa fureur chantera,
Puis à son gré le vent emportera
Deçà delà ses chansons mensongères.
Elle enverra jusqu'au Ciel la fumée
Et les odeurs de mille faux serments :
La Déité qu'adorent les amants
De tels encens veut être parfumée.
Et moi gardant du saint temple la porte,
Je chasserai tous ceux-là qui n'auront
En lettre d'or engravé sur le front
Le sacré nom de léger que je porte.
De faux soupirs, de larmes infidèles
J'y nourrirai le muable Protée,
Et le Serpent qui de vent allaité
Déçoit nos yeux de cent couleurs nouvelles.
Fille de l'air, déesse secourable,
De qui le corps est de plumes couvert,
Fais que toujours ton temple soit ouvert
A tout amant comme moi variable.
Jacques Davy du Perron
Храм Непостоянства
Непостоянству храм сооружу я,
Влюбленные найдут в нем свой приют,
Молиться день и ночь они пойдут,
Раскаянья в содеянном взыскуя.
На крыльях ветра будет невесомо
Парить из перьев возведенный храм;
Притворно сердце в жертву я отдам
У алтаря, что сложен из соломы;
Повешу там картины заблужденья,
Забвения, неверности, мечты,
Безумия, надежды, суеты,
Летучих дум, пустого измышленья.
Любовницей моей благословится
Сей храм во имя волн, ветров, луны;
Мы будем вместе с ней посвящены,
Я сам – в храмовники, а дама – в жрицы.
Она воссядет на треножник ртутный
И, как Сивилла, будет прорицать
То, что во сне привыкла созерцать,
В мечте непостоянной и беспутной;
На листьях песнь напишет, что сложилась,
Когда запел ее безумный гнев,
И ветру бросит сумасбродный сев,
Дабы повсюду ложь ее кружилась.
Она воскурит к небу ароматы
Тех клятв, что не сдержали никого;
И милое влюбленным Божество
Тем будет благовонием объято.
Я встану возле врат – и не минует
Изгнанье тех, кто надписью златой
Не украшает лоб надменный свой,
Кто Ветреным себя не именует.
Слезой притворной, страстью – лживой сказкой
Протей там будет мною напоён
И вскормлен воздухом Хамелеон,
Что лжет нам переменною окраской.
Дочь ветра, ты – богиня всех влюбленных,
Из легких перьев соткан твой наряд,
Да будет храм открыт для всех подряд,
Как я, Непостоянством окрыленных.
Le Temple de l'Inconstance
Je veux bâtir un temple à l'Inconstance.
Tous amoureux y viendront adorer,
Et de leurs voeux jour et nuit l'honorer,
Ayant leur coeur touché de repentance.
De plume molle en sera l'édifice,
En l'air fondé sur les ailes du vent,
L'autel de paille, où je viendrai souvent
Offrir mon coeur par un feint sacrifice.
Tout à l'entour je peindrai mainte image
D'erreur, d'oubli et d'infidélité,
De fol désir, d'espoir, de vanité,
De fiction et de penser volage.
Pour le sacrer, ma légère maîtresse
Invoquera les ondes de la mer,
Les vents, la lune, et nous fera nommer
Moi le templier, et elle la prêtresse.
Elle séant ainsi qu'une Sibylle
Sur un trépied tout pur de vif argent
Nous prédira ce qu'elle ira songeant
D'une pensée inconstante et mobile.
Elle écrira sur des feuilles légères
Les vers qu'alors sa fureur chantera,
Puis à son gré le vent emportera
Deçà delà ses chansons mensongères.
Elle enverra jusqu'au Ciel la fumée
Et les odeurs de mille faux serments :
La Déité qu'adorent les amants
De tels encens veut être parfumée.
Et moi gardant du saint temple la porte,
Je chasserai tous ceux-là qui n'auront
En lettre d'or engravé sur le front
Le sacré nom de léger que je porte.
De faux soupirs, de larmes infidèles
J'y nourrirai le muable Protée,
Et le Serpent qui de vent allaité
Déçoit nos yeux de cent couleurs nouvelles.
Fille de l'air, déesse secourable,
De qui le corps est de plumes couvert,
Fais que toujours ton temple soit ouvert
A tout amant comme moi variable.
Томас Хейвуд / Thomas Heywood (ок. 1573 – 1641)
Вступление к «Апологии актеров»
Весь мир – театр, подмостки – белый свет,
Актеров Бог и мирозданье множат;
Играет свита королям вослед,
Один – талант, другой – играть не может.
На сцене всякий сам себя найдет,
Здесь явлен человек во всяком нраве:
Вот честный муж с предателем идет –
Тому – почет, а этому – бесславье.
Кто доблестный герой, а кто – подлец,
Кто дворянин, кто шут (и всех смешнее);
Кто жалкий трус, кто удалой храбрец –
У всех есть роль, и все мы лицедеи.
У этой целомудрен каждый шаг,
А эта – развращенная блудница,
Кто хочет замуж, кто – разрушить брак,
В игре нельзя на миг остановиться.
Кто селянин, кто вор, а кто солдат,
Кто горожанин… Мы игру заводим,
Едва на мир направив первый взгляд;
Роль отыграем – и со сцены сходим.
Мир кругл и от театра не далек,
Им не найти сравнения иного;
Светила – к небу поднятый раек,
А в ложе восседает Иегова.
Вознаградить кого настал черед
Иль покарать – решает главный Зритель,
Он верно злым и добрым воздает:
Вот проигравший, вот же – победитель…
Тот, кто меня лишить захочет сцены,
Тот лучше пусть лишает всей вселенной.
From “An Apology for Actors”
The world’s a theater, the earth a stage,
Which God and nature doth with actors fill:
Kings have their entrance in due equipage,
And some there parts play well, and others ill.
The best no better are (in this theater),
Where every humor's fitted in his kinde;
This a true subiect acts, and that a traytor,
The first applauded, and the last confin'd;
This plaies an honest man, and that a knave,
A gentle person this, and he a clowne,
One man is ragged, and another brave:
All men have parts, and each man acts his owne.
She a chaste lady acteth all her life;
A wanton curtezan another playes;
This covets marriage love, that nuptial strife;
Both in continual action spend their dayes:
Some citizens, some soldiers, borne to adventer,
Sheepheards, and sea-men. Then our play's begun
When we are borne, and to the world first enter,
And all finde exits when their parts are done.
If then the world a theater present,
As by the roundnesse it appears most fit,
Built with starre galleries of hye ascent,
In which Jehove doth as spectator sit,
And chiefe determiner to applaud the best,
And their indevours crowne with more then merit;
But by their evill actions doomes the rest
To end disgract, whilst others praise inherit;
He that denyes then theaters should be,
No theater He may as well deny a world to me.
Вступление к «Апологии актеров»
Весь мир – театр, подмостки – белый свет,
Актеров Бог и мирозданье множат;
Играет свита королям вослед,
Один – талант, другой – играть не может.
На сцене всякий сам себя найдет,
Здесь явлен человек во всяком нраве:
Вот честный муж с предателем идет –
Тому – почет, а этому – бесславье.
Кто доблестный герой, а кто – подлец,
Кто дворянин, кто шут (и всех смешнее);
Кто жалкий трус, кто удалой храбрец –
У всех есть роль, и все мы лицедеи.
У этой целомудрен каждый шаг,
А эта – развращенная блудница,
Кто хочет замуж, кто – разрушить брак,
В игре нельзя на миг остановиться.
Кто селянин, кто вор, а кто солдат,
Кто горожанин… Мы игру заводим,
Едва на мир направив первый взгляд;
Роль отыграем – и со сцены сходим.
Мир кругл и от театра не далек,
Им не найти сравнения иного;
Светила – к небу поднятый раек,
А в ложе восседает Иегова.
Вознаградить кого настал черед
Иль покарать – решает главный Зритель,
Он верно злым и добрым воздает:
Вот проигравший, вот же – победитель…
Тот, кто меня лишить захочет сцены,
Тот лучше пусть лишает всей вселенной.
From “An Apology for Actors”
The world’s a theater, the earth a stage,
Which God and nature doth with actors fill:
Kings have their entrance in due equipage,
And some there parts play well, and others ill.
The best no better are (in this theater),
Where every humor's fitted in his kinde;
This a true subiect acts, and that a traytor,
The first applauded, and the last confin'd;
This plaies an honest man, and that a knave,
A gentle person this, and he a clowne,
One man is ragged, and another brave:
All men have parts, and each man acts his owne.
She a chaste lady acteth all her life;
A wanton curtezan another playes;
This covets marriage love, that nuptial strife;
Both in continual action spend their dayes:
Some citizens, some soldiers, borne to adventer,
Sheepheards, and sea-men. Then our play's begun
When we are borne, and to the world first enter,
And all finde exits when their parts are done.
If then the world a theater present,
As by the roundnesse it appears most fit,
Built with starre galleries of hye ascent,
In which Jehove doth as spectator sit,
And chiefe determiner to applaud the best,
And their indevours crowne with more then merit;
But by their evill actions doomes the rest
To end disgract, whilst others praise inherit;
He that denyes then theaters should be,
No theater He may as well deny a world to me.
Thomas More / Томас Мор (1478 – 1535)
Две краткие баллады, которые сэр Томас сложил для провождения досуга во время заключения в Тауэре
Баллада первая: на мотив песенки «Любовник Льюис»
Меня ты вкрадчивой улыбкой манишь,
Фортуна, столь приятная на вид!
Но нет, меня при жизни не обманешь,
Хоть твой искус спасение сулит.
Меня один лишь Бог освободит
И доведет до тихого причала –
Но в море бурю встречу я сначала.
Баллада вторая: на мотив песенки «Дейви-игрок»
Я был слугой вам, госпожа Удача,
Все ставил на кон, проигрался в прах.
Теперь о вас я думаю все паче,
О том и сем припомнил я в мечтах;
Переменю я числа на костях,
Сто раз благословив вас непритворно,
Что дали мне досуг вы стихотворный.
Two short Ballads, which Sir Thomas made for his pastime, while he was prisoner in the Tower
First Ballad, to the tune of "Lewis the lost lover."
Eye-flattering Fortune! look thou ne'er so fair,
Or ne'er so pleasantly begin to smile,
As though thou wouldst my ruin all repair,
During my life thou shalt not me beguile;
Trust shall I God to enter in erewhile,
His haven of havens sure and uniform:—
After a calm I still expect the storm.
Second Ballad, to the tune of "Davy the Dicer."
Long was I, Lady Luck, your serving-man,
And now have lost again all that I gat;
When, therefore, I think of you now and then,
And in my mind remember this and that,
Ye may not blame me, though I shrew your cat;
In faith I bless you, and a thousand times,
For lending me some leisure to make rhymes.
Две краткие баллады, которые сэр Томас сложил для провождения досуга во время заключения в Тауэре
Баллада первая: на мотив песенки «Любовник Льюис»
Меня ты вкрадчивой улыбкой манишь,
Фортуна, столь приятная на вид!
Но нет, меня при жизни не обманешь,
Хоть твой искус спасение сулит.
Меня один лишь Бог освободит
И доведет до тихого причала –
Но в море бурю встречу я сначала.
Баллада вторая: на мотив песенки «Дейви-игрок»
Я был слугой вам, госпожа Удача,
Все ставил на кон, проигрался в прах.
Теперь о вас я думаю все паче,
О том и сем припомнил я в мечтах;
Переменю я числа на костях,
Сто раз благословив вас непритворно,
Что дали мне досуг вы стихотворный.
Two short Ballads, which Sir Thomas made for his pastime, while he was prisoner in the Tower
First Ballad, to the tune of "Lewis the lost lover."
Eye-flattering Fortune! look thou ne'er so fair,
Or ne'er so pleasantly begin to smile,
As though thou wouldst my ruin all repair,
During my life thou shalt not me beguile;
Trust shall I God to enter in erewhile,
His haven of havens sure and uniform:—
After a calm I still expect the storm.
Second Ballad, to the tune of "Davy the Dicer."
Long was I, Lady Luck, your serving-man,
And now have lost again all that I gat;
When, therefore, I think of you now and then,
And in my mind remember this and that,
Ye may not blame me, though I shrew your cat;
In faith I bless you, and a thousand times,
For lending me some leisure to make rhymes.
Мэри Робинсон / Mary Robinson (1757 – 1800)
Январь 1795 года
Скользко. Кашляет прохожий.
Лорд – в мехах, бедняк – в рогоже,
Ждут гурманы объедений,
Без еды страдает гений.
Всюду особняк просторный,
Всюду вкрадчивый придворный,
Здесь бездушные магнаты
И драчливые солдаты.
Рогоносные супруги,
Театральные потуги,
Стонут на балах девицы,
Стонут бедные в больнице.
Все науки перебиты,
В запустении кредиты,
Верноподданным – невзгоды,
Принцам – браки и разводы.
Без гроша сидят поэты,
Плут мешком гребет монеты,
Крова тщетно ищет нищий,
Скупердяи копят тыщи.
Дарования – в загоне,
Правосудья нет в законе,
Кривда истину дурачит,
Честь и совесть горько плачут.
В ералаш играют дамы,
Гениев бесчестят хамы,
Старушонки молодятся,
Девушки в уме вредятся.
К роскоши стремится всякий,
Много шуму, мало драки,
Престарелы ловеласы,
Юны лорды-лоботрясы.
Живописцы, музыканты,
Лекаря и пасквилянты,
Газетенки, книжки, оды –
Ищет всяк своей угоды.
Дурно воинам живется,
Инвалиды – полководцы,
Школьник, в Марса полон веры,
Шустро лезет в офицеры.
Честный в бедности коснеет,
Воры врут и не краснеют,
Искренность везде презренна,
Хитрость всюду драгоценна.
January, 1795
Pavement slipp’ry, people sneezing,
Lords in ermine, beggars freezing;
Titled gluttons dainties carving,
Genius in a garret starving.
Lofty mansions, warm and spacious;
Courtiers cringing and voracious;
Misers scarce the wretched heeding;
Gallant soldiers fighting, bleeding.
Wives who laugh at passive spouses;
Theatres, and meeting-houses;
Balls, where simp’ring misses languish;
Hospitals, and groans of anguish.
Arts and sciences bewailing;
Commerce drooping, credit failing;
Placemen mocking subjects loyal;
Separations, weddings royal.
Authors who can’t earn a dinner;
Many a subtle rogue a winner;
Fugitives for shelter seeking;
Misers hoarding, tradesmen breaking.
Taste and talents quite deserted;
All the laws of truth perverted;
Arrogance o’er merit soaring;
Merit silently deploring.
Ladies gambling night and morning;
Fools the works of genius scorning;
Ancient dames for girls mistaken,
Youthful damsels quite forsaken.
Some in luxury delighting;
More in talking than in fighting;
Lovers old, and beaux decrepid;
Lordlings empty and insipid.
Poets, painters, and musicians;
Lawyers, doctors, politicians:
Pamphlets, newspapers, and odes,
Seeking fame by diff’rent roads.
Gallant souls with empty purses;
Gen’rals only fit for nurses;
School-boys, smit with martial spirit,
Taking place of vet’ran merit.
Honest men who can’t get places,
Knaves who shew unblushing faces;
Ruin hasten’d, peace retarded;
Candor spurn’d, and art rewarded.
Январь 1795 года
Скользко. Кашляет прохожий.
Лорд – в мехах, бедняк – в рогоже,
Ждут гурманы объедений,
Без еды страдает гений.
Всюду особняк просторный,
Всюду вкрадчивый придворный,
Здесь бездушные магнаты
И драчливые солдаты.
Рогоносные супруги,
Театральные потуги,
Стонут на балах девицы,
Стонут бедные в больнице.
Все науки перебиты,
В запустении кредиты,
Верноподданным – невзгоды,
Принцам – браки и разводы.
Без гроша сидят поэты,
Плут мешком гребет монеты,
Крова тщетно ищет нищий,
Скупердяи копят тыщи.
Дарования – в загоне,
Правосудья нет в законе,
Кривда истину дурачит,
Честь и совесть горько плачут.
В ералаш играют дамы,
Гениев бесчестят хамы,
Старушонки молодятся,
Девушки в уме вредятся.
К роскоши стремится всякий,
Много шуму, мало драки,
Престарелы ловеласы,
Юны лорды-лоботрясы.
Живописцы, музыканты,
Лекаря и пасквилянты,
Газетенки, книжки, оды –
Ищет всяк своей угоды.
Дурно воинам живется,
Инвалиды – полководцы,
Школьник, в Марса полон веры,
Шустро лезет в офицеры.
Честный в бедности коснеет,
Воры врут и не краснеют,
Искренность везде презренна,
Хитрость всюду драгоценна.
January, 1795
Pavement slipp’ry, people sneezing,
Lords in ermine, beggars freezing;
Titled gluttons dainties carving,
Genius in a garret starving.
Lofty mansions, warm and spacious;
Courtiers cringing and voracious;
Misers scarce the wretched heeding;
Gallant soldiers fighting, bleeding.
Wives who laugh at passive spouses;
Theatres, and meeting-houses;
Balls, where simp’ring misses languish;
Hospitals, and groans of anguish.
Arts and sciences bewailing;
Commerce drooping, credit failing;
Placemen mocking subjects loyal;
Separations, weddings royal.
Authors who can’t earn a dinner;
Many a subtle rogue a winner;
Fugitives for shelter seeking;
Misers hoarding, tradesmen breaking.
Taste and talents quite deserted;
All the laws of truth perverted;
Arrogance o’er merit soaring;
Merit silently deploring.
Ladies gambling night and morning;
Fools the works of genius scorning;
Ancient dames for girls mistaken,
Youthful damsels quite forsaken.
Some in luxury delighting;
More in talking than in fighting;
Lovers old, and beaux decrepid;
Lordlings empty and insipid.
Poets, painters, and musicians;
Lawyers, doctors, politicians:
Pamphlets, newspapers, and odes,
Seeking fame by diff’rent roads.
Gallant souls with empty purses;
Gen’rals only fit for nurses;
School-boys, smit with martial spirit,
Taking place of vet’ran merit.
Honest men who can’t get places,
Knaves who shew unblushing faces;
Ruin hasten’d, peace retarded;
Candor spurn’d, and art rewarded.
Хуан дель Энсина (1468 – 1529)
Juan del Encina
***
Наедайтесь, напивайтесь,
Будем петь и веселиться,
Ибо завтра вновь поститься.
В честь святого Карнавала
Поперек себя мы шире,
Мы купаться будем в жире,
Наедимся до отвала.
Поступай, как встарь бывало, –
Подобает усластиться,
Ибо завтра вновь поститься.
Славим доброго святого –
Он гоняет голодуху.
Мы устроим праздник брюху –
Завтра ждут мученья снова.
От гуляния такого
Как бы нам не развалиться –
Ибо завтра вновь поститься.
Пьянствуй, Блас, и пей, Бенито,
Пей, Льоренте, пьянствуй, Педро,
Выпей первым, выпей щедро,
Чтоб не спорить нам сердито.
Я люблю, когда налито,
Дай-ка, дай-ка нам напиться,
Ибо завтра вновь поститься.
Мы сегодня будем рады,
Ибо завтра ждет могила,
Ешьте-пейте что есть силы,
Ну а мы проверим стадо,
Но еды не бросим – надо
С полным ртом пешком пуститься,
Ибо завтра вновь поститься.
***
Hoy comamos y bebamos
Y cantemos y holguemos,
Que mañana ayunaremos.
Por honra de sant' Antruejo
Parémonos hoy bien anchos,
Embutamos estos panchos,
Recalquemos el pellejo.
Que costumbre és de concejo
que todos hoy nos artemos,
que mañana ayunaremos.
Honremos a tan buen santo,
Porque en hambre nos acorra,
Comamos a calca porra,
Que mañana hay gran quebranto.
Comamos y bebamos tanto,
Hasta que nos reventemos,
Que mañana ayunaremos.
Tomemos hoy gasajado,
Que mañana viene la muerte,
Bebamos, comamos huerte,
Vámonos cara el ganado.
No perderemos bocado,
Que comiendo nos iremos,
Y mañana ayunaremos.
Beve, Brás, más tú, beneito,
Beva Pedruelo y Lloriente,
Beve tú primeramente,
Quitarnos has deste preito.
En beber bien me deleito,
Daca, daca, beberemos,
Que mañana ayunaremos.
Tomemos hoy gasajado,
Que viene la muerte,
Bebamos, comamos huerte,
Vámonos cara el ganado.
No perderemos bocado,
Que comiendo nos iremos,
Y mañana ayunaremos.
Juan del Encina
***
Наедайтесь, напивайтесь,
Будем петь и веселиться,
Ибо завтра вновь поститься.
В честь святого Карнавала
Поперек себя мы шире,
Мы купаться будем в жире,
Наедимся до отвала.
Поступай, как встарь бывало, –
Подобает усластиться,
Ибо завтра вновь поститься.
Славим доброго святого –
Он гоняет голодуху.
Мы устроим праздник брюху –
Завтра ждут мученья снова.
От гуляния такого
Как бы нам не развалиться –
Ибо завтра вновь поститься.
Пьянствуй, Блас, и пей, Бенито,
Пей, Льоренте, пьянствуй, Педро,
Выпей первым, выпей щедро,
Чтоб не спорить нам сердито.
Я люблю, когда налито,
Дай-ка, дай-ка нам напиться,
Ибо завтра вновь поститься.
Мы сегодня будем рады,
Ибо завтра ждет могила,
Ешьте-пейте что есть силы,
Ну а мы проверим стадо,
Но еды не бросим – надо
С полным ртом пешком пуститься,
Ибо завтра вновь поститься.
***
Hoy comamos y bebamos
Y cantemos y holguemos,
Que mañana ayunaremos.
Por honra de sant' Antruejo
Parémonos hoy bien anchos,
Embutamos estos panchos,
Recalquemos el pellejo.
Que costumbre és de concejo
que todos hoy nos artemos,
que mañana ayunaremos.
Honremos a tan buen santo,
Porque en hambre nos acorra,
Comamos a calca porra,
Que mañana hay gran quebranto.
Comamos y bebamos tanto,
Hasta que nos reventemos,
Que mañana ayunaremos.
Tomemos hoy gasajado,
Que mañana viene la muerte,
Bebamos, comamos huerte,
Vámonos cara el ganado.
No perderemos bocado,
Que comiendo nos iremos,
Y mañana ayunaremos.
Beve, Brás, más tú, beneito,
Beva Pedruelo y Lloriente,
Beve tú primeramente,
Quitarnos has deste preito.
En beber bien me deleito,
Daca, daca, beberemos,
Que mañana ayunaremos.
Tomemos hoy gasajado,
Que viene la muerte,
Bebamos, comamos huerte,
Vámonos cara el ganado.
No perderemos bocado,
Que comiendo nos iremos,
Y mañana ayunaremos.