Альфред Теннисон (1809 – 1892)
Alfred Tennyson

Кракен

Там, где не слышен океанский гром,
Где пропасть ада под водой лежит,
Там древним, черным, бестревожным сном
Спит Кракен; и малейший свет бежит
От сумрачных телес; кругом растет
Лес губок вековечной вышины,
И в чахлом, тусклом свете там видны
Покинувшие свой чудесный грот
Полипы – их не счесть, не обозреть –
Что щупальцем колеблют водный сон.
Он спал столетья, будет спать и впредь,
Кормясь подводным червием; когда
Вскипят моря в час Страшного суда –
Являясь ангелам и людям, он,
Возрокотав, всплывет со дна, чтоб умереть.

The Kraken

Below the thunders of the upper deep;
Far far beneath in the abysmal sea,
His ancient, dreamless, uninvaded sleep
The Kraken sleepeth: faintest sunlights flee
About his shadowy sides; above him swell
Huge sponges of millennial growth and height;
And far away into the sickly light,
From many a wondrous grot and secret cell
Unnumber'd and enormous polypi
Winnow with giant arms the slumbering green.
There hath he lain for ages, and will lie
Battening upon huge seaworms in his sleep,
Until the latter fire shall heat the deep;
Then once by man and angels to be seen,
In roaring he shall rise and on the surface die.

Данте Габриэль Россетти / Dante Gabriel Rossetti (1828 – 1882)

Царь Александр II. (13-ое марта 1881 года)

Закрепощенным сорока мильонам,
Которым лишь участки для могил
Достались бы, в наследство он вручил
Простор полей. Днесь в гневе исступленном,
Взывая об отмщеньи непреклонном,
Народ, рыдая, к Небу возопил –
Убийц его подвергнуть попросил
Ужасным пыткам, им же запрещенным.
Он укротил неистовство кнута,
И ныне вся убийц его порода
Умрет непоротой. Он, жертва сброда,
Разорван в кровь; он, чья была мечта
О царственной свободе так чиста,
Пред Богом стал заступником народа.

Czar Alexander the Second. (13th March, 1881.)

From him did forty million serfs, endow'd
Each with six feet of death-due soil, receive
Rich freeborn lifelong land, whereon to sheave
Their country's harvest. These to-day aloud
Demand of Heaven a Father's blood,—sore bow'd
With tears and thrilled with wrath; who, while they grieve,
On every guilty head would fain achieve
All torment by his edicts disallow'd.
He stayed the knout's red-ravening fangs; and first
Of Russian traitors, his own murderers go
White to the tomb. While he,—laid foully low
With limbs red-rent, with festering brain which erst
Willed kingly freedom,—'gainst the deed accurst
To God bears witness of his people's woe.

МЕРТВЫЙ ЛОНДОН, 1898

What powerful but unrecorded race
Once dwelt in that annihilated place?

H. Smith, 1819

И когда, наконец, корабли марсиан
У земного окажутся шара...

Н. Гумилев, 1918

Столкнувшихся миров идет война,
Шагают марсианские треноги,
Рать йоменов лучами сожжена,
Напрасны звуки боевой тревоги.

Неотвратимой поступью грядет
Металла неземного грозный скрежет,
И солнце красное вот-вот взойдет,
Кровавая заря вот-вот забрезжит.

Над Лондоном - стенания и вой,
Сгоняют скот людской на Пикадилли,
И зарастает красною травой
Надгробье немца в хайгетской могиле.

...Но от стрелы незримой враг погиб -
Так древле был сражен Сеннахериб.

Фрэнсис Томпсон (1859 – 1907)

Царство Божие

Царство Божие внутри вас.

Незримый мир, тебя мы видим,
Бесплотный мир, ты ощутим,
Сокрытый мир, тебя мы знаем,
Мир непостижный – постижим!

Не ищут рыбы в небе моря,
Орлы в пучине – облаков;
Зачем искать нам в звездном хоре
Ответа – кто Ты и Каков?

Не там, где ум, пространство меря,
Немеет в хаосе светил, –
У затворенной прахом двери
Услышим трепетанье крыл.

Повсюду ангельские крылья –
Возьми да камень отвали!
Но в ваших лицах – лишь бессилье,
Вы их увидеть не смогли.

Рыдай – и станет всё инаково.
Во мрак сиянье пролилось:
Маршруты лестницы Иакова
Связали Рай и Чаринг-Кросс.

Рыдай, душа, рыдай смелее,
За полы Небо ухвати.
Гляди: Христос не в Галилее –
По Темзе он решил пройти!

Francis Thompson (1859 – 1907)

The Kingdom of God

“The Kingdom of God is within you.”

O world invisible, we view thee,
O world intangible, we touch thee,
O world unknowable, we know thee,
Inapprehensible, we clutch thee!

Does the fish soar to find the ocean,
The eagle plunge to find the air—
That we ask of the stars in motion
If they have rumour of thee there?

Not where the wheeling systems darken,
And our benumbed conceiving soars! —
The drift of pinions, would we hearken,
Beats at our own clay-shuttered doors.

The angels keep their ancient places; —
Turn but a stone, and start a wing!
‘Tis ye, ‘tis your estrangèd faces,
That miss the many-splendoured thing.

But (when so sad thou canst not sadder)
Cry;—and upon thy so sore loss
Shall shine the traffic of Jacob’s ladder
Pitched betwixt Heaven and Charing Cross.

Yea, in the night, my Soul, my daughter,
Cry, — clinging Heaven by the hems;
And lo, Christ walking on the water
Not of Gennesareth, but Thames!

Роберт Девере, граф Эссекс / Robert Devereux, 2nd Earl of Essex (1566 – 1601)

Сонет в 1595 г. был написан фаворитом Елизаветы I графом Эссексом для придворного спектакля, в котором он сам участвовал. Через шесть лет он попадет в опалу, будет обвинен в заговоре против королевы и казнен.

***
Лежит меж Старым и меж Новым Светом
Ни с кем не сопредельная страна,
Есть королева в государстве этом,
Волшебных добродетелей полна.
Пусть бремя тяжелей, чем у Атланта, –
Весь мир она не выпустит из рук;
И исправляет блеск ее таланта
Друзей ошибки, заблужденья слуг.
Народ в горячке боевой трепещет –
Она величьем страсти угасит.
Придворный тонким остроумьем блещет –
Она его политикой смирит.
Пусть сын не медлит с жертвою своей,
Коль жаждет он зари ее очей.

***
Seated between the old world and the new
A land there is no other land may touch,
Where reigns a queen in peace and honour true;
Stories or fables do describe no such.
Never did Atlas such a burthen bear
As she in holding up the world oppressed,
Supplying with her virtue everywhere,
Weakness of friends, errors of servants best.
No nation breeds a warmer blood for war,
And yet she calms them with her majesty.
No age hath ever wit refined so far,
And yet she calms them by her policy.
To her thy son must make his sacrifice,
If he will have the morning of his eyes.

Матильда Блинд (1841 — 1896)
Mathilde Blind

Красные закаты (I)

На небе сумрачном огни разлиты;
Над крышами, над мокрой мостовой –
Как будто Апокалипсис живой
Средь зимней ночи, ливнями омытой.
И то же видел тот, кому открыто
Грядущее; на Патмосе в век свой
Ему в виденьи ангел огневой
Явил небесный град из хризолита.
И троица рабочих заводских,
Вся в саже, на огонь среди непогоды
Взирает. Видно на лице у них
Немое изумленье. На невзгоды
Вас обрекли, зато плодов златых
Вкусили вы на пиршестве Природы!

Красные закаты (II)

На небе облачные начертанья
Пророчествовали о громе гроз;
В безбрежности зенита вдруг зажглось,
Мелькнуло светлым пурпуром сиянье,
Потом зарделось алое посланье,
В предгрозовом просторе разлилось,
Кровавый пламень в небесах возрос –
Для глаз толпы ужасное терзанье.
И в землях дальних предрекал народ,
Что будет мор, трясенья, недород,
Потопы, чья волна неодолима,
Что некая держава в прах падет;
Рекли, что было солнце это зримо
В день разоренья Иерусалима!

The Red Sunsets (I)

The twilight heavens are flushed with gathering light,
And o’er wet roofs and huddling streets below
Hang with a strange Apocalyptic glow
On the black fringes of the wintry night.
Such bursts of glory may have rapt the sight
Of him to whom on Patmos long ago
The visionary angel came to show
That heavenly city built of chrysolite.
And lo, three factory hands begrimed with soot,
Aflame with the red splendour, marvelling stand,
And gaze with lifted faces awed and mute.
Starved of earth’s beauty by Man’s grudging hand,
O toilers, robbed of labour’s golden fruit,
Ye, too, may feast in Nature’s fairyland.

The Red Sunsets (II)

The boding sky was charactered with cloud,
The noscripture of the storm--but high in air,
Where the unfathomed zenith still was bare,
A pure expanse of rose-flushed violet glowed
And, kindling into crimson light, o'erflowed
The hurrying wrack with such a blood-red glare,
That heaven, igniting, wildly seemed to flare
On the dazed eyes of many an awe-struck crowd.
And in far lands folk presaged with blanched lips
Disastrous wars, earthquakes, and foundering ships,
Such whelming floods as never dykes could stem,
Or some proud empire's ruin and eclipse:
Lo, such a sky, they cried, as burned o'er them
Once lit the sacking of Jerusalem!

Буду читать лекцию в Ростове-на-Дону. Присоединяйтесь вживую или онлайн!

https://philology.timepad.ru/event/1591460/?fbclid=IwAR0CXAa5kgcFgSyzDWQzvPEoX4YiEVYQEyqKgnnWeJIBpUDxk_TeUFBSzKI

Граф Эрик Стенбок (1860 – 1895)
Count Eric Stenbock

Баллада о плодах Мертвого моря

Где скрыты руины Содома
В глубинах соленых вод,
В прибрежьи Мертвого моря
Дивное древо растет –

Ласковы листья и ветви,
Но язва у самых корней;
Плоды на них Мертвого моря,
Нет этих яблок чудней.

Кто этих отведает яблок,
Столь сладких и сочных на вид –
В устах ощутит вкус пепла,
Беда его поразит.

Беда, коль вкусишь ты запретных
Плодов, коих нет чудней,
Плодов миловидного древа
С язвой у самых корней!

Не спрашивай, если не знаешь,
Что же за древо растет,
Где скрыты руины Содома,
В прибрежьи мертвых вод.

The Ballad of the Dead Sea Fruit

Where lie buried the ruins of Sodom,
In the depths of the dead salt sea,
On the banks of the Dead Sea waters,
There groweth a wondrous tree;

Well waxen with leaves and branches,
But canker lies at the root,
And thereon are strange fair apples,
And this is the “Dead Sea fruit.”

Whoso shall eat of these apples,
Which appear so fair and sweet,
In his mouth they shall turn to ashes;
Ah! woe to him that shall eat.

Yea, woe to him that touches
E’en this forbidden fruit,
Of the tree so fair and goodly,
But with canker at the root.

Ask not, if thou know’st not already,
What manner of tree this be
Which grows on the ruins of Sodom,
On the banks of the dead salt sea.

Томас Джордан (ок. 1612 – 1685)

Coronemus nos Rosis antequam marcescant*

Будем пить, веселиться, играть и шутить,
На теорбе играть и бордоское пить!
Как наш свет ненадежен, как трудно идти – 
Потому все богатства
Прахом пусти!
Избавляйся от мелких и крупных монет:
Все равно нас не будет спустя сотню лет.

Развлекут нас собой Молли, Бетти и Долли,
Раки, устрицы вылечат от меланхолий,
Рыбный ужин заставит скакать кавалера;
Помни: в пене морской
Родилася Венера,
Так ее вместе с Вакхом восславить нам след,
Все равно уж не жить нам спустя сотню лет.

Вот невеста твоя в подвенечном наряде,
С легкой поступью, с силой смертельной во взгляде,
Вся мила, вся бела, так сияет она,
Словно нá небе звезды,
А может, луна…
Та красавица, коей чудеснее нет,
Будет сгнившим скелетом спустя сотню лет.

Так чего же страдать нам в трудах и работах
Нарушать наш покой, жить в печальных заботах?
Будем пить – настроенья себе не испортим,
Ведь известно, что nulla 
Voluptas post mortem,**
От богатства, ума, красоты и побед
И следа не найдешь ты спустя сотню лет.

*Увенчаемся цветами роз прежде, нежели они увяли (лат.) (Прем. 2:8)
**После смерти нет удовольствий (лат.)

Coronemus nos Rosis antequam marcescant

Let us drink and be merry, dance, joke, and rejoice,
With claret and sherry, theorbo and voice!
The changeable world to our joy is unjust,
All treasure’s uncertain,
Then down with your dust!  
In frolics dispose your pounds, shillings, and pence,
For we shall be nothing a hundred years hence.

We’ll sport and be free with Moll, Betty, and Dolly,
Have oysters and lobsters to cure melancholy:
Fish-dinners will make a man spring like a flea,
Dame Venus, love’s lady,
Was born of the sea:
With her and with Bacchus we’ll tickle the sense,
For we shall be past it a hundred years hence.

Your most beautiful bride who with garlands is crown’d
And kills with each glance as she treads on the ground.
Whose lightness and brightness doth shine in such splendour
That one but the stars
Are thought fit to attend her,
Though now she be pleasant and sweet to the sense,  
Will be damnable mouldy a hundred years hence.

Then why should we turmoil in cares and in fears,
Turn all our tranquill’ty to sighs and to tears?
Let’s eat, drink, and play till the worms do corrupt us,
’Tis certain, Post mortem  
Nulla voluptas.
For health, wealth and beauty, wit, learning and sense,
Must all come to nothing a hundred years hence.

Томас Лавелл Беддоус / Thomas Lovell Beddoes (1803 – 1849)

Сонет к Тартару, красавцу-терьеру

Снежок собачий с темно-бурым ухом
Расцветки мрачной, как последний лист,
Дрожащий под осенний ветра свист;
Бескнижным взором и небрежным слухом
Ты ни искусную людскую речь,
Ни записей искусственное слово
Не разумел, мог ими пренебречь;
Но тайную знал мысль и знал язык –
И Вавилон не понял бы такого!
На камень черный, не в глубины книг,
Ты смотришь, суть творенья постигая,
Залаешь ты – тебе ответит вмиг
Собака быстрохвостая другая,
Четвероногой дружбе присягая.

Sonnet - To Tartar, A Terrier Beauty

Snowdrop of dogs, with ear of brownest dye,
Like the last orphan leaf of naked tree
Which shudders in black autumn; though by thee,
Of hearing careless and untutored eye,
Not understood articulate speech of men
Nor marked the artificial mind of books,
-The mortal's voice eternized by the pen,-
Yet hast thou thought and language all unknown
To Babel's scholars; oft intensest looks,
Long scrutiny over some dark-veined stone
Dost thou bestow, learning dead mysteries
Of the world's birth-day, oft in eager tone
With quick-tailed fellows bandiest prompt replies,
Solicitudes canine, four-footed amities.

Томас Лавелл Беддоус (1803 – 1849)

Крокодил

…Близ лилий Нила я видал:
Речной дракон разлегся темноцветный,
Была его кольчужная рубаха
Вся в жемчугах и рдяных альмандинах.
А на спине посапывал детеныш,
Не больше мышки, с бусинками глаз;
Лежал обломок пестрой скорлупы
На безобидной мордочке его.
Забавно было, как пытался он
Глотать проворных мух. В железной пасти
У дьявольского зверя, как душа
В утесах адских, белоснежный чибис
Парил изящно, розоватым клювом
Пиявок волосатых выдирая.

Thomas Lovell Beddoes (1803 – 1849)

A Crocodile

Hard by the lilied Nile I saw
A duskish river-dragon stretched along,
The brown habergeon of his limbs enamelled
With sanguine almandines and rainy pearl:
And on his back there lay a young one sleeping,
No bigger than a mouse; with eyes like beads,
And a small fragment of its speckled egg
Remaining on its harmless, pulpy snout;
A thing to laugh at, as it gaped to catch
The baulking merry flies. In the iron jaws
Of the great devil-beast, like a pale soul
Fluttering in rocky hell, lightsomely flew
A snowy trochilus, with roseate beak
Tearing the hairy leeches from his throat.

Ричард Корбет (1582 – 1635) / Richard Corbet

Небылица

Как грохот слов, что вовсе не слышны,
Как рак, одетый в логики штаны,
Как инеем убранный алый кот,
Как с туфлей вместо шляпы идиот,
Как тень от солнца в полуночный час,
Как дума, что не думалась ни раз, –
Таков и тот, что начал жить на свете,
Когда в гробу его истлели дети.

Как кочана горящий оселок,
Как вши лобковой сумка и мешок,
Как мертвое потомство пердежа,
Как пироги пастушьего гужа,
Как безупречный в круглоте квадрат,
Как «динь-динь-динь», пропетое сто крат, –
Таков и тот, что, высунув язык,
Мысль высказал, где разум невелик.

Как изумрудный цвет увядшей розы,
Как вирши, неразличные от прозы,
Как требуха зажженных очагов,
Как зачумленный, что всегда здоров,
Как гвоздь сапожный, крепко вбитый в темя,
Как предпрошедше-будущее время, –
Таков и тот, что из могилы встал
И эту чушь на камне прочитал.

Nonsense

Like to the thund'ring tone of unspoke speeches,
Or like a lobster clad in logick breeches,
Or like the gray freeze of a crimson cat,
Or like a moon-calf in a slipshoo hat,
Or like a shadow when the sunne is gone,
Or like a thought that neere was thought upon,
Even such is man, who never was begoten
Untill his children were both dead and rotten.

Like to the fiery touchstone of a cabbage,
Or like a crablouse with his bagge and baggage,
Or like th' abortive issue of a fizle,
Or like the bagge-pudding of a plowmans whistle,
Or like the foure square circle of a ring,
Or like the singing of hey downe a ding,
Even such is man, who, breathles without doubt,
Spake to smal purpose when his tongue was out.

Like to the greene fresh fading withered rose,
Or like to rime or verse that runs in prose,
Or like the humbles of a tinder-box,
Or like a man that's sound, yet hath the poxe,
Or like a hobnaile coyn'd in single pence,
Or like the present preterperfect tense,
Even such is man, who dy'd and then did laffe
To see such strange lines writ on 's Epitaph.

ЛУИС ДЕ ГОНГОРА

(1561 – 1627)

НА БОЛЕЗНЬ, КОТОРАЯ ПОРАЗИЛА МЕНЯ В САЛАМАНКЕ ТАК, ЧТО МЕНЯ ТРИ ДНЯ СЧИТАЛИ МЕРТВЫМ

Меня оплакал Тормес, слез обилье
Пролив. Уж трижды с Фебом золотым
Промчались кони – я же недвижим,
Меня сковало трупное бессилье.

Потом воскрес я, и во мне Кастилья
Узрела чудо. Лазарем вторым
Я сделался, и буду впредь я чтим
В Кастилии как новый Ласарильо.

Но я ведом хозяином-слепцом,
Жив без души я – ждет меня сожженье
И обращенье в прах перед концом.

О, если б мог в один прекрасный день я
Сравниться с Ласарильо-хитрецом
И отомстить слепцу за униженья!

LUIS DE GÓNGORA

A UNA ENFERMEDAD QUE TUVO EN SALAMANCA, DE QUE ESTUVO TRES DÍAS TENIDO POR MUERTO

Muerto me lloró el Tormes en su orilla,
en un parasismal sueño profundo,
en cuanto don Apolo el rubicundo
tres veces sus caballos desensilla.

Fue mi resurrección la maravilla
que de Lázaro fue la vuelta al mundo;
de suerte que ya soy otro segundo
Lazarillo de Tormes en Castilla.

Entré a servir a un ciego, que me envía,
sin alma vivo, y en un dulce fuego,
que ceniza hará la vida mía.

¡Oh qué dichoso que sería yo luego,
si a Lazarillo lo imitase un día
en la venganza que tomó del ciego!

#baudelaire200

Шарль Бодлер (1821 - 1867)
Charles Baudelaire

АЛЬБАТРОС

Матросами порой изловлен для забавы
Бывает альбатрос, крылатый великан,
Беспечным спутником парящий величаво
За судном, что плывет сквозь горький океан.

И тот, кого моряк на доски грубо сбросил,
Прекрасный некогда, становится смешон:
Комично пару крыл влача подобьем вёсел,
По палубе едва переступает он.

Крылатый царь теперь – нелепый и невзрачный,
Его отныне ждет позор и шутовство!
Вот кто-то в клюв ему пускает дым табачный;
Другой, заковыляв, передразнил его!

Таков же и поэт: в полете пересилив
Злость океанских бурь и высмеяв стрелков,
На землю изгнанный, под грузом тяжких крыльев
Он еле ползает средь криков и плевков.

L’Albatros

Souvent, pour s’amuser, les hommes d’équipage
Prennent des albatros, vastes oiseaux des mers,
Qui suivent, indolents compagnons de voyage,
Le navire glissant sur les gouffres amers.

À peine les ont-ils déposés sur les planches,
Que ces rois de l’azur, maladroits et honteux,
Laissent piteusement leurs grandes ailes blanches
Comme des avirons traîner à côté d’eux.

Ce voyageur ailé, comme il est gauche et veule!
Lui, naguère si beau, qu’il est comique et laid!
L’un agace son bec avec un brûle-gueule,
L’autre mime, en boitant, l’infirme qui volait!

Le Poète est semblable au prince des nuées
Qui hante la tempête et se rit de l’archer;
Exilé sur le sol au milieu des huées,
Ses ailes de géant l’empêchent de marcher.

АВОСЬ, 1807

Beatus ille…
Что-то античное.

Блажен, кто промышлением небес
От скудости своей и безземелья
Взойдет на деревянный волнорез,
С рассветами справляя новоселье,

Насмотрится диковин и чудес,
В чужом пиру отведает похмелья
И отстоит державы интерес,
Танцуя с сеньоритой Аргуэльо,

Воочию увидит, как живут
Японец, бразильянец, алеут,
Фавор изведав, гнев узнает царский,

И в завершенье бурных одиссей
Вдали на тыщи верст от всех морей
Найдет свой гроб в каком-то Красноярске.

Алонсо де Ледесма (1562 - 1633)

Святое причащение
Метафорически представленное в образе охоты

Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.

Любишь ты ловитву, сердце –
Так отринь свою дремоту:
Видишь – вышел Царь Небесный
На духовную охоту.

Для души земля и небо
Уготовили облаву:
Рыщут, ищут, загоняют,
Чтоб добыл её Царь Славы.

Сторожа Свою добычу,
Скрылся Царь в златое жито.
Пусть великий Он владыка,
Но лицо Его сокрыто.

Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.

Крест ружьём Царю послужит,
Пулей – взор чадолюбивый,
Станет порохом ученье,
Слово вспыхнет, как огниво.

Что кремень – царёво сердце,
Прочность в нём не иссякает,
Только искры милосердья
Грех из сердца высекает.

Пусть Любви врата откроют
И душа в любовной муке
Гибнет: в жите скрыт охотник,
Ждущий у речной излуки.

Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.

Человеческая воля –
С пестрою косулей сходна:
Легкомысленна, пуглива,
Но прекрасна и свободна.

Гибнет Царь на этой ловле;
Чтобы удалась охота,
Претерпел Он скорбь и муки,
Вынес тяготы без счёта.

Вспомни сад, где ждал добычу
Царь коленопреклоненный,
Как Он нà гору поднялся,
Как во ад сошёл, нетленный.

Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.

ALONSO DE LEDESMA (1562-1633)

AL SANTÍSIMO SACRAMENTO
En metáfora de una caza.

¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.

Despertad, corazón mío,
si sois amigo de caza,
y veréis al Rey del cielo
puesto en espera del alma.

Cielo y tierra van a ojeo
con inspiraciones santas,
que la busquen y la sigan,
que la cerquen y la traigan.

Entre aquel granado trigo
se ha escondido por tirarla,
y aunque es tan grande su Alteza,
toda su persona tapa.

¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.

La Cruz sirve de escopeta,
su dulce vista, de balas,
de pólvora, su dotrina,
y de fuego, sus palabras.

Del pedernal de su pecho
ya tengo evidencia clara,
pues hasta mi propio yerro
mil centellas de amor saca.

Apretad, Amor, la llave,
muera de amores el alma,
que se ha puesto cabe el trigo,
junto al corriente del agua.

¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.

Es una pintada corza
esta voluntad humana,
tan hermosa como libre,
tan ligera como varia.

Muere por cazarla el Rey,
y le ha costado el buscarla
muchos pasos y sudor
con el sol y con la escarcha.

Diga el huerto donde estuvo
de rodillas por tirarla,
el monte adonde subió
y el abismo donde baja.

¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.

Алонсо де Ледесма (1562 - 1633)

НА КРЕЩЕНИЕ ХРИСТА ИОАННОМ ПРЕДТЕЧЕЙ

Вильянсико

К воде вам приблизиться надо,
Туда, где хрустальный поток, –
Божественный Единорог
Его очистит от яда.

Предатель все отравил –
И кушанье, и питье,
Найдя в нем горе свое –
От них он погибель вкусил.

Влаги испить вам надо,
Там, где хрустальный поток, –
Божественный Единорог
Его очистил от яда.

Любовь, что спасенья ради
Добро отделяет от зла,
Пищи нам припасла,
Дала нам противоядье.

Вас хлеб и воды глоток
Вновь исцелит, поверьте, –
Где было владенье смерти,
Найдете жизни исток.

ALONSO DE LEDESMA (1562 - 1633)

Al bautismo de Cristo por San Juan

Villancico

Al agua podeis llegar
deste Río cristalino,
que el Unicornio divino
la viene a purificar.

Un traidor atosigó
la comida, y la bebida,
pero costóle la vida
pues en comiendo murió.

A beber podeis llegar
deste Río cristalino,
que el Unicornio divino
la vino a purificar.

Como el Amor siempre saca
bien del mal, ha procurado
dejar al hombre un bocado,
que le sirva de triaca.

Así que podeis sanar
con tal agua, y pan divino,
pues donde la muerte vino
la vida vendreis a hallar.

Гилберт Кит Честертон / G. K. (Gilbert Keith) Chesterton (1874 – 1936)

Осел

Летали рыбы, а леса
Шептались в возбужденье,
Взошла кровавая луна
В час моего рожденья;

Рёв мерзок; уши у меня
Как крылья распростёрты.
Се я – четвероногая
Пародия на чёрта.

Презренный средь сынов земли,
Упрямый, трижды клятый;
Глумитесь – бессловесен я,
Храню я тайну свято.

Глупцы! Ведь был же у меня
Час торжества нежданный:
Бросали ветви в ноги мне
И пели мне осанну.

The Donkey

When fishes flew and forests walked
And figs grew upon thorn,
Some moment when the moon was blood,
Then surely I was born;

With monstrous head and sickening cry
And ears like errant wings,
The devil's walking parody
On all four-footed things.

The tattered outlaw of the earth,
Of ancient crooked will;
Starve, scourge, deride me: I am dumb,
I keep my secret still.

Fools! For I also had my hour;
One far fierce hour and sweet:
There was a shout about my ears,
And palms before my feet.

Кто живет в России и ближнем зарубежье, переводит поэзию с англ.яз. и хочет провести бурную и насыщенную неделю в Переделкине на семинаре, курируем вашим покорным слугой, - подавайте заявки! До 2 мая!