Томас Джордан (ок. 1612 – 1685)
Coronemus nos Rosis antequam marcescant*
Будем пить, веселиться, играть и шутить,
На теорбе играть и бордоское пить!
Как наш свет ненадежен, как трудно идти –
Потому все богатства
Прахом пусти!
Избавляйся от мелких и крупных монет:
Все равно нас не будет спустя сотню лет.
Развлекут нас собой Молли, Бетти и Долли,
Раки, устрицы вылечат от меланхолий,
Рыбный ужин заставит скакать кавалера;
Помни: в пене морской
Родилася Венера,
Так ее вместе с Вакхом восславить нам след,
Все равно уж не жить нам спустя сотню лет.
Вот невеста твоя в подвенечном наряде,
С легкой поступью, с силой смертельной во взгляде,
Вся мила, вся бела, так сияет она,
Словно нá небе звезды,
А может, луна…
Та красавица, коей чудеснее нет,
Будет сгнившим скелетом спустя сотню лет.
Так чего же страдать нам в трудах и работах
Нарушать наш покой, жить в печальных заботах?
Будем пить – настроенья себе не испортим,
Ведь известно, что nulla
Voluptas post mortem,**
От богатства, ума, красоты и побед
И следа не найдешь ты спустя сотню лет.
*Увенчаемся цветами роз прежде, нежели они увяли (лат.) (Прем. 2:8)
**После смерти нет удовольствий (лат.)
Coronemus nos Rosis antequam marcescant
Let us drink and be merry, dance, joke, and rejoice,
With claret and sherry, theorbo and voice!
The changeable world to our joy is unjust,
All treasure’s uncertain,
Then down with your dust!
In frolics dispose your pounds, shillings, and pence,
For we shall be nothing a hundred years hence.
We’ll sport and be free with Moll, Betty, and Dolly,
Have oysters and lobsters to cure melancholy:
Fish-dinners will make a man spring like a flea,
Dame Venus, love’s lady,
Was born of the sea:
With her and with Bacchus we’ll tickle the sense,
For we shall be past it a hundred years hence.
Your most beautiful bride who with garlands is crown’d
And kills with each glance as she treads on the ground.
Whose lightness and brightness doth shine in such splendour
That one but the stars
Are thought fit to attend her,
Though now she be pleasant and sweet to the sense,
Will be damnable mouldy a hundred years hence.
Then why should we turmoil in cares and in fears,
Turn all our tranquill’ty to sighs and to tears?
Let’s eat, drink, and play till the worms do corrupt us,
’Tis certain, Post mortem
Nulla voluptas.
For health, wealth and beauty, wit, learning and sense,
Must all come to nothing a hundred years hence.
Coronemus nos Rosis antequam marcescant*
Будем пить, веселиться, играть и шутить,
На теорбе играть и бордоское пить!
Как наш свет ненадежен, как трудно идти –
Потому все богатства
Прахом пусти!
Избавляйся от мелких и крупных монет:
Все равно нас не будет спустя сотню лет.
Развлекут нас собой Молли, Бетти и Долли,
Раки, устрицы вылечат от меланхолий,
Рыбный ужин заставит скакать кавалера;
Помни: в пене морской
Родилася Венера,
Так ее вместе с Вакхом восславить нам след,
Все равно уж не жить нам спустя сотню лет.
Вот невеста твоя в подвенечном наряде,
С легкой поступью, с силой смертельной во взгляде,
Вся мила, вся бела, так сияет она,
Словно нá небе звезды,
А может, луна…
Та красавица, коей чудеснее нет,
Будет сгнившим скелетом спустя сотню лет.
Так чего же страдать нам в трудах и работах
Нарушать наш покой, жить в печальных заботах?
Будем пить – настроенья себе не испортим,
Ведь известно, что nulla
Voluptas post mortem,**
От богатства, ума, красоты и побед
И следа не найдешь ты спустя сотню лет.
*Увенчаемся цветами роз прежде, нежели они увяли (лат.) (Прем. 2:8)
**После смерти нет удовольствий (лат.)
Coronemus nos Rosis antequam marcescant
Let us drink and be merry, dance, joke, and rejoice,
With claret and sherry, theorbo and voice!
The changeable world to our joy is unjust,
All treasure’s uncertain,
Then down with your dust!
In frolics dispose your pounds, shillings, and pence,
For we shall be nothing a hundred years hence.
We’ll sport and be free with Moll, Betty, and Dolly,
Have oysters and lobsters to cure melancholy:
Fish-dinners will make a man spring like a flea,
Dame Venus, love’s lady,
Was born of the sea:
With her and with Bacchus we’ll tickle the sense,
For we shall be past it a hundred years hence.
Your most beautiful bride who with garlands is crown’d
And kills with each glance as she treads on the ground.
Whose lightness and brightness doth shine in such splendour
That one but the stars
Are thought fit to attend her,
Though now she be pleasant and sweet to the sense,
Will be damnable mouldy a hundred years hence.
Then why should we turmoil in cares and in fears,
Turn all our tranquill’ty to sighs and to tears?
Let’s eat, drink, and play till the worms do corrupt us,
’Tis certain, Post mortem
Nulla voluptas.
For health, wealth and beauty, wit, learning and sense,
Must all come to nothing a hundred years hence.
Томас Лавелл Беддоус / Thomas Lovell Beddoes (1803 – 1849)
Сонет к Тартару, красавцу-терьеру
Снежок собачий с темно-бурым ухом
Расцветки мрачной, как последний лист,
Дрожащий под осенний ветра свист;
Бескнижным взором и небрежным слухом
Ты ни искусную людскую речь,
Ни записей искусственное слово
Не разумел, мог ими пренебречь;
Но тайную знал мысль и знал язык –
И Вавилон не понял бы такого!
На камень черный, не в глубины книг,
Ты смотришь, суть творенья постигая,
Залаешь ты – тебе ответит вмиг
Собака быстрохвостая другая,
Четвероногой дружбе присягая.
Sonnet - To Tartar, A Terrier Beauty
Snowdrop of dogs, with ear of brownest dye,
Like the last orphan leaf of naked tree
Which shudders in black autumn; though by thee,
Of hearing careless and untutored eye,
Not understood articulate speech of men
Nor marked the artificial mind of books,
-The mortal's voice eternized by the pen,-
Yet hast thou thought and language all unknown
To Babel's scholars; oft intensest looks,
Long scrutiny over some dark-veined stone
Dost thou bestow, learning dead mysteries
Of the world's birth-day, oft in eager tone
With quick-tailed fellows bandiest prompt replies,
Solicitudes canine, four-footed amities.
Сонет к Тартару, красавцу-терьеру
Снежок собачий с темно-бурым ухом
Расцветки мрачной, как последний лист,
Дрожащий под осенний ветра свист;
Бескнижным взором и небрежным слухом
Ты ни искусную людскую речь,
Ни записей искусственное слово
Не разумел, мог ими пренебречь;
Но тайную знал мысль и знал язык –
И Вавилон не понял бы такого!
На камень черный, не в глубины книг,
Ты смотришь, суть творенья постигая,
Залаешь ты – тебе ответит вмиг
Собака быстрохвостая другая,
Четвероногой дружбе присягая.
Sonnet - To Tartar, A Terrier Beauty
Snowdrop of dogs, with ear of brownest dye,
Like the last orphan leaf of naked tree
Which shudders in black autumn; though by thee,
Of hearing careless and untutored eye,
Not understood articulate speech of men
Nor marked the artificial mind of books,
-The mortal's voice eternized by the pen,-
Yet hast thou thought and language all unknown
To Babel's scholars; oft intensest looks,
Long scrutiny over some dark-veined stone
Dost thou bestow, learning dead mysteries
Of the world's birth-day, oft in eager tone
With quick-tailed fellows bandiest prompt replies,
Solicitudes canine, four-footed amities.
Томас Лавелл Беддоус (1803 – 1849)
Крокодил
…Близ лилий Нила я видал:
Речной дракон разлегся темноцветный,
Была его кольчужная рубаха
Вся в жемчугах и рдяных альмандинах.
А на спине посапывал детеныш,
Не больше мышки, с бусинками глаз;
Лежал обломок пестрой скорлупы
На безобидной мордочке его.
Забавно было, как пытался он
Глотать проворных мух. В железной пасти
У дьявольского зверя, как душа
В утесах адских, белоснежный чибис
Парил изящно, розоватым клювом
Пиявок волосатых выдирая.
Thomas Lovell Beddoes (1803 – 1849)
A Crocodile
Hard by the lilied Nile I saw
A duskish river-dragon stretched along,
The brown habergeon of his limbs enamelled
With sanguine almandines and rainy pearl:
And on his back there lay a young one sleeping,
No bigger than a mouse; with eyes like beads,
And a small fragment of its speckled egg
Remaining on its harmless, pulpy snout;
A thing to laugh at, as it gaped to catch
The baulking merry flies. In the iron jaws
Of the great devil-beast, like a pale soul
Fluttering in rocky hell, lightsomely flew
A snowy trochilus, with roseate beak
Tearing the hairy leeches from his throat.
Крокодил
…Близ лилий Нила я видал:
Речной дракон разлегся темноцветный,
Была его кольчужная рубаха
Вся в жемчугах и рдяных альмандинах.
А на спине посапывал детеныш,
Не больше мышки, с бусинками глаз;
Лежал обломок пестрой скорлупы
На безобидной мордочке его.
Забавно было, как пытался он
Глотать проворных мух. В железной пасти
У дьявольского зверя, как душа
В утесах адских, белоснежный чибис
Парил изящно, розоватым клювом
Пиявок волосатых выдирая.
Thomas Lovell Beddoes (1803 – 1849)
A Crocodile
Hard by the lilied Nile I saw
A duskish river-dragon stretched along,
The brown habergeon of his limbs enamelled
With sanguine almandines and rainy pearl:
And on his back there lay a young one sleeping,
No bigger than a mouse; with eyes like beads,
And a small fragment of its speckled egg
Remaining on its harmless, pulpy snout;
A thing to laugh at, as it gaped to catch
The baulking merry flies. In the iron jaws
Of the great devil-beast, like a pale soul
Fluttering in rocky hell, lightsomely flew
A snowy trochilus, with roseate beak
Tearing the hairy leeches from his throat.
Ричард Корбет (1582 – 1635) / Richard Corbet
Небылица
Как грохот слов, что вовсе не слышны,
Как рак, одетый в логики штаны,
Как инеем убранный алый кот,
Как с туфлей вместо шляпы идиот,
Как тень от солнца в полуночный час,
Как дума, что не думалась ни раз, –
Таков и тот, что начал жить на свете,
Когда в гробу его истлели дети.
Как кочана горящий оселок,
Как вши лобковой сумка и мешок,
Как мертвое потомство пердежа,
Как пироги пастушьего гужа,
Как безупречный в круглоте квадрат,
Как «динь-динь-динь», пропетое сто крат, –
Таков и тот, что, высунув язык,
Мысль высказал, где разум невелик.
Как изумрудный цвет увядшей розы,
Как вирши, неразличные от прозы,
Как требуха зажженных очагов,
Как зачумленный, что всегда здоров,
Как гвоздь сапожный, крепко вбитый в темя,
Как предпрошедше-будущее время, –
Таков и тот, что из могилы встал
И эту чушь на камне прочитал.
Nonsense
Like to the thund'ring tone of unspoke speeches,
Or like a lobster clad in logick breeches,
Or like the gray freeze of a crimson cat,
Or like a moon-calf in a slipshoo hat,
Or like a shadow when the sunne is gone,
Or like a thought that neere was thought upon,
Even such is man, who never was begoten
Untill his children were both dead and rotten.
Like to the fiery touchstone of a cabbage,
Or like a crablouse with his bagge and baggage,
Or like th' abortive issue of a fizle,
Or like the bagge-pudding of a plowmans whistle,
Or like the foure square circle of a ring,
Or like the singing of hey downe a ding,
Even such is man, who, breathles without doubt,
Spake to smal purpose when his tongue was out.
Like to the greene fresh fading withered rose,
Or like to rime or verse that runs in prose,
Or like the humbles of a tinder-box,
Or like a man that's sound, yet hath the poxe,
Or like a hobnaile coyn'd in single pence,
Or like the present preterperfect tense,
Even such is man, who dy'd and then did laffe
To see such strange lines writ on 's Epitaph.
Небылица
Как грохот слов, что вовсе не слышны,
Как рак, одетый в логики штаны,
Как инеем убранный алый кот,
Как с туфлей вместо шляпы идиот,
Как тень от солнца в полуночный час,
Как дума, что не думалась ни раз, –
Таков и тот, что начал жить на свете,
Когда в гробу его истлели дети.
Как кочана горящий оселок,
Как вши лобковой сумка и мешок,
Как мертвое потомство пердежа,
Как пироги пастушьего гужа,
Как безупречный в круглоте квадрат,
Как «динь-динь-динь», пропетое сто крат, –
Таков и тот, что, высунув язык,
Мысль высказал, где разум невелик.
Как изумрудный цвет увядшей розы,
Как вирши, неразличные от прозы,
Как требуха зажженных очагов,
Как зачумленный, что всегда здоров,
Как гвоздь сапожный, крепко вбитый в темя,
Как предпрошедше-будущее время, –
Таков и тот, что из могилы встал
И эту чушь на камне прочитал.
Nonsense
Like to the thund'ring tone of unspoke speeches,
Or like a lobster clad in logick breeches,
Or like the gray freeze of a crimson cat,
Or like a moon-calf in a slipshoo hat,
Or like a shadow when the sunne is gone,
Or like a thought that neere was thought upon,
Even such is man, who never was begoten
Untill his children were both dead and rotten.
Like to the fiery touchstone of a cabbage,
Or like a crablouse with his bagge and baggage,
Or like th' abortive issue of a fizle,
Or like the bagge-pudding of a plowmans whistle,
Or like the foure square circle of a ring,
Or like the singing of hey downe a ding,
Even such is man, who, breathles without doubt,
Spake to smal purpose when his tongue was out.
Like to the greene fresh fading withered rose,
Or like to rime or verse that runs in prose,
Or like the humbles of a tinder-box,
Or like a man that's sound, yet hath the poxe,
Or like a hobnaile coyn'd in single pence,
Or like the present preterperfect tense,
Even such is man, who dy'd and then did laffe
To see such strange lines writ on 's Epitaph.
ЛУИС ДЕ ГОНГОРА
(1561 – 1627)
НА БОЛЕЗНЬ, КОТОРАЯ ПОРАЗИЛА МЕНЯ В САЛАМАНКЕ ТАК, ЧТО МЕНЯ ТРИ ДНЯ СЧИТАЛИ МЕРТВЫМ
Меня оплакал Тормес, слез обилье
Пролив. Уж трижды с Фебом золотым
Промчались кони – я же недвижим,
Меня сковало трупное бессилье.
Потом воскрес я, и во мне Кастилья
Узрела чудо. Лазарем вторым
Я сделался, и буду впредь я чтим
В Кастилии как новый Ласарильо.
Но я ведом хозяином-слепцом,
Жив без души я – ждет меня сожженье
И обращенье в прах перед концом.
О, если б мог в один прекрасный день я
Сравниться с Ласарильо-хитрецом
И отомстить слепцу за униженья!
LUIS DE GÓNGORA
A UNA ENFERMEDAD QUE TUVO EN SALAMANCA, DE QUE ESTUVO TRES DÍAS TENIDO POR MUERTO
Muerto me lloró el Tormes en su orilla,
en un parasismal sueño profundo,
en cuanto don Apolo el rubicundo
tres veces sus caballos desensilla.
Fue mi resurrección la maravilla
que de Lázaro fue la vuelta al mundo;
de suerte que ya soy otro segundo
Lazarillo de Tormes en Castilla.
Entré a servir a un ciego, que me envía,
sin alma vivo, y en un dulce fuego,
que ceniza hará la vida mía.
¡Oh qué dichoso que sería yo luego,
si a Lazarillo lo imitase un día
en la venganza que tomó del ciego!
(1561 – 1627)
НА БОЛЕЗНЬ, КОТОРАЯ ПОРАЗИЛА МЕНЯ В САЛАМАНКЕ ТАК, ЧТО МЕНЯ ТРИ ДНЯ СЧИТАЛИ МЕРТВЫМ
Меня оплакал Тормес, слез обилье
Пролив. Уж трижды с Фебом золотым
Промчались кони – я же недвижим,
Меня сковало трупное бессилье.
Потом воскрес я, и во мне Кастилья
Узрела чудо. Лазарем вторым
Я сделался, и буду впредь я чтим
В Кастилии как новый Ласарильо.
Но я ведом хозяином-слепцом,
Жив без души я – ждет меня сожженье
И обращенье в прах перед концом.
О, если б мог в один прекрасный день я
Сравниться с Ласарильо-хитрецом
И отомстить слепцу за униженья!
LUIS DE GÓNGORA
A UNA ENFERMEDAD QUE TUVO EN SALAMANCA, DE QUE ESTUVO TRES DÍAS TENIDO POR MUERTO
Muerto me lloró el Tormes en su orilla,
en un parasismal sueño profundo,
en cuanto don Apolo el rubicundo
tres veces sus caballos desensilla.
Fue mi resurrección la maravilla
que de Lázaro fue la vuelta al mundo;
de suerte que ya soy otro segundo
Lazarillo de Tormes en Castilla.
Entré a servir a un ciego, que me envía,
sin alma vivo, y en un dulce fuego,
que ceniza hará la vida mía.
¡Oh qué dichoso que sería yo luego,
si a Lazarillo lo imitase un día
en la venganza que tomó del ciego!
#baudelaire200
Шарль Бодлер (1821 - 1867)
Charles Baudelaire
АЛЬБАТРОС
Матросами порой изловлен для забавы
Бывает альбатрос, крылатый великан,
Беспечным спутником парящий величаво
За судном, что плывет сквозь горький океан.
И тот, кого моряк на доски грубо сбросил,
Прекрасный некогда, становится смешон:
Комично пару крыл влача подобьем вёсел,
По палубе едва переступает он.
Крылатый царь теперь – нелепый и невзрачный,
Его отныне ждет позор и шутовство!
Вот кто-то в клюв ему пускает дым табачный;
Другой, заковыляв, передразнил его!
Таков же и поэт: в полете пересилив
Злость океанских бурь и высмеяв стрелков,
На землю изгнанный, под грузом тяжких крыльев
Он еле ползает средь криков и плевков.
L’Albatros
Souvent, pour s’amuser, les hommes d’équipage
Prennent des albatros, vastes oiseaux des mers,
Qui suivent, indolents compagnons de voyage,
Le navire glissant sur les gouffres amers.
À peine les ont-ils déposés sur les planches,
Que ces rois de l’azur, maladroits et honteux,
Laissent piteusement leurs grandes ailes blanches
Comme des avirons traîner à côté d’eux.
Ce voyageur ailé, comme il est gauche et veule!
Lui, naguère si beau, qu’il est comique et laid!
L’un agace son bec avec un brûle-gueule,
L’autre mime, en boitant, l’infirme qui volait!
Le Poète est semblable au prince des nuées
Qui hante la tempête et se rit de l’archer;
Exilé sur le sol au milieu des huées,
Ses ailes de géant l’empêchent de marcher.
Шарль Бодлер (1821 - 1867)
Charles Baudelaire
АЛЬБАТРОС
Матросами порой изловлен для забавы
Бывает альбатрос, крылатый великан,
Беспечным спутником парящий величаво
За судном, что плывет сквозь горький океан.
И тот, кого моряк на доски грубо сбросил,
Прекрасный некогда, становится смешон:
Комично пару крыл влача подобьем вёсел,
По палубе едва переступает он.
Крылатый царь теперь – нелепый и невзрачный,
Его отныне ждет позор и шутовство!
Вот кто-то в клюв ему пускает дым табачный;
Другой, заковыляв, передразнил его!
Таков же и поэт: в полете пересилив
Злость океанских бурь и высмеяв стрелков,
На землю изгнанный, под грузом тяжких крыльев
Он еле ползает средь криков и плевков.
L’Albatros
Souvent, pour s’amuser, les hommes d’équipage
Prennent des albatros, vastes oiseaux des mers,
Qui suivent, indolents compagnons de voyage,
Le navire glissant sur les gouffres amers.
À peine les ont-ils déposés sur les planches,
Que ces rois de l’azur, maladroits et honteux,
Laissent piteusement leurs grandes ailes blanches
Comme des avirons traîner à côté d’eux.
Ce voyageur ailé, comme il est gauche et veule!
Lui, naguère si beau, qu’il est comique et laid!
L’un agace son bec avec un brûle-gueule,
L’autre mime, en boitant, l’infirme qui volait!
Le Poète est semblable au prince des nuées
Qui hante la tempête et se rit de l’archer;
Exilé sur le sol au milieu des huées,
Ses ailes de géant l’empêchent de marcher.
АВОСЬ, 1807
Beatus ille…
Что-то античное.
Блажен, кто промышлением небес
От скудости своей и безземелья
Взойдет на деревянный волнорез,
С рассветами справляя новоселье,
Насмотрится диковин и чудес,
В чужом пиру отведает похмелья
И отстоит державы интерес,
Танцуя с сеньоритой Аргуэльо,
Воочию увидит, как живут
Японец, бразильянец, алеут,
Фавор изведав, гнев узнает царский,
И в завершенье бурных одиссей
Вдали на тыщи верст от всех морей
Найдет свой гроб в каком-то Красноярске.
Beatus ille…
Что-то античное.
Блажен, кто промышлением небес
От скудости своей и безземелья
Взойдет на деревянный волнорез,
С рассветами справляя новоселье,
Насмотрится диковин и чудес,
В чужом пиру отведает похмелья
И отстоит державы интерес,
Танцуя с сеньоритой Аргуэльо,
Воочию увидит, как живут
Японец, бразильянец, алеут,
Фавор изведав, гнев узнает царский,
И в завершенье бурных одиссей
Вдали на тыщи верст от всех морей
Найдет свой гроб в каком-то Красноярске.
Алонсо де Ледесма (1562 - 1633)
Святое причащение
Метафорически представленное в образе охоты
Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.
Любишь ты ловитву, сердце –
Так отринь свою дремоту:
Видишь – вышел Царь Небесный
На духовную охоту.
Для души земля и небо
Уготовили облаву:
Рыщут, ищут, загоняют,
Чтоб добыл её Царь Славы.
Сторожа Свою добычу,
Скрылся Царь в златое жито.
Пусть великий Он владыка,
Но лицо Его сокрыто.
Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.
Крест ружьём Царю послужит,
Пулей – взор чадолюбивый,
Станет порохом ученье,
Слово вспыхнет, как огниво.
Что кремень – царёво сердце,
Прочность в нём не иссякает,
Только искры милосердья
Грех из сердца высекает.
Пусть Любви врата откроют
И душа в любовной муке
Гибнет: в жите скрыт охотник,
Ждущий у речной излуки.
Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.
Человеческая воля –
С пестрою косулей сходна:
Легкомысленна, пуглива,
Но прекрасна и свободна.
Гибнет Царь на этой ловле;
Чтобы удалась охота,
Претерпел Он скорбь и муки,
Вынес тяготы без счёта.
Вспомни сад, где ждал добычу
Царь коленопреклоненный,
Как Он нà гору поднялся,
Как во ад сошёл, нетленный.
Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.
ALONSO DE LEDESMA (1562-1633)
AL SANTÍSIMO SACRAMENTO
En metáfora de una caza.
¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.
Despertad, corazón mío,
si sois amigo de caza,
y veréis al Rey del cielo
puesto en espera del alma.
Cielo y tierra van a ojeo
con inspiraciones santas,
que la busquen y la sigan,
que la cerquen y la traigan.
Entre aquel granado trigo
se ha escondido por tirarla,
y aunque es tan grande su Alteza,
toda su persona tapa.
¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.
La Cruz sirve de escopeta,
su dulce vista, de balas,
de pólvora, su dotrina,
y de fuego, sus palabras.
Del pedernal de su pecho
ya tengo evidencia clara,
pues hasta mi propio yerro
mil centellas de amor saca.
Apretad, Amor, la llave,
muera de amores el alma,
que se ha puesto cabe el trigo,
junto al corriente del agua.
¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.
Es una pintada corza
esta voluntad humana,
tan hermosa como libre,
tan ligera como varia.
Muere por cazarla el Rey,
y le ha costado el buscarla
muchos pasos y sudor
con el sol y con la escarcha.
Diga el huerto donde estuvo
de rodillas por tirarla,
el monte adonde subió
y el abismo donde baja.
¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.
Святое причащение
Метафорически представленное в образе охоты
Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.
Любишь ты ловитву, сердце –
Так отринь свою дремоту:
Видишь – вышел Царь Небесный
На духовную охоту.
Для души земля и небо
Уготовили облаву:
Рыщут, ищут, загоняют,
Чтоб добыл её Царь Славы.
Сторожа Свою добычу,
Скрылся Царь в златое жито.
Пусть великий Он владыка,
Но лицо Его сокрыто.
Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.
Крест ружьём Царю послужит,
Пулей – взор чадолюбивый,
Станет порохом ученье,
Слово вспыхнет, как огниво.
Что кремень – царёво сердце,
Прочность в нём не иссякает,
Только искры милосердья
Грех из сердца высекает.
Пусть Любви врата откроют
И душа в любовной муке
Гибнет: в жите скрыт охотник,
Ждущий у речной излуки.
Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.
Человеческая воля –
С пестрою косулей сходна:
Легкомысленна, пуглива,
Но прекрасна и свободна.
Гибнет Царь на этой ловле;
Чтобы удалась охота,
Претерпел Он скорбь и муки,
Вынес тяготы без счёта.
Вспомни сад, где ждал добычу
Царь коленопреклоненный,
Как Он нà гору поднялся,
Как во ад сошёл, нетленный.
Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.
ALONSO DE LEDESMA (1562-1633)
AL SANTÍSIMO SACRAMENTO
En metáfora de una caza.
¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.
Despertad, corazón mío,
si sois amigo de caza,
y veréis al Rey del cielo
puesto en espera del alma.
Cielo y tierra van a ojeo
con inspiraciones santas,
que la busquen y la sigan,
que la cerquen y la traigan.
Entre aquel granado trigo
se ha escondido por tirarla,
y aunque es tan grande su Alteza,
toda su persona tapa.
¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.
La Cruz sirve de escopeta,
su dulce vista, de balas,
de pólvora, su dotrina,
y de fuego, sus palabras.
Del pedernal de su pecho
ya tengo evidencia clara,
pues hasta mi propio yerro
mil centellas de amor saca.
Apretad, Amor, la llave,
muera de amores el alma,
que se ha puesto cabe el trigo,
junto al corriente del agua.
¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.
Es una pintada corza
esta voluntad humana,
tan hermosa como libre,
tan ligera como varia.
Muere por cazarla el Rey,
y le ha costado el buscarla
muchos pasos y sudor
con el sol y con la escarcha.
Diga el huerto donde estuvo
de rodillas por tirarla,
el monte adonde subió
y el abismo donde baja.
¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.
Алонсо де Ледесма (1562 - 1633)
НА КРЕЩЕНИЕ ХРИСТА ИОАННОМ ПРЕДТЕЧЕЙ
Вильянсико
К воде вам приблизиться надо,
Туда, где хрустальный поток, –
Божественный Единорог
Его очистит от яда.
Предатель все отравил –
И кушанье, и питье,
Найдя в нем горе свое –
От них он погибель вкусил.
Влаги испить вам надо,
Там, где хрустальный поток, –
Божественный Единорог
Его очистил от яда.
Любовь, что спасенья ради
Добро отделяет от зла,
Пищи нам припасла,
Дала нам противоядье.
Вас хлеб и воды глоток
Вновь исцелит, поверьте, –
Где было владенье смерти,
Найдете жизни исток.
ALONSO DE LEDESMA (1562 - 1633)
Al bautismo de Cristo por San Juan
Villancico
Al agua podeis llegar
deste Río cristalino,
que el Unicornio divino
la viene a purificar.
Un traidor atosigó
la comida, y la bebida,
pero costóle la vida
pues en comiendo murió.
A beber podeis llegar
deste Río cristalino,
que el Unicornio divino
la vino a purificar.
Como el Amor siempre saca
bien del mal, ha procurado
dejar al hombre un bocado,
que le sirva de triaca.
Así que podeis sanar
con tal agua, y pan divino,
pues donde la muerte vino
la vida vendreis a hallar.
НА КРЕЩЕНИЕ ХРИСТА ИОАННОМ ПРЕДТЕЧЕЙ
Вильянсико
К воде вам приблизиться надо,
Туда, где хрустальный поток, –
Божественный Единорог
Его очистит от яда.
Предатель все отравил –
И кушанье, и питье,
Найдя в нем горе свое –
От них он погибель вкусил.
Влаги испить вам надо,
Там, где хрустальный поток, –
Божественный Единорог
Его очистил от яда.
Любовь, что спасенья ради
Добро отделяет от зла,
Пищи нам припасла,
Дала нам противоядье.
Вас хлеб и воды глоток
Вновь исцелит, поверьте, –
Где было владенье смерти,
Найдете жизни исток.
ALONSO DE LEDESMA (1562 - 1633)
Al bautismo de Cristo por San Juan
Villancico
Al agua podeis llegar
deste Río cristalino,
que el Unicornio divino
la viene a purificar.
Un traidor atosigó
la comida, y la bebida,
pero costóle la vida
pues en comiendo murió.
A beber podeis llegar
deste Río cristalino,
que el Unicornio divino
la vino a purificar.
Como el Amor siempre saca
bien del mal, ha procurado
dejar al hombre un bocado,
que le sirva de triaca.
Así que podeis sanar
con tal agua, y pan divino,
pues donde la muerte vino
la vida vendreis a hallar.
Гилберт Кит Честертон / G. K. (Gilbert Keith) Chesterton (1874 – 1936)
Осел
Летали рыбы, а леса
Шептались в возбужденье,
Взошла кровавая луна
В час моего рожденья;
Рёв мерзок; уши у меня
Как крылья распростёрты.
Се я – четвероногая
Пародия на чёрта.
Презренный средь сынов земли,
Упрямый, трижды клятый;
Глумитесь – бессловесен я,
Храню я тайну свято.
Глупцы! Ведь был же у меня
Час торжества нежданный:
Бросали ветви в ноги мне
И пели мне осанну.
The Donkey
When fishes flew and forests walked
And figs grew upon thorn,
Some moment when the moon was blood,
Then surely I was born;
With monstrous head and sickening cry
And ears like errant wings,
The devil's walking parody
On all four-footed things.
The tattered outlaw of the earth,
Of ancient crooked will;
Starve, scourge, deride me: I am dumb,
I keep my secret still.
Fools! For I also had my hour;
One far fierce hour and sweet:
There was a shout about my ears,
And palms before my feet.
Осел
Летали рыбы, а леса
Шептались в возбужденье,
Взошла кровавая луна
В час моего рожденья;
Рёв мерзок; уши у меня
Как крылья распростёрты.
Се я – четвероногая
Пародия на чёрта.
Презренный средь сынов земли,
Упрямый, трижды клятый;
Глумитесь – бессловесен я,
Храню я тайну свято.
Глупцы! Ведь был же у меня
Час торжества нежданный:
Бросали ветви в ноги мне
И пели мне осанну.
The Donkey
When fishes flew and forests walked
And figs grew upon thorn,
Some moment when the moon was blood,
Then surely I was born;
With monstrous head and sickening cry
And ears like errant wings,
The devil's walking parody
On all four-footed things.
The tattered outlaw of the earth,
Of ancient crooked will;
Starve, scourge, deride me: I am dumb,
I keep my secret still.
Fools! For I also had my hour;
One far fierce hour and sweet:
There was a shout about my ears,
And palms before my feet.
Кто живет в России и ближнем зарубежье, переводит поэзию с англ.яз. и хочет провести бурную и насыщенную неделю в Переделкине на семинаре, курируем вашим покорным слугой, - подавайте заявки! До 2 мая!
Жан Оврэ (ок. 1590 – ок. 1630)
Jean Auvray
Сонет на Страсти Христовы
И это мой Господь? Как эта мысль дика!
Вот этот полутруп под бременем крестовым?
Царем ли звать того, чей скиптр – из тростника,
Кто венчан не златым убором, а терновым?
И это мой Господь? Его поносным словом
Приветствует толпа и бьет исподтишка;
Лик будто прокажен, не смыть с него плевка;
Истерзан, он бредет навстречу ранам новым.
И это мой Господь? Не может быть; не Он –
Преступник некий здесь на муки осужден…
О нет! Кощунствовав, я суд свершил неправый:
Мой Царь, Спаситель, Бог передо мной распят;
А лживый мир, и плоть, и сатана лукавый –
Три мерзких вóрона, что очи мне слепят.
Оригинал:
https://www.dropbox.com/s/jpdl01fs4td9pwu/Auvray.JPG?dl=0
Jean Auvray
Сонет на Страсти Христовы
И это мой Господь? Как эта мысль дика!
Вот этот полутруп под бременем крестовым?
Царем ли звать того, чей скиптр – из тростника,
Кто венчан не златым убором, а терновым?
И это мой Господь? Его поносным словом
Приветствует толпа и бьет исподтишка;
Лик будто прокажен, не смыть с него плевка;
Истерзан, он бредет навстречу ранам новым.
И это мой Господь? Не может быть; не Он –
Преступник некий здесь на муки осужден…
О нет! Кощунствовав, я суд свершил неправый:
Мой Царь, Спаситель, Бог передо мной распят;
А лживый мир, и плоть, и сатана лукавый –
Три мерзких вóрона, что очи мне слепят.
Оригинал:
https://www.dropbox.com/s/jpdl01fs4td9pwu/Auvray.JPG?dl=0
Жан де Ла Сеппед (1548/50 – 1623)
Jean de La Ceppède
***
Любовь его свела с Олимпа к смертной деве,
Любовью искупил он человечий род,
Любовь нес палачам, терзающим во гневе,
Любя, он проливал за нас и кровь, и пот,
Любя, он претерпел мучения и гнет,
Любовь прославивший, повешен он на древе,
Любовь являя, мать страдает, слезы льет,
Любовью движимый, он скрыт в могильном чреве.
Так велика любовь, в любви так много сил,
Что он разрушил ад и в битве смерть сразил,
Из рук Плутоновых он вырвал Евридику.
Скажи, красавица, возлюбленная им:
Чтó казни прочие пред мýкой столь великой,
Чтó прочая любовь пред Любящим таким?
L'Amour l'a de l'Olympe ici bas fait descendre ;
L'amour l'a fait de l'homme endosser le peché ;
L'amour lui a déjà tout son sang fait épandre ;
L'amour l'a fait souffrir qu'on ait sur lui craché ;
L'amour a ces haliers à son chef attaché ;
L'amour fait que sa mère à ce bois le voit pendre ;
L'amour a dans ses mains ces rudes clous fiché ;
L'amour le va tantôt dans le sepulcre étendre.
Son amour est si grand, son amour est si fort
Qu'il attaque l'enfer, qu'il terrasse la mort,
Qu'il arrache à Pluton sa fidèle Euridice.
Belle pour qui ce beau meurt en vous bien-aimant,
Voyez s'il fut jamais un si cruel supplice,
Voyez s'il fut jamais un si parfait Amant.
Jean de La Ceppède
***
Любовь его свела с Олимпа к смертной деве,
Любовью искупил он человечий род,
Любовь нес палачам, терзающим во гневе,
Любя, он проливал за нас и кровь, и пот,
Любя, он претерпел мучения и гнет,
Любовь прославивший, повешен он на древе,
Любовь являя, мать страдает, слезы льет,
Любовью движимый, он скрыт в могильном чреве.
Так велика любовь, в любви так много сил,
Что он разрушил ад и в битве смерть сразил,
Из рук Плутоновых он вырвал Евридику.
Скажи, красавица, возлюбленная им:
Чтó казни прочие пред мýкой столь великой,
Чтó прочая любовь пред Любящим таким?
L'Amour l'a de l'Olympe ici bas fait descendre ;
L'amour l'a fait de l'homme endosser le peché ;
L'amour lui a déjà tout son sang fait épandre ;
L'amour l'a fait souffrir qu'on ait sur lui craché ;
L'amour a ces haliers à son chef attaché ;
L'amour fait que sa mère à ce bois le voit pendre ;
L'amour a dans ses mains ces rudes clous fiché ;
L'amour le va tantôt dans le sepulcre étendre.
Son amour est si grand, son amour est si fort
Qu'il attaque l'enfer, qu'il terrasse la mort,
Qu'il arrache à Pluton sa fidèle Euridice.
Belle pour qui ce beau meurt en vous bien-aimant,
Voyez s'il fut jamais un si cruel supplice,
Voyez s'il fut jamais un si parfait Amant.
Замечательный поэт Александр Саньков, пишущий в классической манере и традиционном русском правописании. Прошу любить, жаловать и подписываться.
Forwarded from Дортуаръ пепиньерокъ
Дорогіе читатели,
я наконецъ-то рѣшилъ завести Patreon и приглашаю васъ на него подписаться. На страницѣ будутъ нѣсколько разъ въ недѣлю публиковаться мои стихи (ихъ нѣтъ и не будетъ въ открытомъ доступѣ, кромѣ какъ см. постъ выше) — за прошедшіе годы, а также новые, въ т.ч. тѣ, которые не были или не будутъ напечатаны. За 3$ въ мѣсяцъ вы получите доступъ къ своеобразному «полному собранію сочиненій», обновляемому на вашихъ глазахъ.
Кромѣ того, за 7$ я дважды въ годъ буду посылать вамъ рукопись понравившагося стихотворенія (Не продается вдохновенье, но...), а за 10$, помимо вышеперечисленнаго, вы получите электронную копію «Ботаники Аида» и безплатный экземпляръ каждой новой выходящей книги.
Еще можно подписаться на 500$ — тогда, видимо, вы закажете мнѣ эпическую поэму, возьмете меня на многолѣтнее содержаніе, а потомъ поэма мнѣ не понравится, я скоропостижно заболѣю въ какой-нибудь заштатной провинціи и завѣщаю эту поэму сжечь. А вы останетесь съ носомъ — зато въ вѣкахъ.
Также первые 10 подписчиковъ получатъ экземпляръ «Орфея» съ подписью.
Страница на Patreon'ѣ: https://www.patreon.com/alexander_sankov
я наконецъ-то рѣшилъ завести Patreon и приглашаю васъ на него подписаться. На страницѣ будутъ нѣсколько разъ въ недѣлю публиковаться мои стихи (ихъ нѣтъ и не будетъ въ открытомъ доступѣ, кромѣ какъ см. постъ выше) — за прошедшіе годы, а также новые, въ т.ч. тѣ, которые не были или не будутъ напечатаны. За 3$ въ мѣсяцъ вы получите доступъ къ своеобразному «полному собранію сочиненій», обновляемому на вашихъ глазахъ.
Кромѣ того, за 7$ я дважды въ годъ буду посылать вамъ рукопись понравившагося стихотворенія (Не продается вдохновенье, но...), а за 10$, помимо вышеперечисленнаго, вы получите электронную копію «Ботаники Аида» и безплатный экземпляръ каждой новой выходящей книги.
Еще можно подписаться на 500$ — тогда, видимо, вы закажете мнѣ эпическую поэму, возьмете меня на многолѣтнее содержаніе, а потомъ поэма мнѣ не понравится, я скоропостижно заболѣю въ какой-нибудь заштатной провинціи и завѣщаю эту поэму сжечь. А вы останетесь съ носомъ — зато въ вѣкахъ.
Также первые 10 подписчиковъ получатъ экземпляръ «Орфея» съ подписью.
Страница на Patreon'ѣ: https://www.patreon.com/alexander_sankov
Patreon
Patreon is empowering a new generation of creators.
Support and engage with artists and creators as they live out their passions!
Support and engage with artists and creators as they live out their passions!
Сидни Киз (1922 – 1943)
Sydney Keyes
Тимошенко
В десятый час он встал, десятимечный, –
Был каждый перст клинком; и, препоясав
Отвагой чресла, распахнул окно,
На судьбоносную взирая ночь.
Там, на ветрах, средь трескотни костров,
Или сплетясь любовно, или порознь
Принявши позу опьяненных сном,
Был полк скривленных тел и лиц пустых,
Несомый между вихрей и теней.
Услышьте ветер, что колеблет зори!
И он пред ликом ночи вспоминал:
Растерзанные, в черноте пожаров,
Легли поля под гусеницы танков…
И сжалась меченосная десница
Рукой горюющего земледельца,
И гневно-вещих уст его металл
Кричал, как обесчещенная дева;
Он слышал – носит ветер плач природы,
Шумит средь мертвых в зарослях волос.
Он повернулся; с ним качнулась тень,
Как древо. Освинцовели глаза.
Он, ярый в милости, в любви и в горе,
Штабную карту оживил войной.
Timoshenko
Hour ten he rose, ten-sworded, every finger
A weighted blade, and strapping round his loins
The courage of attack, he threw the window
Open to look on his appointed night.
Where lay, beneath the winds and creaking flares
Tangled like lovers or alone assuming
The wanton postures of the drunk with sleep,
An army of twisted limbs and hollow faces
Thrown to and fro between the winds and shadows.
O hear the wind, the wind that shakes the dawn.
And there before the night, he was aware
Of the flayed fields of home, and black with ruin
The helpful earth under the tracks of tanks.
His bladed hand, in pity falling, mimicked
The crumpled hand lamenting the broken plow;
And the oracular metal lips in anger
Squared to the shape of the raped girl’s yelling mouth.
He heard the wind explaining nature’s sorrow
And humming in the wire hair of the dead.
He turned, and his great shadow on the wall
Swayed like a tree. His eyes grew cold as lead.
Then, in a rage of love and grief and pity
He made the pencilled map alive with war.
Sydney Keyes
Тимошенко
В десятый час он встал, десятимечный, –
Был каждый перст клинком; и, препоясав
Отвагой чресла, распахнул окно,
На судьбоносную взирая ночь.
Там, на ветрах, средь трескотни костров,
Или сплетясь любовно, или порознь
Принявши позу опьяненных сном,
Был полк скривленных тел и лиц пустых,
Несомый между вихрей и теней.
Услышьте ветер, что колеблет зори!
И он пред ликом ночи вспоминал:
Растерзанные, в черноте пожаров,
Легли поля под гусеницы танков…
И сжалась меченосная десница
Рукой горюющего земледельца,
И гневно-вещих уст его металл
Кричал, как обесчещенная дева;
Он слышал – носит ветер плач природы,
Шумит средь мертвых в зарослях волос.
Он повернулся; с ним качнулась тень,
Как древо. Освинцовели глаза.
Он, ярый в милости, в любви и в горе,
Штабную карту оживил войной.
Timoshenko
Hour ten he rose, ten-sworded, every finger
A weighted blade, and strapping round his loins
The courage of attack, he threw the window
Open to look on his appointed night.
Where lay, beneath the winds and creaking flares
Tangled like lovers or alone assuming
The wanton postures of the drunk with sleep,
An army of twisted limbs and hollow faces
Thrown to and fro between the winds and shadows.
O hear the wind, the wind that shakes the dawn.
And there before the night, he was aware
Of the flayed fields of home, and black with ruin
The helpful earth under the tracks of tanks.
His bladed hand, in pity falling, mimicked
The crumpled hand lamenting the broken plow;
And the oracular metal lips in anger
Squared to the shape of the raped girl’s yelling mouth.
He heard the wind explaining nature’s sorrow
And humming in the wire hair of the dead.
He turned, and his great shadow on the wall
Swayed like a tree. His eyes grew cold as lead.
Then, in a rage of love and grief and pity
He made the pencilled map alive with war.
АВГУСТ КОПИШ (1799 – 1853)
СИЛЕЗСКИЙ КУТИЛА
В силезских горах созревает вино,
Не требует света и зноя оно,
И в год урожайный, и в скверный год
Кровь винограда силезец пьет.
У бочки я как-то лежал в кабаке.
«Не перепьете! – вскричал во хмельке, –
Явись в этот погреб хоть сам сатана,
Он столько не сможет выпить вина!»
Едва лишь умолкнул слов моих звук –
Раздался копыт сатанинских стук.
Черт рявкнул: «Коль ты проиграешь, ты - мой!»,
А я: «Мне по нраву заклад такой!»
Потом я полночи c чертом вдвоем
Сидел, наполняя себя вином,
Пока тот не крикнул: «Хватит, дружок,
Я пеклом клянусь – проглотил все, что мог!
Я с буршами в Праге весь прошлый век
Пил ночью и днем, не смыкая век,
Но чтобы вот столько кислятины пить,
Заправским силезцем надобно быть!»
August Kopisch
Der schlesische Zecher
Auf Schlesiens Bergen, da wächst ein Wein,
Der braucht nicht Sonne nicht Mondenschein.
Ist's Jahr auch schlecht, ist's Jahr auch gut,
Da trinkt man fröhlich der Trauben Blut.
Da lag ich einmal am vollen Faß,
„Ein Anderer soll mir trinken das;“
So rief ich, „Und soll's der Teufel sein,
Ich trinke ihn nieder mit solch'nem Wein.“
Und eh noch das letzte Wort verhallt,
Des Satans Tritt durch den Keller schallt,
„He Freund!, gewinn' ich, so bist du mein,“
Ich gehe, so sprach ich, ich gehe die Wette ein.
Da wurde manch Krüglein leer gemacht;
Wir saßen und tranken die halbe Nacht,
Da lallte der Teufel: „He Kamerad,
Beim Fegfeuer jetzt – jetzt hab' ich's satt.
Ich trank vor hundert Jahren zu Prag
Mit den Studenten Nacht und Tag;
Doch mehr zu trinken solch sauren Wein,
Müßt' ich ein geborner Schlesier sein.“
СИЛЕЗСКИЙ КУТИЛА
В силезских горах созревает вино,
Не требует света и зноя оно,
И в год урожайный, и в скверный год
Кровь винограда силезец пьет.
У бочки я как-то лежал в кабаке.
«Не перепьете! – вскричал во хмельке, –
Явись в этот погреб хоть сам сатана,
Он столько не сможет выпить вина!»
Едва лишь умолкнул слов моих звук –
Раздался копыт сатанинских стук.
Черт рявкнул: «Коль ты проиграешь, ты - мой!»,
А я: «Мне по нраву заклад такой!»
Потом я полночи c чертом вдвоем
Сидел, наполняя себя вином,
Пока тот не крикнул: «Хватит, дружок,
Я пеклом клянусь – проглотил все, что мог!
Я с буршами в Праге весь прошлый век
Пил ночью и днем, не смыкая век,
Но чтобы вот столько кислятины пить,
Заправским силезцем надобно быть!»
August Kopisch
Der schlesische Zecher
Auf Schlesiens Bergen, da wächst ein Wein,
Der braucht nicht Sonne nicht Mondenschein.
Ist's Jahr auch schlecht, ist's Jahr auch gut,
Da trinkt man fröhlich der Trauben Blut.
Da lag ich einmal am vollen Faß,
„Ein Anderer soll mir trinken das;“
So rief ich, „Und soll's der Teufel sein,
Ich trinke ihn nieder mit solch'nem Wein.“
Und eh noch das letzte Wort verhallt,
Des Satans Tritt durch den Keller schallt,
„He Freund!, gewinn' ich, so bist du mein,“
Ich gehe, so sprach ich, ich gehe die Wette ein.
Da wurde manch Krüglein leer gemacht;
Wir saßen und tranken die halbe Nacht,
Da lallte der Teufel: „He Kamerad,
Beim Fegfeuer jetzt – jetzt hab' ich's satt.
Ich trank vor hundert Jahren zu Prag
Mit den Studenten Nacht und Tag;
Doch mehr zu trinken solch sauren Wein,
Müßt' ich ein geborner Schlesier sein.“
Песня санфедистов (ок. 1800)
Предуведомление переводчика. Это песня, сложенная на неаполитанском диалекте в самом начале XIX в. в среде «санфедистов» (от ит. Santa Fede – «святая вера») и известная в разных вариантах, до сих пор звучит в Неаполе и его окрестностях, считается символом местного патриотизма. Движение санфедизма возникло в ответ на захват Неаполя французскими революционными войсками в начале 1799 г. и провозглашение марионеточной Партенопейской республики. Организатором его был действовавший от имени изгнанного короля Фердинанда IV кардинал Руффо, воззвавший к религиозным и монархическим чувствам народных масс. Санфедизм объединил все слои неаполитанского общества – от дворянства и духовенства до самых низов, не исключая и разбойников-«лаццарони». Всего за полгода иррегулярные войска санфедистов, поддержанные адмиралами Нельсоном и Ушаковым, разгромили французских захватчиков и их союзников. Санфедизм – одно из самых ранних, самых массовых и самых успешных контрреволюционных движений в истории.
Этим громом барабанным –
Слава мужикам-селянам,
Этим стуком громких бубнов
Подымай народ на бунты,
Этим звоном колокольным –
Слава людям подневольным.
Громче, скрипочка, играй,
Якобинец, помирай!
Припев:
Мы с веселой
Песней-карманьолой [1],
Слава, лейся
Королю с его семейством!
Замок Эльмо [2], полный славы,
Стал теперь как сыр дырявый,
А еще козел рогатый
Был назначен нам в прелаты [3].
Государь, кто изменил вам,
Кто темницею грозил вам?
Подлецы и лицемеры,
Господа и кавалеры!
Припев.
В день тринадцатый июня
Господа пустили нюни,
В день Антония святого
Осрамились, право слово [4].
Как пришли к нам якобинцы,
Стали требовать гостинца.
«Либертэ», «эгалитэ»[5]…
Грабят эти, грабят те!
Припев.
Приходили к нам французы,
Всем нам сделались обузой,
Э вуаля, э вуаля, [6]
Мы им дали пенделя.
На мосту [7] Луизе [8] тяжко –
Забрюхатела бедняжка,
Трое лекарей трудилось,
Да она не разродилась!
Припев.
Мы в порту швырнули в воду
Это «дерево свободы» [9],
Якобинцев похватали
Да в клочки их разодрали.
Нету с «равенством» француза
И «свободы» не видать;
Эй, мусью, взыграло пузо –
Улягайся-ка в кровать!
Припев.
Миновали дни нивоза,
Жерминаля и вантоза [10],
Жатвы месяц подоспел –
И обман ваш перезрел.
Славься, «батька Макароне» [11], –
Нашей веры он не тронет.
Якобинцы в море скок –
Подгорел у них задок!
Припев.
[1] Французская революционная песня (зд. иронически).
[2] Замок Сант-Эльмо, главная крепость Неаполя.
[3] Епископ Неаполитанский Джузеппе Капече Дзурло, поддерживавший французские власти и отлучавший санфедистов от церкви.
[4] 13 июня 1799 г., в праздник св. Антония Падуанского, санфедисты окончательно разбили французов и их ставленников.
[5] Свобода, равенство (фр.)
[6] И вот, и вот (фр.)
[7] Мост св. Магдалины (ныне не существующий), последний пункт якобинской обороны.
[8] Мария-Луиза Санфеличе, аристократка, против воли замешанная в политических интригах и казненная после реставрации монархии как симпатизантка республиканцев; пыталась отсрочить казнь, сказавшись беременной.
[9] Один из символов французской революции, устанавливалось и в захваченных французами землях.
[10] Месяцы республиканского календаря (период с января по апрель)
[11] По разным толкованиям, прозвище либо кого-то из вожаков «лаццарони», либо самого Фердинанда IV, любившего простонародную пищу.
https://www.youtube.com/watch?v=0QknArPPfHQ
Предуведомление переводчика. Это песня, сложенная на неаполитанском диалекте в самом начале XIX в. в среде «санфедистов» (от ит. Santa Fede – «святая вера») и известная в разных вариантах, до сих пор звучит в Неаполе и его окрестностях, считается символом местного патриотизма. Движение санфедизма возникло в ответ на захват Неаполя французскими революционными войсками в начале 1799 г. и провозглашение марионеточной Партенопейской республики. Организатором его был действовавший от имени изгнанного короля Фердинанда IV кардинал Руффо, воззвавший к религиозным и монархическим чувствам народных масс. Санфедизм объединил все слои неаполитанского общества – от дворянства и духовенства до самых низов, не исключая и разбойников-«лаццарони». Всего за полгода иррегулярные войска санфедистов, поддержанные адмиралами Нельсоном и Ушаковым, разгромили французских захватчиков и их союзников. Санфедизм – одно из самых ранних, самых массовых и самых успешных контрреволюционных движений в истории.
Этим громом барабанным –
Слава мужикам-селянам,
Этим стуком громких бубнов
Подымай народ на бунты,
Этим звоном колокольным –
Слава людям подневольным.
Громче, скрипочка, играй,
Якобинец, помирай!
Припев:
Мы с веселой
Песней-карманьолой [1],
Слава, лейся
Королю с его семейством!
Замок Эльмо [2], полный славы,
Стал теперь как сыр дырявый,
А еще козел рогатый
Был назначен нам в прелаты [3].
Государь, кто изменил вам,
Кто темницею грозил вам?
Подлецы и лицемеры,
Господа и кавалеры!
Припев.
В день тринадцатый июня
Господа пустили нюни,
В день Антония святого
Осрамились, право слово [4].
Как пришли к нам якобинцы,
Стали требовать гостинца.
«Либертэ», «эгалитэ»[5]…
Грабят эти, грабят те!
Припев.
Приходили к нам французы,
Всем нам сделались обузой,
Э вуаля, э вуаля, [6]
Мы им дали пенделя.
На мосту [7] Луизе [8] тяжко –
Забрюхатела бедняжка,
Трое лекарей трудилось,
Да она не разродилась!
Припев.
Мы в порту швырнули в воду
Это «дерево свободы» [9],
Якобинцев похватали
Да в клочки их разодрали.
Нету с «равенством» француза
И «свободы» не видать;
Эй, мусью, взыграло пузо –
Улягайся-ка в кровать!
Припев.
Миновали дни нивоза,
Жерминаля и вантоза [10],
Жатвы месяц подоспел –
И обман ваш перезрел.
Славься, «батька Макароне» [11], –
Нашей веры он не тронет.
Якобинцы в море скок –
Подгорел у них задок!
Припев.
[1] Французская революционная песня (зд. иронически).
[2] Замок Сант-Эльмо, главная крепость Неаполя.
[3] Епископ Неаполитанский Джузеппе Капече Дзурло, поддерживавший французские власти и отлучавший санфедистов от церкви.
[4] 13 июня 1799 г., в праздник св. Антония Падуанского, санфедисты окончательно разбили французов и их ставленников.
[5] Свобода, равенство (фр.)
[6] И вот, и вот (фр.)
[7] Мост св. Магдалины (ныне не существующий), последний пункт якобинской обороны.
[8] Мария-Луиза Санфеличе, аристократка, против воли замешанная в политических интригах и казненная после реставрации монархии как симпатизантка республиканцев; пыталась отсрочить казнь, сказавшись беременной.
[9] Один из символов французской революции, устанавливалось и в захваченных французами землях.
[10] Месяцы республиканского календаря (период с января по апрель)
[11] По разным толкованиям, прозвище либо кого-то из вожаков «лаццарони», либо самого Фердинанда IV, любившего простонародную пищу.
https://www.youtube.com/watch?v=0QknArPPfHQ
YouTube
Canto dei Sanfedisti - The Anthem of the Sanfedists (English x Italian Lyrics)
ℹ️ About the song: This is the war tune of Sanfedismo (from Santa Fede, "Holy Faith" in Italian) - a popular anti-Republican movement, organized by Cardinal Fabrizio Ruffo, which mobilized peasants of the Kingdom of Naples against the Parthenopaean Republic…
Дорогие друзья!
25 мая (Вт) в 19:00 в библиотеке им. И. С. Тургенева состоится диспут о "Дон Кихоте" с участием А.В. Долина, Т.И. Пигаревой и вашего покорного слуги.
Буду очень рад, если вы удостоите его своим посещением.
https://lectorium.media/course/zhivaya-vstrecha-nash-don-kihot/?fbclid=IwAR1SOlWMlkvif_rRV370Qsq9jAEwGPjCeaM01tk-JnlYIggd049IIkRqW44
25 мая (Вт) в 19:00 в библиотеке им. И. С. Тургенева состоится диспут о "Дон Кихоте" с участием А.В. Долина, Т.И. Пигаревой и вашего покорного слуги.
Буду очень рад, если вы удостоите его своим посещением.
https://lectorium.media/course/zhivaya-vstrecha-nash-don-kihot/?fbclid=IwAR1SOlWMlkvif_rRV370Qsq9jAEwGPjCeaM01tk-JnlYIggd049IIkRqW44