Баллада французская

…В кумачовой крови континент
От Москвы до Зеленого Клина –
Якобинский ярится Конвент;
Охраняет права гражданина,
Исцеляет мигрень гильотиной.
Но вандейским Vive le Roi
На Дону огласилась равнина…
Где вы, Сент-Женевьев-де-Буа?

…Шлет советам привет президент,
Шантеклером поет петушино,
Ну а русский интеллигент
На заводе «Рено» на машину
Целый день надевает резину,
Чтоб гризетку в изящном боа
Можно было катать господину…
Где вы, Сент-Женевьев-де-Буа?

…Для Парижа есть новый презент –
Немцу, венгру, итало-румыну
Не хватает траурных лент.
Ведь, ударом железного дрына
Развалив укрепленья Берлина,
Пролетарий спас буржуа –
И вернулся к горелому тыну.
Где вы, Сент-Женевьев-де-Буа?

…Принц, вы баба иль все же мужчина?
В Сен-Дени слышен крик муэдзина,
Правоверный возносит дуа.
Посети нас, благая кончина,
Там, где Сент-Женевьев-де-Буа.

Уходящему месяцу посвящается…

Александр Скотт / Alexander Scott (ок. 1520 – 1582/3)

О Мае

Май-месяц всем влюбленным мил –
Венера жжет любовный пыл,
Дабы помочь в тоске сердечной;
Грустящим придает он сил
И все животворит он вечно.

Настанет май – побег цветет,
Настанет май – и дрозд поет,
Повелевает деве май:
«Води веселый хоровод
И в мяч с товарками играй!»

Венком украшены все в мае,
И в барабаны бьют, играя
«Охоту» утренней порою,
Нарядны девы, завлекая
Влюбленных, радуясь игрою.

Ведь в мае мужиков ведут
Малютка Джон и Робин Гуд
На игры с ветками берез;
О них забыл весь прочий люд,
Но сельский Робин – он всерьез.

Безумный лорд, шальной аббат
Безоговорочно царят
Над нами в час игры весенней –
Измена, хитрость, ложь стократ
Навалятся средь потрясений.

Ведь в мае слышится «ку-ку»,
Олени скачут на лужку,
Девицы ищут молодцов
И льнут к любезному дружку –
Ведь Феб в созвездьи Близнецов.

Ведь в мае – масло, пиво, сыр,
Сметана, творог; целый мир
Моллюсков, мидий ест и раков,
Ест лук-порей… Повсюду пир,
Хоть запах и неодинаков.

Ведь в мае на природе всяк
Рыбачит иль берет собак
И гонит зайцев по лесам;
Иные поступают так:
С ищейками пускают дам.

Ведь в мае вольные стрелки
В мишень стреляют мастерски,
В полях, в холмах поставив цели,
Близки они иль далеки,
Чтоб стрелы в яблочко летели.

Ведь в мае велено любить
Прекрасных дам и им служить,
И быть как можно с ними ближе;
Дадут в награду, может быть,
Поцеловать кой-где пониже.

Обычай у девиц и дам
Как овцы, прыгать по садам,
Как милого, сжимать жердину;
Кто в салочки играет там,
Кто в скачке, словно лошадиной.

Спешат паломницы в Лорето;
В седло усесться им за это
Помочь готовы ухажеры;
У склонов их встречают где-то
Иль посредине Масселборо.

Таков наш май и летних три
Горячих месяца; смотри,
Юнец, кому сраженья любы,
Себя в борьбе не изнури
С тем, что зовут «срамные губы»,

И, сколько б ни было забав,
Прошу я твой умерить нрав
И впредь, от мая до июля,
В любви воздержанность избрав,
Быть осмотрительным чистюлей.

Безумный лорд, шальной аббат… - видимо, намек на обычай избирать «аббата безумия» (Abbot of Unreason), служившего распорядителем народных праздников; также в этой строфе видят выпад против тогдашних властей.
Жердину – употребляемую для игры, видимо, похожей на наши городки.
Лорето – зд. часовня Богоматери Лоретской в упоминаемом ниже Масселборо (г. близ Эдинбурга).

Оригинал: https://www.poetrynook.com/poem/may-33

Альфред Эдуард Хаусмен (1859 - 1936)
A.E. Housman

LX

Мне воздух тех былых краев –
Как нá сердце нарыв:
Не чудится ль мне синь холмов,
И церковок, и нив?

Минувшей радости края
Мне свой открыли свет –
Счастливая тропа моя,
Куда возврата нет.

LX

Into my heart an air that kills
From yon far country blows:
What are those blue remembered hills,
What spires, what farms are those?

That is the land of lost content,
I see it shining plain,
The happy highways where I went
And cannot come again.

Эдмунд Спенсер (1552 – 1599)
Edmund Spenser

LXVIII

Господь живых, Ты этим светлым днем
И смерть, и грех в сраженьи победил,
Сойдя во ад, Ты в торжестве Своем
Всех узников от уз освободил;
Молю, чтоб ты день блага озарил
Блаженством для избавленных Тобой,
Тем, чьи грехи Ты на кресте избыл,
Дал жизнь благую каждый миг земной.
Любовь мы ценим дорогой ценой,
Любя Тебя, любовью воздадим,
Тебя восславим нашею хвалой –
Взаимно всякий будет здесь любим.
Давай любить, любимая, сегодня –
Любви нас учит заповедь Господня.

LXVIII

Most glorious Lord of life, that on this day, 
Didst make thy triumph over death and sin: 
And having harrow'd hell, didst bring away 
Captivity thence captive, us to win: 
This joyous day, dear Lord, with joy begin, 
And grant that we for whom thou diddest die, 
Being with thy dear blood clean wash'd from sin, 
May live for ever in felicity. 
And that thy love we weighing worthily, 
May likewise love thee for the same again: 
And for thy sake, that all like dear didst buy, 
With love may one another entertain. 
So let us love, dear love, like as we ought, 
Love is the lesson which the Lord us taught.

Дэвид Линдсей (1486 – 1550)
Sir David Lindsay

Поединок Джеймса Уотсона и Джона Барбора, служителей короля Иакова V

Наутро после Троицына дня
В Сент-Эндрюсе сходились два коня,
Верхом на них – два рыцаря в броне;
Таких турниров не было в стране
Еще ни разу. Сам король был там
С супругой, множество прекрасных дам;
Баронов, графов, рыцарей немало
Увидеть поединок пожелало.
Джеймс Уотсон и Джон Барбор – имена
Двум рыцарям, вступившим в стремена;
И каждый к королю приближен был,
В палатах камердинером служил.
Джеймс Уотсон был недюжинно умен
И в лекарской науке искушен;
И Джон изведал ремесло врача –
Лечил уродов от паралича.

Перед сраженьем рыцари дрожали,
Как бабы, копья и щиты держали,
А стремена болтались на ветру;
Обоим этот бой не по нутру.
Помчались ратоборцы напролом,
Не закрепив оружия крюком;
Уж думал Джеймс – сейчас возьму свое,
Да уронил к ногам коня копье.
Клянусь, пришлось бы Джеймсу нелегко,
Когда бы Джон не целил в молоко.
«Ты думал, камнем стало мое тело? –
Воскликнул Джон. – Копье пущу я в дело!»
Ответил Джеймс: «Помилуй, погоди!
Я только небо вижу впереди!»
«И мне, коли по правде рассуждать,
Одну лишь колокольню и видать! –
Джон заявил. – Хоть руки твои хлипки,
Держись!» И тут начало новой сшибке…
Ждал было Джеймса горестный финал,
Но Джон от гнева в обморок упал.
Джеймс мог заставить нас рыдать о нем –
Да жаль, копье раздроблено конем.
Джеймс говорит: «Услуга за услугу –
Мы три удара нанесем друг другу».
«Я мстить готов!» – Джон гордо заявил,
Коня пришпорил… и копье сломил.
Разить копьем никто теперь не мог,
Но Джеймс из ножен выхватил клинок
И быстро побежал врага рассечь.
Джон не успел достать свой ржавый меч,
И Джеймс, являя доблести пример,
Взмахнул мечом – и угодил в барьер;
Мнил победить он, да попал впросак:
Застрявший меч не вытащить никак.
А между тем Джон справился с клинком
И, сквернословя, к Джеймсу мчал бегом:
«Могу творить я в гневе чудеса!
Дрожи!..» Удар пришелся в небеса.
Теперь и Джеймс возьми да закричи:
«Будь проклят день, когда тупы мечи!»
И снова схватка – с силою двукратной
Друг друга бьют в лицо перчаткой латной…
Кто победитель, было не понять,
Вдруг крикнул Джон: «Пора бы нас разнять!»
А после Джеймс: «Да! Разнимайте нас!
Я бьюсь усталым вот уж целый час!».

Так завершился славный сей турнир,
И разбежался весь крещеный мир –
Шел от бойцов крепчайший аромат,
А с вонью рядом быть никто не рад.
Настолько им сраженья были внове,
Что – слава Богу! – обошлось без крови.

Оригинал: https://tinyurl.com/y8zs9bru

У.Х. Оден (1907 - 1973)
W. H. Auden

Ода средневековым поэтам

Чосер, Лэнгленд, Дуглас, Данбар и все их братья
Анонимы, да как же вы умудрялись
Без водопровода с анестезией,
Каждодневно страшась ведьм и магов,

Прокаженных, наемников, инквизиторов
И костров их, стихи писать так весело,
Не корчась от пафоса, не фальшивя?
Длинно писали вы, но не пóшло,

Лихо, но без грязи слагали «флайтинги»,
Буйные, потешные, а наши пииты-то,
Средь полного обилия и довольства
Якобы изжившие суеверия, –

Даже в лучших стихах смурные иль сальные,
Медузой себялюбия окамененные.
Мы всё спрашиваем, но не знаю, возможно ли
Объяснить, почему же и стар, и млад наш век

Презирают. Не будь бездуховных машин его,
Впрочем, не жили б вы у меня на полке,
Под рукою, мой слух услаждая или
Вялую плоть смеша. Я сейчас охотно бы

Сочинял стишки во славу гремящего
Юного июня и древа иудина,
Да только не позволяет мне знание,
Что они у вас куда лучше вышли бы.

Джеффри Чосер (ок. 1340 – 1400), Уильям Лэнгленд (ок. 1332 – ок. 1386), Гэвин Дуглас (ок. 1476 – 1522), Уильям Данбар (1459 – 1520) – английские (первые два) и шотландские поэты позднего Средневековья.

«Флайтинг» (букв. «ссора», «перебранка») – жанр шотландской поэзии 15-16 вв., изображающий реальную или воображаемую словесную дуэль, участники которой обмениваются оскорблениями в стихотворной форме.

Ode to the Medieval Poets

Chaucer, Langland, Douglas, Dunbar, with all your
brother Anons, how on earth did you ever manage,
without anaesthetics or plumbing,
in daily peril from witches, warlocks,

lepers, The Holy Office, foreign mercenaries
burning as they came, to write so cheerfully,
with no grimaces of self-pathos?
Long-winded you could be but not vulgar,

bawdy but not grubby, your raucous flytings
sheer high-spirited fun, whereas our makers,
beset by every creature comfort,
immune, they believe, to all superstitions,

even at their best are so often morose or
kinky, petrified by their gorgon egos.
We all ask, but I doubt if anyone
can really say why all age-groups should find our

Age quite so repulsive. Without its heartless
engines, though, you could not tenant my book-shelves,
on hand to delect my ear and chuckle
my sad flesh: I would gladly just now be

turning out verses to applaud a thundery
jovial June when the judas-tree is in blossom,
but am forbidden by the knowledge
that you would have wrought them so much better.

Теодор Уоттс-Дантон / Theodore Watts-Dunton (1832 – 1914)

Пуншевая песня в трактире «Русалка»

Знает, знает Рождество
Край веселья самого,
Светел лик его и свеж;
Этот край – скажи Русалке –
Где ж?

Рэли. Там, в Девоне, где отрада,
Где я вновь, мой милый Бен, –
Все блестит, как в Эльдорадо,
Золотом стропил и стен –
Злат мелькает луч светила,
Роща в белизне застыла,
Землю всю покровом скрыло,
Всюду снежный плен.

ПРИПЕВ. Знает, знает Рождество…

Дрэйтон. Там, где эвонские феи
Кружево мороза ткут,
Где колокола сильнее
В Стратфорде в честь Уилла бьют,
Там, где над рекою синей
Начертал узоры иней,
Где метели на равнине,
Где былой уют.

ПРИПЕВ. Знает, знает Рождество…

Друг Шекспира. Так мне вам ответить надо б:
Всюду, где бродил Шекспир,
Те места венчает падуб,
Рождество зовет на пир:
Дружество ему по нраву,
И оно венчает славой
Все поля, луга, дубравы –
Нашей дружбы мир.

ПРИПЕВ. Знает, знает Рождество…

Хейвуд. Не нужны ему пейзажи!
Любит веку испокон
Лондонские песни наши,
Славный пунша выпивон.
В испарениях спиртного
Вижу образы былого,
Песни милых слышу снова…
Лондон, дивный сон!

ПРИПЕВ. Знает, знает Рождество…

Бен Джонсон. Не забыться песне старой,
Новой надобен искус:
Я старинным пуншем яро
В новой страсти обопьюсь.
Выпьем да споем так смело,
Чтоб качалась ветвь омелы,
Чтоб трактир шатался целый…
Запевайте, ну-с!

ОКОНЧАНИЕ. Радо, радо Рождество
Средь веселья самого,
Светел лик его и свеж:
«Бен, меня коричным пуншем
Тешь!»

«Русалка» (иначе: «Морская дева») – ныне не существующий трактир в Лондоне, где собирались лучшие поэты елизаветинской Англии.

https://www.bartleby.com/101/807.html

Сергей Сулин (1873, Новочеркасск – 1943, Бургас).

Из неизданного сб. стихов «Балканы» (1941). РГАЛИ, ф. 2273, оп. 1, ед. хр. 1.

Публикуется впервые.

***
Современные устои разрушая,
Дико мчится жизни Суета,
И, дорогу силе уступая,
В глубь времен уходит Красота.
Пали пышные монархии Востока,
Византия, Греция и Рим,
Но, проникнув в культы их глубоко,
Память их до гроба мы храним.
Дороги нам Рыцарства идеи,
Глаз ласкает век де Помпадур,
Люб и барин русский самодур,
И усадьб заглохшие аллеи…
Каждому нам дорого родное –
Наш старинный, дедовский уклад.
Было же оно еще живое
Так немного лет тому назад!..
Но гремящей, бурной колесницей
В урагане мчится Суета, –
И под ней разбитой черепицей
Утонула в прахе Красота.

Антуан (Марк-Антуан-Жерар) де Сент-Аман (1594 – 1661)
Marc-Antoine-Gérard de Saint-Amant

Римское лето

Что за нежданный жар над городом горит?
Мы в пояс Тропика попали безысходно,
Иль Фаэтону вслед возница сумасбродный
Сияющих коней над головами мчит?

В жару покров земли морщинами изрыт,
Ей в этом климате не дышится свободно,
И поле римское – теперь песок безводный,
Не веют здесь ветра, он влагой не омыт.

Под взглядом яростным жары каникулярной
Как Геркулеса, Тибр спалит огонь пожарный
В иссушенной тени, где вянут тростники.

Он – бог, но все равно исход найдет печальный:
Родной ему сосуд, начало сей реки,
Вдруг станет урною для праха погребальной.

Каникулярный – зд.: относящийся к периоду наибольшей летней жары (22 июля – 23 августа). В Древнем Риме он совпадал с началом утренней видимости Сириуса (называвшегося Canicula – «собачка») и считался временем летнего отдыха (откуда и современное значение слова «каникулы»).

Как Геркулеса, Тибр спалит огонь пожарный… – Геракл, по наиболее распространенному преданию, погиб, бросившись в огонь.

L’ESTÉ DE ROME

Quelle estrange chaleur nous vient icy brusler ?
Sommes-nous transportez sous la zone torride,
Ou quelque autre imprudent a-t’il lasché la bride
Aux lumineux chevaux qu’on voit estinceler ?

La terre, en ce climat, contrainte à pantheler,
Sous l’ardeur des rayons s’entre-fend et se ride ;
Et tout le champ romain n’est plus qu’un sable aride
D’où nulle fresche humeur ne se peut exhaler.

Les furieux regards de l’aspre canicule
Forcent mesme le Tybre à perir comme Hercule,
Dessous l’ombrage sec des joncs et des roseaux.

Sa qualité de dieu ne l’en sçauroit deffendre,
Et le vase natal d’où s’écoulent ses eaux,
Sera l’urne funeste où l’on mettra sa cendre.

Шарль Леконт де Лиль (1818 – 1894)
Charles Leconte de Lisle

Балаганщики

Как зверя жалкого на солнцепек бросая,
Что на цепи своей в мучениях скулит,
Кто хочет, пусть душе израненной велит
Бродить по мостовой с тобою, чернь тупая!

Мечтая, что он смех иль жалость возбудит,
В бессмысленных глазах сиянье разжигая,
Кто хочет, обнажись, сорви одежды рая,
Что укрывают страсть и данный свыше стыд!

Я в гордости немой, в могиле неприметной
Скорее в черноте исчезну беспредметной,
Но не продам тебе ни свой восторг, ни боль.

Я не подставлю жизнь чужим глазам и слухам,
Не стану я плясать на ярмарке – уволь!
Не уподоблюсь я шутам твоим и шлюхам.

Les Montreurs

Tel qu’un morne animal, meurtri, plein de poussière,
La chaîne au cou, hurlant au chaud soleil d’été,
Promène qui voudra son cœur ensanglanté
Sur ton pavé cynique, ô plèbe carnassière !

Pour mettre un feu stérile en ton œil hébété,
Pour mendier ton rire ou ta pitié grossière,
Déchire qui voudra la robe de lumière
De la pudeur divine et de la volupté.

Dans mon orgueil muet, dans ma tombe sans gloire,
Dussé-je m’engloutir pour l’éternité noire,
Je ne te vendrai pas mon ivresse ou mon mal,

Je ne livrerai pas ma vie à tes huées,
Je ne danserai pas sur ton tréteau banal
Avec tes histrions et tes prostituées.

Лайонел Джонсон / Lionel Johnson (1867 – 1902)

У памятника Карлу I на Чаринг-Кросс

Не счесть небесных красот –
Звезды, мрак и луна;
Изредка ветер вздохнет,
Но всюду царит тишина.

Нет той власти прочней,
Здесь только я и он –
Печальнейший из королей,
Он был венца лишен.

Путь во дворец держа,
Смел он и сановит;
Нет сброда и мятежа –
Только ветер шумит.

Исчез королевский двор;
Но шлет ему свой привет
Звезд недвижимый хор,
Звезд блуждающих свет.

Скачет он, скачет один,
Наш король роковой,
Ночи он господин,
Царствует он над тьмой.

В чем же виднее рок –
В звездах или в глазах?
В чем же силы залог –
В челе или в небесах?

Сердце терзает боль,
Эта боль тяжела –
Только хранит король
Строгий покой чела.

В жизни он побежден,
Но стяжал торжество:
Он красотой искуплен,
Вечность спасла его.

Жизни бездарной позор?
Нет, коли смерть велика.
Был отменен приговор?
Да, упразднен на века.

Под пологом звезд роковых
Хранит он молчанья вид;
Мертвый король живых
В лондонский мрак глядит.

В вечной потребе мирской
Гибнет наш дух без сил –
А он был святым душой,
Он искусства любил.

Ты, одолевший беду, –
Пошли благодать свою!..
Дорогой ночной иду,
Скорбный твой лик люблю.

Город во тьме исчез,
Смолкнул суетный крик,
А в глубинах небес
Замысел вечный возник.

By the Statue of King Charles at Charing Cross

Sombre and rich, the skies;
Great glooms, and starry plains.
Gently the night wind sighs;
Else a vast silence reigns.

The splendid silence clings
Around me: and around
The saddest of all kings
Crowned, and again discrowned.

Comely and calm, he rides
Hard by his own Whitehall:
Only the night wind glides:
No crowds, nor rebels, brawl.

Gone, too, his Court; and yet,
The stars his courtiers are:
Stars in their stations set;
And every wandering star.

Alone he rides, alone,
The fair and fatal king:
Dark night is all his own,
That strange and solemn thing.

Which are more full of fate:
The stars; or those sad eyes?
Which are more still and great:
Those brows; or the dark skies?

Although his whole heart yearn
In passionate tragedy:
Never was face so stern
With sweet austerity.

Vanquished in life, his death
By beauty made amends:
The passing of his breath
Won his defeated ends.

Brief life and hapless? Nay:
Through death, life grew sublime.
Speak after sentence? Yea:
And to the end of time.

Armoured he rides, his head
Bare to the stars of doom:
He triumphs now, the dead,
Beholding London's gloom.

Our wearier spirit faints,
Vexed in the world's employ:
His soul was of the saints;
And art to him was joy.

King, tried in fires of woe!
Men hunger for thy grace:
And through the night I go,
Loving thy mournful face.

Yet when the city sleeps;
When all the cries are still:
The stars and heavenly deeps
Work out a perfect will.

Александр Бром / Alexander Brome (1620 - 1666)

Песнь III. Пастораль. О смерти короля. Сочинено в 1648 г.

Жил в Англии пастух Дамон,
Стада его паслись –
Никто в них не был обделен;
Днесь волки, тигры бродят тут,
Днесь козлища овец гнетут,
Днесь воцарился хитрый лис,
Звучит ягнячий стон.

Всегда лавровый он венок
Носил вокруг чела,
Плащ в белизну его облек;
Пастуший посох он держал
И на свирели он играл –
Теперь их чернь отобрала,
Теперь им вышел срок.

Пастух, в очах твоих слеза –
Глядишь: мучитель твой
Твой скот терзать взялся;
Низвергла ненависть венец,
И честь растоптана вконец;
Нет места посоху с сумой
Там, где пастух – лиса.

SONG III. The Pastoral. On the Kings Death. Written in 1648.

Where Englands Damon us'd to keep,
In peace and awe, his flocks
Who fed, not fed upon, his sheep,
There Wolves and Tygres now do prey,
There Sheep are slain, and Goats do sway,
There raigns the subtle Fox
While the poor Lamkins weep.

The Laurell'd garland which before
Circled his brows about,
The spotless coat which once he wore,
The sheep-hook which he us'd to sway,
And pipe whereon he lov'd to play,
Are seiz'd on by the rout,
And must be us'd no more.

Poor Swain, how thou lament'st to see
Thy flocks o're-rul'd by those
That serve thy Cattle all like thee:
Where hateful vice usurps the Crown,
And Loyalty is trodden down;
Down skrip and sheep-hook goes,
When Foxes Shepherds be.

Арсений Несмелов (1889 – 1945)

* * *
Пели добровольцы. Пыльные теплушки
Ринулись на запад в стукоте колес.
С бронзовой платформы выглянули пушки.
Натиск и победа! или – под откос.
Вот и Камышлово. Красных отогнали.
К Екатеринбургу нас помчит заря:
Там наш Император. Мы уже мечтали
Об овобожденьи Русского Царя.
Сократились версты, – меньше перегона
Оставалось мчаться до тебя, Урал.
На его предгорьях, на холмах зеленых
Молодой, успешный бой отгрохотал.
И опять победа. Загоняем туже
Красные отряды в тесное кольцо.
Почему ж нет песен, братья, почему же
У гонца из штаба мертвое лицо?
Почему рыдает седоусый воин?
В каждом сердце – словно всех пожарищ гарь.
В Екатеринбурге, никни головою,
Мучеником умер кроткий Государь.
Замирают речи, замирает слово,
В ужасе бескрайнем поднялись глаза.
Это было, братья, как удар громовый,
Этого удара позабыть нельзя.
Вышел седоусый офицер. Большие
Поднял руки к небу, обратился к нам:
– Да, Царя не стало, но жива Россия,
Родина Россия остается нам.
И к победам новым он призвал солдата,
За хребтом Уральским вздыбилась война.
С каждой годовщиной удаленней дата;
Чем она далече, тем страшней она.

Уолтер Джеймс Тернер / Walter James Turner (1889 – 1946)

Романтика

Угодил я лет в тринадцать
В край чудесный навсегда –
Чимборасо, Котопахи
Увели меня туда.

Умерли отец и брат мой
И развеялись, как сон, –
Лишь сиял Попокатéпетль,
Светом солнца золочен.

Еле слышал я уроки,
Игры сверстников-ребят –
Чимборасо, Котопахи
Застилали слух и взгляд.

Золотой объятый грезой,
Брел я в школу и домой –
Высился Попокатéпетль
Над булыжной мостовой.

Мальчик смугло-золоченый
Шел со мною в тишине:
Чимборасо, Котопахи
Говорить не дали мне.

Очарованно глядел я:
Всех цветов прекрасней лик…
Светлый мой Попокатéпетль,
То был твой волшебный миг!

Город, люди, экипажи
Расплывались, как во сне.
Чимборасо, Котопахи,
Вы пленили душу мне!

Romance

When I was but thirteen or so
  I went into a golden land,
Chimborazo, Cotopaxi
  Took me by the hand.

My father died, my brother too,
  They passed like fleeting dreams,
I stood where Popocatapetl
  In the sunlight gleams.


I dimly heard the master’s voice
  And boys far-off at play, —
Chimborazo, Cotopaxi
  Had stolen me away.

I walked in a great golden dream
  To and fro from school—
Shining Popocatapetl
  The dusty streets did rule.

I walked home with a gold dark boy
  And never a word I’d say,
Chimborazo, Cotopaxi
  Had taken my speech away.

I gazed entranced upon his face
  Fairer than any flower—
O shining Popocatapetl
  It was thy magic hour:

The houses, people, traffic seemed
  Thin fading dreams by day;
Chimborazo, Cotopaxi,
  They had stolen my soul away!

Граф Эрик Стенбок (1860 – 1895)

Сложено в Исаакиевском соборе в Санкт-Петербурге

Он словно в вóлнах музыки плывет,
Столь благостный, но полный тайной боли;
Но снова разыскать не тяжело ли
Единый звук среди дрожащих нот?
Лампад текучий пламень жадно пьет
Сего напева нежное раздолье –
Но вспомянуть его не хватит воли,
Лишь попусту жизнь целая пройдет.
В нем сострадание и снисхожденье,
В нем утешенье бедам и слезам,
В нем утоление любой печали
Для тех, кто часто горести встречали,
Давно забытых радостей бальзам
И скованной души освобожденье.

Count Eric Stenbock (1860 – 1895)

Composed in St. Isaac’s Cathedral, St. Petersburg

On waves of music borne it seems to float
So tender sweet, so fraught with inner pain,
And far too exquisite to hear again
Above the quivering chords that single note, —
The tremulous fires of the lamp-light gloat
On the exceeding sweetness of that strain —
Thou mightest spend a lifetime all in vain
In striving to recall it, yet recall it not.
Therein are mingled mercy, pity, peace,
Tears wiped away and sorrow comforted,
Bearing sweet solace and a short relief
To those, that are acquainted well with grief,
Reviving for a time joys long since dead,
And granting to the fettered soul release.

Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay

***
«Я философию исследую толково,
Затем освою то, что нужно знать врачу,
В юриспруденции все знанья получу,
Чтоб овладеть затем наукой богослова;

Играть и танцевать желаю образцово,
И кистью, и мечом я овладеть хочу…»
Так думал я – мол, все искусства изучу –
Когда в чужой предел стремился из родного…

Желанья, вы смешны! Свершил я сей поход,
Прибавилось мне в нем лишь горя и забот,
Дни юности моей в исканьях оскудели.

И так же мореход, что ищет ценный клад,
Измучась в плаваньях, уже тому и рад,
Что наловить сумел селедки еле-еле.

Je me ferai savant en la philosophie,
En la mathématique et médecine aussi :
Je me ferai légiste, et d'un plus haut souci
Apprendrai les secrets de la théologie :

Du luth et du pinceau j'ébatterai ma vie,
De l'escrime et du bal. Je discourais ainsi,
Et me vantais en moi d'apprendre tout ceci,
Quand je changeai la France au séjour d'Italie.

O beaux discours humains ! Je suis venu si loin,
Pour m'enrichir d'ennui, de vieillesse et de soin,
Et perdre en voyageant le meilleur de mon âge.

Ainsi le marinier souvent pour tout trésor
Rapporte des harengs en lieu de lingots d'or,
Ayant fait, comme moi, un malheureux voyage.

Гилберт Франкау (1884 – 1952)

Россия

(26-ое июля 1919 г.)

Вы слышали Бельгии зов, вы гуннскую гнали беду,
Слышите ли, как мы вас зовем?
Мы вас защитили от ада – теперь мы сами в аду.
Торопитесь нас спасти – иль мы умрем!

Вы, познавшие свободу, вы гордитесь: миллионы
«Пали в битве за свободу» – но не ведать мертвым сна,
Если край наш вдруг погибнет, кровью Божьей обагренный,
Слезами мужей могучих орошенная страна.

Жены их не могут плакать – слезы голод иссушает,
И, склонясь над колыбелью умирающих детей,
Слышат скрип дверей и видят – жадно большевик взирает…
Нá сердце легко им от смертей.

Знают правду жены русских – их мужья склонили выи
И за мерзостных китайцев молят Господа-Христа.
Знаю правду о «свободе», воцарившейся в России, –
Немец золотом сковал ей руки, ноги и уста.

Зов России вам не слышен? Слышьте: лает, завывая,
Желтый пес, ведомый немцем, что терзает нам тела,
Желтый пес, что рвет младенцев посреди неурожая,
Воет посреди холерой истребленного села.

Стали к вольности глухи вы, сердцем к истине суровы,
Или золотом немецким взор ваш погружен во тьму?
Люди Англии далекой, донесите правды слово:
«Если умерла Россия, ваши жертвы ни к чему».

Бились вы с адом за правду, вы гуннскую гнали беду, –
Будете ли с Лениным-лгуном?
Вы одолели ад – теперь Россия в аду.
Торопитесь нас спасти – иль мы умрем!

Gilbert Frankau (1884 – 1952)

Russia

(26th July 1919)

You who heard when Belgium called, who foiled the Beasts in Gray,
Won’t you hearken to another cry?
You we saved one pang of Hell: all Hell is ours to-day.
Come over, now, and help us — or we die!

You, who know but freedom: you, who boast your million dead —
“Happy dead who died for freedom” — think you that your dead can sleep,
Knowing all they died for dying, in one land for which Christ bled.
This land of ours — where only strong men weep.

For they cannot weep — our women: thirst and hunger dry the tear.
They are crouching by the cradles, where the shrunken kiddies lie —
And the creaking doors swing open — and the Red Guards peep and leer —
And our women are so glad their kiddies die.

These know truth — our Russian women — who have seen their strong men pray,
Pray with tears, and pray to Christ, for Chinese offal in the street.
These know truth of Russia’s “freedom”, know how Russia stands to-day,
Gyves of gold, Hun gold, on neck and hands and feet.

Can't you hear our Russia moaning, “Freedom! Freedom!”; hear the growl
Of the yellow dogs, Hun-hounded, as they drag their victims down —
Yellow dogs that tear the dead babes in the stricken fields, and howl
For the dying in the cholera-stricken town?

Have your ears grown deaf to freedom? Have your hearts grown hard to truth?
Has the gold, Hun gold, bought bondage for your weary war-worn eyes.
Is there none in far-off England dares to tell English men the truth: —
That your dead have died in vain, if Russia dies.

You who fought through Hell for truth against the Beasts in Gray,
Will you hearken to a Lenin’s lie?
All that Hell you battled down is Russia's Hell to-day.
By the blood of Christ, come over — or we die.

Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay

CVIII

Я Геркулесом был, но днесь я принял имя
Пасквино. Пусть теперь посмешищем я стал,
Но прежний труд свершать нисколько не престал:
Чудовищам грожу стихами я своими.

Вот ремесло мое: не соблазнясь ничьими
Посулами, разить пороки наповал;
Но больше силы нет бороться: я устал
Сражаться с Гидрою, что угнездилась в Риме.

Носил я на плечах божественный чертог,
Чтоб великан Атлант вздохнуть свободно мог,
Под тяжестью небес свою склонивший выю.

А ныне я держу отнюдь не небосвод:
Монах испанский мне костяк сейчас гнетет;
Гораздо он грузней, чем тяжести былые.

Пасквино (или Пасквин; отсюда слово «пасквиль») – римская «говорящая статуя», к которой крепились анонимные листовки с дерзкими политическими сатирами.

CVIII

Je fus jadis Hercule, or Pasquin je me nomme, 
Pasquin fable du peuple, et qui fais toutefois 
Le même office encor que j'ai fait autrefois, 
Vu qu'ores par mes vers tant de monstres j'assomme.

Aussi mon vrai métier, c'est de n'épargner homme, 
Mais les vices chanter d'une publique voix :
Et si ne puis encor, quelque fort que je sois,
Surmonter la fureur de cet Hydre de Rome.

J'ai porté sur mon col le grand palais des dieux, 
Pour soulager Atlas, qui sous le faix des cieux 
Courbait las et recru sa grande échine large.

Ores au lieu du ciel, je porte sur mon dos, 
Un gros moine espagnol, qui me froisse les os, 
Et me pèse trop plus que ma première charge.

Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay

CXXVII

Здесь тысячью румян замазана измена,
Разбоев тысячью здесь улицы кишат,
Всесилен здесь кинжал и безнаказан яд,
И ростовщичеством богатство драгоценно;

Здесь в кривду веруют, а истина презренна,
Здесь подлинный бастард любой аристократ,
Всегда в почете здесь отъявленный разврат,
Блудница тем славней, чем более растленна.

По правде говоря, коль писаный закон
У нас хоть как-нибудь на деле соблюден
И худо-бедно есть в фемиде постоянство,

То потому, что здесь, не подкупая суд,
Имущество возьмут да просто отберут, –
Не требуется здесь особого тиранства.

CXXVII

Ici de mille fards la trahison se déguise, 
Ici mille forfaits pullulent à foison, 
Ici ne se punit l'homicide ou poison, 
Et la richesse ici par usure est acquise :

Ici les grandes maisons viennent de bâtardise, 
Ici ne se croit rien sans humaine raison, 
Ici la volupté est toujours de saison, 
Et d'autant plus y plaît que moins elle est permise.

Pense le demeurant. Si est-ce toutefois 
Qu'on garde encore ici quelque forme de lois, 
Et n'en est point du tout la justice bannie.

Ici le grand seigneur n'achète l'action, 
Et pour priver autrui de sa possession 
N'arme son mauvais droit de force et tyrannie.