Жан де Ла Сеппед (1548/50 – 1623)
Jean de La Ceppède

***
Любовь его свела с Олимпа к смертной деве,
Любовью искупил он человечий род,
Любовь нес палачам, терзающим во гневе,
Любя, он проливал за нас и кровь, и пот,

Любя, он претерпел мучения и гнет,
Любовь прославивший, повешен он на древе,
Любовь являя, мать страдает, слезы льет,
Любовью движимый, он скрыт в могильном чреве.

Так велика любовь, в любви так много сил,
Что он разрушил ад и в битве смерть сразил,
Из рук Плутоновых он вырвал Евридику.

Скажи, красавица, возлюбленная им:
Чтó казни прочие пред мýкой столь великой,
Чтó прочая любовь пред Любящим таким?

L'Amour l'a de l'Olympe ici bas fait descendre ;
L'amour l'a fait de l'homme endosser le peché ;
L'amour lui a déjà tout son sang fait épandre ;
L'amour l'a fait souffrir qu'on ait sur lui craché ;

L'amour a ces haliers à son chef attaché ;
L'amour fait que sa mère à ce bois le voit pendre ;
L'amour a dans ses mains ces rudes clous fiché ;
L'amour le va tantôt dans le sepulcre étendre.

Son amour est si grand, son amour est si fort
Qu'il attaque l'enfer, qu'il terrasse la mort,
Qu'il arrache à Pluton sa fidèle Euridice.

Belle pour qui ce beau meurt en vous bien-aimant,
Voyez s'il fut jamais un si cruel supplice,
Voyez s'il fut jamais un si parfait Amant.

Замечательный поэт Александр Саньков, пишущий в классической манере и традиционном русском правописании. Прошу любить, жаловать и подписываться.

Сидни Киз (1922 – 1943)
Sydney Keyes

Тимошенко

В десятый час он встал, десятимечный, –
Был каждый перст клинком; и, препоясав
Отвагой чресла, распахнул окно,
На судьбоносную взирая ночь.

Там, на ветрах, средь трескотни костров,
Или сплетясь любовно, или порознь
Принявши позу опьяненных сном,
Был полк скривленных тел и лиц пустых,
Несомый между вихрей и теней.
Услышьте ветер, что колеблет зори!
И он пред ликом ночи вспоминал:
Растерзанные, в черноте пожаров,
Легли поля под гусеницы танков…
И сжалась меченосная десница
Рукой горюющего земледельца,
И гневно-вещих уст его металл
Кричал, как обесчещенная дева;
Он слышал – носит ветер плач природы,
Шумит средь мертвых в зарослях волос.

Он повернулся; с ним качнулась тень,
Как древо. Освинцовели глаза.
Он, ярый в милости, в любви и в горе,
Штабную карту оживил войной.

Timoshenko

Hour ten he rose, ten-sworded, every finger
A weighted blade, and strapping round his loins
The courage of attack, he threw the window
Open to look on his appointed night.
 
Where lay, beneath the winds and creaking flares
Tangled like lovers or alone assuming
The wanton postures of the drunk with sleep,
An army of twisted limbs and hollow faces
Thrown to and fro between the winds and shadows.
O hear the wind, the wind that shakes the dawn.
And there before the night, he was aware
Of the flayed fields of home, and black with ruin
The helpful earth under the tracks of tanks.
His bladed hand, in pity falling, mimicked
The crumpled hand lamenting the broken plow;
And the oracular metal lips in anger
Squared to the shape of the raped girl’s yelling mouth.
He heard the wind explaining nature’s sorrow
And humming in the wire hair of the dead.
 
He turned, and his great shadow on the wall
Swayed like a tree. His eyes grew cold as lead.
Then, in a rage of love and grief and pity
He made the pencilled map alive with war.

АВГУСТ КОПИШ (1799 – 1853)

СИЛЕЗСКИЙ КУТИЛА

В силезских горах созревает вино,
Не требует света и зноя оно,
И в год урожайный, и в скверный год
Кровь винограда силезец пьет.

У бочки я как-то лежал в кабаке.
«Не перепьете! – вскричал во хмельке, –
Явись в этот погреб хоть сам сатана,
Он столько не сможет выпить вина!»

Едва лишь умолкнул слов моих звук –
Раздался копыт сатанинских стук.
Черт рявкнул: «Коль ты проиграешь, ты - мой!»,
А я: «Мне по нраву заклад такой!»

Потом я полночи c чертом вдвоем
Сидел, наполняя себя вином,
Пока тот не крикнул: «Хватит, дружок,
Я пеклом клянусь – проглотил все, что мог!

Я с буршами в Праге весь прошлый век
Пил ночью и днем, не смыкая век,
Но чтобы вот столько кислятины пить,
Заправским силезцем надобно быть!»

August Kopisch

Der schlesische Zecher

Auf Schlesiens Bergen, da wächst ein Wein,
Der braucht nicht Sonne nicht Mondenschein.
Ist's Jahr auch schlecht, ist's Jahr auch gut,
Da trinkt man fröhlich der Trauben Blut.

Da lag ich einmal am vollen Faß,
„Ein Anderer soll mir trinken das;“
So rief ich, „Und soll's der Teufel sein,
Ich trinke ihn nieder mit solch'nem Wein.“

Und eh noch das letzte Wort verhallt,
Des Satans Tritt durch den Keller schallt,
„He Freund!, gewinn' ich, so bist du mein,“
Ich gehe, so sprach ich, ich gehe die Wette ein.

Da wurde manch Krüglein leer gemacht;
Wir saßen und tranken die halbe Nacht,
Da lallte der Teufel: „He Kamerad,
Beim Fegfeuer jetzt – jetzt hab' ich's satt.

Ich trank vor hundert Jahren zu Prag
Mit den Studenten Nacht und Tag;
Doch mehr zu trinken solch sauren Wein,
Müßt' ich ein geborner Schlesier sein.“

Песня санфедистов (ок. 1800)

Предуведомление переводчика. Это песня, сложенная на неаполитанском диалекте в самом начале XIX в. в среде «санфедистов» (от ит. Santa Fede – «святая вера») и известная в разных вариантах, до сих пор звучит в Неаполе и его окрестностях, считается символом местного патриотизма. Движение санфедизма возникло в ответ на захват Неаполя французскими революционными войсками в начале 1799 г. и провозглашение марионеточной Партенопейской республики. Организатором его был действовавший от имени изгнанного короля Фердинанда IV кардинал Руффо, воззвавший к религиозным и монархическим чувствам народных масс. Санфедизм объединил все слои неаполитанского общества – от дворянства и духовенства до самых низов, не исключая и разбойников-«лаццарони». Всего за полгода иррегулярные войска санфедистов, поддержанные адмиралами Нельсоном и Ушаковым, разгромили французских захватчиков и их союзников. Санфедизм – одно из самых ранних, самых массовых и самых успешных контрреволюционных движений в истории.

Этим громом барабанным –
Слава мужикам-селянам,
Этим стуком громких бубнов
Подымай народ на бунты,
Этим звоном колокольным –
Слава людям подневольным.
Громче, скрипочка, играй,
Якобинец, помирай!

Припев:

Мы с веселой
Песней-карманьолой [1],
Слава, лейся
Королю с его семейством!

Замок Эльмо [2], полный славы,
Стал теперь как сыр дырявый,
А еще козел рогатый
Был назначен нам в прелаты [3].
Государь, кто изменил вам,
Кто темницею грозил вам?
Подлецы и лицемеры,
Господа и кавалеры!

Припев.

В день тринадцатый июня
Господа пустили нюни,
В день Антония святого
Осрамились, право слово [4].
Как пришли к нам якобинцы,
Стали требовать гостинца.
«Либертэ», «эгалитэ»[5]…
Грабят эти, грабят те!

Припев.

Приходили к нам французы,
Всем нам сделались обузой,
Э вуаля, э вуаля, [6]
Мы им дали пенделя.
На мосту [7] Луизе [8] тяжко –
Забрюхатела бедняжка,
Трое лекарей трудилось,
Да она не разродилась!

Припев.

Мы в порту швырнули в воду
Это «дерево свободы» [9],
Якобинцев похватали
Да в клочки их разодрали.
Нету с «равенством» француза
И «свободы» не видать;
Эй, мусью, взыграло пузо –
Улягайся-ка в кровать!

Припев.

Миновали дни нивоза,
Жерминаля и вантоза [10],
Жатвы месяц подоспел –
И обман ваш перезрел.
Славься, «батька Макароне» [11], –
Нашей веры он не тронет.
Якобинцы в море скок –
Подгорел у них задок!

Припев.


[1] Французская революционная песня (зд. иронически).
[2] Замок Сант-Эльмо, главная крепость Неаполя.
[3] Епископ Неаполитанский Джузеппе Капече Дзурло, поддерживавший французские власти и отлучавший санфедистов от церкви.
[4] 13 июня 1799 г., в праздник св. Антония Падуанского, санфедисты окончательно разбили французов и их ставленников.
[5] Свобода, равенство (фр.)
[6] И вот, и вот (фр.)
[7] Мост св. Магдалины (ныне не существующий), последний пункт якобинской обороны.
[8] Мария-Луиза Санфеличе, аристократка, против воли замешанная в политических интригах и казненная после реставрации монархии как симпатизантка республиканцев; пыталась отсрочить казнь, сказавшись беременной.
[9] Один из символов французской революции, устанавливалось и в захваченных французами землях.
[10] Месяцы республиканского календаря (период с января по апрель)
[11] По разным толкованиям, прозвище либо кого-то из вожаков «лаццарони», либо самого Фердинанда IV, любившего простонародную пищу.

https://www.youtube.com/watch?v=0QknArPPfHQ

Дорогие друзья!

25 мая (Вт) в 19:00 в библиотеке им. И. С. Тургенева состоится диспут о "Дон Кихоте" с участием А.В. Долина, Т.И. Пигаревой и вашего покорного слуги.

Буду очень рад, если вы удостоите его своим посещением.

https://lectorium.media/course/zhivaya-vstrecha-nash-don-kihot/?fbclid=IwAR1SOlWMlkvif_rRV370Qsq9jAEwGPjCeaM01tk-JnlYIggd049IIkRqW44

К Дню Славянской письменности и культуры - стихотворение загнанного в забвение галицко-русского поэта Дмитрия Вергуна (1871 - 1951) из сб. "Карпатские отзвуки" (Нью-Йорк, 1920).

Баллада французская

…В кумачовой крови континент
От Москвы до Зеленого Клина –
Якобинский ярится Конвент;
Охраняет права гражданина,
Исцеляет мигрень гильотиной.
Но вандейским Vive le Roi
На Дону огласилась равнина…
Где вы, Сент-Женевьев-де-Буа?

…Шлет советам привет президент,
Шантеклером поет петушино,
Ну а русский интеллигент
На заводе «Рено» на машину
Целый день надевает резину,
Чтоб гризетку в изящном боа
Можно было катать господину…
Где вы, Сент-Женевьев-де-Буа?

…Для Парижа есть новый презент –
Немцу, венгру, итало-румыну
Не хватает траурных лент.
Ведь, ударом железного дрына
Развалив укрепленья Берлина,
Пролетарий спас буржуа –
И вернулся к горелому тыну.
Где вы, Сент-Женевьев-де-Буа?

…Принц, вы баба иль все же мужчина?
В Сен-Дени слышен крик муэдзина,
Правоверный возносит дуа.
Посети нас, благая кончина,
Там, где Сент-Женевьев-де-Буа.

Уходящему месяцу посвящается…

Александр Скотт / Alexander Scott (ок. 1520 – 1582/3)

О Мае

Май-месяц всем влюбленным мил –
Венера жжет любовный пыл,
Дабы помочь в тоске сердечной;
Грустящим придает он сил
И все животворит он вечно.

Настанет май – побег цветет,
Настанет май – и дрозд поет,
Повелевает деве май:
«Води веселый хоровод
И в мяч с товарками играй!»

Венком украшены все в мае,
И в барабаны бьют, играя
«Охоту» утренней порою,
Нарядны девы, завлекая
Влюбленных, радуясь игрою.

Ведь в мае мужиков ведут
Малютка Джон и Робин Гуд
На игры с ветками берез;
О них забыл весь прочий люд,
Но сельский Робин – он всерьез.

Безумный лорд, шальной аббат
Безоговорочно царят
Над нами в час игры весенней –
Измена, хитрость, ложь стократ
Навалятся средь потрясений.

Ведь в мае слышится «ку-ку»,
Олени скачут на лужку,
Девицы ищут молодцов
И льнут к любезному дружку –
Ведь Феб в созвездьи Близнецов.

Ведь в мае – масло, пиво, сыр,
Сметана, творог; целый мир
Моллюсков, мидий ест и раков,
Ест лук-порей… Повсюду пир,
Хоть запах и неодинаков.

Ведь в мае на природе всяк
Рыбачит иль берет собак
И гонит зайцев по лесам;
Иные поступают так:
С ищейками пускают дам.

Ведь в мае вольные стрелки
В мишень стреляют мастерски,
В полях, в холмах поставив цели,
Близки они иль далеки,
Чтоб стрелы в яблочко летели.

Ведь в мае велено любить
Прекрасных дам и им служить,
И быть как можно с ними ближе;
Дадут в награду, может быть,
Поцеловать кой-где пониже.

Обычай у девиц и дам
Как овцы, прыгать по садам,
Как милого, сжимать жердину;
Кто в салочки играет там,
Кто в скачке, словно лошадиной.

Спешат паломницы в Лорето;
В седло усесться им за это
Помочь готовы ухажеры;
У склонов их встречают где-то
Иль посредине Масселборо.

Таков наш май и летних три
Горячих месяца; смотри,
Юнец, кому сраженья любы,
Себя в борьбе не изнури
С тем, что зовут «срамные губы»,

И, сколько б ни было забав,
Прошу я твой умерить нрав
И впредь, от мая до июля,
В любви воздержанность избрав,
Быть осмотрительным чистюлей.

Безумный лорд, шальной аббат… - видимо, намек на обычай избирать «аббата безумия» (Abbot of Unreason), служившего распорядителем народных праздников; также в этой строфе видят выпад против тогдашних властей.
Жердину – употребляемую для игры, видимо, похожей на наши городки.
Лорето – зд. часовня Богоматери Лоретской в упоминаемом ниже Масселборо (г. близ Эдинбурга).

Оригинал: https://www.poetrynook.com/poem/may-33

Альфред Эдуард Хаусмен (1859 - 1936)
A.E. Housman

LX

Мне воздух тех былых краев –
Как нá сердце нарыв:
Не чудится ль мне синь холмов,
И церковок, и нив?

Минувшей радости края
Мне свой открыли свет –
Счастливая тропа моя,
Куда возврата нет.

LX

Into my heart an air that kills
From yon far country blows:
What are those blue remembered hills,
What spires, what farms are those?

That is the land of lost content,
I see it shining plain,
The happy highways where I went
And cannot come again.

Эдмунд Спенсер (1552 – 1599)
Edmund Spenser

LXVIII

Господь живых, Ты этим светлым днем
И смерть, и грех в сраженьи победил,
Сойдя во ад, Ты в торжестве Своем
Всех узников от уз освободил;
Молю, чтоб ты день блага озарил
Блаженством для избавленных Тобой,
Тем, чьи грехи Ты на кресте избыл,
Дал жизнь благую каждый миг земной.
Любовь мы ценим дорогой ценой,
Любя Тебя, любовью воздадим,
Тебя восславим нашею хвалой –
Взаимно всякий будет здесь любим.
Давай любить, любимая, сегодня –
Любви нас учит заповедь Господня.

LXVIII

Most glorious Lord of life, that on this day, 
Didst make thy triumph over death and sin: 
And having harrow'd hell, didst bring away 
Captivity thence captive, us to win: 
This joyous day, dear Lord, with joy begin, 
And grant that we for whom thou diddest die, 
Being with thy dear blood clean wash'd from sin, 
May live for ever in felicity. 
And that thy love we weighing worthily, 
May likewise love thee for the same again: 
And for thy sake, that all like dear didst buy, 
With love may one another entertain. 
So let us love, dear love, like as we ought, 
Love is the lesson which the Lord us taught.

Дэвид Линдсей (1486 – 1550)
Sir David Lindsay

Поединок Джеймса Уотсона и Джона Барбора, служителей короля Иакова V

Наутро после Троицына дня
В Сент-Эндрюсе сходились два коня,
Верхом на них – два рыцаря в броне;
Таких турниров не было в стране
Еще ни разу. Сам король был там
С супругой, множество прекрасных дам;
Баронов, графов, рыцарей немало
Увидеть поединок пожелало.
Джеймс Уотсон и Джон Барбор – имена
Двум рыцарям, вступившим в стремена;
И каждый к королю приближен был,
В палатах камердинером служил.
Джеймс Уотсон был недюжинно умен
И в лекарской науке искушен;
И Джон изведал ремесло врача –
Лечил уродов от паралича.

Перед сраженьем рыцари дрожали,
Как бабы, копья и щиты держали,
А стремена болтались на ветру;
Обоим этот бой не по нутру.
Помчались ратоборцы напролом,
Не закрепив оружия крюком;
Уж думал Джеймс – сейчас возьму свое,
Да уронил к ногам коня копье.
Клянусь, пришлось бы Джеймсу нелегко,
Когда бы Джон не целил в молоко.
«Ты думал, камнем стало мое тело? –
Воскликнул Джон. – Копье пущу я в дело!»
Ответил Джеймс: «Помилуй, погоди!
Я только небо вижу впереди!»
«И мне, коли по правде рассуждать,
Одну лишь колокольню и видать! –
Джон заявил. – Хоть руки твои хлипки,
Держись!» И тут начало новой сшибке…
Ждал было Джеймса горестный финал,
Но Джон от гнева в обморок упал.
Джеймс мог заставить нас рыдать о нем –
Да жаль, копье раздроблено конем.
Джеймс говорит: «Услуга за услугу –
Мы три удара нанесем друг другу».
«Я мстить готов!» – Джон гордо заявил,
Коня пришпорил… и копье сломил.
Разить копьем никто теперь не мог,
Но Джеймс из ножен выхватил клинок
И быстро побежал врага рассечь.
Джон не успел достать свой ржавый меч,
И Джеймс, являя доблести пример,
Взмахнул мечом – и угодил в барьер;
Мнил победить он, да попал впросак:
Застрявший меч не вытащить никак.
А между тем Джон справился с клинком
И, сквернословя, к Джеймсу мчал бегом:
«Могу творить я в гневе чудеса!
Дрожи!..» Удар пришелся в небеса.
Теперь и Джеймс возьми да закричи:
«Будь проклят день, когда тупы мечи!»
И снова схватка – с силою двукратной
Друг друга бьют в лицо перчаткой латной…
Кто победитель, было не понять,
Вдруг крикнул Джон: «Пора бы нас разнять!»
А после Джеймс: «Да! Разнимайте нас!
Я бьюсь усталым вот уж целый час!».

Так завершился славный сей турнир,
И разбежался весь крещеный мир –
Шел от бойцов крепчайший аромат,
А с вонью рядом быть никто не рад.
Настолько им сраженья были внове,
Что – слава Богу! – обошлось без крови.

Оригинал: https://tinyurl.com/y8zs9bru

У.Х. Оден (1907 - 1973)
W. H. Auden

Ода средневековым поэтам

Чосер, Лэнгленд, Дуглас, Данбар и все их братья
Анонимы, да как же вы умудрялись
Без водопровода с анестезией,
Каждодневно страшась ведьм и магов,

Прокаженных, наемников, инквизиторов
И костров их, стихи писать так весело,
Не корчась от пафоса, не фальшивя?
Длинно писали вы, но не пóшло,

Лихо, но без грязи слагали «флайтинги»,
Буйные, потешные, а наши пииты-то,
Средь полного обилия и довольства
Якобы изжившие суеверия, –

Даже в лучших стихах смурные иль сальные,
Медузой себялюбия окамененные.
Мы всё спрашиваем, но не знаю, возможно ли
Объяснить, почему же и стар, и млад наш век

Презирают. Не будь бездуховных машин его,
Впрочем, не жили б вы у меня на полке,
Под рукою, мой слух услаждая или
Вялую плоть смеша. Я сейчас охотно бы

Сочинял стишки во славу гремящего
Юного июня и древа иудина,
Да только не позволяет мне знание,
Что они у вас куда лучше вышли бы.

Джеффри Чосер (ок. 1340 – 1400), Уильям Лэнгленд (ок. 1332 – ок. 1386), Гэвин Дуглас (ок. 1476 – 1522), Уильям Данбар (1459 – 1520) – английские (первые два) и шотландские поэты позднего Средневековья.

«Флайтинг» (букв. «ссора», «перебранка») – жанр шотландской поэзии 15-16 вв., изображающий реальную или воображаемую словесную дуэль, участники которой обмениваются оскорблениями в стихотворной форме.

Ode to the Medieval Poets

Chaucer, Langland, Douglas, Dunbar, with all your
brother Anons, how on earth did you ever manage,
without anaesthetics or plumbing,
in daily peril from witches, warlocks,

lepers, The Holy Office, foreign mercenaries
burning as they came, to write so cheerfully,
with no grimaces of self-pathos?
Long-winded you could be but not vulgar,

bawdy but not grubby, your raucous flytings
sheer high-spirited fun, whereas our makers,
beset by every creature comfort,
immune, they believe, to all superstitions,

even at their best are so often morose or
kinky, petrified by their gorgon egos.
We all ask, but I doubt if anyone
can really say why all age-groups should find our

Age quite so repulsive. Without its heartless
engines, though, you could not tenant my book-shelves,
on hand to delect my ear and chuckle
my sad flesh: I would gladly just now be

turning out verses to applaud a thundery
jovial June when the judas-tree is in blossom,
but am forbidden by the knowledge
that you would have wrought them so much better.

Теодор Уоттс-Дантон / Theodore Watts-Dunton (1832 – 1914)

Пуншевая песня в трактире «Русалка»

Знает, знает Рождество
Край веселья самого,
Светел лик его и свеж;
Этот край – скажи Русалке –
Где ж?

Рэли. Там, в Девоне, где отрада,
Где я вновь, мой милый Бен, –
Все блестит, как в Эльдорадо,
Золотом стропил и стен –
Злат мелькает луч светила,
Роща в белизне застыла,
Землю всю покровом скрыло,
Всюду снежный плен.

ПРИПЕВ. Знает, знает Рождество…

Дрэйтон. Там, где эвонские феи
Кружево мороза ткут,
Где колокола сильнее
В Стратфорде в честь Уилла бьют,
Там, где над рекою синей
Начертал узоры иней,
Где метели на равнине,
Где былой уют.

ПРИПЕВ. Знает, знает Рождество…

Друг Шекспира. Так мне вам ответить надо б:
Всюду, где бродил Шекспир,
Те места венчает падуб,
Рождество зовет на пир:
Дружество ему по нраву,
И оно венчает славой
Все поля, луга, дубравы –
Нашей дружбы мир.

ПРИПЕВ. Знает, знает Рождество…

Хейвуд. Не нужны ему пейзажи!
Любит веку испокон
Лондонские песни наши,
Славный пунша выпивон.
В испарениях спиртного
Вижу образы былого,
Песни милых слышу снова…
Лондон, дивный сон!

ПРИПЕВ. Знает, знает Рождество…

Бен Джонсон. Не забыться песне старой,
Новой надобен искус:
Я старинным пуншем яро
В новой страсти обопьюсь.
Выпьем да споем так смело,
Чтоб качалась ветвь омелы,
Чтоб трактир шатался целый…
Запевайте, ну-с!

ОКОНЧАНИЕ. Радо, радо Рождество
Средь веселья самого,
Светел лик его и свеж:
«Бен, меня коричным пуншем
Тешь!»

«Русалка» (иначе: «Морская дева») – ныне не существующий трактир в Лондоне, где собирались лучшие поэты елизаветинской Англии.

https://www.bartleby.com/101/807.html

Сергей Сулин (1873, Новочеркасск – 1943, Бургас).

Из неизданного сб. стихов «Балканы» (1941). РГАЛИ, ф. 2273, оп. 1, ед. хр. 1.

Публикуется впервые.

***
Современные устои разрушая,
Дико мчится жизни Суета,
И, дорогу силе уступая,
В глубь времен уходит Красота.
Пали пышные монархии Востока,
Византия, Греция и Рим,
Но, проникнув в культы их глубоко,
Память их до гроба мы храним.
Дороги нам Рыцарства идеи,
Глаз ласкает век де Помпадур,
Люб и барин русский самодур,
И усадьб заглохшие аллеи…
Каждому нам дорого родное –
Наш старинный, дедовский уклад.
Было же оно еще живое
Так немного лет тому назад!..
Но гремящей, бурной колесницей
В урагане мчится Суета, –
И под ней разбитой черепицей
Утонула в прахе Красота.

Антуан (Марк-Антуан-Жерар) де Сент-Аман (1594 – 1661)
Marc-Antoine-Gérard de Saint-Amant

Римское лето

Что за нежданный жар над городом горит?
Мы в пояс Тропика попали безысходно,
Иль Фаэтону вслед возница сумасбродный
Сияющих коней над головами мчит?

В жару покров земли морщинами изрыт,
Ей в этом климате не дышится свободно,
И поле римское – теперь песок безводный,
Не веют здесь ветра, он влагой не омыт.

Под взглядом яростным жары каникулярной
Как Геркулеса, Тибр спалит огонь пожарный
В иссушенной тени, где вянут тростники.

Он – бог, но все равно исход найдет печальный:
Родной ему сосуд, начало сей реки,
Вдруг станет урною для праха погребальной.

Каникулярный – зд.: относящийся к периоду наибольшей летней жары (22 июля – 23 августа). В Древнем Риме он совпадал с началом утренней видимости Сириуса (называвшегося Canicula – «собачка») и считался временем летнего отдыха (откуда и современное значение слова «каникулы»).

Как Геркулеса, Тибр спалит огонь пожарный… – Геракл, по наиболее распространенному преданию, погиб, бросившись в огонь.

L’ESTÉ DE ROME

Quelle estrange chaleur nous vient icy brusler ?
Sommes-nous transportez sous la zone torride,
Ou quelque autre imprudent a-t’il lasché la bride
Aux lumineux chevaux qu’on voit estinceler ?

La terre, en ce climat, contrainte à pantheler,
Sous l’ardeur des rayons s’entre-fend et se ride ;
Et tout le champ romain n’est plus qu’un sable aride
D’où nulle fresche humeur ne se peut exhaler.

Les furieux regards de l’aspre canicule
Forcent mesme le Tybre à perir comme Hercule,
Dessous l’ombrage sec des joncs et des roseaux.

Sa qualité de dieu ne l’en sçauroit deffendre,
Et le vase natal d’où s’écoulent ses eaux,
Sera l’urne funeste où l’on mettra sa cendre.

Шарль Леконт де Лиль (1818 – 1894)
Charles Leconte de Lisle

Балаганщики

Как зверя жалкого на солнцепек бросая,
Что на цепи своей в мучениях скулит,
Кто хочет, пусть душе израненной велит
Бродить по мостовой с тобою, чернь тупая!

Мечтая, что он смех иль жалость возбудит,
В бессмысленных глазах сиянье разжигая,
Кто хочет, обнажись, сорви одежды рая,
Что укрывают страсть и данный свыше стыд!

Я в гордости немой, в могиле неприметной
Скорее в черноте исчезну беспредметной,
Но не продам тебе ни свой восторг, ни боль.

Я не подставлю жизнь чужим глазам и слухам,
Не стану я плясать на ярмарке – уволь!
Не уподоблюсь я шутам твоим и шлюхам.

Les Montreurs

Tel qu’un morne animal, meurtri, plein de poussière,
La chaîne au cou, hurlant au chaud soleil d’été,
Promène qui voudra son cœur ensanglanté
Sur ton pavé cynique, ô plèbe carnassière !

Pour mettre un feu stérile en ton œil hébété,
Pour mendier ton rire ou ta pitié grossière,
Déchire qui voudra la robe de lumière
De la pudeur divine et de la volupté.

Dans mon orgueil muet, dans ma tombe sans gloire,
Dussé-je m’engloutir pour l’éternité noire,
Je ne te vendrai pas mon ivresse ou mon mal,

Je ne livrerai pas ma vie à tes huées,
Je ne danserai pas sur ton tréteau banal
Avec tes histrions et tes prostituées.

Лайонел Джонсон / Lionel Johnson (1867 – 1902)

У памятника Карлу I на Чаринг-Кросс

Не счесть небесных красот –
Звезды, мрак и луна;
Изредка ветер вздохнет,
Но всюду царит тишина.

Нет той власти прочней,
Здесь только я и он –
Печальнейший из королей,
Он был венца лишен.

Путь во дворец держа,
Смел он и сановит;
Нет сброда и мятежа –
Только ветер шумит.

Исчез королевский двор;
Но шлет ему свой привет
Звезд недвижимый хор,
Звезд блуждающих свет.

Скачет он, скачет один,
Наш король роковой,
Ночи он господин,
Царствует он над тьмой.

В чем же виднее рок –
В звездах или в глазах?
В чем же силы залог –
В челе или в небесах?

Сердце терзает боль,
Эта боль тяжела –
Только хранит король
Строгий покой чела.

В жизни он побежден,
Но стяжал торжество:
Он красотой искуплен,
Вечность спасла его.

Жизни бездарной позор?
Нет, коли смерть велика.
Был отменен приговор?
Да, упразднен на века.

Под пологом звезд роковых
Хранит он молчанья вид;
Мертвый король живых
В лондонский мрак глядит.

В вечной потребе мирской
Гибнет наш дух без сил –
А он был святым душой,
Он искусства любил.

Ты, одолевший беду, –
Пошли благодать свою!..
Дорогой ночной иду,
Скорбный твой лик люблю.

Город во тьме исчез,
Смолкнул суетный крик,
А в глубинах небес
Замысел вечный возник.

By the Statue of King Charles at Charing Cross

Sombre and rich, the skies;
Great glooms, and starry plains.
Gently the night wind sighs;
Else a vast silence reigns.

The splendid silence clings
Around me: and around
The saddest of all kings
Crowned, and again discrowned.

Comely and calm, he rides
Hard by his own Whitehall:
Only the night wind glides:
No crowds, nor rebels, brawl.

Gone, too, his Court; and yet,
The stars his courtiers are:
Stars in their stations set;
And every wandering star.

Alone he rides, alone,
The fair and fatal king:
Dark night is all his own,
That strange and solemn thing.

Which are more full of fate:
The stars; or those sad eyes?
Which are more still and great:
Those brows; or the dark skies?

Although his whole heart yearn
In passionate tragedy:
Never was face so stern
With sweet austerity.

Vanquished in life, his death
By beauty made amends:
The passing of his breath
Won his defeated ends.

Brief life and hapless? Nay:
Through death, life grew sublime.
Speak after sentence? Yea:
And to the end of time.

Armoured he rides, his head
Bare to the stars of doom:
He triumphs now, the dead,
Beholding London's gloom.

Our wearier spirit faints,
Vexed in the world's employ:
His soul was of the saints;
And art to him was joy.

King, tried in fires of woe!
Men hunger for thy grace:
And through the night I go,
Loving thy mournful face.

Yet when the city sleeps;
When all the cries are still:
The stars and heavenly deeps
Work out a perfect will.