Карл Орлеанский (1394 -1465)
Charles, Duke of Orleans
Один я, и один хочу я жить,
Один я, жизнь безрадостно течет,
Один я, и печалей не избыть,
Один, без госпожи, который год,
Одну ее никто мне не вернет.
Один я, долю проклинать я буду,
Один живу под бременем невзгод,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Один в пустыне должен боль сносить,
Один я несчастливей всех сирот,
Один, кто счет свой должен оплатить,
Один - никто на голос не придет.
Один терплю я злоключений гнет,
Один я уповаю лишь на чудо,
Один, чья злоба милостью слывет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Одну лишь смерть хочу к себе пустить,
Один среди печалей и забот,
Один с врагом пытаюсь я дружить,
Один, кто в добром здравии умрет,
Один, кто гибель с нетерпеньем ждет,
Один живу я, ненавистный люду,
Один, кто для тебя одной живет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Один, любви лишенный сумасброд,
Один себе лекарства не добуду,
Один живу, чтоб дней прервался счет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Alone am y and while to be alone
Alone withouten plesere or gladnes
Alone in care to sighe and grone
Alone to wayle the deth of my maystres
Alone which sorow will me neuyr eesse
Alone y curse the lyf y do endure
Alone this fayntith me my gret distres
Alone y lyue an ofcast creature.
Alone am y most wofulest bigoon
Alone forlost in paynful wildirnes
Alone withouten whom to make my mone
Alone my wreehid ease forte redresse
Alone thus wandir y in heuynes
Alone so we worth myn aventure
Alone to rage this thynkith me swetnes
Alone y Iyue an ofcast creature.
Alone deth com take me here anoon
Alone that dost me dure so moche distres
Atone y lyue, my frendis alle ad foon
Alone to die thus in my lustynes
Alone most welcome deth to thi rudenes
Alone that worst kan pete lo mesure
Alone came on, y bide but thee dowtles
Alone y lyue an ofcast creature.
Alone of woo y haue take such excesse
Alone that phisik nys ther me to cure
Alone y lyue that willith it were lesse
Alone y lyue an of cast creature.
Charles, Duke of Orleans
Один я, и один хочу я жить,
Один я, жизнь безрадостно течет,
Один я, и печалей не избыть,
Один, без госпожи, который год,
Одну ее никто мне не вернет.
Один я, долю проклинать я буду,
Один живу под бременем невзгод,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Один в пустыне должен боль сносить,
Один я несчастливей всех сирот,
Один, кто счет свой должен оплатить,
Один - никто на голос не придет.
Один терплю я злоключений гнет,
Один я уповаю лишь на чудо,
Один, чья злоба милостью слывет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Одну лишь смерть хочу к себе пустить,
Один среди печалей и забот,
Один с врагом пытаюсь я дружить,
Один, кто в добром здравии умрет,
Один, кто гибель с нетерпеньем ждет,
Один живу я, ненавистный люду,
Один, кто для тебя одной живет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Один, любви лишенный сумасброд,
Один себе лекарства не добуду,
Один живу, чтоб дней прервался счет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Alone am y and while to be alone
Alone withouten plesere or gladnes
Alone in care to sighe and grone
Alone to wayle the deth of my maystres
Alone which sorow will me neuyr eesse
Alone y curse the lyf y do endure
Alone this fayntith me my gret distres
Alone y lyue an ofcast creature.
Alone am y most wofulest bigoon
Alone forlost in paynful wildirnes
Alone withouten whom to make my mone
Alone my wreehid ease forte redresse
Alone thus wandir y in heuynes
Alone so we worth myn aventure
Alone to rage this thynkith me swetnes
Alone y Iyue an ofcast creature.
Alone deth com take me here anoon
Alone that dost me dure so moche distres
Atone y lyue, my frendis alle ad foon
Alone to die thus in my lustynes
Alone most welcome deth to thi rudenes
Alone that worst kan pete lo mesure
Alone came on, y bide but thee dowtles
Alone y lyue an ofcast creature.
Alone of woo y haue take such excesse
Alone that phisik nys ther me to cure
Alone y lyue that willith it were lesse
Alone y lyue an of cast creature.
Жан де Спонд (1557 – 1595)
***
Гражданской смутою душа моя объята –
В ней разум с чувствами сразились меж собой.
Пылает их раздор; неведом мне покой,
Покуда острый меч подъемлет брат на брата.
Зато оружье чувств отнюдь не из булата –
Из хрупкого стекла; и сердце выбор свой
Оставит за другой сраженья стороной –
За разумом, чья власть на милости богата.
Мне чувства говорят: «Колена преклони
Под бременем страстей, палящих, как огни»,
А разум мне велит: «Терпи сию расправу».
И потому в душе пора устроить Рим:
Толпу мятежных чувств нещадно сокрушим,
Чтоб разум смог создать великую державу.
Jean de Sponde (1557 – 1595)
***
Je sens dedans mon âme une guerre civile
D'un parti ma raison, mes sens d'autre parti,
Dont le brûlant discord ne peut être amorti
Tant chacun son tranchant l'un contre l'autre affile.
Mais mes sens sont armés d'un verre si fragile
Que si le cœur bientôt ne s'en est départi
Tout l'heur vers ma raison se verra converti,
Comme au parti plus fort plus juste et plus utile.
Mes sens veulent ployer sous ce pesant fardeau
Des ardeurs que me donne un éloigné flambeau,
Au rebours la raison me renforce au martyre.
Faisons comme dans Rome, à ce peuple mutin
De mes sens inconstants arrachons-les enfin,
Et que notre raison y plante son Empire.
***
Гражданской смутою душа моя объята –
В ней разум с чувствами сразились меж собой.
Пылает их раздор; неведом мне покой,
Покуда острый меч подъемлет брат на брата.
Зато оружье чувств отнюдь не из булата –
Из хрупкого стекла; и сердце выбор свой
Оставит за другой сраженья стороной –
За разумом, чья власть на милости богата.
Мне чувства говорят: «Колена преклони
Под бременем страстей, палящих, как огни»,
А разум мне велит: «Терпи сию расправу».
И потому в душе пора устроить Рим:
Толпу мятежных чувств нещадно сокрушим,
Чтоб разум смог создать великую державу.
Jean de Sponde (1557 – 1595)
***
Je sens dedans mon âme une guerre civile
D'un parti ma raison, mes sens d'autre parti,
Dont le brûlant discord ne peut être amorti
Tant chacun son tranchant l'un contre l'autre affile.
Mais mes sens sont armés d'un verre si fragile
Que si le cœur bientôt ne s'en est départi
Tout l'heur vers ma raison se verra converti,
Comme au parti plus fort plus juste et plus utile.
Mes sens veulent ployer sous ce pesant fardeau
Des ardeurs que me donne un éloigné flambeau,
Au rebours la raison me renforce au martyre.
Faisons comme dans Rome, à ce peuple mutin
De mes sens inconstants arrachons-les enfin,
Et que notre raison y plante son Empire.
Франсуа д’Арбо де Поршер
François d'Arbaud de Porchères (1590 – 1640)
О злом духе
Природа, мне подай мрачнейшие цвета:
Подай мне змиев яд, подай мне кровь пантеры,
Слез крокодиловых поток, разводы серы -
Да будут красками творимого холста.
Изображу того, чья воля нечиста,
Льва, аспида, людей пожравшего без меры,
Убийцу человек с начала первой эры,
Источник зол и бед, чья лютость несыта.
Открыл он нам пути в безжалостное пламя,
Палач и тел, и душ ругается над нами,
Он счастье вечное сменил на вечность мук.
Господь! Тебя сей дух порочит в едкой злобе.
Твой образ - человек, Твоих творенье рук;
Отмстив за Подлинник, спаси Его подобье!
Sur l’esprit malin
Nature, prête-moi tes plus noires couleurs,
Fournis, pour mon tableau, le sang d'une panthère,
Le venin d'un dragon, le fiel d'une vipère,
D'un crocodile enfin, et l'écume et les pleurs.
Je veux peindre, aujourd'hui, l'artisan des malheurs,
Le lion, le serpent, le monstre sanguinaire
Qui nous fit tous mortels, en tuant notre père,
Et, par lui, nous causa d'éternelles douleurs.
Il nous ouvrit la voie aux éternelles flammes,
Et ce bourreau cruel et des corps et des âmes
Détruisit, d'un seul coup, le bonheur des humains.
C'est à toi-même, ô Dieu ! que Satan fit outrage.
L'Homme est ta ressemblance et l'œuvre de tes mains :
Venge l'Original, en sauvant son image.
François d'Arbaud de Porchères (1590 – 1640)
О злом духе
Природа, мне подай мрачнейшие цвета:
Подай мне змиев яд, подай мне кровь пантеры,
Слез крокодиловых поток, разводы серы -
Да будут красками творимого холста.
Изображу того, чья воля нечиста,
Льва, аспида, людей пожравшего без меры,
Убийцу человек с начала первой эры,
Источник зол и бед, чья лютость несыта.
Открыл он нам пути в безжалостное пламя,
Палач и тел, и душ ругается над нами,
Он счастье вечное сменил на вечность мук.
Господь! Тебя сей дух порочит в едкой злобе.
Твой образ - человек, Твоих творенье рук;
Отмстив за Подлинник, спаси Его подобье!
Sur l’esprit malin
Nature, prête-moi tes plus noires couleurs,
Fournis, pour mon tableau, le sang d'une panthère,
Le venin d'un dragon, le fiel d'une vipère,
D'un crocodile enfin, et l'écume et les pleurs.
Je veux peindre, aujourd'hui, l'artisan des malheurs,
Le lion, le serpent, le monstre sanguinaire
Qui nous fit tous mortels, en tuant notre père,
Et, par lui, nous causa d'éternelles douleurs.
Il nous ouvrit la voie aux éternelles flammes,
Et ce bourreau cruel et des corps et des âmes
Détruisit, d'un seul coup, le bonheur des humains.
C'est à toi-même, ô Dieu ! que Satan fit outrage.
L'Homme est ta ressemblance et l'œuvre de tes mains :
Venge l'Original, en sauvant son image.
Луис де Гонгора (1561 – 1627)
***
На галере на турецкой,
Тяжкою прикован цепью,
Ухватив весло руками,
Взором схватывая землю,
Возле берега Марбельи
Раб, похищенный Драгутом,
В скрежете цепей и вёсел
Заливался в горе лютом:
«О священный край испанский,
О родимый берег пенный,
Тысяче морских трагедий
Стал кровавою ты сценой,
Знаю – ты частица моря,
Языком своих лобзаний
Чтущего мою отчизну,
Стены величавых зданий;
От жены моей любимой
Мне известья принеси ты –
Пишет мне она, что слезы
Над бедой моей излиты;
Коль она и вправду плачет
Над прибрежными песками,
То тогда ты с морем Южным
Сможешь спорить жемчугами.
Дай ответ, святое море,
Верю, ты меня приветишь,
Раз у вод бывает устье,
Мне устами ты ответишь,
Но не слышу я ответа –
Значит, умерла супруга,
Пусть того и не должно быть,
Коль я пережил разлуку.
Раз уж десять лет я прожил
С ней и с волей разлученным –
Нет мне смерти от печали,
Ведь живу я умерщвленным».
…Шесть ветрил с крестом мальтийским
Показалось тут по борту,
И рабу его надсмотрщик
Приказал вершить работу.
Amarrado al duro banco
de una galera turquesca,
ambas manos en el remo
y ambos ojos en la tierra,
un forzado de Dragut
en la playa de Marbella
se quejaba al ronco son
del remo y de la cadena:
«Oh sagrado mar de España,
famosa playa serena,
teatro donde se han hecho
cien mil navales tragedias:
pues eres tú el mismo mar
que con tus crecientes besas
las murallas de mi patria,
coronadas y soberbias,
tráeme nuevas de mi esposa,
y dime si han sido ciertas
las lágrimas y suspiros
que me dice por sus letras;
porque si es verdad que llora
mi cautiverio en tu arena,
bien puedes al mar del Sur
vencer en lucientes perlas.
Dame ya, sagrado mar,
a mis demandas respuesta,
que bien puedes, si es verdad
que las aguas tienen lengua;
pero, pues no me respondes,
sin duda alguna que es muerta,
aunque no lo debe ser,
pues que vivo yo en su ausencia.
Pues he vivido diez años
sin libertad y sin ella,
siempre al remo condenado,
a nadie matarán penas».
En esto se descubrieron
de la Religión seis velas,
y el cómitre mandó usar
al forzado de su fuerza.
***
На галере на турецкой,
Тяжкою прикован цепью,
Ухватив весло руками,
Взором схватывая землю,
Возле берега Марбельи
Раб, похищенный Драгутом,
В скрежете цепей и вёсел
Заливался в горе лютом:
«О священный край испанский,
О родимый берег пенный,
Тысяче морских трагедий
Стал кровавою ты сценой,
Знаю – ты частица моря,
Языком своих лобзаний
Чтущего мою отчизну,
Стены величавых зданий;
От жены моей любимой
Мне известья принеси ты –
Пишет мне она, что слезы
Над бедой моей излиты;
Коль она и вправду плачет
Над прибрежными песками,
То тогда ты с морем Южным
Сможешь спорить жемчугами.
Дай ответ, святое море,
Верю, ты меня приветишь,
Раз у вод бывает устье,
Мне устами ты ответишь,
Но не слышу я ответа –
Значит, умерла супруга,
Пусть того и не должно быть,
Коль я пережил разлуку.
Раз уж десять лет я прожил
С ней и с волей разлученным –
Нет мне смерти от печали,
Ведь живу я умерщвленным».
…Шесть ветрил с крестом мальтийским
Показалось тут по борту,
И рабу его надсмотрщик
Приказал вершить работу.
Amarrado al duro banco
de una galera turquesca,
ambas manos en el remo
y ambos ojos en la tierra,
un forzado de Dragut
en la playa de Marbella
se quejaba al ronco son
del remo y de la cadena:
«Oh sagrado mar de España,
famosa playa serena,
teatro donde se han hecho
cien mil navales tragedias:
pues eres tú el mismo mar
que con tus crecientes besas
las murallas de mi patria,
coronadas y soberbias,
tráeme nuevas de mi esposa,
y dime si han sido ciertas
las lágrimas y suspiros
que me dice por sus letras;
porque si es verdad que llora
mi cautiverio en tu arena,
bien puedes al mar del Sur
vencer en lucientes perlas.
Dame ya, sagrado mar,
a mis demandas respuesta,
que bien puedes, si es verdad
que las aguas tienen lengua;
pero, pues no me respondes,
sin duda alguna que es muerta,
aunque no lo debe ser,
pues que vivo yo en su ausencia.
Pues he vivido diez años
sin libertad y sin ella,
siempre al remo condenado,
a nadie matarán penas».
En esto se descubrieron
de la Religión seis velas,
y el cómitre mandó usar
al forzado de su fuerza.
МОНАХ И ЕГО КОТ, 840
Снаружи – страх, мучения и горе,
Нашествия врагов, разбой и гнев,
И сатана, что рыкает, как лев…
Уйду в объятый тишиной скрипторий.
Ах, сколько не досказано историй!
Деянья королей и королев,
Премудрых старцев, благородных дев,
Откройтесь на пергаментном просторе!
Сказаний полон наш зеленый Эрин.
Господь не возбранит мне, я уверен,
Открыть их мнихам чужедальних стран…
Да что за вид! Да что за скверный запах!
Прокрался ты ко мне на мягких лапах
И наследил на книге, Пангур Бан!
#из_старенького
Снаружи – страх, мучения и горе,
Нашествия врагов, разбой и гнев,
И сатана, что рыкает, как лев…
Уйду в объятый тишиной скрипторий.
Ах, сколько не досказано историй!
Деянья королей и королев,
Премудрых старцев, благородных дев,
Откройтесь на пергаментном просторе!
Сказаний полон наш зеленый Эрин.
Господь не возбранит мне, я уверен,
Открыть их мнихам чужедальних стран…
Да что за вид! Да что за скверный запах!
Прокрался ты ко мне на мягких лапах
И наследил на книге, Пангур Бан!
#из_старенького
СЕНЕКА, 50 ПО Р.Х.
ХОР:
Тебе проклятье, первая ладья,
И первому проклятье мореходу,
Тому, что острым плугом взрезал воду,
Будь Радамант единственный судья!
Арго разломан и лежит, гния.
Но тысячи судов себе в угоду
Мы воздвигаем, и не счесть народу,
Что жаждет перемены бытия.
Смешался мир. Перс воду пьет из Рейна,
А киммерийский скиф благоговейно
Пред Митрой воскуряет фимиам;
И, видя новый свет за Дальней Тулэ,
Матросы пожалеют, что свернули
К дотоле заповедным берегам.
ХОР:
Тебе проклятье, первая ладья,
И первому проклятье мореходу,
Тому, что острым плугом взрезал воду,
Будь Радамант единственный судья!
Арго разломан и лежит, гния.
Но тысячи судов себе в угоду
Мы воздвигаем, и не счесть народу,
Что жаждет перемены бытия.
Смешался мир. Перс воду пьет из Рейна,
А киммерийский скиф благоговейно
Пред Митрой воскуряет фимиам;
И, видя новый свет за Дальней Тулэ,
Матросы пожалеют, что свернули
К дотоле заповедным берегам.
Джон Китс (1795 – 1821)
Впервые заглянув в Гомера, переведенного Чепменом
В златых пределах, скрывшихся от глаз,
Блуждал я, видел царства, города,
И острова заката, где всегда
Дань Аполлону щедрая лилась.
Есть край обширный, слышал я не раз,
Гомер царит в нем многие года;
Я думал – не бывать там никогда,
Но Чепмена раздался ясный глас,
И стал я словно некий астроном,
Планету уловивший в кругозор,
Иль как взиравший бдительным орлом
На Тихий океан конкистадор,
Средь воинов в смятении немом
Стояв на вышине Дарьенских гор.
(М.Л. Гаспаров советовал исправлять ошибки автора, поскольку переводчик все равно привнесет своих собственных. Знаменитая ошибка Китса – в том, что он спутал Кортеса с Нуньесом де Бальбоа, на что ему пеняли еще первые читатели великого сонета (но тщетно – «противоречий очень много, но их исправить не хочу»). Пытаясь примирить авторскую волю с исторической правдой, аз грешный и соорудил этот, наверное, надцатый уже по счету перевод)
John Keats (1795 – 1821)
On First Looking into Chapman's Homer
Much have I travell'd in the realms of gold,
And many goodly states and kingdoms seen;
Round many western islands have I been
Which bards in fealty to Apollo hold.
Oft of one wide expanse had I been told
That deep-brow'd Homer ruled as his demesne;
Yet did I never breathe its pure serene
Till I heard Chapman speak out loud and bold:
Then felt I like some watcher of the skies
When a new planet swims into his ken;
Or like stout Cortez when with eagle eyes
He stared at the Pacific—and all his men
Look'd at each other with a wild surmise—
Silent, upon a peak in Darien.
Впервые заглянув в Гомера, переведенного Чепменом
В златых пределах, скрывшихся от глаз,
Блуждал я, видел царства, города,
И острова заката, где всегда
Дань Аполлону щедрая лилась.
Есть край обширный, слышал я не раз,
Гомер царит в нем многие года;
Я думал – не бывать там никогда,
Но Чепмена раздался ясный глас,
И стал я словно некий астроном,
Планету уловивший в кругозор,
Иль как взиравший бдительным орлом
На Тихий океан конкистадор,
Средь воинов в смятении немом
Стояв на вышине Дарьенских гор.
(М.Л. Гаспаров советовал исправлять ошибки автора, поскольку переводчик все равно привнесет своих собственных. Знаменитая ошибка Китса – в том, что он спутал Кортеса с Нуньесом де Бальбоа, на что ему пеняли еще первые читатели великого сонета (но тщетно – «противоречий очень много, но их исправить не хочу»). Пытаясь примирить авторскую волю с исторической правдой, аз грешный и соорудил этот, наверное, надцатый уже по счету перевод)
John Keats (1795 – 1821)
On First Looking into Chapman's Homer
Much have I travell'd in the realms of gold,
And many goodly states and kingdoms seen;
Round many western islands have I been
Which bards in fealty to Apollo hold.
Oft of one wide expanse had I been told
That deep-brow'd Homer ruled as his demesne;
Yet did I never breathe its pure serene
Till I heard Chapman speak out loud and bold:
Then felt I like some watcher of the skies
When a new planet swims into his ken;
Or like stout Cortez when with eagle eyes
He stared at the Pacific—and all his men
Look'd at each other with a wild surmise—
Silent, upon a peak in Darien.
Томас Нэш (1567 – ок. 1601)
Thomas Nashe
Моление в пору чумы
Счастье, твой пропал и след;
Как превратен этот свет!
Жизнь – лихая круговерть,
Только ей играет Смерть,
Всех стрела ее найдет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Не надейтесь, кто богат, –
Деньги вас не исцелят.
Мрут и сами лекаря.
Все живет на свете зря –
Вмиг чума до нас дойдет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Женская краса – цветок,
Час прошел – и он поблек;
И царицы тоже тленны,
И прекрасная Елена
Истлевает и гниет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Гектор – всех он был храбрей,
Стал он пищей для червей;
Не сразит судьбину меч,
Всем пора в могилу лечь.
Колокол меня зовет,
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Всем, кто остры на язык,
Горек будет смертный миг;
Ад – безжалостный палач,
Твой не услышит плач,
Красноречья не поймет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Все сословья, все чины –
Вы судьбу принять должны.
Рай давно для нас готов,
Мир – подмостки для шутов.
Путь на небо нас ведет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
A Litany in Time of Plague
Adieu, farewell, earth's bliss;
This world uncertain is;
Fond are life's lustful joys;
Death proves them all but toys;
None from his darts can fly;
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Rich men, trust not in wealth,
Gold cannot buy you health;
Physic himself must fade.
All things to end are made,
The plague full swift goes by;
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Beauty is but a flower
Which wrinkles will devour;
Brightness falls from the air;
Queens have died young and fair;
Dust hath closed Helen's eye.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Strength stoops unto the grave,
Worms feed on Hector brave;
Swords may not fight with fate,
Earth still holds open her gate.
"Come, come!" the bells do cry.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Wit with his wantonness
Tasteth death's bitterness;
Hell's executioner
Hath no ears for to hear
What vain art can reply.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Haste, therefore, each degree,
To welcome destiny;
Heaven is our heritage,
Earth but a player's stage;
Mount we unto the sky.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Thomas Nashe
Моление в пору чумы
Счастье, твой пропал и след;
Как превратен этот свет!
Жизнь – лихая круговерть,
Только ей играет Смерть,
Всех стрела ее найдет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Не надейтесь, кто богат, –
Деньги вас не исцелят.
Мрут и сами лекаря.
Все живет на свете зря –
Вмиг чума до нас дойдет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Женская краса – цветок,
Час прошел – и он поблек;
И царицы тоже тленны,
И прекрасная Елена
Истлевает и гниет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Гектор – всех он был храбрей,
Стал он пищей для червей;
Не сразит судьбину меч,
Всем пора в могилу лечь.
Колокол меня зовет,
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Всем, кто остры на язык,
Горек будет смертный миг;
Ад – безжалостный палач,
Твой не услышит плач,
Красноречья не поймет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Все сословья, все чины –
Вы судьбу принять должны.
Рай давно для нас готов,
Мир – подмостки для шутов.
Путь на небо нас ведет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
A Litany in Time of Plague
Adieu, farewell, earth's bliss;
This world uncertain is;
Fond are life's lustful joys;
Death proves them all but toys;
None from his darts can fly;
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Rich men, trust not in wealth,
Gold cannot buy you health;
Physic himself must fade.
All things to end are made,
The plague full swift goes by;
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Beauty is but a flower
Which wrinkles will devour;
Brightness falls from the air;
Queens have died young and fair;
Dust hath closed Helen's eye.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Strength stoops unto the grave,
Worms feed on Hector brave;
Swords may not fight with fate,
Earth still holds open her gate.
"Come, come!" the bells do cry.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Wit with his wantonness
Tasteth death's bitterness;
Hell's executioner
Hath no ears for to hear
What vain art can reply.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Haste, therefore, each degree,
To welcome destiny;
Heaven is our heritage,
Earth but a player's stage;
Mount we unto the sky.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Сегодня на нашем канале отмечается 450-летие победы при Лепанто, по словам бывшего при ней Сервантеса, «одной из самых знаменитых битв, которые были известны в минувшие века и которые могут случиться в будущем». Следите за обновлениями.
Фернандо де Эррера (ок. 1534 - 1597)
Fernando de Herrera
Сонет LXXXVII. На победу при Лепанто
Глубоководный Понт! Гремит твой рёв,
Смятением и страхом возбужденный;
Лик подними из глубины бездонной –
Горит в огне кровавый твой покров;
Увидишь – сомкнуто кольцо судов,
И сарацин, в отваге превзойденный,
Пыланьем, дымом, громом пораженный,
Дрожа, от христиан бежать готов.
Восславь глубинным рокотом такое
Свершенье, небывалое на свете,
Неслыханной хвалой наполни слух;
Скажи, что заслужили славу двое,
Чрез них мы торжества стяжали эти:
Австриец юный и испанский дух.
Soneto LXXXVII (Por la victoria de Lepanto)
Hondo Ponto, que bramas atronado
con tumulto y terror, del turbio seno
saca el rostro de torpe miedo lleno,
mira tu campo arder ensangrentado,
y junto en este cerco y encontrado
todo el cristiano esfuerzo y sarraceno,
y cubierto de humo y fuego y trueno,
huir temblando el impío quebrantado.
Con profundo murmullo la victoria
mayor celebra, que jamás vio el cielo
y más dudosa y singular hazaña,
y di que sólo mereció la gloria,
que tanto nombre da a tu sacro suelo,
el joven de Austria y el valor de España.
Фернандо де Эррера (ок. 1534 - 1597)
Fernando de Herrera
Сонет LXXXVII. На победу при Лепанто
Глубоководный Понт! Гремит твой рёв,
Смятением и страхом возбужденный;
Лик подними из глубины бездонной –
Горит в огне кровавый твой покров;
Увидишь – сомкнуто кольцо судов,
И сарацин, в отваге превзойденный,
Пыланьем, дымом, громом пораженный,
Дрожа, от христиан бежать готов.
Восславь глубинным рокотом такое
Свершенье, небывалое на свете,
Неслыханной хвалой наполни слух;
Скажи, что заслужили славу двое,
Чрез них мы торжества стяжали эти:
Австриец юный и испанский дух.
Soneto LXXXVII (Por la victoria de Lepanto)
Hondo Ponto, que bramas atronado
con tumulto y terror, del turbio seno
saca el rostro de torpe miedo lleno,
mira tu campo arder ensangrentado,
y junto en este cerco y encontrado
todo el cristiano esfuerzo y sarraceno,
y cubierto de humo y fuego y trueno,
huir temblando el impío quebrantado.
Con profundo murmullo la victoria
mayor celebra, que jamás vio el cielo
y más dudosa y singular hazaña,
y di que sólo mereció la gloria,
que tanto nombre da a tu sacro suelo,
el joven de Austria y el valor de España.
В честь праздника у нас на канале Гилберта Кита Честертона чтение. Читается его поэма «Лепанто» в переводе вашего покорного. В 2-х чч.
Жермен-Колен Бюше (1475 – 1545)
Germain-Colin Bucher
Хулительные стихи к возлюбленной Жилон
Скончавшись, я войну тебе устрою;
Укрыться не успев землей сырою,
В глаза тебе пущу я свой же прах;
Коль судят место мне на небесах,
Тогда скажу своей несносной даме:
«Тебе пошлю я преисподней пламя,
Огонь тебя так люто будет жечь,
Как будто ты попала к черту в печь».
А коль меня не пустят в рай – ну ладно,
Выслеживать я буду беспощадно,
В засаде сидя, словно волколак,
Где ты укрылась, мой любезный враг.
Являясь ночью в образе бесенка,
Я над тобой глумиться буду тонко
И тело беззащитное терзать,
Но милосердно буду истязать,
Воспомнив наши страстные слиянья.
Коль в воздухе присудят покаянье –
Я прилечу, как легкий ветерок;
В воде – тебе устрою я нырок;
А если мне приютом станут тучи –
Морозы будут люты, неминучи,
В тебя я брошу снег, и град, и гром,
И учиню безжалостный погром.
Сказать иначе – чем я там ни стану,
Вести войну нисколько не престану.
Пусть даже обратят меня в ничто –
Разить тебя не брошу ни за что.
Пущу я в дело воды Флегетона
И адские болота Ахерона,
Лишь бы тебе хоть как-то навредить.
Коль Парки мне спрядут иную нить,
Моя любовь, оскорблена тобою,
Разрушит ад неистовой борьбою,
Уйдет твои досуги омрачать.
При жизни был я обречен молчать,
Терпеть, сносить, не думая о мести,
Тобою мне чинимые бесчестья.
Зато, в иной переселившись свет,
Тебе смогу наделать уйму бед.
Dépit contre Gilon
Après ma mort, je te ferai la guerre,
Et quand mon corps sera remis en terre
J'en soufflerai la cendre sur tes yeux.
Et si mon âme est répétée aux Cieux
Crois sûrement, dame très rigoureuse,
Je t'enverrai flamme si chaleureuse,
De traits à feu flamboyant si très fort,
Que tant vaudrait sentir armes de mort.
Et si je n'ai les droits de bonne vie.
Bien accomplis, je courrai, à l'envie,
Sans distinguer le temps ni la saison,
Comme un garou autour de ta maison.
Toutes les nuits, en ton lit avallée,
De moi lutin seras en peur soûlée,
Et grèverai incessamment ton corps.
Je te ferai ainsi miséricords
Comme tous à l'amoureuse essence.
Et si je fais en l'air ma pénitence,
Léger irai te nuire et laidenger*.
Si suis en l'eau, je t'y ferai plonger.
Et si je suis caché entre les nues,
Glaces alors ne seront retenues,
Grêles, éclairs, ni tonnerres aussi,
Je t'en battrai sans grâce ni merci.
Finalement quelque chose que soie,
Je te ferai la guerre en toute voie.
Si rien deviens, de rien te combattrai
Et sur tout rien à te voir m'ébattrai.
Moyen prendrai d'issir de Phlégétonte
Et des palus infernaux d'Achéronte,
Pour te grever comme je l'ai songé.
Et si je n'ai des Parques ce congé,
Ma bonne amour que tu as offensée
Rompra l'Enfer comme toute insensée,
Et s'en ira tes plaisirs étranger,
Car quand vivant je ne me peux venger,
Ni rendre aussi les angoisses semblables
Que tu me fais par rigueurs exécrables,
Mort, te ferai tant de griefs recevoir
Que ce sera grand' pitié de te voir.
Germain-Colin Bucher
Хулительные стихи к возлюбленной Жилон
Скончавшись, я войну тебе устрою;
Укрыться не успев землей сырою,
В глаза тебе пущу я свой же прах;
Коль судят место мне на небесах,
Тогда скажу своей несносной даме:
«Тебе пошлю я преисподней пламя,
Огонь тебя так люто будет жечь,
Как будто ты попала к черту в печь».
А коль меня не пустят в рай – ну ладно,
Выслеживать я буду беспощадно,
В засаде сидя, словно волколак,
Где ты укрылась, мой любезный враг.
Являясь ночью в образе бесенка,
Я над тобой глумиться буду тонко
И тело беззащитное терзать,
Но милосердно буду истязать,
Воспомнив наши страстные слиянья.
Коль в воздухе присудят покаянье –
Я прилечу, как легкий ветерок;
В воде – тебе устрою я нырок;
А если мне приютом станут тучи –
Морозы будут люты, неминучи,
В тебя я брошу снег, и град, и гром,
И учиню безжалостный погром.
Сказать иначе – чем я там ни стану,
Вести войну нисколько не престану.
Пусть даже обратят меня в ничто –
Разить тебя не брошу ни за что.
Пущу я в дело воды Флегетона
И адские болота Ахерона,
Лишь бы тебе хоть как-то навредить.
Коль Парки мне спрядут иную нить,
Моя любовь, оскорблена тобою,
Разрушит ад неистовой борьбою,
Уйдет твои досуги омрачать.
При жизни был я обречен молчать,
Терпеть, сносить, не думая о мести,
Тобою мне чинимые бесчестья.
Зато, в иной переселившись свет,
Тебе смогу наделать уйму бед.
Dépit contre Gilon
Après ma mort, je te ferai la guerre,
Et quand mon corps sera remis en terre
J'en soufflerai la cendre sur tes yeux.
Et si mon âme est répétée aux Cieux
Crois sûrement, dame très rigoureuse,
Je t'enverrai flamme si chaleureuse,
De traits à feu flamboyant si très fort,
Que tant vaudrait sentir armes de mort.
Et si je n'ai les droits de bonne vie.
Bien accomplis, je courrai, à l'envie,
Sans distinguer le temps ni la saison,
Comme un garou autour de ta maison.
Toutes les nuits, en ton lit avallée,
De moi lutin seras en peur soûlée,
Et grèverai incessamment ton corps.
Je te ferai ainsi miséricords
Comme tous à l'amoureuse essence.
Et si je fais en l'air ma pénitence,
Léger irai te nuire et laidenger*.
Si suis en l'eau, je t'y ferai plonger.
Et si je suis caché entre les nues,
Glaces alors ne seront retenues,
Grêles, éclairs, ni tonnerres aussi,
Je t'en battrai sans grâce ni merci.
Finalement quelque chose que soie,
Je te ferai la guerre en toute voie.
Si rien deviens, de rien te combattrai
Et sur tout rien à te voir m'ébattrai.
Moyen prendrai d'issir de Phlégétonte
Et des palus infernaux d'Achéronte,
Pour te grever comme je l'ai songé.
Et si je n'ai des Parques ce congé,
Ma bonne amour que tu as offensée
Rompra l'Enfer comme toute insensée,
Et s'en ira tes plaisirs étranger,
Car quand vivant je ne me peux venger,
Ni rendre aussi les angoisses semblables
Que tu me fais par rigueurs exécrables,
Mort, te ferai tant de griefs recevoir
Que ce sera grand' pitié de te voir.
VANITAS, 1621
Aeterne pungit, cito volat et occidit
«Всё суета», – сказал Екклесиаст, –
«Удел земной и суетен, и горек,
Любой на меланхолию горазд,
В любом веселье спрятан бедный Йорик,
Потом нас бросят за борт, как балласт,
Нас не заметит будущий историк,
Не вышутит новейший Теофраст
Увядший век поэтик и риторик;
Итак, я повторю: всё суета,
Мы – череп у подножия креста,
Но кровь нас воскресит еще нескоро,
И посреди Амуров и Мадонн
Спит в погребальном саване Джон Донн
Под бдительным надзором Командора».
Aeterne pungit, cito volat et occidit
«Всё суета», – сказал Екклесиаст, –
«Удел земной и суетен, и горек,
Любой на меланхолию горазд,
В любом веселье спрятан бедный Йорик,
Потом нас бросят за борт, как балласт,
Нас не заметит будущий историк,
Не вышутит новейший Теофраст
Увядший век поэтик и риторик;
Итак, я повторю: всё суета,
Мы – череп у подножия креста,
Но кровь нас воскресит еще нескоро,
И посреди Амуров и Мадонн
Спит в погребальном саване Джон Донн
Под бдительным надзором Командора».
Франсиско де Кеведо (1580 – 1645)
Francisco de Quevedo
ЭПИТАФИЯ КОЛУМБУ
Повествует обломок корабля, на котором тот открыл Новый Свет
О путник! Покорял я океаны;
В своих скитаньях на морском просторе
Гоним я непогодой был, но вскоре
Путь проложил в полуденные страны.
Я постарел и угодил в чурбаны,
А был я буком в лиственном уборе.
И прежде чем с ветрилом выйти в море,
Шумел я на ветру, листвой венчанный.
Гробницу стерегу я, одинокий;
Хотя Колумба в ней хранится остов,
Не назову я имени святого –
Иначе здесь прольются слез потоки,
Случится наводненье средь погостов
И в плаванье отправимся мы снова.
Túmulo a Colón: habla un pedazo de la nave en que descubrió el Nuevo Mundo
Imperio tuve un tiempo, pasajero,
sobre las ondas de la mar salada;
del tiempo fui movida y respetada
y senda abrí al Antártico hemisferio.
Soy con larga vejez tosco madero;
fui haya, y de mis hojas adornada,
del mismo que alas hice en mi jornada,
lenguas para cantar hice primero.
Acompaño esta tumba tristemente,
y aunque son de Colón estos despojos,
su nombre callo, venerable y santo,
de miedo que, de lástima, la gente
tanta agua ha de verter con tiernos ojos,
que al mar nos vuelva a entrambos con el llanto.
Francisco de Quevedo
ЭПИТАФИЯ КОЛУМБУ
Повествует обломок корабля, на котором тот открыл Новый Свет
О путник! Покорял я океаны;
В своих скитаньях на морском просторе
Гоним я непогодой был, но вскоре
Путь проложил в полуденные страны.
Я постарел и угодил в чурбаны,
А был я буком в лиственном уборе.
И прежде чем с ветрилом выйти в море,
Шумел я на ветру, листвой венчанный.
Гробницу стерегу я, одинокий;
Хотя Колумба в ней хранится остов,
Не назову я имени святого –
Иначе здесь прольются слез потоки,
Случится наводненье средь погостов
И в плаванье отправимся мы снова.
Túmulo a Colón: habla un pedazo de la nave en que descubrió el Nuevo Mundo
Imperio tuve un tiempo, pasajero,
sobre las ondas de la mar salada;
del tiempo fui movida y respetada
y senda abrí al Antártico hemisferio.
Soy con larga vejez tosco madero;
fui haya, y de mis hojas adornada,
del mismo que alas hice en mi jornada,
lenguas para cantar hice primero.
Acompaño esta tumba tristemente,
y aunque son de Colón estos despojos,
su nombre callo, venerable y santo,
de miedo que, de lástima, la gente
tanta agua ha de verter con tiernos ojos,
que al mar nos vuelva a entrambos con el llanto.
Уильям Блейк (1757 - 1827)
William Blake
Серый монах
«Я гибну! – возгласила мать. -
И детям хлеба не сыскать.
Что говорил тиран вчера?»
Тогда монах привстал с одра.
Пронзен был у монаха бок,
Бессчетны раны рук и ног,
Его суставы и мослы –
Корней изогнутых узлы.
Нет ни слезы в очах сухих;
Затем, в стенаниях глухих,
Дрожа, но побеждая страх,
Такую речь сказал монах:
«Мне Бог в келейный темный час
Вести писанье дал приказ.
Я знал: лишь летопись начну –
Все, что любил я, прокляну.
Мой брат от глада изнемог,
Был плач детей его жесток,
На дыбе побывал я сам,
Смеясь бичам и кандалам.
Отец твой тысячную рать
Сумел на севере собрать,
За ним твой брат облекся в сталь –
Мстить за детей твоих печаль.
Но тщетен лук, бессилен меч –
Войны оружьем не пресечь;
Молитвы старцев, слезы вдов
Одни спасут нас от оков.
В слезинке разум заключен,
А Божий меч – невинных стон,
Стенаний мученика звук
Стрелою шлет Господень лук.
…Тирана беглого покой
Был найден мстителя рукой.
Тирана сталью он извел –
И сел тираном на престол».
‘I DIE, I die!’ the Mother said,
‘My children die for lack of bread.
What more has the merciless tyrant said?’
The Monk sat down on the stony bed.
The blood red ran from the Grey Monk’s side,
His hands and feet were wounded wide,
His body bent, his arms and knees
Like to the roots of ancient trees.
His eye was dry; no tear could flow:
A hollow groan first spoke his woe.
He trembled and shudder’d upon the bed;
At length with a feeble cry he said:
‘When God commanded this hand to write
In the studious hours of deep midnight,
He told me the writing I wrote should prove
The bane of all that on Earth I love.
‘My brother starv’d between two walls,
His children’s cry my soul appalls;
I mock’d at the wrack and griding chain,
My bent body mocks their torturing pain.
‘Thy father drew his sword in the North,
With his thousands strong he marchèd forth,
Thy brother has arm’d himself in steel,
To avenge the wrongs thy children feel.
‘But vain the sword and vain the bow,
They never can work War’s overthrow.
The hermit’s prayer and the widow’s tear
Alone can free the world from fear.
‘For a tear is an intellectual thing,
And a sigh is the sword of an Angel King,
And the bitter groan of the martyr’s woe
Is an arrow from the Almighty’s bow.
‘The hand of Vengeance found the bed
To which the purple tyrant fled;
The iron hand crush’d the tyrant’s head,
And became a tyrant in his stead.’
William Blake
Серый монах
«Я гибну! – возгласила мать. -
И детям хлеба не сыскать.
Что говорил тиран вчера?»
Тогда монах привстал с одра.
Пронзен был у монаха бок,
Бессчетны раны рук и ног,
Его суставы и мослы –
Корней изогнутых узлы.
Нет ни слезы в очах сухих;
Затем, в стенаниях глухих,
Дрожа, но побеждая страх,
Такую речь сказал монах:
«Мне Бог в келейный темный час
Вести писанье дал приказ.
Я знал: лишь летопись начну –
Все, что любил я, прокляну.
Мой брат от глада изнемог,
Был плач детей его жесток,
На дыбе побывал я сам,
Смеясь бичам и кандалам.
Отец твой тысячную рать
Сумел на севере собрать,
За ним твой брат облекся в сталь –
Мстить за детей твоих печаль.
Но тщетен лук, бессилен меч –
Войны оружьем не пресечь;
Молитвы старцев, слезы вдов
Одни спасут нас от оков.
В слезинке разум заключен,
А Божий меч – невинных стон,
Стенаний мученика звук
Стрелою шлет Господень лук.
…Тирана беглого покой
Был найден мстителя рукой.
Тирана сталью он извел –
И сел тираном на престол».
‘I DIE, I die!’ the Mother said,
‘My children die for lack of bread.
What more has the merciless tyrant said?’
The Monk sat down on the stony bed.
The blood red ran from the Grey Monk’s side,
His hands and feet were wounded wide,
His body bent, his arms and knees
Like to the roots of ancient trees.
His eye was dry; no tear could flow:
A hollow groan first spoke his woe.
He trembled and shudder’d upon the bed;
At length with a feeble cry he said:
‘When God commanded this hand to write
In the studious hours of deep midnight,
He told me the writing I wrote should prove
The bane of all that on Earth I love.
‘My brother starv’d between two walls,
His children’s cry my soul appalls;
I mock’d at the wrack and griding chain,
My bent body mocks their torturing pain.
‘Thy father drew his sword in the North,
With his thousands strong he marchèd forth,
Thy brother has arm’d himself in steel,
To avenge the wrongs thy children feel.
‘But vain the sword and vain the bow,
They never can work War’s overthrow.
The hermit’s prayer and the widow’s tear
Alone can free the world from fear.
‘For a tear is an intellectual thing,
And a sigh is the sword of an Angel King,
And the bitter groan of the martyr’s woe
Is an arrow from the Almighty’s bow.
‘The hand of Vengeance found the bed
To which the purple tyrant fled;
The iron hand crush’d the tyrant’s head,
And became a tyrant in his stead.’
Джордж Беркли / George Berkeley (1685 – 1753)
О грядущем насаждении искусств и наук в Америке
Оставит Муза вотчину свою,
Где лишь презрение к высокой теме,
И дом себе найдет в ином краю,
Потомство породив в иное время.
И в том краю, где благостный восход
Горит над невозделанною новью,
Природа дружно с творчеством живет,
Все дышит красотою и любовью, –
Там новый век родится золотой,
Расцвет державы и искусства,
Дух, одержимый яростной мечтой,
Тончайший ум, изысканное чувство.
Европа днесь бесплодна и бедна;
Но что она произвела для света,
Огнем небесным одушевлена, –
Вновь воспоют грядущего поэты.
На запад устремлен державы ход;
Уж пронеслось четыре акта драмы,
И пятый нам развязку принесет:
Сын младший Времени – способный самый.
On the prospect of planting arts and learning in America
THE Muse, disgusted at an Age and Clime
Barren of every glorious Theme,
In distant Lands now waits a better Time,
Producing subjects worthy Fame;
In happy climes, where from the genial sun
And virgin earth such scenes ensue,
The force of art by nature seems outdone,
And fancied beauties by the true:
There shall be sung another golden age,
The rise of empire and of arts,
The good and great inspiring epic rage,
The wisest heads and noblest hearts.
Not such as Europe breeds in her decay;
Such as she bred when fresh and young,
When heav'nly flame did animate her clay,
By future poets shall be sung.
Westward the course of empire takes its way;
The four first Acts already past,
A fifth shall close the drama with the day;
Time's noblest offspring is the last.
О грядущем насаждении искусств и наук в Америке
Оставит Муза вотчину свою,
Где лишь презрение к высокой теме,
И дом себе найдет в ином краю,
Потомство породив в иное время.
И в том краю, где благостный восход
Горит над невозделанною новью,
Природа дружно с творчеством живет,
Все дышит красотою и любовью, –
Там новый век родится золотой,
Расцвет державы и искусства,
Дух, одержимый яростной мечтой,
Тончайший ум, изысканное чувство.
Европа днесь бесплодна и бедна;
Но что она произвела для света,
Огнем небесным одушевлена, –
Вновь воспоют грядущего поэты.
На запад устремлен державы ход;
Уж пронеслось четыре акта драмы,
И пятый нам развязку принесет:
Сын младший Времени – способный самый.
On the prospect of planting arts and learning in America
THE Muse, disgusted at an Age and Clime
Barren of every glorious Theme,
In distant Lands now waits a better Time,
Producing subjects worthy Fame;
In happy climes, where from the genial sun
And virgin earth such scenes ensue,
The force of art by nature seems outdone,
And fancied beauties by the true:
There shall be sung another golden age,
The rise of empire and of arts,
The good and great inspiring epic rage,
The wisest heads and noblest hearts.
Not such as Europe breeds in her decay;
Such as she bred when fresh and young,
When heav'nly flame did animate her clay,
By future poets shall be sung.
Westward the course of empire takes its way;
The four first Acts already past,
A fifth shall close the drama with the day;
Time's noblest offspring is the last.
Джон Скотт из Амвелла / John Scott of Amwell (1730 – 1783)
Сонет к Британии
Британия, мой дом! Грядет беда,
В себя вглядись ты беспристрастным оком:
Над селами простерла длань нужда,
И селянин – в мучении жестоком;
Свободу здесь теснит рабов орда,
Здесь должность покупается оброком,
Сенатором повелевает мзда –
Стенай и плачь перед грядущим роком!
Испанец гордый иль коварный галл
Тебе не столь опасно угрожал;
Не победит тебя союз кровавый
Врагов твоих – ты победишь себя.
Не возносись, могущество любя:
Падет свобода – и падет держава.
Sonnet to Britannia
Renown'd Britannia! lov'd parental land,
Regard thy welfare with a watchful eye;
Whene'er the weight of Want's afflicting hand
Wakes o'er thy vales the Poor's persuasive cry:
When Slaves in office Freemen's rights withstand,
When Wealth enormous sets th' Oppressor high,
And Bribes thy ductile Senators command;
Then mourn, for then thy Fate approacheth nigh.
Not from perfidious Gaul, or haughty Spain,
Nor all the neighbouring nations of the main,
Tho' leagu'd in war tremendous round thy shore,
But from thyself, thy Ruin must proceed;
Nor boast thy Power, for know it is decreed,
Thy Freedom gone, thy Power shall be no more.
Сонет к Британии
Британия, мой дом! Грядет беда,
В себя вглядись ты беспристрастным оком:
Над селами простерла длань нужда,
И селянин – в мучении жестоком;
Свободу здесь теснит рабов орда,
Здесь должность покупается оброком,
Сенатором повелевает мзда –
Стенай и плачь перед грядущим роком!
Испанец гордый иль коварный галл
Тебе не столь опасно угрожал;
Не победит тебя союз кровавый
Врагов твоих – ты победишь себя.
Не возносись, могущество любя:
Падет свобода – и падет держава.
Sonnet to Britannia
Renown'd Britannia! lov'd parental land,
Regard thy welfare with a watchful eye;
Whene'er the weight of Want's afflicting hand
Wakes o'er thy vales the Poor's persuasive cry:
When Slaves in office Freemen's rights withstand,
When Wealth enormous sets th' Oppressor high,
And Bribes thy ductile Senators command;
Then mourn, for then thy Fate approacheth nigh.
Not from perfidious Gaul, or haughty Spain,
Nor all the neighbouring nations of the main,
Tho' leagu'd in war tremendous round thy shore,
But from thyself, thy Ruin must proceed;
Nor boast thy Power, for know it is decreed,
Thy Freedom gone, thy Power shall be no more.
ФОРТУН ХИМЕНЕС, 1533
Знайте же, что по правую руку от Индии, близ одного из пределов Земного Рая, обретается остров, называемый Калифорния; а населяли его чернокожие женщины, и не было среди них ни единого мужа, ибо жили они по образцу амазонок.
-"Деяния Эспландиана, сына Амадисова", 1510
Орландо, Амадис, Эспландиан,
Я к вам взываю, рыцарства зерцала!
Свершенья, коих прежде не бывало,
Я донесу до вас из дальних стран.
За правду бился я, подняв забрало,
Мной был убит жестокий капитан.
Нас к Острову Блаженных ураган
Принес. Я у руля стою устало.
Средь пенья птиц - туземцев говор звонкий,
Нас весело встречают амазонки,
И солнце озаряет окоем,
На золотом оружии играя...
Мы - губернаторы земного рая,
И мы его навеки сбережем.
Знайте же, что по правую руку от Индии, близ одного из пределов Земного Рая, обретается остров, называемый Калифорния; а населяли его чернокожие женщины, и не было среди них ни единого мужа, ибо жили они по образцу амазонок.
-"Деяния Эспландиана, сына Амадисова", 1510
Орландо, Амадис, Эспландиан,
Я к вам взываю, рыцарства зерцала!
Свершенья, коих прежде не бывало,
Я донесу до вас из дальних стран.
За правду бился я, подняв забрало,
Мной был убит жестокий капитан.
Нас к Острову Блаженных ураган
Принес. Я у руля стою устало.
Средь пенья птиц - туземцев говор звонкий,
Нас весело встречают амазонки,
И солнце озаряет окоем,
На золотом оружии играя...
Мы - губернаторы земного рая,
И мы его навеки сбережем.
МИТРИДАТ ЕВПАТОР, 63 ДО Р.Х.
На двадцати наречьях я кляну
Свое же порождение – Фарнака.
Не римских орд жестокая атака –
Боспор измена привела ко дну.
Пантикапей! Пребудешь ты в плену,
Покуда боги не дадут нам знака,
И киммерийцы из пределов мрака
Не возродят понтийскую страну.
Мой верный галл, отважный Битоит,
Тебе последний подвиг предстоит –
Направить в Митридата римский гладий.
Мне не опасны яды трав и змей,
Но от измены войск и сыновей
Не смог я отыскать противоядий.
На двадцати наречьях я кляну
Свое же порождение – Фарнака.
Не римских орд жестокая атака –
Боспор измена привела ко дну.
Пантикапей! Пребудешь ты в плену,
Покуда боги не дадут нам знака,
И киммерийцы из пределов мрака
Не возродят понтийскую страну.
Мой верный галл, отважный Битоит,
Тебе последний подвиг предстоит –
Направить в Митридата римский гладий.
Мне не опасны яды трав и змей,
Но от измены войск и сыновей
Не смог я отыскать противоядий.