Томас Джордан (ок. 1612 – 1685)

Coronemus nos Rosis antequam marcescant*

Будем пить, веселиться, играть и шутить,
На теорбе играть и бордоское пить!
Как наш свет ненадежен, как трудно идти – 
Потому все богатства
Прахом пусти!
Избавляйся от мелких и крупных монет:
Все равно нас не будет спустя сотню лет.

Развлекут нас собой Молли, Бетти и Долли,
Раки, устрицы вылечат от меланхолий,
Рыбный ужин заставит скакать кавалера;
Помни: в пене морской
Родилася Венера,
Так ее вместе с Вакхом восславить нам след,
Все равно уж не жить нам спустя сотню лет.

Вот невеста твоя в подвенечном наряде,
С легкой поступью, с силой смертельной во взгляде,
Вся мила, вся бела, так сияет она,
Словно нá небе звезды,
А может, луна…
Та красавица, коей чудеснее нет,
Будет сгнившим скелетом спустя сотню лет.

Так чего же страдать нам в трудах и работах
Нарушать наш покой, жить в печальных заботах?
Будем пить – настроенья себе не испортим,
Ведь известно, что nulla 
Voluptas post mortem,**
От богатства, ума, красоты и побед
И следа не найдешь ты спустя сотню лет.

*Увенчаемся цветами роз прежде, нежели они увяли (лат.) (Прем. 2:8)
**После смерти нет удовольствий (лат.)

Coronemus nos Rosis antequam marcescant

Let us drink and be merry, dance, joke, and rejoice,
With claret and sherry, theorbo and voice!
The changeable world to our joy is unjust,
All treasure’s uncertain,
Then down with your dust!  
In frolics dispose your pounds, shillings, and pence,
For we shall be nothing a hundred years hence.

We’ll sport and be free with Moll, Betty, and Dolly,
Have oysters and lobsters to cure melancholy:
Fish-dinners will make a man spring like a flea,
Dame Venus, love’s lady,
Was born of the sea:
With her and with Bacchus we’ll tickle the sense,
For we shall be past it a hundred years hence.

Your most beautiful bride who with garlands is crown’d
And kills with each glance as she treads on the ground.
Whose lightness and brightness doth shine in such splendour
That one but the stars
Are thought fit to attend her,
Though now she be pleasant and sweet to the sense,  
Will be damnable mouldy a hundred years hence.

Then why should we turmoil in cares and in fears,
Turn all our tranquill’ty to sighs and to tears?
Let’s eat, drink, and play till the worms do corrupt us,
’Tis certain, Post mortem  
Nulla voluptas.
For health, wealth and beauty, wit, learning and sense,
Must all come to nothing a hundred years hence.

Гостевой пост
Собственно гость - Артём Серебренников, талантливейший переводчик старинной европейской поэзии - как её вершин, так и забытых страниц. Языков с пяти, как минимум (его канал https://news.1rj.ru/str/hyperbor - в том числе и для тех, кто любит сравнивать перевод с оригиналом).
Автор же - Сэмюэл Томсон (1866-1816), знакомый и собрат по перу Роберта Бёрнса, живший и печатавшийся преимущественно в Белфасте. Из тех провинциальных поэтов, которые формируют среду и гумус любой поэтический традиции, а порой рождают настоящие шедевры.

Перевод исполняется переводчиком

Фермер из Галти
(ирландская баллада)

Жил-был в Галти старый фермер, лошадь у него была,
Поскакал он в Эннискорти - ярмарка в то время шла,
Сын отцу сказал: “Нам надо где-то денег добывать;
Ей цена гиней под двадцать, я за фунт готов продать”.

Вот из Дублина торговец говорит: “Не буду врать:
Ей цена гиней под двадцать, я же фунт готов отдать”.
Заплатил, купил и тут же с той кобылой был таков,
Потащил ее в конюшню, там был замысел готов:
Нацепил седло с уздечкой, ездового усадил...
Поглядеть - так не видали чистокровнее кобыл!

Сын отцу сказал: “Кобылу продают вон там сейчас,
Хороша она собою, видом радует мне глаз”.
Хороша она собою... Ездовой на сына глядь:
“Пятьдесят гиней цена ей, продаю за фунтов пять”.

Сын отцу сказал: “Давай-ка, надо быстро тут решать:
Пятьдесят гиней цена ей, продают за фунтов пять”.
Заплатили да купили, едут с ярмарки домой,
Едут радостные оба, скачут весело рысцой.

Вот они уже у дома, у своих родимых стен.
Кто им выбежал навстречу? Ну конечно, дочка Джен.
“Мама, лошадь продавали, да не продана она -
Обкорнали хвост да гриву, но рысца всегда видна!”

“Ты зачем корнал кобылу? Ведь она у нас худа.
Ты зачем корнал кобылу? На носу ведь холода.
Я пойду за стол присяду, не остыну я никак...
Сорок лет с тобой женаты - все такой же ты дурак!”.

Галти - гористая область на юге Ирландии.
Эннискорти - городок на юго-востоке Ирландии.
Гинея - золотая монета, чеканившаяся в Великобритании в 1663-1814 гг. и равнявшая 21 шиллингу (или же 1 фунту и 1 шиллингу).

Oh there was an old Galtee farmer and he had an old Galtee mare
He brought her to Enniscorthy boys to sell her at the fair
Said the son all to the father, "I'll do the best I can
The price of her is twenty guineas but look I'll take one pound"

Up comes a Dublin buyer for to bid I am inclined
The price of her is twenty guineas but look I'll give one pound
So quickly then he paid for her before time look around
And he went into a stable and he pulled her in behind
Put a saddle and a bridle and a jockey all on her back
You would swear she was a racer after coming off the track

Says the son all to the father "There's a mare for sale close by
She looks so bright and handsome and enticing in my eye"
She looks so bright and handsome and the jockey turned around
Said the price of her is fifty guineas but look I'll take five pounds

Says the son all to the father, "Now be quick and make up your mind
The price of her is fifty guineas but look he'll take five pounds"
So quickly then they paid for her and away from the fair they went
And as they jogged along the road they were both well content

When they came to the little cottage at the bottom of the lane
Who should run to meet them but the little daughter Jane
"Mamma, mamma here comes the lads, but the mare they did not sell
But they've hocked her mane and docked her tail
But you'd know her old jog well"

"Oh what did you get that mare clipped for she looks so thin and old
What did you get that mare clipped for she'll surely catch a cold
I'll sit down at the table and I'll let my temper cool
I've been married to you these forty years and you're only a born fool"

https://www.youtube.com/watch?v=cT_05EdB2io

Роберт Сервис (1874 - 1958)
Robert Service

Дуэль

Друг друга звали на дуэль
Француз и англичанин;
Кровопролитие – их цель,
И план их негуманен:

Стреляться предстояло им
Во мраке во кромешном,
Где все решается одним
Движением поспешным.

Во мраке не видать ни зги
И пусто в помещенье;
Лишь по дыханию враги
Нашли себе мишени.

Отправил злейшую из пуль
Мусью творить бесчинства…
- Промазал! - закричал Джон Буль.
Француз ответил: «Свинство!»

А вслед за этим тишина
Повисла, будто морок;
Решил британец, что сполна
Наказан лютый ворог.

«Француза – в пекло? Не дерзну
Вершить его судьбу я...
Пойду-ка лучше да пальну
В каминную трубу я».

И в дымоход сей джентльмен
Не целясь взял да бухнул;
Вдруг – страшный крик! И, убиен,
Француз оттуда рухнул…

Во Францию поедешь – знай:
Чтоб не было конфуза,
Местами в байке поменяй
Британца и француза.

Duello

A Frenchman and an Englishman
Resolved to fight a duel,
And hit upon a savage plan,
Because their hate was cruel.

They each would fire a single shot
In room of darkness pitchy,
And who was killed and who was not
Would hang on fingers twitchy.

The room was bare and dark as death,
And each ferocious fighter
Could hear his fierce opponent's breath
And clutched his pistol tighter.

The Gaston fired - the bullet hissed
On its destructive mission . . .
"Thank God!" said John Bull. "He has missed."
The Frenchman cried: "Perdition!"

Then silence followed like a spell,
And as the Briton sought to
Reply he wondered where the hell
His Gallic foe had got to.

And then he thought: "I'll mercy show,
Since Hades is a dire place
To send a fellow to - and so
I'll blaze up through the fireplace."

So up the chimney he let fly,
Of grace a gallant henchman;
When lo! a sudden, sooty cry,
And down there crashed the Frenchman . . .

But if this yarn in France you tell,
Although its vein be skittish,
I think it might be just as well
To make your Frenchman - British.

Алан Сигер (1888 – 1916)
Alan Seeger

***
Мне Смерть назначит рандеву
В урочный час у баррикад,
Когда в цветеньи будет сад,
В лазури – неба вышина,
Мне Смерть назначит рандеву,
Когда воротится Весна.

Быть может, за руку возьмет
И в край свой мрачный отведет,
Тогда усну я наяву –
А может, не придет сама.
Мне Смерть назначит рандеву
У перерытого холма,
Когда Весна придет опять
Луга цветами покрывать.

Не лучше ль было мне, Господь,
Там, где шелка и аромат?
В истоме содрогалась плоть,
Любил я, грезя наяву,
Себя не смея пробуждать…
Но Смерть зовет на рандеву
Туда, где города горят,
Когда Весна уйдет опять.
Нет, трусом я не прослыву –
Не пропущу я рандеву.

I have a rendezvous with Death
At some disputed barricade,
When Spring comes back with rustling shade
And apple-blossoms fill the air—
I have a rendezvous with Death
When Spring brings back blue days and fair.

It may be he shall take my hand
And lead me into his dark land
And close my eyes and quench my breath—
It may be I shall pass him still.
I have a rendezvous with Death
On some scarred slope of battered hill,
When Spring comes round again this year
And the first meadow-flowers appear.

God knows ‘twere better to be deep
Pillowed in silk and scented down,
Where love throbs out in blissful sleep,
Pulse nigh to pulse, and breath to breath,
Where hushed awakenings are dear...
But I’ve a rendezvous with Death
At midnight in some flaming town,
When Spring trips north again this year,
And I to my pledged word am true,
I shall not fail that rendezvous.

Два ворона (шотландская баллада)

Бродил я средь пустой земли,
И вдруг заслышал я вдали,
Как ворон ворона зовет:
«Где нас обед сегодня ждет?»

«Перед тобой дерновый вал,
За ним сегодня рыцарь пал.
Кто знает то, что он мертвец?
Лишь дама, сокол и выжлец.

Выжлец умчал на ловлю в лес,
Бьет сокол птицу средь небес,
А дама любится с другим...
С тобой мы сладко поедим.

Ты на затылок сядь ему,
Я синий глаз себе возьму,
Златых волос похитим прядь,
Гнездо ей будем утеплять.

О павшем будет плач и стон,
Но не узнать, где умер он,
И будет ветер много лет
Ласкать обглоданный скелет».

Выжлец - гончий пес.

Twa Corbies

As I was walking all alane,
I heard twa corbies making a mane;
The tane unto the t’other say,
'Where sall we gang and dine to-day?'

'In behint yon auld fail dyke,
I wot there lies a new slain knight;
And naebody kens that he lies there,
But his hawk, his hound, and lady fair.

'His hound is to the hunting gane,
His hawk to fetch the wild-fowl hame,
His lady’s ta’en another mate,
So we may mak our dinner sweet.

'Ye’ll sit on his white hause-bane,
And I’ll pike out his bonny blue een;
Wi ae lock o his gowden hair
We’ll, theek our nest when it grows bare.

'Mony a one for him makes mane,
But nane sall ken where he is gane;
Oer his white banes, when they we bare,
The wind sall blaw for evermair.'

https://www.youtube.com/watch?v=aolPZiFcQAQ

Джон Уолкот (Питер Пиндар) / John Wolcot (Peter Pindar) (1738 – 1819)

Гимн гильотине

О дочь Свободы! Твой клинок
Нить жизни не одну рассек
И душу вызволил из тела;
Зачем же Галлия одна
Твоей стальной красой полна?
Примись и в Англии за дело!

Из казематов слышен стон:
Там бледных узников мильон,
Глаза пусты, а щеки впали!
И ты склоненным головам –
Как исцелительный бальзам:
Нет головы – и нет печали.

Яви свой лик нам, госпожа,
Приди! Пусть свита Мятежа
С тобой грядет благоговейно!
Ура! Друзей она ведет,
Представит Смуту нам вот-вот,
Смерть, Сатану и Тома Пейна!

Hymn To The Guillotine

Daughter of Liberty! whose knife
So busy chops the threads of life,
And frees from cumbrous clay the spirit;
Ah! why alone shall Gallia feel
The beauties of thy pond'rous steel?
Why must not Britain mark thy merit?

Hark! 'tis the dungeon's groan I hear;
And lo, a squalid band appear,
With sallow cheek, and hollow eye!
Unwilling, lo, the neck they bend;
Yet, through thy pow'r, their terrors end,
And with their heads the sorrows fly.

O let us view thy lofty grace;
To Britons shew thy blushing face,
And bless Rebellion's life—tir'd train!
Joy to my soul! she's on her way,
Led by her dearest friends, Dismay,
Death, and the Devil, and Tom Paine!

Хилэр Беллок / Hilaire Belloc (1870 - 1953)

***
Весь мир - театр. Билетам грош цена.
Платить через посредника на входе.
Игра оркестра хорошо слышна,
Но ни за что не разобрать мелодий.
Программки не продаст вам билетер.
Сюжета нет, зато полно статистов.
Игра актеров - еще больший вздор,
Чем пьесы новомодных модернистов.
Одно пристойно в представленьи этом:
Пойти в фойе, иначе - вестибюль,
Дать волю мыслям, пламя - сигаретам,
Обдумать виденную маету,
Затем (поняв, что пьеса - полный нуль)
Пальто накинуть, шасть - и в темноту.

***
The world's a stage. The trifling entrance fee
Is paid (by proxy) to the registrar.
The Orchestra is very loud and free
But plays no music in particular.
They do not print a programme, that I know.
The cast is large. There isn't any plot.
The acting of the piece is far below
The very worst of modernistic rot.
The only part about it I enjoy
Is what was called in English the Foyay.
There will I stand apart awhile and toy
With thought, and set my cigarette alight;
And then - without returning to the play –
On with my coat and out into night.

ГУЛЯЙ-ГОРОД, 1572

Щитами ощетинились телеги
И страшен скрип колесных крепостей -
Встречаем с Крыма дорогих гостей
Возмездием за дерзкие набеги.

На Киев налетали печенеги,
А под Москвой враг и того лютей...
Немало в дар здесь роздали смертей
Затейливые царские стратеги.

В тот год сгорал, как Феникс, Третий Рим,
А в этом в пепел обратился Крым...
Но больше здесь оружью не глаголать -

Лишь для того потоком кровь текла,
Чтоб чрез века средь зелени могла
Резвиться человеческая молодь.

Тобайас Смоллетт (1721 – 1771)
Tobias Smollett

Слезы Шотландии

Шотландия! Плачь над собой –
Растоптан лавр, смятен покой!
Лежат отважные сыны
Мертвы в полях родной страны,
И твой радушный сельский кров
Теперь не примет чужаков –
Из пепелища прежних сёл
Убийца памятник возвел.

Взирает земледелец, как
Его пожитки грабит враг,
Детей с женою вспомянет –
И горько жребий свой клянет.
Где были тучные стада –
Теперь лишь горе и нужда,
Стон обесчещенных девиц
И скорбь голодных детских лиц.

А прежде, веку испокон,
Среди пространств, среди времен
Твой лавр сиял над головой
Нетленной славой боевой.
Но ты подчинена ярму,
Неволя духу твоему,
Чего не сделал супостат –
Междоусобия вершат.

Умолк пастушеский рожок,
Певцы не выйдут на лужок,
Тоску и горечь в зимню ночь
Забавы не прогонят прочь;
Повсюду жалобный напев,
Повсюду причитанья дев,
И бледных привидений рой
Проносится в тиши ночной.

Навеки проклят будь, раздор,
До самых отдаленных пор!
Восстали на отцов сыны,
В крови родной обагрены.
Уж гром сражений не гремит,
Но победитель тем не сыт:
Познавшие нужду и глад
Познают пламя и булат.

По верескам блуждает мать,
Ей скоро время умирать,
И носит ветер средь путей
Голодный плач ее детей.
Ни очага, ни друга нет,
Приходит мрак ночной вослед…
Она в объятиях сирот
О них заплачет – и умрет.

Покуда в жилах кровь красна
И память в голове ясна,
Любезной родины беда
Воспламенит мой дух всегда,
Как ни бесчинствуй враг, но впредь
Сочувственно я буду петь.
Шотландия! Плачь над собой –
Растоптан лавр, смятен покой!

The Tears of Scotland

Mourn, hapless Caledonia, mourn
Thy banished peace, thy laurels torn!
Thy sons, for valor long renowned,
Lie slaughtered on their native ground.
Thy hospitable roofs no more
Invite the stranger to the door;
In smoky ruins sunk they lie,
The monuments of cruelty.

The wretched owner sees afar
His all become the prey of war,
Bethinks him of his babes and wife,
Then smites his breast, and curses life.
Thy swains are famished on the rocks,
Where once they fed their wanton flocks;
Thy ravished virgins shriek in vain;
Thy infants perish on the plain.

What boots it then, in every clime,
Through the wide-spreading waste of time,
Thy martial glory, crowned with praise,
Still shone with undiminished blaze?
Thy towering spirit now is broke,
Thy neck is bended to the yoke:
What foreign arms could never quell,
By civil rage and rancor fell.

The rural pipe and merry lay
No more shall cheer the happy day;
No social scenes of gay delight
Beguile the dreary winter night:
No strains but those of sorrow flow,
And naught is heard but sounds of woe,
While the pale phantoms of the slain
Glide nightly o’er the silent plain.

O baneful cause! O fatal morn,
Accursed to ages yet unborn!
The sons against their fathers stood,
The parent shed his children’s blood:
Yet, when the rage of battle ceased,
The victor’s soul was not appeased;
The naked and forlorn must feel
Devouring flames and murdering steel.

The pious mother, doomed to death,
Forsaken, wanders o’er the heath;
The bleak wind whistles round her head,
Her helpless orphans cry for bread.
Bereft of shelter, food, and friend,
She views the shades of night descend,
And, stretched beneath the inclement skies,
Weeps o’er her tender babes, and dies.

Whilst the warm blood bedews my veins,
And unimpaired remembrance reigns,
Resentment of my country’s fate
Within my filial breast shall beat;
And, spite of her insulting foe,
My sympathizing verse shall flow.
Mourn, hapless Caledonia, mourn
Thy banished peace, thy laurels torn!

Жан де ла Тай (ок. 1540 – ок. 1616)

О поврежденном состоянии Франции

Насчитывают три во Франции сословья –
Обязанность свою не помнит ни одно,
Но каждое из них разврату предано
И топчет Францию, разбухшую от крови.

Чтит Церковь золото, забыв про богословье,
Стяжанье рясою в церквах облечено,
Дворянство честь свою забросило давно,
Утратили свой блеск гербы и родословья.

Сословье Третье вслед за первыми двумя
Разбито надвое, само себя клеймя, –
Кругом тягаются, грозят судебной карой.

Несчастная страна! Столь видимое зло,
Коль не опомнишься, сотрет тебе чело
И города твои преобразит в хибары.

Jean de la Taille (ca. 1540 – ca. 1616)

De l'état corrompu de la France

De tous les trois États dont la France est bâtie,
Un seul ne marche droit en sa vocatïon,
Mais tout trois font homage à la corruptïon
Qui tient dessous ses pieds la France assujetie.

L’Église est par le biens de prêcher divertie
Et sous un simple habit crève d’ambitïon ;
La Noblesse, oubliant de sa conditïon
L’ancienne splendeur, anéantie ;

Le Tiers État soutient de des premiers le faix,
Et la moitié de lui ne laisse l’autre en paix,
Qui ne l’ait tout plongé en process et usures.

O miserable France! Un apparent méchef
Su tu ne penses à toi, te pend dessus le chef,
Qui reduira bientôt tes cités en masures.

Эдмунд Болтон (ок. 1575 – ок. 1633)
Edmund Bolton

Палинодия

Как у потока вянет первоцвет,
Как рвутся пузыри в ветрах летучих,
Как над водами меркнет солнца свет,
Как тает снег на мхом поросших кручах,
Так тают, рвутся, гаснут, увядают
Цветы, сиянья, пузыри и снег;
Так слава, пышность, радость, лесть являют
Тщету, непрочность, лживость, краткий век.
Увядший над рекою первоцвет,
Пузырь, разорванный в ветрах летучих,
Над плачущей водой померкший свет
И снег, растаявший на голых кручах,
Собой мирской обозначают клад –
Его тлен, гниль, падение, распад.

Коль снег, собой заполонивши сам
Холмы, что, горделивы как титаны,
Подъяв чело, грозили небесам,
Нагими сделал каменные страны;
Коль пузырек, забавою пустой
Служивший ветру, пролетел, как судно,
Над медленно катившейся волной –
Разбившись, позабавился он чудно;
Коль солнце, истребивши снега след,
Одело пестротой пузырь летучий
И возрастило ранний первоцвет,
И разогнало грозовые тучи, –
То чем же славу, пышность, радость, лесть
Как не сияньем вод, цветов, снегов нам счесть?

A Palinode 
As withereth the primrose by the river,
As fadeth summer's sun from gliding fountains,
As vanisheth the light-blown bubble ever,
As melteth snow upon the mossy mountains:
So melts, so vanishes, so fades, so withers
The rose, the shine, the bubble and the snow
Of praise, pomp, glory, joy – which short life gathers –
Fair praise, vain pomp, sweet glory, brittle joy.
The withered primrose by the mourning river,
The faded summer's sun from weeping fountains,
The light-blown bubble, vanishéd for ever,
The molten snow upon the naked mountains,
  Are emblems that the treasures we up-lay
  Soon wither, vanish, fade and melt away.

For as the snow, whose lawn did overspread
The ambitious hills, which giant-like did threat
To pierce the heaven with their aspiring head,
Naked and bare doth leave their craggy seat;
Whenas the bubble, which did empty fly
The dalliance of the undiscernéd wind,
On whose calm rolling waves it did rely,
Hath shipwreck made, where it did dalliance find;
And when the sunshine, which dissolved the snow,
Coloured the bubble with a pleasant vary,
And made the rathe and timely primrose grow,
Swarth clouds withdrawn (which longer time do tarry) –
  Oh, what is praise, pomp, glory, joy, but so
  As shine by fountains, bubbles, flowers or snow?

Уильям Басс / Wiliam Basse (ок. 1583 – ок. 1653)

Песня рыболова

Кто тайной страстию горит,
О ней открыто говорит:
Охота с гончей или с птицей,
Игра с мячом – или с девицей…
Но мне не надо тех услад –
Я только лишь рыбачить рад.

Охотник гибель вдруг найдет,
А сокол в дебри заведет,
Играешь – будешь разорен,
Влюбился – шустрый Купидон
Тебя легко заманит в сети…
Рыбак – счастливей всех на свете!

Нет, не уступит ничему
Сидеть рыбачить одному;
По мне, любой другой досуг –
Неволя головы и рук;
А я одной рукой ужу,
Другою книжку я держу.

Я не хочу в простор морской –
Доволен свежею рекой,
На тихие взираю воды
И тихо доживаю годы;
Приличья правила иначу,
О прегрешеньях горько плачу.

Я жду пугливую форель,
Пока не клюнет – в этом цель,
И мыслю: «Жадный дурачок,
Скажи, зачем тебе крючок?».
А коль не клюнет – молодец,
Соблазнов избежал мудрец!

Во время ловли я пощусь,
Уловом позже угощусь,
Ко мне придет любезный друг,
И весел будет с ним досуг;
Друзьям – радушнее прием,
Чем рыбе на крючке моем.

Сама добыча не важна –
В добыче польза нам нужна;
Ведь сотворило Божье слово
Ловца людей из рыболова,
И долг подобного ловца –
Удить и прославлять Творца.

Кто первые ученики
Христа? Одни лишь рыбаки.
Он был в последний ужин Свой
Насыщен рыбною едой;
За образец я непроста
Избрал избранников Христа.

Angler's Song

As inward love breeds outward talk,
The Hound some praise, and some the Hawk
Some, better pleas'd with private sport,
Use Tennis; some a Mistress court:
But these delights I neither wish,
Nor envy, while I freely fish.

Who hunts, doth oft in danger ride;
Who hawks, lures oft both far & wide;
Who uses games, may often prove
A loser; but who falls in love,
Is fettered in fond Cupid's snare:
My Angle breeds me no such care.

Of Recreation there is none
So free as fishing is alone;
All other pastimes do no less
Than mind and body both possess;
My hand alone my work can do.
So I can fish and study too.

I care not, I, to fish in seas.
Fresh rivers best my mind do please.
Whose sweet calm course I contemplate.
And seek in life to imitate;
In civil bounds I fain would keep
And for my past offenses weep.

And when the timorous Trout I wait
To take, and he devours my bait.
How poor a thing, sometimes I find,
Will captivate a greedy mind;
And when none bite, I praise the wise
Whom vain allurements ne'er surprise.

But yet, though while I fish I fast,
I make good fortune my repast;
And thereunto my friend invite,
In whom I more than that delight:
Who is more welcome to my dish.
Then to my Angle was my fish.

As well content no prize to take,
As use of taken prize to make;
For so our Lord was pleased, when
He Fishers made Fishers of men;
Where (which is in no other game)
A man may fish and praise his name.

The first men that our Saviour dear
Did choose to wait upon him here,
Blest Fishers were; and fish the last
Food was, that he on earth did taste:
I therefore strive to follow those
Whom he to follow him hath chose.

Элизабет Баррет-Браунинг (1806 – 1861)
Elisabeth Barret-Browning

Сонеты с португальского. Сонет 43.

Как я люблю тебя? Позволь расчесть:
Всей высью, глубью, широтой душевной,
Когда душа от скуки повседневной
Уходит прочь, чтоб идеал обресть.
Как я люблю? Как все, что в свете есть,
И днем, и ночью, в тихий час безгневный,
Как борются за правду каждодневно,
Как не приемлют похвалу и лесть.
Как я люблю? Среди страстей былых
И горя детской верой пламенея.
Как я люблю? Как прежде – всех святых.
Смеясь, рыдая, льну всегда к тебе я.
Бог видит – по скончаньи дней моих
За гробом полюблю еще сильнее.

Sonnets from the Portuguese. Sonnet 43.

How do I love thee? Let me count the ways.
I love thee to the depth and breadth and height
My soul can reach, when feeling out of sight
For the ends of being and ideal grace.
I love thee to the level of every day’s
Most quiet need, by sun and candle-light.
I love thee freely, as men strive for right;
I love thee purely, as they turn from praise.
I love thee with the passion put to use
In my old griefs, and with my childhood’s faith.
I love thee with a love I seemed to lose
With my lost saints. I love thee with the breath,
Smiles, tears, of all my life; and, if God choose,
I shall but love thee better after death.

Николай Гумилев (1886 - 1921)

Рабочий

Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

1916

Николай Станюкович (1898 - 1977)

Памяти Н. Г.

Поэт носил погон серебряный,
Царицы русской вензеля;
Провозглашал — непоколебленный:
Россия — царская земля.

Он не бледнел пред пулеметами
И “поле полное врагов”
Хвалил стихами искрометными —
Забытым языком богов.

И вознесенный высшей волею, —
В веках Распятого завет, —
Был предан черни своеволию,
Чтоб смертью утвердить обет.

И мы, — под царскими знаменами, —
Сжимаем яростней эфес,
Когда чеканными канонами
Твой голос падает с небес.

1933

ГЕВИН ДУГЛАС (1474?-1522)

СОВЕСТЬ

Младая Церковь праведной была,
И были совершенными прелаты;
И Совесть мудрых клириков вела,
Ей были предстоятели богаты.
Решили вдруг, что платье мешковато,
От Совести одежда тяжела;
Пусть лучше будет впредь она мала.

Отрезав «Со» от Совести долой,
Они наедине остались с Вестью,
Но удержались во чреде былой,
Хоть предпочли ученость благочестью.
Решили вдруг почесть Познанье лестью,
А Мудрость – затянувшейся потехой,
И «В» у Вести сделалось помехой.

Вот так оторвалось от Вести «В»,
И только «Есть» осталось, слог единый.
Была Еденья пища в плутовстве,
Богатство умножалось даровщиной;
И Весть, и Совесть были в ту годину
Развращены соблазном благ земных,
И в грех облекся иерей и мних.

Ты ненасытно, Есть! Ты хладный лед,
Людей ты подчиняешь безвозбранно:
Учителя Иуда продает
И Симон в Церкви властвует обманно;
Ты Истину морочишь неустанно.
Сгинь, мерзкий гад, исчезни, лживый бес!
Пошли нам Совесть, Господи, с небес.

GAVIN DOUGLAS

CONSCIENCE

Quhen halie kirk first flurist in 3outhheid,
Prelatis wer chosin of all perfectioun;
Off conscience than the brydill had to leid,
And conscience maid the hale electioun.
Syn eftir þat come schrewit correctioun,
And thocht þat conscience had our large ane weid,
And of his habite out cuttit thay ane skreid.

And fra conscience þe con thay clip away,
And maid of conscience science and na mair;
Bot 3it the kirk stude weill full mony day,
For it wes rewlit be mene of wit and layre.
Syn eftir þat sciens began to payr,
And thocht at sciens was our lang ane iaip.
The sci away fast can thay rub and scraip.

And fra sci of science wes adew,
Than left þai nocht bot this sillab ens,
Quhilk in our language signifies þat schrew,
Riches and geir, þat gart all grace go hens;
For sciens both and faythfull conscience
So corruptit ar with this warldis gude
That falset ioukis in everie clerkis hude.

O hungrie ens, cursit with caris calde!
All kynd of folk constrenis thow to wirk:
For the that theif Iudas his maister sald,
For the Symon infectit halie kirk.
To poysoun Iustis þow dois never irk.
Thow fals ens, go hens, thow monsture peralous!
God send defens with conscience in till ws.

СТЕПЬ, 1185

Те червленые щиты и синие молнии, которыми начиналась русская словесность.

Набоков

В пято́к поганых половцев полки
Разбились о червленые преграды.
Уложенные в пестрые громады,
Горят тела сраженных у реки,

А уцелевших, не боясь засады,
Преследует полк левыя руки.
Есть аксамитов целые тюки,
Есть много красных девок для услады...

Блестят царьградской выделки доспехи,
Гремит победным песнопеньем медь,
Пылает в небе стяг червлено-алый,

Под орлий клекот и лисичьи брехи
Ступает чередой за кметем кметь
На берега неведомой Каялы.

356 лет назад начался Великий пожар Лондона, уничтоживший более 85% зданий города, включая старый собор св. Павла

Исаак де Бенсерад (1612/13 – 1691)
Isaac de Benserade

Пожар Лондона в 1666 году

Сгорела некогда прославленная Троя,
Не оскорбляв богов, царям не делав зла;
Но Лондон поделом почтен такой судьбою,
И по заслугам он испепелен дотла.

Цареубийства грех, злодейские дела –
Не сможет их простить прощенье никакое;
Тот город благодать от гнева не спасла,
И будущим векам я истину открою:

Уж не могла земля нечестия сносить,
Устав от укоризн, решили огласить
Святые небеса за богохульство кару;

Свершилась эта казнь не сразу, по частям:
Чума, за ней война, а за войной – пожары
Очистили все то, чего не смыть морям.

L’embrasement de la ville de Londres (1666)

Ainsi brûla jadis cette fameuse Troie,
Qui n'avait offensé ni ses rois ni ses dieux.
Londres d'un bout à l'autre est aux flammes en proie,
Et souffre un même sort qu'elle mérite mieux.

Le crime qu'elle a fait est un crime odieux
A qui jamais d'en haut la grâce ne s'octroie;
Le soleil n'a rien vu de si prodigieux,
Et je ne pense pas que l'avenir le croie :

L'horreur ne s'en pouvait plus longtemps soutenir,
Et le ciel, accusé de lenteur à punir,
Aux yeux de l'univers enfin se justifie.

On voit le châtiment par degrés arrivé;
La guerre suit la peste, et le feu purifie
Ce que toute la mer n'aurait pas bien lavé.

Фрэнсис Бомонт (1584 – 1616)

На могилы в Вестминстерском аббатстве

О смертный! В ужасе гляди,
Что тебя ждет впереди!
В этой каменной могиле
Кости королей почили;
Управители державы
Лежат бессильны и безглавы.
С амвонов гибели и тлена
Рекут они: «Величье бренно».
Здесь земли английской пядь
Удостоилась приять
Семя, лучшее из всех,
С тех пор, как погубил Адама грех.
Кости знати вопиют:
«Богами были, но людьми умрут».
Персти смертной здесь удел,
Здесь распад истлевших тел,
Здесь по манию судьбы
Владыки ввергнуты в гробы.

Francis Beaumont

On the Tombes in Westminster

Mortality, behold, and feare,
What a change of flesh is here!
Thinke how many Royall bones
Sleep within these heap of Stones;
Here they lye, had Realmes, and Lands,
Who now want strength to stir their hands;
Where from their pulpits seal'd with dust,
They preach, In Greatnesse is no trust.
Here's an Acre sown indeed,
With the richest, royall'st seed,
That the earth did e're suck in
Since the first man dy'd for sin:
Here the bones of birth have cry'd,
Though Gods they were, as men they dy'd:
Here are Sands, ignoble things,
Dropt from the ruin'd sides of Kings.
Here's a world of Pomp and State
Buried in Dust, once dead by Fate.