Тобайас Смоллетт (1721 – 1771)
Tobias Smollett

Слезы Шотландии

Шотландия! Плачь над собой –
Растоптан лавр, смятен покой!
Лежат отважные сыны
Мертвы в полях родной страны,
И твой радушный сельский кров
Теперь не примет чужаков –
Из пепелища прежних сёл
Убийца памятник возвел.

Взирает земледелец, как
Его пожитки грабит враг,
Детей с женою вспомянет –
И горько жребий свой клянет.
Где были тучные стада –
Теперь лишь горе и нужда,
Стон обесчещенных девиц
И скорбь голодных детских лиц.

А прежде, веку испокон,
Среди пространств, среди времен
Твой лавр сиял над головой
Нетленной славой боевой.
Но ты подчинена ярму,
Неволя духу твоему,
Чего не сделал супостат –
Междоусобия вершат.

Умолк пастушеский рожок,
Певцы не выйдут на лужок,
Тоску и горечь в зимню ночь
Забавы не прогонят прочь;
Повсюду жалобный напев,
Повсюду причитанья дев,
И бледных привидений рой
Проносится в тиши ночной.

Навеки проклят будь, раздор,
До самых отдаленных пор!
Восстали на отцов сыны,
В крови родной обагрены.
Уж гром сражений не гремит,
Но победитель тем не сыт:
Познавшие нужду и глад
Познают пламя и булат.

По верескам блуждает мать,
Ей скоро время умирать,
И носит ветер средь путей
Голодный плач ее детей.
Ни очага, ни друга нет,
Приходит мрак ночной вослед…
Она в объятиях сирот
О них заплачет – и умрет.

Покуда в жилах кровь красна
И память в голове ясна,
Любезной родины беда
Воспламенит мой дух всегда,
Как ни бесчинствуй враг, но впредь
Сочувственно я буду петь.
Шотландия! Плачь над собой –
Растоптан лавр, смятен покой!

The Tears of Scotland

Mourn, hapless Caledonia, mourn
Thy banished peace, thy laurels torn!
Thy sons, for valor long renowned,
Lie slaughtered on their native ground.
Thy hospitable roofs no more
Invite the stranger to the door;
In smoky ruins sunk they lie,
The monuments of cruelty.

The wretched owner sees afar
His all become the prey of war,
Bethinks him of his babes and wife,
Then smites his breast, and curses life.
Thy swains are famished on the rocks,
Where once they fed their wanton flocks;
Thy ravished virgins shriek in vain;
Thy infants perish on the plain.

What boots it then, in every clime,
Through the wide-spreading waste of time,
Thy martial glory, crowned with praise,
Still shone with undiminished blaze?
Thy towering spirit now is broke,
Thy neck is bended to the yoke:
What foreign arms could never quell,
By civil rage and rancor fell.

The rural pipe and merry lay
No more shall cheer the happy day;
No social scenes of gay delight
Beguile the dreary winter night:
No strains but those of sorrow flow,
And naught is heard but sounds of woe,
While the pale phantoms of the slain
Glide nightly o’er the silent plain.

O baneful cause! O fatal morn,
Accursed to ages yet unborn!
The sons against their fathers stood,
The parent shed his children’s blood:
Yet, when the rage of battle ceased,
The victor’s soul was not appeased;
The naked and forlorn must feel
Devouring flames and murdering steel.

The pious mother, doomed to death,
Forsaken, wanders o’er the heath;
The bleak wind whistles round her head,
Her helpless orphans cry for bread.
Bereft of shelter, food, and friend,
She views the shades of night descend,
And, stretched beneath the inclement skies,
Weeps o’er her tender babes, and dies.

Whilst the warm blood bedews my veins,
And unimpaired remembrance reigns,
Resentment of my country’s fate
Within my filial breast shall beat;
And, spite of her insulting foe,
My sympathizing verse shall flow.
Mourn, hapless Caledonia, mourn
Thy banished peace, thy laurels torn!

Жан де ла Тай (ок. 1540 – ок. 1616)

О поврежденном состоянии Франции

Насчитывают три во Франции сословья –
Обязанность свою не помнит ни одно,
Но каждое из них разврату предано
И топчет Францию, разбухшую от крови.

Чтит Церковь золото, забыв про богословье,
Стяжанье рясою в церквах облечено,
Дворянство честь свою забросило давно,
Утратили свой блеск гербы и родословья.

Сословье Третье вслед за первыми двумя
Разбито надвое, само себя клеймя, –
Кругом тягаются, грозят судебной карой.

Несчастная страна! Столь видимое зло,
Коль не опомнишься, сотрет тебе чело
И города твои преобразит в хибары.

Jean de la Taille (ca. 1540 – ca. 1616)

De l'état corrompu de la France

De tous les trois États dont la France est bâtie,
Un seul ne marche droit en sa vocatïon,
Mais tout trois font homage à la corruptïon
Qui tient dessous ses pieds la France assujetie.

L’Église est par le biens de prêcher divertie
Et sous un simple habit crève d’ambitïon ;
La Noblesse, oubliant de sa conditïon
L’ancienne splendeur, anéantie ;

Le Tiers État soutient de des premiers le faix,
Et la moitié de lui ne laisse l’autre en paix,
Qui ne l’ait tout plongé en process et usures.

O miserable France! Un apparent méchef
Su tu ne penses à toi, te pend dessus le chef,
Qui reduira bientôt tes cités en masures.

Эдмунд Болтон (ок. 1575 – ок. 1633)
Edmund Bolton

Палинодия

Как у потока вянет первоцвет,
Как рвутся пузыри в ветрах летучих,
Как над водами меркнет солнца свет,
Как тает снег на мхом поросших кручах,
Так тают, рвутся, гаснут, увядают
Цветы, сиянья, пузыри и снег;
Так слава, пышность, радость, лесть являют
Тщету, непрочность, лживость, краткий век.
Увядший над рекою первоцвет,
Пузырь, разорванный в ветрах летучих,
Над плачущей водой померкший свет
И снег, растаявший на голых кручах,
Собой мирской обозначают клад –
Его тлен, гниль, падение, распад.

Коль снег, собой заполонивши сам
Холмы, что, горделивы как титаны,
Подъяв чело, грозили небесам,
Нагими сделал каменные страны;
Коль пузырек, забавою пустой
Служивший ветру, пролетел, как судно,
Над медленно катившейся волной –
Разбившись, позабавился он чудно;
Коль солнце, истребивши снега след,
Одело пестротой пузырь летучий
И возрастило ранний первоцвет,
И разогнало грозовые тучи, –
То чем же славу, пышность, радость, лесть
Как не сияньем вод, цветов, снегов нам счесть?

A Palinode 
As withereth the primrose by the river,
As fadeth summer's sun from gliding fountains,
As vanisheth the light-blown bubble ever,
As melteth snow upon the mossy mountains:
So melts, so vanishes, so fades, so withers
The rose, the shine, the bubble and the snow
Of praise, pomp, glory, joy – which short life gathers –
Fair praise, vain pomp, sweet glory, brittle joy.
The withered primrose by the mourning river,
The faded summer's sun from weeping fountains,
The light-blown bubble, vanishéd for ever,
The molten snow upon the naked mountains,
  Are emblems that the treasures we up-lay
  Soon wither, vanish, fade and melt away.

For as the snow, whose lawn did overspread
The ambitious hills, which giant-like did threat
To pierce the heaven with their aspiring head,
Naked and bare doth leave their craggy seat;
Whenas the bubble, which did empty fly
The dalliance of the undiscernéd wind,
On whose calm rolling waves it did rely,
Hath shipwreck made, where it did dalliance find;
And when the sunshine, which dissolved the snow,
Coloured the bubble with a pleasant vary,
And made the rathe and timely primrose grow,
Swarth clouds withdrawn (which longer time do tarry) –
  Oh, what is praise, pomp, glory, joy, but so
  As shine by fountains, bubbles, flowers or snow?

Уильям Басс / Wiliam Basse (ок. 1583 – ок. 1653)

Песня рыболова

Кто тайной страстию горит,
О ней открыто говорит:
Охота с гончей или с птицей,
Игра с мячом – или с девицей…
Но мне не надо тех услад –
Я только лишь рыбачить рад.

Охотник гибель вдруг найдет,
А сокол в дебри заведет,
Играешь – будешь разорен,
Влюбился – шустрый Купидон
Тебя легко заманит в сети…
Рыбак – счастливей всех на свете!

Нет, не уступит ничему
Сидеть рыбачить одному;
По мне, любой другой досуг –
Неволя головы и рук;
А я одной рукой ужу,
Другою книжку я держу.

Я не хочу в простор морской –
Доволен свежею рекой,
На тихие взираю воды
И тихо доживаю годы;
Приличья правила иначу,
О прегрешеньях горько плачу.

Я жду пугливую форель,
Пока не клюнет – в этом цель,
И мыслю: «Жадный дурачок,
Скажи, зачем тебе крючок?».
А коль не клюнет – молодец,
Соблазнов избежал мудрец!

Во время ловли я пощусь,
Уловом позже угощусь,
Ко мне придет любезный друг,
И весел будет с ним досуг;
Друзьям – радушнее прием,
Чем рыбе на крючке моем.

Сама добыча не важна –
В добыче польза нам нужна;
Ведь сотворило Божье слово
Ловца людей из рыболова,
И долг подобного ловца –
Удить и прославлять Творца.

Кто первые ученики
Христа? Одни лишь рыбаки.
Он был в последний ужин Свой
Насыщен рыбною едой;
За образец я непроста
Избрал избранников Христа.

Angler's Song

As inward love breeds outward talk,
The Hound some praise, and some the Hawk
Some, better pleas'd with private sport,
Use Tennis; some a Mistress court:
But these delights I neither wish,
Nor envy, while I freely fish.

Who hunts, doth oft in danger ride;
Who hawks, lures oft both far & wide;
Who uses games, may often prove
A loser; but who falls in love,
Is fettered in fond Cupid's snare:
My Angle breeds me no such care.

Of Recreation there is none
So free as fishing is alone;
All other pastimes do no less
Than mind and body both possess;
My hand alone my work can do.
So I can fish and study too.

I care not, I, to fish in seas.
Fresh rivers best my mind do please.
Whose sweet calm course I contemplate.
And seek in life to imitate;
In civil bounds I fain would keep
And for my past offenses weep.

And when the timorous Trout I wait
To take, and he devours my bait.
How poor a thing, sometimes I find,
Will captivate a greedy mind;
And when none bite, I praise the wise
Whom vain allurements ne'er surprise.

But yet, though while I fish I fast,
I make good fortune my repast;
And thereunto my friend invite,
In whom I more than that delight:
Who is more welcome to my dish.
Then to my Angle was my fish.

As well content no prize to take,
As use of taken prize to make;
For so our Lord was pleased, when
He Fishers made Fishers of men;
Where (which is in no other game)
A man may fish and praise his name.

The first men that our Saviour dear
Did choose to wait upon him here,
Blest Fishers were; and fish the last
Food was, that he on earth did taste:
I therefore strive to follow those
Whom he to follow him hath chose.

Элизабет Баррет-Браунинг (1806 – 1861)
Elisabeth Barret-Browning

Сонеты с португальского. Сонет 43.

Как я люблю тебя? Позволь расчесть:
Всей высью, глубью, широтой душевной,
Когда душа от скуки повседневной
Уходит прочь, чтоб идеал обресть.
Как я люблю? Как все, что в свете есть,
И днем, и ночью, в тихий час безгневный,
Как борются за правду каждодневно,
Как не приемлют похвалу и лесть.
Как я люблю? Среди страстей былых
И горя детской верой пламенея.
Как я люблю? Как прежде – всех святых.
Смеясь, рыдая, льну всегда к тебе я.
Бог видит – по скончаньи дней моих
За гробом полюблю еще сильнее.

Sonnets from the Portuguese. Sonnet 43.

How do I love thee? Let me count the ways.
I love thee to the depth and breadth and height
My soul can reach, when feeling out of sight
For the ends of being and ideal grace.
I love thee to the level of every day’s
Most quiet need, by sun and candle-light.
I love thee freely, as men strive for right;
I love thee purely, as they turn from praise.
I love thee with the passion put to use
In my old griefs, and with my childhood’s faith.
I love thee with a love I seemed to lose
With my lost saints. I love thee with the breath,
Smiles, tears, of all my life; and, if God choose,
I shall but love thee better after death.

Николай Гумилев (1886 - 1921)

Рабочий

Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.

Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.

1916

Николай Станюкович (1898 - 1977)

Памяти Н. Г.

Поэт носил погон серебряный,
Царицы русской вензеля;
Провозглашал — непоколебленный:
Россия — царская земля.

Он не бледнел пред пулеметами
И “поле полное врагов”
Хвалил стихами искрометными —
Забытым языком богов.

И вознесенный высшей волею, —
В веках Распятого завет, —
Был предан черни своеволию,
Чтоб смертью утвердить обет.

И мы, — под царскими знаменами, —
Сжимаем яростней эфес,
Когда чеканными канонами
Твой голос падает с небес.

1933

ГЕВИН ДУГЛАС (1474?-1522)

СОВЕСТЬ

Младая Церковь праведной была,
И были совершенными прелаты;
И Совесть мудрых клириков вела,
Ей были предстоятели богаты.
Решили вдруг, что платье мешковато,
От Совести одежда тяжела;
Пусть лучше будет впредь она мала.

Отрезав «Со» от Совести долой,
Они наедине остались с Вестью,
Но удержались во чреде былой,
Хоть предпочли ученость благочестью.
Решили вдруг почесть Познанье лестью,
А Мудрость – затянувшейся потехой,
И «В» у Вести сделалось помехой.

Вот так оторвалось от Вести «В»,
И только «Есть» осталось, слог единый.
Была Еденья пища в плутовстве,
Богатство умножалось даровщиной;
И Весть, и Совесть были в ту годину
Развращены соблазном благ земных,
И в грех облекся иерей и мних.

Ты ненасытно, Есть! Ты хладный лед,
Людей ты подчиняешь безвозбранно:
Учителя Иуда продает
И Симон в Церкви властвует обманно;
Ты Истину морочишь неустанно.
Сгинь, мерзкий гад, исчезни, лживый бес!
Пошли нам Совесть, Господи, с небес.

GAVIN DOUGLAS

CONSCIENCE

Quhen halie kirk first flurist in 3outhheid,
Prelatis wer chosin of all perfectioun;
Off conscience than the brydill had to leid,
And conscience maid the hale electioun.
Syn eftir þat come schrewit correctioun,
And thocht þat conscience had our large ane weid,
And of his habite out cuttit thay ane skreid.

And fra conscience þe con thay clip away,
And maid of conscience science and na mair;
Bot 3it the kirk stude weill full mony day,
For it wes rewlit be mene of wit and layre.
Syn eftir þat sciens began to payr,
And thocht at sciens was our lang ane iaip.
The sci away fast can thay rub and scraip.

And fra sci of science wes adew,
Than left þai nocht bot this sillab ens,
Quhilk in our language signifies þat schrew,
Riches and geir, þat gart all grace go hens;
For sciens both and faythfull conscience
So corruptit ar with this warldis gude
That falset ioukis in everie clerkis hude.

O hungrie ens, cursit with caris calde!
All kynd of folk constrenis thow to wirk:
For the that theif Iudas his maister sald,
For the Symon infectit halie kirk.
To poysoun Iustis þow dois never irk.
Thow fals ens, go hens, thow monsture peralous!
God send defens with conscience in till ws.

СТЕПЬ, 1185

Те червленые щиты и синие молнии, которыми начиналась русская словесность.

Набоков

В пято́к поганых половцев полки
Разбились о червленые преграды.
Уложенные в пестрые громады,
Горят тела сраженных у реки,

А уцелевших, не боясь засады,
Преследует полк левыя руки.
Есть аксамитов целые тюки,
Есть много красных девок для услады...

Блестят царьградской выделки доспехи,
Гремит победным песнопеньем медь,
Пылает в небе стяг червлено-алый,

Под орлий клекот и лисичьи брехи
Ступает чередой за кметем кметь
На берега неведомой Каялы.

356 лет назад начался Великий пожар Лондона, уничтоживший более 85% зданий города, включая старый собор св. Павла

Исаак де Бенсерад (1612/13 – 1691)
Isaac de Benserade

Пожар Лондона в 1666 году

Сгорела некогда прославленная Троя,
Не оскорбляв богов, царям не делав зла;
Но Лондон поделом почтен такой судьбою,
И по заслугам он испепелен дотла.

Цареубийства грех, злодейские дела –
Не сможет их простить прощенье никакое;
Тот город благодать от гнева не спасла,
И будущим векам я истину открою:

Уж не могла земля нечестия сносить,
Устав от укоризн, решили огласить
Святые небеса за богохульство кару;

Свершилась эта казнь не сразу, по частям:
Чума, за ней война, а за войной – пожары
Очистили все то, чего не смыть морям.

L’embrasement de la ville de Londres (1666)

Ainsi brûla jadis cette fameuse Troie,
Qui n'avait offensé ni ses rois ni ses dieux.
Londres d'un bout à l'autre est aux flammes en proie,
Et souffre un même sort qu'elle mérite mieux.

Le crime qu'elle a fait est un crime odieux
A qui jamais d'en haut la grâce ne s'octroie;
Le soleil n'a rien vu de si prodigieux,
Et je ne pense pas que l'avenir le croie :

L'horreur ne s'en pouvait plus longtemps soutenir,
Et le ciel, accusé de lenteur à punir,
Aux yeux de l'univers enfin se justifie.

On voit le châtiment par degrés arrivé;
La guerre suit la peste, et le feu purifie
Ce que toute la mer n'aurait pas bien lavé.

Фрэнсис Бомонт (1584 – 1616)

На могилы в Вестминстерском аббатстве

О смертный! В ужасе гляди,
Что тебя ждет впереди!
В этой каменной могиле
Кости королей почили;
Управители державы
Лежат бессильны и безглавы.
С амвонов гибели и тлена
Рекут они: «Величье бренно».
Здесь земли английской пядь
Удостоилась приять
Семя, лучшее из всех,
С тех пор, как погубил Адама грех.
Кости знати вопиют:
«Богами были, но людьми умрут».
Персти смертной здесь удел,
Здесь распад истлевших тел,
Здесь по манию судьбы
Владыки ввергнуты в гробы.

Francis Beaumont

On the Tombes in Westminster

Mortality, behold, and feare,
What a change of flesh is here!
Thinke how many Royall bones
Sleep within these heap of Stones;
Here they lye, had Realmes, and Lands,
Who now want strength to stir their hands;
Where from their pulpits seal'd with dust,
They preach, In Greatnesse is no trust.
Here's an Acre sown indeed,
With the richest, royall'st seed,
That the earth did e're suck in
Since the first man dy'd for sin:
Here the bones of birth have cry'd,
Though Gods they were, as men they dy'd:
Here are Sands, ignoble things,
Dropt from the ruin'd sides of Kings.
Here's a world of Pomp and State
Buried in Dust, once dead by Fate.

Карл Орлеанский (1394 – 1465)
Charles d'Orléans

***
Глаза, что слезы льют ручьем,
Озноб ключицы, кость в расколе,
Трясенье в мозге головном
И бред, резвящийся на воле,
Печаль, уныние, бездолье,
Боль нá сердце и в горле ком –
Болезнь любую всем кругом
Приносит ветер Меланхолий.

Бессонницу в бреду ночном,
Круженья, головные боли,
Жар лихорадки, а потом –
Озноб, что взялся ниотколе,
И жажду, будто бы от соли,
Пот хладный на челе больном,
Икоту, бледность в каждый дом
Приносит ветер Меланхолий.

Томленья, тягости, безволье,
Застой в пространстве нутряном,
Трясущий тело костолом,
Безумной ярости раздолье,
Водянку, зоб, чирьи, мозоли,
Разврат и нравственный содом,
В ушах немолчный шум и гром
Приносит ветер Меланхолий.

Не исцелит такой недоли
Ни лекарь во врачебной школе,
Ни чародей, ни астроном;
Мучения в миру людском
Приносит ветер Меланхолий.

Yeulx rougis, plains de piteux pleurs,
Fourcelle d’espoir reffroidie,
Teste enrumée de douleurs,
Et troublée de frenésie,
Corps perclus sans plaisance lie,
Cueur du tout pausme en rigueurs,
Voy souvent avoir à plusieurs
Par le vent de merencolie.

Migraine de plaingnans ardeurs,
Transe de sommeil mipartie,
Fievre frissonnans de maleurs,
Chault ardant fort en reverie,
Soif que Confort ne rassasie,
Dueil baigné en froides sueurs,
Begayant et changeant couleurs.
Par le vent de merencolie.

Toute tourmentant en langueurs.
Colique de forcenerie,
Gravelle de soings assailleurs,
Rage de désirant folie,
Anuys enflans d’ydropisie,
Maulx ethiques aussi ailleurs
Assourdissent les escouteurs,
Par le vent de merencolie.

Guerir ne se peut maladie
Par phisique, ne cireurgie,
Astronomans ne enchanteurs,
Des maulx que seuffrent povres cueurs
Par le vent de merencolie.

Роберт Девере, граф Эссекс / Robert Devereux, 2nd Earl of Essex (1566 – 1601)

Сонет в 1595 г. был написан фаворитом Елизаветы I графом Эссексом для придворного спектакля, в котором он сам участвовал. Через шесть лет он попадет в опалу, будет обвинен в заговоре против королевы и казнен.

***
Лежит меж Старым и меж Новым Светом
Ни с кем не сопредельная страна,
Есть королева в государстве этом,
Волшебных добродетелей полна.
Пусть бремя тяжелей, чем у Атланта, –
Весь мир она не выпустит из рук;
И исправляет блеск ее таланта
Друзей ошибки, заблужденья слуг.
Народ в горячке боевой трепещет –
Она величьем страсти угасит.
Придворный тонким остроумьем блещет –
Она его политикой смирит.
Пусть сын не медлит с жертвою своей,
Коль жаждет он вернуть зарю очей.

***
Seated between the old world and the new
A land there is no other land may touch,
Where reigns a queen in peace and honour true;
Stories or fables do describe no such.
Never did Atlas such a burthen bear
As she in holding up the world oppressed,
Supplying with her virtue everywhere,
Weakness of friends, errors of servants best.
No nation breeds a warmer blood for war,
And yet she calms them with her majesty.
No age hath ever wit refined so far,
And yet she calms them by her policy.
To her thy son must make his sacrifice,
If he will have the morning of his eyes.

Пьер де Ронсар (1524 – 1585)
Pierre de Ronsard

Сонет о Марии Стюарт

Меж нами пролегло морской стихии чрево,
Но солнечным очам вовек забвенья нет,
Ваш взор в душе моей оставил ясный след;
Дарить подобный свет смогла б иная дева?

О королева, суд верша над королевой,
Умерьте же вражду, смените свой совет!
Светило дня, с небес неся земле свой свет,
Не видело на ней столь варварского гнева!

Оружье пращуров бесчестишь ты, народ!
Отцы твои - Ринальд, Роланд и Ланселот -
Спасать прекрасных дам неслись cамозабвенно;

Так что ж ты на себя, о нынешний француз,
Еще не возложил доспехов тяжкий груз,
Чтобы монархиню освободить из плена?

Encores que la Mer de bien loin nous sépare,
Si est-ce que l’esclair de votre beau Soleil,
De vostre oeil qui n’a point au Monde de pareil,
Jamais loin de mon cœur par le temps ne s’égare!

Royne qui enfermez une Royne si rare,
Adoucissez vostre ire & changez de conseil!
Le Soleil se levant & allant au sommeil
Ne voit point en la terre un acte si barbare!

Peuples, vous forlignez, aux armes nonchalants
De vos ayeux Renaulds, Lancelots, & Rolands,
Qui prenoient d’un grand cœur pour les Dames querelle,

Les gardoient, les sauvoient, où vouz n’avez, François,
Encore osé toucher ny vester le harnois
Pour oster de servage une Royne si belle!

Карл Орлеанский (1394 - 1465)
Charles d’Orlans

***
Как ныне англичане потряслись!
Возрадуйся, французская страна!
Их мощь и храбрость ныне пресеклись -
Ведь чаша гнева Божия полна;
У них бывала прежде мысль одна -
Тебя соделать пленницей, рабой,
Твои богатства унести с собой;
Теперь французский край не одинок,
Над ним Всевышний простирает сень -
Господь гордыню вражью превозмог,
Нормандия вернулась и Гиень!

В тот час, когда враги к тебе рвались,
Решимости была ты лишена,
Была ты словно грешница Таис,
И, чтоб загладилась твоя вина,
В затворе ты была заточена.
И там пришлось побыть тебе одной,
Одно Унынье было спутник твой.
Английский шабаш длился долгий срок,
Им бражничать, тиранствовать не лень,
Но скорбь твою весельем сделал Бог -
Нормандия вернулась и Гиень!

Измене англичане предались,
Как принято в такие времена;
У них король вот-вот сорвется вниз,
Власть у него отменно непрочна.
Вся знать английская возмущена,
Его злословят дерзостной хулой,
Хотят, чтоб правил государь иной,
Но кто? Не время подводить итог.
Что, Франция, сказать? Главу воздень:
Удар бича Господнего жесток -
Нормандия вернулась и Гиень!

Французский государь, в игре такой
Играйте дальше опытной рукой;
Отважный, мудрый нужен здесь игрок.
Бог Франции послал счастливый день,
Судьбу благую Франции предрек:
Нормандия вернулась и Гиень!

Оригинал: https://www.poetica.fr/poeme-6496/charles-orleans-ballade-iii/

САРМАТСКИЙ ПОРТРЕТ, 1660

Я род веду от кочевого стана,
Подобно когтю загнут верный меч;
Свинье ль московской мне башку отсечь
Иль изрубить мне пардусов Османа?

Судьба мне эта, право же, престранна;
Хоть ведома латинская нам речь –
Не на коне ли диком едет Речь
В великолепный век Октавиана?

Тех, кто в рушении не посполит,
Господень гнев немедля да спалит –
Эй, жолнеры, беритесь за гарматы!

Не победит сарматов гордый Рим,
Ни первый, ни второй, ни иже с ним –
Сарматов одолеют лишь сарматы.

Франсиско де Кеведо (1580 – 1645)
Francisco de Quevedo

***
Я стены оглядел отчизны милой:
Могучи прежде, днесь – руин слои,
Утомлены веками, в забытьи
Лежат они; им доблесть опостыла.

Пошел я в поле; вижу – там светило
Спасенные от льдины пьет ручьи,
А скот – в горах, подобьем толчеи,
Тень горная лучей его лишила.

Вошел я в дом – былые сгнили блага,
Мой посох постарел, согнулся низко,
Покои обратились в пыль и сор,

Изнемогла в плену у тлена шпага;
Во всем, куда бы мой ни падал взор,
Мне виделись приметы смерти близкой.

Miré los muros de la patria mía,
si un tiempo fuertes, ya desmoronados,
de la carrera de la edad cansados,
por quien caduca ya su valentía.

Salíme al campo; vi que el sol bebía
los arroyos del hielo desatados,
y del monte quejosos los ganados,
que con sombras hurtó su luz al día.

Entré en mi casa; vi que, amancillada,
de anciana habitación era despojos;
mi báculo, más corvo y menos fuerte;

vencida de la edad sentí mi espada,
y no hallé cosa en que poner los ojos
que no fuese recuerdo de la muerte.

Антуан де Нервез (ок. 1570 – после 1622)

Хочу листвою помертвелой
Я быть отныне облачен –
Я в траур одеваю тело,
Мой дух страданьем удручен.

Моей утраченной надежде
Идут пожухлые цвета,
И скорбь моя в такой одежде
Идет в печали неспроста.

Уйди, сокройся, цвет блестящий!
Тебе мой взор был прежде рад,
Но, угнетен тоскою вящей,
Избрал я траурный наряд.

Когда сменю я облаченье,
Один там будет серый цвет –
Он был природой для мученья
Назначен, для сердечных бед.

А может, появлюсь я в черном,
Чтоб всякий горе видел впредь
И чуял в сердце непритворном
То, что на теле смог узреть.

Цвет черный, серый, листопадный –
Они мне платье создадут;
Душе разбитой, безотрадной
Цвета подобные идут.

Antoine de Nervèze (ca. 1570 – après 1622)

Je veux de couleur feuille morte
Être habillé dorénavant
Pour montrer le dueil que je porte
De mon espoir réduit en vent.

L'espérance que j'ay perdue
S'accorde avec cette couleur
Et le martyre qui me tue
Est d'accord avec mon malheur.

Retirez-vous, couleurs voyantes
Qui souliez tant plaire à mon œil,
Parce qu'en mes peines cuisantes
J'aime tout ce qui sent son deuil.

Que si je change de parure,
Ce sera seulement de gris,
Puis que son blason de nature
Montre le travail des esprits.

Ou bien paré de couleur noire,
On verra mon deuil au dehors
Que l'apparence fera croire
Dans le cœur comme sur le corps.

De noir, de gris, de feuille morte
L'on me verra toujours vêtu,
Puis que leur blason se rapporte
Au deuil d'un esprit abattu.

Лоран Дреленкур (1625 – 1680)
Laurent Drelincourt

На открытие Нового Света

Уступит опыту ваш разум неизбежно;
Вглядитесь, мудрецы, откройте же очам
Два полушария, соседних небесам,
Благоговейте же пред красотой безбрежной!

Но, знанье новое, ты ранишь безутешно!
Искал я новый свет – свет ветхий вижу сам:
Адама ветхий род – раб идольским богам,
Возмездием Творец карает род мятежный.

Мирозиждитель, Ты, что солнце сотворил,
Молю Тебя, чтоб Ты народы озарил
Спасительным лучом нетварного сиянья.

Крест, будь им маяком, – пошли им с неба свет,
К распятому Христу веди их в упованьи,
Что Он их претворит, открыв им новый свет.

Sur la découverte du Nouveau Monde

Que ta faible raison cède à l’expérience :
Ecole détrompée, ouvre aujourd’hui les yeux :
Vois le double hémisphère, environné des cieux ;
Et d’un si vaste tour admire l’excellence.

Tu me blesses le cœur, nouvelle connaissance.
Dans un monde nouveau, je trouve un monde vieux ;
Vielle race d’Adam, esclave des faux dieux ;
Rebelle au Créateur, objet de sa vengeance.

Toi, qui fis le soleil, en formant l’univers,
Répands, par ton Esprit, sur ces peuples divers,
Du mystique soleil la clarté salutaire.

Que la croix de leur ciel leur serve d’un flambeau,
Qui les mène à Jésus, mourant sur le calvaire :
Et les rechange encore en un monde nouveau.