Жан де Спонд (1557 - 1595)
Jean de Sponde

Нет жизни от угроз, от битв, от испытаний.
Плоть, падший Ангел, мир – вот кем я осажден;
Низвергнут, сотрясен, коварно обольщен
Я ковами, волной и силой чарований.

От страха, от грозы, от лживых заклинаний
Пошлешь ли мне, Господь, корабль, опору, сон?
Увижу ли Твой Храм, что славой освящен,
Услышу ль вышний глас, коснусь ли мощной длани?

Господь, я ощущал, как бились много раз,
Желая одолеть твой Храм, и длань, и глас,
Мятежный Ангел, плоть и мир сей многогрешный.

Но Храм, и длань, и глас – все станет для меня
Опорой, судном, сном, отважно прочь гоня
И чары, и волну, и ков их безуспешный.

***
Tout s'enfle contre moi, tout m'assaut, tout me tente,
Et le monde, et la Chair, et l'Ange révolté,
Dont l'onde, dont l'effort, dont le charme inventé,
Et m'abîme, Seigneur, et m'ébranle, et m'enchante.

Quelle nef, quel appui, quelle oreille dormante,
Sans péril, sans tomber, et sans être enchanté,
Me donras-tu ? Ton Temple où vit ta Sainteté,
Ton invincible main, et ta voix si constante ?

Et quoi ! mon Dieu, je sens combattre maintes fois
Encor avec ton Temple, et ta main, et ta voix,
Cet Ange révolté, cette chair, et ce Monde.

Mais ton Temple pourtant, ta main, ta voix sera
La nef, l'appui, l'oreille, où ce charme perdra,
Où mourra cet effort, où se rompra cette onde.

Томас Рассел / Thomas Russell (1762 – 1788)

***
Покинув, Оксфорд, мирный берег твой,
Без куполов скучаю именитых
И стен готических, плющом увитых,
Клуатров, башен старины седой;
Без хартий, полных Мудрости святой,
Без колокольных звонов, иль разлитых
Задумчиво, иль резвых, деловитых,
Иль в поздний час играющих отбой;
А больше – без прогулок молчаливых,
Раздумий, что дарил мне лунный свет,
Речных сестер*, прохлад в прибрежных ивах,
Что шепчутся и ветру шлют привет,
И больше всех – друзей моих шумливых
И наших полных радости бесед.

*Реки Исис и Червелл, притоки Темзы, на чьих берегах располагается Оксфорд.


Oxford, since late I left thy peaceful shore,
Much I regret thy domes with turrets crown'd,
Thy crested walls with twining ivy bound,
Thy Gothic fanes, dim isles, and cloysters hoar,
And treasur'd rolls of Wisdom's ancient lore;
Nor less thy varying bells, which hourly sound
In pensive chime, or ring in lively round,
Or toll in the slow Curfeu's solemn roar;
Much too thy moonlight walks, and musings grave
Mid silent shades of high-embowering trees,
And much thy Sister-Streams, whose willows wave
In whispering cadence to the evening breeze;
But most those Friends, whose much-lov'd converse gave
Thy gentle charms a tenfold power to please.

Лазар де Сельв (ок. 1540 – ок. 1623)

На благовестие корабля Святого Петра (Мк. 6: 47-56)

Да, Церковь кораблем не зря наречена:
Бог – кормчий правит им, премудро направляя;
Вот Вера – парус наш, вот Милость – снасть морская;
Надежда якорем нам в тяготах дана.

Матросы-Пастыри без отдыха и сна
Гребут сквозь море – Мир, где шторм ревет, стеная, –
Вихрь Ересей летит, корабль наш сотрясая,
И кажется, что мы достигнем скоро дна.

О истинный Нептун! Молю, Эол предвечный,
Нам ветер слов святых попутный, а не встречный,
Пошли, подъяв Трезуб, что Троицей реком, –

Утишь сей лютый шквал и усмири ненастье,
И приведи корабль в святую гавань счастья,
В Свой благодатный порт, в родимый Божий дом!

Lazare de Selve (ca. 1540 – ca. 1623)

Sur l'Évangile du Navire de Saint Pierre

Ton Église, Seigneur, est le vaisseau sur mer,
Tu es le vrai pilote, et provident et sage ;
La foi en est le mât, charité le cordage,
Et l'ancre un saint espoir, qui nous vient animer.

Les pasteurs, matelots, ne cessent de ramer,
Le monde est cette mer toute enflée d'orage,
Les erreurs sont les vents, la tempête, et la rage,
Et semble qu'elle soit en danger d'abîmer.

Mais toi, ô vrai Neptune, ô tout-puissant Éole,
Avecques le vent fort de ta sainte parole,
Avecques ton trident, la sainte Trinité,

Apaise tous ces flots, et les change en bonace,
Et conduis cette nef à ton havre de grâce,
À ce port bienheureux de ta sainte cité.

Этьен Павийон (1632 - 1705)
Étienne Pavillon

Чудеса духа человеческого

Порфиру для царей добыть из червецов,
Создать на полотне мир красочных созвучий,
Бег времени прервать и миг поймать летучий,
На хартиях писать звучанье голосов,

Недвижной бронзы плоть зажечь душой кипучей,
Из лютни звон извлечь движением перстов,
Чудовищ приручить, бродящих средь лесов,
Поджечь лучом зеркал чудесный град плавучий,

Из малых атомов вселенную сплести,
Всем звездам в небесах исправный счет вести,
Искусством химии пересоздать светила,

Обследовать весь мир, смирить стихию вод
И самый ад пленить магическою силой
Стремится человек, и к этому придет.

Prodiges de l'esprit humain

Tirer du ver l'éclat et l'ornement des rois,
Rendre par les couleurs une toile parlante,
Emprisonner le temps dans sa course volante,
Graver sur le papier l'image de la voix ;

Donner aux corps de bronze une âme foudroyante,
Sur les cordes d'un luth faire parler les doigts
Savoir apprivoiser jusqu'aux monstres des bois,
Brûler avec un verre une ville flottante ;

Fabriquer l'univers d'atomes assemblés,
Lire du firmament les chiffres étoilés,
Faire un nouveau soleil dans le monde chimique ;

Dompter l'orgueil des flots, et pénétrer partout,
Assujettir l'enfer dans un cercle magique,
C'est ce qu'entreprend l'homme, et dont il vient à bout.

В №3 «Нового мира» была опубликована подборка гиперборейских сонетов вашего покорного слуги. Теперь она доступна онлайн. Прошу любить и жаловать!

Кунсткамера, 1718

Зовусь я монструм, чудище, урод.
Зародыш тлена и детёныш праха,
Я прожил пять минут — почти не в счёт,
Над жизнью пролетел я, словно птаха.

Три у глаза у меня, щербатый рот,
Я предназначен для внушенья страха,
Мой дом — на полке; там со мною крот,
Лангуста, панголин и черепаха.

Я не один оживший препарат,
Мне чудится — сквозь банку говорят
Со мною заспиртованные люди…

Я отбыл службу в Лейдене свою,
В Гиперборее нынче я стою,
Свидетельствуя всем о Божьем чуде.


Николай Павлович, 1859

В Варшаве гул, немотствует Петрополь;
Не слышать больше нам твоих шагов,
Нет поступи гвардейских сапогов,
Молчит и Петропавловский некрополь.

Скажи нам, повелитель: не Европа ль
У киммерийских гибла берегов,
Не кости ли бесчисленных врагов
Им устилали путь на Севастополь?..

Столичный град немотствует... Но вот
Галл Монферран, остзейский немец Клодт
Отныне в дар тебе вручают время.

Скачи в густой гиперборейской мгле
Наперекор презренью и хуле,
О самодержец в лейб-гвардейском шлеме!


АРТЁМ СЕРЕБРЕННИКОВ — Из цикла «Гипер­борейские сонеты». "Новый мир", 2023, № 3: http://new.nm1925.ru/articles/2023/03-2023/iz-tsikla-giperboreyskie-sonety-/

Сен-Поль-Ру (1861 – 1940)
Saint-Pol-Roux

Голгофа

Нависнув над горой, где мучится невинный,
Облекся небосвод в печальное тряпье,
И в предвкушении блестит язык змеиный,
У римских стражников венчающий копье.

Распятый меж волков с прожорливой утробой,
Дыша, кровоточа, как свежей дичи кус,
Агонизирует, разорван хищной злобой,
Смиренный Агнец наш, сладчайший Иисус.

Блекочет он с высот, грехи нам отпуская,
Костяк его скрипит, как сломанная ось;
Кораллом кровь горит, по волосам стекая, –
Мученья Бога ей украсить довелось.

Иуда, жабья тварь, на древе взвесит жребий,
Упреки совести провиснут до утра.
…Прошла молва, что все убиты звезды в небе,
Чтоб не напоминать о блеске серебра.

Golgotha

Le ciel enténébré de ses plus tristes hardes
S’accroupit sur le drame universel du pic.
Le violent triangle de l’arme des gardes
A l’air au bout du bois d’une langue d’aspic.

Parmi des clous, entre deux loups à face humaine,
Pantelant ainsi qu’un quartier de venaison
Agonise l’Agneau déchiré par la haine,
Celui-là qui donnait son âme et sa maison.

Jésus bêle un pardon suprême en la tempête
Où ses os tracassés crissent comme un essieu,
Cependant que le sang qui pleure de sa tête
Emperle de corail sa souffrance de Dieu.

Dans le ravin, Judas, crapaud drapé de toiles,
Balance ses remords sous un arbre indulgent,
– Et l’on dit que là-haut sont mortes les étoiles
Pour ne plus ressembler à des pièces d’argent.

Алонсо де Ледесма (1562 - 1633)

Святое причащение, метафорически представленное в образе охоты

Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.

Любишь ты ловитву, сердце –
Так отринь свою дремоту:
Видишь – вышел Царь Небесный
На духовную охоту.

Для души земля и небо
Уготовили облаву:
Рыщут, ищут, загоняют,
Чтоб добыл её Царь Славы.

Сторожа Свою добычу,
Скрылся Царь в златое жито.
Пусть великий Он владыка,
Но лицо Его сокрыто.

Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.

Крест ружьём Царю послужит,
Пулей – взор чадолюбивый,
Станет порохом ученье,
Слово вспыхнет, как огниво.

Что кремень – царёво сердце,
Прочность в нём не иссякает,
Только искры милосердья
Грех из сердца высекает.

Пусть Любви врата откроют
И душа в любовной муке
Гибнет: в жите скрыт охотник,
Ждущий у речной излуки.

Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.

Человеческая воля –
С пестрою косулей сходна:
Легкомысленна, пуглива,
Но прекрасна и свободна.

Гибнет Царь на этой ловле;
Чтобы удалась охота,
Претерпел Он скорбь и муки,
Вынес тяготы без счёта.

Вспомни сад, где ждал добычу
Царь коленопреклоненный,
Как Он нà гору поднялся,
Как во ад сошёл, нетленный.

Что там за шум и кличи?
Царь едет за добычей.

ALONSO DE LEDESMA (1562-1633)

AL SANTÍSIMO SACRAMENTO
En metáfora de una caza.

¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.

Despertad, corazón mío,
si sois amigo de caza,
y veréis al Rey del cielo
puesto en espera del alma.

Cielo y tierra van a ojeo
con inspiraciones santas,
que la busquen y la sigan,
que la cerquen y la traigan.

Entre aquel granado trigo
se ha escondido por tirarla,
y aunque es tan grande su Alteza,
toda su persona tapa.

¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.

La Cruz sirve de escopeta,
su dulce vista, de balas,
de pólvora, su dotrina,
y de fuego, sus palabras.

Del pedernal de su pecho
ya tengo evidencia clara,
pues hasta mi propio yerro
mil centellas de amor saca.

Apretad, Amor, la llave,
muera de amores el alma,
que se ha puesto cabe el trigo,
junto al corriente del agua.

¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.

Es una pintada corza
esta voluntad humana,
tan hermosa como libre,
tan ligera como varia.

Muere por cazarla el Rey,
y le ha costado el buscarla
muchos pasos y sudor
con el sol y con la escarcha.

Diga el huerto donde estuvo
de rodillas por tirarla,
el monte adonde subió
y el abismo donde baja.

¿Quién pasa, quién pasa?
El Rey que va a caza.

Поединок

На мотив испанской духовной песни XVI в.

Собирайтесь, горожане,
Бросьте ремесло и рынок -
За стеною городскою
Разгорелся поединок.

На гору поднялся рыцарь,
Воин в плотском одеяньи,
Он из праха сотворен был
Для великого деянья.

На щите его зеленом -
С плодом заповедным древо.
Этот щит ему когда-то
Подарила дама Ева.

А ему навстречу рыцарь
В черных латах из гордыни,
Он извержен был когда-то
Из удела Благостыни.

На гербе его три жабы,
Имя рыцарю - Денница,
Рядом на багряном звере -
Вавилонская Блудница.

Взялись рыцари за копья
И помчались вдоль барьера,
Развалился щит Адама
От удара Люцифера.

И упал сраженный рыцарь,
Не спасти его доспехам,
И зашелся победитель,
Торжествуя, злобным смехом...

Но гора тут содрогнулась,
И явился рыцарь новый,
Волосы его златые
Покрывает шлем терновый.

Пламенеет и алеет
Не доспех на нем - порфира,
Обагренная той кровью,
Что врачует скорби мира,

На его червленом стяге
Плещет агнец белорунный,
Дама с ним идет Мария -
Всех прекраснее в подлунной.

Снова горы содрогнулись,
Содрогнулся и Денница,
Понял он, что пораженьем
Поединок завершится.

Эдвин Брок (1927 - 1997)

Пять способов убить человека

Немало трудоемких способов убить человека.
Его можно заставить тащить брус
в гору, а потом прибить к нему гвоздями.
Потребуется целая толпа
в сандалиях, пенье петуха, хитон
разодранный, губка, уксус и один
подручный для забития гвоздей.

А можно взять кусок железа,
заточенный по-дедовски,
и ковырнуть ему стальной корсет.
Потребуются белые кони,
английские дубы, луки и стрелы,
не менее двух стягов, принц и замок
для проведения пира.

А можно без политесов, но с учетом ветра
травить его ипритом, для чего
потребуется грязь, изрытая траншеями,
а также сапоги, воронки от бомбежек,
грязь, снова грязь, прорва крыс, десяток песен
и парочка стальных головных уборов.

В аэропланный век можно парить
на высоте над жертвой и взрывать
ее нажатием кнопки, для чего
потребуется океан меж вами, два
разных госстроя, научный потенциал,
чуть-чуть заводов, психопат, кусок земли,
что станет на пару лет ненужным.

Так вот, немало трудоемких способов
убить человека. Куда проще и изящней
поселить его где-нибудь посредине
двадцатого столетия и бросить там.

Edwin Brock

Five Ways To Kill A Man

There are many cumbersome ways to kill a man.
You can make him carry a plank of wood
to the top of a hill and nail him to it. To do this
properly you require a crowd of people
wearing sandals, a cock that crows, a cloak
to dissect, a sponge, some vinegar and one
man to hammer the nails home.

Or you can take a length of steel,
shaped and chased in a traditional way,
and attempt to pierce the metal cage he wears.
But for this you need white horses,
English trees, men with bows and arrows,
at least two flags, a prince and a
castle to hold your banquet in.

Dispensing with nobility, you may, if the wind
allows, blow gas at him. But then you need
a mile of mud sliced through with ditches,
not to mention black boots, bomb craters,
more mud, a plague of rats, a dozen songs
and some round hats made of steel.

In an age of aeroplanes, you may fly
miles above your victim and dispose of him by
pressing one small switch. All you then
require is an ocean to separate you, two
systems of government, a nation's scientists,
several factories, a psychopath and
land that no-one needs for several years.

These are, as I began, cumbersome ways
to kill a man. Simpler, direct, and much more neat
is to see that he is living somewhere in the middle
of the twentieth century, and leave him there.

Джордж Фаркер / George Farquhar (1677 – 1707)

Песня из комедии «Хитроумный план щеголей»

Спою вам куплеты-пустышки,
Предмет этой песни – пустяк.
Внимайте, пустые людишки,
Желайте мне всяческих благ!

У нас пустяковая эра;
Коль ходу не дать пустякам,
Что делали бы кавалеры,
О чем бы шептались у дам?

Мужчины по моде пустяшной
Наденут дурацкий фасон –
Ведь женщинам нравится страшно
Напыщенный франт-пустозвон.

За девой повеса влачится,
Чтоб взять пустяковый трофей,
Похитит пустяк у девицы –
И тут же расстанется с ней.

За кофе иль чаем бездумно
Не высидеть нам искони,
Не будь за столом остроумной,
Но все же пустой болтовни.

Зато для пустячностей мерзких
Наш двор – ненадежный приют;
Ключей и жезлов камергерских
Там абы кому не дают,

Хотя, коль нужна вам обитель,
Где все пустозвонства цветы,
К сиятельству вы не зайдите ль?
Его обещанья пусты.

Карета с шестеркой лакеев –
Совсем не пустяк, я скажу!
Но часто пустых ротозеев
Внутри у нее нахожу.

С французским шампанским бутылка –
Все думают, это пустяк.
Но я уверяю вас пылко –
Не пейте его натощак!

Пустое – вдовица в печали,
Иль пастор в просторе морском…
Впустую мы мир подписали –
Кто знает, что будет потом?

Есть в церкви у нас пустосвяты,
Пустышки средь наших вояк;
Воротятся скоро солдаты
В казармы – вот будет пустяк!

Я слышал: «В театре рутина,
Все пьесы пусты!» Неужель?
Вдруг этому делу причина,
Что публика – из пустомель?

А впрочем, пустое все это,
Мораль здесь предельно проста:
Пустяк в голове у поэта,
И песенка эта пуста.

Song from The Beaux' Stratagem

A trifling song you shall hear,
Begun with a trifle and ended:
All trifling people draw near,
And I shall be nobly attended.

Were it not for trifles, a few,
That lately have come into play;
The men would want something to do,
And the women want something to say.

What makes men trifle in dressing?
Because the ladies (they know)
Admire, by often possessing,
That eminent trifle, a beau.

When the lover his moments has trifled,
The trifle of trifles to gain:
No sooner the virgin is rifled,
But a trifle shall part ’em again.

What mortal man would be able
At White’s half an hour to sit?
Or who could bear a tea-table,
Without talking of trifles for wit?

The court is from trifles secure,
Gold keys are no trifles, we see:
White rods are no trifles, I’m sure,
Whatever their bearers may be.

But if you will go to the place,
Where trifles abundantly breed,
The levee will show you His Grace
Makes promises trifles indeed.

A coach with six footmen behind,
I count neither trifle nor sin:
But, ye gods! how oft do we find
A scandalous trifle within.

A flask of champagne, people think it
A trifle, or something as bad:
But if You’ll contrive how to drink it;
You’ll find it no trifle, egad!

A parson’s a trifle at sea,
A widow’s a trifle in sorrow:
A peace is a trifle to-day,
Who knows what may happen to-morrow!

A black coat a trifle may cloak,
Or to hide it, the red may endeavour:
But if once the army is broke,
We shall have more trifles than ever.

The stage is a trifle, they say,
The reason, pray carry along,
Because at every new play,
The house they with trifles so throng.

But with people’s malice to trifle,
And to set us all on a foot:
The author of this is a trifle,
And his song is a trifle to boot.

Гилберт Кит Честертон (1874 – 1936)
Gilbert Keith Chesterton

Элегия сельского кладбища

Трудившимся для Англии
Могилой стал их дом,
И могут птицы Англии
Летать над их крестом.

Кто пролил кровь за Англию,
Погнался за звездой,
У них – о, горе Англии! –
Могила – край чужой.

А те, кто правит Англией,
Премудрый кабинет, –
У них – о, горе Англии! –
Могил пока что нет.

Elegy in a Country Churchyard

THE men that worked for England
They have their graves at home:
And birds and bees of England
About the cross can roam.

But they that fought for England,
Following a falling star,
Alas, alas for England
They have their graves afar.

And they that rule in England,
In stately conclave met,
Alas, alas for England
They have no graves as yet.

Александр Скотт / Alexander Scott (ок. 1520 – 1582/3)

О Мае

Май-месяц всем влюбленным мил –
Венера жжет любовный пыл,
Дабы помочь в тоске сердечной;
Грустящим придает он сил
И все животворит он вечно.

Настанет май – побег цветет,
Настанет май – и дрозд поет,
Повелевает деве май:
«Води веселый хоровод
И в мяч с товарками играй!»

Венком украшены все в мае,
И в барабаны бьют, играя
«Охоту» утренней порою,
Нарядны девы, завлекая
Влюбленных, радуясь игрою.

Ведь в мае мужиков ведут
Малютка Джон и Робин Гуд
На игры с ветками берез;
О них забыл весь прочий люд,
Но сельский Робин – он всерьез.

Безумный лорд, шальной аббат
Безоговорочно царят
Над нами в час игры весенней –
Измена, хитрость, ложь стократ
Навалятся средь потрясений.

Ведь в мае слышится «ку-ку»,
Олени скачут на лужку,
Девицы ищут молодцов
И льнут к любезному дружку –
Ведь Феб в созвездьи Близнецов.

Ведь в мае – масло, пиво, сыр,
Сметана, творог; целый мир
Моллюсков, мидий ест и раков,
Ест лук-порей… Повсюду пир,
Хоть запах и неодинаков.

Ведь в мае на природе всяк
Рыбачит иль берет собак
И гонит зайцев по лесам;
Иные поступают так:
С ищейками пускают дам.

Ведь в мае вольные стрелки
В мишень стреляют мастерски,
В полях, в холмах поставив цели,
Близки они иль далеки,
Чтоб стрелы в яблочко летели.

Ведь в мае велено любить
Прекрасных дам и им служить,
И быть как можно с ними ближе;
Дадут в награду, может быть,
Поцеловать кой-где пониже.

Обычай у девиц и дам
Как овцы, прыгать по садам,
Как милого, сжимать жердину;
Кто в салочки играет там,
Кто в скачке, словно лошадиной.

Спешат паломницы в Лорето;
В седло усесться им за это
Помочь готовы ухажеры;
У склонов их встречают где-то
Иль посредине Масселборо.

Таков наш май и летних три
Горячих месяца; смотри,
Юнец, кому сраженья любы,
Себя в борьбе не изнури
С тем, что зовут «срамные губы»,

И, сколько б ни было забав,
Прошу я твой умерить нрав
И впредь, от мая до июля,
В любви воздержанность избрав,
Быть осмотрительным чистюлей.

Безумный лорд, шальной аббат… - видимо, намек на обычай избирать «аббата безумия» (Abbot of Unreason), служившего распорядителем народных праздников; также в этой строфе видят выпад против тогдашних властей.
Жердину – употребляемую для игры, видимо, похожей на наши городки.
Лорето – зд. часовня Богоматери Лоретской в упоминаемом ниже Масселборо (г. близ Эдинбурга).

Оригинал: https://www.poetrynook.com/poem/may-33

Оскар Уайльд (1854 - 1900)
Oscar Wilde

Vita nuova

Передо мной был океан бесплодный;
Волна хлестала брызгами в меня,
Горело пламя гибнущего дня
И жуткий вихрь ревел над ширью водной.

Заслышав в небе чаек стон голодный,
Вскричал я: «Жизнь – мучение и мрак!
Не зреет в сей пустыне плод и злак,
Как ни трудись в работе безысходной!»

Пусть нет числа на неводе прорехам,
Его метнул я в скорбном ожиданье
Того, что вскоре окажусь на дне.

И я нежданным награжден успехом –
Из черных вод минувшего страданья
Восстало тело в дивной белизне!

Vita nuova

I stood by the unvintageable sea
Till the wet waves drenched face and hair with spray;
The long red fires of the dying day
Burned in the west; the wind piped drearily;

And to the land the clamorous gulls did flee:
'Alas!' I cried, 'my life is full of pain,
And who can garner fruit or golden grain
From these waste fields which travail ceaselessly!'

My nets gaped wide with many a break and flaw,
Nathless I threw them as my final cast
Into the sea, and waited for the end.

When lo! a sudden glory! and I saw
From the black waters of my tortured past
The argent splendour of white limbs ascend!

Михаил Струве (1890 - 1948)

***
За каждый шаг тяжелых ног
За каждый взгляд тупого глаза,
За гнойной свастики плевок
На девственных снегах Кавказа.

За Севастополя разгром,
За каждый камень Сталинграда
Мы без ошибки счет ведем,
И будет каждому награда:

Двенадцать в шкуру пуль — вождям,
(их падаль — псам на растерзанье)
А городам и площадям —
Пожар народного восстанья.

Из ваших тряпок мы сошьем
Тот стяг, что выведет из мрака,
И мы на пир наш позовем
Еврея, серба и поляка.

Пусть всякий в гости к нам прийдет —
На дым костров, на запах тленья.
Германский, радуйся, народ,
Твое паденье — исцеленье.

Ноябрь 1942, Париж.

ГРЕШНИК, ОПОМНИСЬ

(Кастильская покаянная песня XVII в.)

Грешник, опомнись
И созерцай
День судный, что ждет всех,
Чей предок – Адам.

В юдоли, где правил
Иосафат,
Увидишь ты: мир наш
Повергнут во прах.

Увидишь ты: мир наш
Разрушен дотла,
И соединится
С телом душа.

Услышишь ты зовы
Господня Суда,
Судима там будет
Разумная тварь.

Ответствуй мне, грешник:
В тебе ль благодать,
Готов ли пред Богом
Ты будешь предстать?

Там явными станут
Твой грех и вина,
Греховные тайны
Откроют тогда.

Станет ангел-хранитель
Тебя обвинять,
Пречистая Дева
Защиты не даст.

Тебя покарает
Суровый Судья,
За жизнь во грехе ты
Ответишь сполна.

Ничьих оправданий
Не надобно там,
Не будет поблажек
За злые дела.

Кого же, несчастный,
Станешь ты звать,
Коль праведный самый
Стенает, дрожа?

Свои прегрешенья,
Рыдая, оплачь;
Твой грех так ужасен,
Ужаснее – ад.

То – в злате личина,
Пилюля горька –
По виду – что сахар,
На вкус – что мышьяк.

То – змий злоковарный
Из пекла-огня,
Василиск, чей смертелен
Один только взгляд.

PECADOR CONTEMPLA

(Romance penitente castellano, s. XVII)

Pecador contempla
el día final
en que han de dar cuenta
los hijos de Adán.

En un verde valle
que es de Josefat
envuelto en pavesas
el mundo verás.

Acabado el mundo
debes contemplar
que el cuerpo y el alma
su unión buscarán.

Llamará Dios a Juicio
a todo racional
para que den cuenta
del modo de obrar.

Dime, pecador
si en gracia no estás
cuando Dios te llama
a su tribunal.

Tu seno de culpas
allí se verá
y aun las más ocultas
patentes serán.

Tu ángel de la guarda
allí te acusará
y María Santísima
no te amparará.

Allí el Juez severo
gran cargo te hará
de tu mala vida
tú responderás.

No habrá allí disculpas
ni se admitirán
descargos a nadie
de su mal obrar.

Dime, miserable,
¿de quién te valdrás
si allí al más justo
temblar le verás?

Llorad vuestras faltas
gemid y clamad
que si grave es la culpa
el infierno es más.

Es píldora amarga
dorado disfraz
que se vende azúcar
siendo rejalgar.

Es serpiente astuta
dragón infernal
basilisco que mata
con solo mirar.

https://www.youtube.com/watch?v=YTcW9X7D3u8

Жан-Батист Шассинье (ок. 1571 – 1635)
Jean-Baptiste Chassignet

Для рыб чешуйчатых нет края лучше вод,
И любит дикий зверь густой чащобы тени,
Оврагам и лесам отдаст он предпочтенье,
А птицам радостно парить среди высот;

Болтливого сверчка трава к себе влечет
И веселит его весеннее цветенье;
Тьму влажную пещер, развалин запустенье
Любезной родиной зовет змеиный род;

Так вся земная тварь любимою считает
Страну, где родилась, где ныне обитает,
И с радостью живет в отечестве своем.

Но человек, с иным творением несхожий,
Растенье, что взросло на небе волей Божьей, –
Изгнанье полюбил, забыв про отчий дом.

Les poissons escaillez aiment les moites eaus,
Les fleuves et les lacs : les animaus sauvages
Aiment les bois touffus, les creus et les boccages.
Et l'air dous et serain est aimé des oiseaus :

Les grillons babillars aiment l'email des preaus
S'esgayant au Printems parmi le verd herbage,
Les lesars et serpens envenimez de rage
Aiment des murs rompus les humides caveaus.

Bref naturellement chacun aime et desire
Le lieu originel d'où sa naissance il tire
Auquel mesmes il doit resider longuement :

L'homme seul derivant comme plante divine
Du ciel spirituel sa feconde origine,
Prefère à sa patrie un long bannissement.

Луи д’Эпинэ д’Этелан (1604 – 1644)
Louis d’Épinay d’Ételan

К зеркалу

О зеркало, тобой написанный портрет
Движениям моим сопутствует всечасно.
Изображение правдиво, но безгласно,
Оно бы ожило – лишь дара речи нет.

В тебя я загляну – и на лице в ответ
Изобразишь ты мне все страсти беспристрастно.
Меняется мой нрав, мой облик – ты прекрасно
Запечатлеешь их, за мной идя след в след.

Художника рука тяжелыми трудами
Картины создает, работая годами;
Пройдет один лишь миг – портрет уже несхож.

Блестящий портретист! В изысканном убранстве
Ты точный образ мой мгновенно создаешь,
Тождественный себе в своем непостоянстве.

Sur un miroir

Miroir, peintre et portrait qui donnes, qui reçois,
Qui portes en tous lieux avec toi mon image,
Qui peux tout exprimer, excepté le langage,
Et pour être animé n’as besoin que de voix,

Tu peux seul me montrer, quand chez toi je me vois,
Toutes mes passions peintes sur mon visage ;
Tu suis d’un pas égal mon humeur et mon âge,
Et dans leurs changements jamais ne te déçois.

Les mains d’un artisan au travail obstinées
Ne font péniblement que dans plusieurs années
Un portrait qui ne peut ressembler qu’un instant :

Mais toi, peintre brillant, ton art inimitable
Offre sans nul effort un ouvrage inconstant,
Qui ressemble toujours et n’est jamais semblable.