Александр Поуп / Alexander Pope (1688 – 1744)

Квинбусу Флестрину, человеку-горе. Лилипутская ода.

Я гляжу
И дрожу:
Не объять
Эту стать!
Воспою
Мощь твою,
Славен ты,
Славны мы!
Я у Муз
Вдохновлюсь;
С древних лет
Он воспет:
Был Атлант,
Нес гигант
Небосвод;
Кто не верит, пусть придет!

Через бор,
Возле гор
Ходит он
Без препон.
Громкий ход
Твердь трясет,
В страхе рать
И – бежать;
Чтобы вдруг
Всех вокруг
Он не сбил,
Что есть сил
Прочь теки,
Иль полки
Рати той
Все погибнут под пятой!

Этот стан
Невозбран:
Не у дел
Тучи стрел.
Этот нос
Вихрь принёс;
Говорит —
Гром гремит!
Как поест —
Глад окрест!
Пил пивун —
Всплыл Нептун!
Налегке
На руке
В небеси
Вознеси;
Пусть пиит
В поднебесье воспарит.

To Quinbus Flestrin, the Man-Mountain. A Lilliputian Ode

In amaze
Lost I gaze!
Can our eyes
Reach thy size!
May my lays
Swell with praise,
Worthy thee!
Worthy me!
Muse, inspire
All thy fire!
Bards of old
Of him told.
When they said
Atlas' head
Propp'd the skies:
See! and believe your eyes!

See him stride
Valleys wide,
Over woods,
Over floods!
When he treads,
Mountains' heads
Groan and shake:
Armies quake:
Lest his spurn
Overturn
Man and steed,
Troops, take heed!
Left and right,
Speed your flight!
Lest an host
Beneath his foot be lost!

Turn'd aside
From his hide
Safe from wound,
Darts rebound.
From his nose
Clouds he blows:
When he speaks,
Thunder breaks!
When he eats,
Famine threats!
When he drinks,
Neptune shrinks!
Nigh thy ear
In mid air,
On thy hand
Let me stand;
So shall I,
Lofty poet! touch the sky.

БОТИК «ФОРТУНА», 1803

При кесарях водою иногда,
Не кровью заливали колизеи,
И зрели на трибунах ротозеи,
Как плещутся потешные суда.

И возродились прежние затеи,
Хоть пролетели версты и года, —
В потешной битве плещется вода
Для кесаря на озере Плещея...

Товарищей моих пропал и след —
Ищи его теперь в дыму побед,
В турецком трепете и в шведском страхе.

А я, хоть пред фрегатами нелеп,
Вмурованным стою в почетный склеп,
Обломок императорских навмахий.

Дж.Р.Р. Толкин / J.R.R. Tolkien (1892 – 1973)

Песнь о Дурине

Мир зелен был, гора юна,
Без пятен виделась луна,
Поток и холм ненаречен,
Когда был Дурин пробужден.
Он имена холмам нарек,
Он пил из первозданных рек,
В Зеркальную он глянул Гладь,
Чтоб там корону увидать –
Как серебро, была светла
Дуга светил вокруг чела.

Был светел мир, гора сильна
Тогда, в Былые Времена,
И Нарготронд, и Гондолин
Еще не бросил властелин,
Теперь все за морем они...
Мир светел в Дуриновы Дни.

Воздвиг он королевский трон
В палатах множества колонн
Из камня, где злаченый свод
И руны власти у ворот,
Сиянья солнца и луны,
В хрустальных лампах зажжены,
Не зная ночи, мглы и бед,
Несли в чертоги ясный свет.

Бил тяжким молотом кузнец,
Узоры вырезал резец,
Ковались острые клинки,
Давали злато рудники,
Велели жемчуг и опал,
Кольчужной чешуи металл,
Доспех и щит, топор и меч,
И копья в кладовых беречь.

Не ведали забот и мук,
Под сводом лился песни звук,
Играли арфы, пел народ,
Гудели трубы у ворот.

Мир одряхлел, гора седа,
Плавильня холоднее льда,
Умолкли арфа и резец,
Во мраке Дуринов дворец,
Во тьме гроб Дурина, угрюм,
Где Мория, где Казад-дум.
Но блещет звездный свет опять
Там, где мутна Зеркальна Гладь,
На дне корона звезд, ясна,
Ждет, что он вспрянет ото сна...

Durin’s Song

The world was young, the mountains green,
No stain yet on the Moon was seen,
No words were laid on stream or stone,
When Durin woke and walked alone.
He named the nameless hills and dells;
He drank from yet untasted wells;
He stooped and looked in Mirrormere,
And saw a crown of stars appear,
As gems upon a silver thread,
Above the shadow of his head.

The world was fair, the mountains tall,
In Elder Days before the fall
Of mighty kings in Nargothrond
And Gondolin, who now beyond
The Western Seas have passed away:
The world was fair in Durin’s Day.
A king he was on carven throne
In many-pillared halls of stone
With golden roof and silver floor,
And runes of power upon the door.
The light of sun and star and moon
In shining lamps of crystal hewn
Undimmed by cloud or shade of night
There shone for ever fair and bright.
There hammer on the anvil smote,
There chisel clove, and graver wrote;
There forged was blade, and bound was hilt;
The delver mined, the mason built.
There beryl, pearl, and opal pale,
And metal wrought like fishes’ mail,
Buckler and corslet, axe and sword,
And shining spears were laid in hoard.

Unwearied then were Durin’s folk;
Beneath the mountains music woke:
The harpers harped, the minstrels sang,
And at the gates the trumpets rang.

The world is grey, the mountains old,
The forge’s fire is ashen-cold;
No harp is wrung, no hammer falls:
The darkness dwells in Durin’s halls;
The shadow lies upon his tomb
In Moria, in Khazad-dum.
But still the sunken stars appear
In dark and windless Mirrormere;
There lies his crown in water deep,
Till Durin wakes again from sleep.

https://www.youtube.com/watch?v=R_EoM0opLGs

Симеон-Гийом де ла Рок (1551 – 1611)

***
Я жуткой птицей стал во мраке глухоманном;
Оставлен солнца свет, оставлена родня –
Жестокостью Амур преобразил меня,
Чтоб предвещать беду испуганным селянам.

Взываю к скалам я стенаньем непрестанным,
И средь пустынных скал до наступленья дня
Лишь Эхо вторит мне, мой скорбный стон храня,
И умолкаем мы с рассветом нежеланным.

Я солнца яркий свет утратил, и с тех пор
Завеса черноты всегда мне застит взор,
Надежд меня лишив, похитив жизни силы.

Близ солнечных лучей имел я вид орла,
Но прихотью судьбы меня преобразило:
Я раньше светом был, теперь я мрак и мгла.

Siméon-Guillaume de la Roque (1551 – 1611)

***
Je suis le triste oiseau de la nuit solitaire,
Qui fuit sa même espèce et la clarté du jour,
De nouveau transformé par la rigueur d'Amour,
Pour annoncer l'augure au malheureux vulgaire.

J'apprends à ces rochers mon tourment ordinaire,
Ces rochers plus secrets où je fais mon séjour.
Quand j'achève ma plainte, Écho parle à son tour,
Tant que le jour survient qui soudain me fait taire.

Depuis que j'eus perdu mon soleil radieux,
Un voile obscur et noir me vint bander les yeux,
Me dérobant l'espoir qui maintenait ma vie.

J'étais jadis un aigle auprès de sa clarté,
Telle forme à l'instant du sort me fut ravie,
Je vivais de lumière, ore d'obscurité.

Уильям Купер (1731 – 1800)
William Cowper

Одиночество Александра Селкирка

Александр Селкирк (1676 – 1721) – шотландский матрос, четыре года проживший на необитаемом острове и послуживший прототипом Робинзона Крузо.

Я владыка всего окоема,
Безраздельный правитель и царь,
Здесь на суше, давно мне знакомой,
Мне покорствует всякая тварь.
Одиночество! Где же щедроты,
Что составили славу твою?
Лучше жить, где беда и забота,
Чем царить в этом жутком краю.

Недоступен мне род человечий –
В одиночку свой путь прохожу,
Я чужой не услышу здесь речи,
Я от собственной речи дрожу.
Всякий зверь полевой, бессловесный,
На меня безразлично глядит –
Люди здесь им совсем неизвестны,
И меня их покорность дивит.

Дар небес, коим должно гордиться,
Где вы, Общество, Дружба, Любовь?
Мне бы крылья иметь, как у птицы,
Я тогда испытал бы вас вновь!
Я тогда утолил бы печали,
Верой в Бога себя воскресил,
Мне бы старцы пути указали,
Мне бы юноши придали сил.

О ветра, чье сурово терзанье!
На пустой донесите мне брег
Дружбы полное нежной посланье
Из страны, мне запретной навек!
О друзья, вы меня позабыли?
Или, может, остался там вдруг
Тот, чьи думы меня посетили, –
Уцелевший единственный друг?

Как же мысли бывают ретивы!
Их полет обогнать бы сумел
Ураганного ветра порывы
И стремление солнечных стрел.
Я представил – у дома родного
Я стою, это кажется мне…
Но мечта отлетела – и снова
Жить с отчаяньем наедине.

Возвращаются птицы в гнездовья,
Возвращается в норы зверьё,
Час покоя приходит, и вновь я
Возвращаюсь в жилище свое.
Всюду милость я вижу в природе –
Милость, как я утешен тобой!
Ты приносишь надежду в невзгоде,
Примиряешь с жестокой судьбой.


THE SOLITUDE OF ALEXANDER SELKIRK

I am monarch of all I survey;
My right there is none to dispute;
From the centre all round to the sea
I am lord of the fowl and the brute.
O Solitude! where are the charms
That sages have seen in thy face?
Better dwell in the midst of alarms,
Than reign in this horrible place.

I am out of humanity's reach,
I must finish my journey alone,
Never hear the sweet music of speech;
I start at the sound of my own.
The beasts that roam over the plain
My form with indifference see;
They are so unacquainted with man,
Their tameness is shocking to me.

But the sea-fowl is gone to her nest,
The beast is laid down in his lair;
Even here is a season of rest,
And I to my cabin repair.
There's mercy in every place,
And mercy, encouraging thought!
Gives even affliction a grace,
And reconciles man to his lot.

Society, Friendship, and Love
Divinely bestow'd upon man,
O, had I the wings of a dove
How soon would I taste you again!
My sorrows I then might assuage
In the ways of religion and truth;
Might learn from the wisdom of age,
And be cheer'd by the sallies of youth.

Ye winds that have made me your sport,
Convey to this desolate shore
Some cordial endearing report
Of a land I shall visit no more:
My friends, do they now and then send
A wish or a thought after me?
O tell me I yet have a friend,
Though a friend I am never to see.

How fleet is a glance of the mind!
Compared with the speed of its flight,
The tempest itself lags behind,
And the swift-wingèd arrows of light.
When I think of my own native land,
In a moment I seem to be there;
But, alas! recollection at hand
Soon hurries me back to despair.

But the sea-fowl is gone to her nest,
The beast is laid down in his lair;
Even here is a season of rest,
And I to my cabin repair.
There's mercy in every place,
And mercy, encouraging thought!
Gives even affliction a grace,
And reconciles man to his lot.

Сэмюэл Томсон (1766 – 1816)

К ежику

Краса позорна без защиты.
Уильям Брум.

По рощам юноша-поэт
Блуждает, оставляя след,
Слагает вирши про предмет
Любовной страсти,
Но у меня напевов нет
По этой части.

В кустах чирикать не смешно ль
Про кудри, что черны как смоль,
Про сердца раненого боль?
По мне – смешно ж!
От сих страстей меня уволь;
Предмет мой – Еж!

О зверь, чья внешность так страшна,
Чья ощетинена спина!
Из копий высится стена –
Заслон могучий,
Ползешь, как в поле борона,
О зверь колючий!

Твоя ближайшая семья,
По слухам, – хряк или свинья,
"А может – черт", добавлю я…
Здесь все неясно,
Но, уверяю, мысль моя
Тут не напрасна.

Тебя зачать лишь дьявол мог,
Уестествивши терн иль дрок,
И ведьма нянчила комок –
Дитя без рожек,
И, засмеявшись, черт изрек:
"Ты будешь Ежик!"

Ты, мол, хитер – гласит народ.
Мол, свалится на землю плод –
Игла твоя его несет
Всегда с собой,
Чтоб ты его отправил в рот
Чрез день-другой.

А в это верить нелегко:
Есть слух – сосешь ты молоко
У заблудившей далеко
Худой коровы…
Коль так – гуляешь широко,
Дояр толковый!

Еще есть слух, не обессудь:
Коль еж пересекает путь,
То про удачу, мол, забудь
На целый день…
А я замечу: это муть
И дребедень.

Встречал я ежиков немало
И в вечер, и когда светало,
Когда я брался за орало
Иль шел домой…
Что, мне удача изменяла?
Ни Боже мой!

От суеверий и примет
Душе идет тяжелый вред,
А колдовство – безумный бред
Для голодранцев;
Ни здесь такому веры нет,
Ни у шотландцев!

Что ж, до свиданья, добрый зверь!
Ползи к детенышам теперь
Иль ты не избежишь потерь,
Шипастокожий, –
Сражаться с псом моим, поверь,
Себе дороже!

Оригинал:
http://www.ulsterscotsacademy.com/texts/poetry/1700-1799/030-to-a-hedge-hog-samuel-thomson.php

Сэмюэл Джонсон (1709 – 1784)
Samuel Johnson

Двадцать один

Двадцать первый год желанный
Долго шел – но вот и он!
Нынче праздник непрестанный
Настает для вас, сэр Джон.

Цепи недоросля сняты,
Все имущество – у вас.
Вы беспечны, фатоваты,
Бережливость – не указ.

Кличьте девок посрамнее,
Тех, кто непотребством горд,
Тратьте дедовы гинеи –
Будьте как наследный лорд!

Все, кто кормятся развратом,
Понабьются в гости к вам:
Ростовщик придет к богатым,
Ловкий шулер – к дуракам.

Каково ж призванье денег,
Как не по миру гулять?
Вот вам сводник, вот мошенник –
Ваше золото сплавлять.

Коль пирует в наслажденье
Ладный юноша, смеясь, –
Что поместья? Что владенья?
Гиль, безделка, сор да грязь.

Опекун и мать в в смятенье?
Вы назло им все равно
Поступайте по хотенью –
Или в петлю, иль на дно.

One And Twenty

LONG-EXPECTED one and twenty
Ling'ring year at last has flown,
Pomp and pleasure, pride and plenty
Great Sir John, are all your own.

Loosen'd from the minor's tether,
Free to mortgage or to sell,
Wild as wind, and light as feather
Bid the slaves of thrift farewell.

Call the Bettys, Kates, and Jenneys
Ev'ry name that laughs at care,
Lavish of your Grandsire's guineas,
Show the spirit of an heir.

All that prey on vice and folly
Joy to see their quarry fly,
Here the gamester light and jolly
There the lender grave and sly.

Wealth, Sir John, was made to wander,
Let it wander as it will;
See the jocky, see the pander,
Bid them come, and take their fill.

When the bonny blade carouses,
Pockets full, and spirits high,
What are acres? What are houses?
Only dirt, or wet or dry.

If the Guardian or the Mother
Tell the woes of wilful waste,
Scorn their counsel and their pother,
You can hang or drown at last.

Хамберт Вольф / Humbert Wolfe (1885 – 1940)

***
От подкупа и взяток чист
британский честный журналист –
насочиняет сей мастак
любые гадости за так.

***
You cannot hope to bribe or twist,
thank God! the British journalist.
But, seeing what the man will do
unbribed, there's no occasion to.

КНЯЖНА ТАРАКАНОВА, 1775

В Ливорно помню корабли и шлюпки,
А в Риме ‒ роскошь италийских вилл...
Зачем себе придумал Радзивилл,
Что я Димитрий Самозванец в юбке?

Мечты разбитой жалкие скорлупки!
Сгоревший до золы любовный пыл!
Орел морской давно меня забыл...
Как тленны титулы! Как троны хрупки!

Пожаловала крепость мне она,
И там я царствую, заключена
В сырой и ледяной Гиперборее.

Подобное коварство знал ли свет?
Я помню, встарь одна Елизавет
Марию мучила в Фотерингее...

Оливье де Маньи (1529 – 1561)
Olivier de Magny

Анри де Мэму

Вот что люблю я, Мэм, среди поры весенней:
Люблю цветенье роз, гвоздики, чабреца,
Люблю я поутру занятие певца –
Подругу петь в стихах средь птичьих песнопений.

А летом, от жары спасаясь в хладной сени,
Люблю лобзанье уст, касание сосца,
И пир свой довершать люблю я до конца –
Клубникой, сливками, без плотских угощений.

Лишь осень настает, приходят холода –
Каштаны есть люблю, вино я пью всегда;
Поев, у камелька сижу с согревом в теле.

Не выйдешь из дому морозною зимой,
И этою порой досуг любимый мой –
Любить и день и ночь любимую в постели.

Анри де Мэм (1532 – 1596) – французский полководец и государственный деятель.

Ce que j’aime au printemps, je te veux dire, Mesme ;
J’aime à fleurer la rose, et l’oeillet, et le thym,
J’aime à faire des vers, et me lever matin,
Pour, au chant des oiseaux, chanter celle que j’aime.

En esté, dans un val, quand le chaud est extresme,
J’aime à baiser sa bouche et toucher son tétin,
Et, sans faire autre effet, faire un petit festin,
Non de chair, mais de fruit, de fraises et de cresme.

Quand l’automne s’approche et le froid vient vers nous,
J’aime avec la chastaigne avoir de bon vin doux,
Et, assis près du feu, faire une chère lye.

En hiver, je ne puis sortir de la maison,
Si n’est au soir, masqué; mais, en cette saison,
J’aime fort à coucher dans les bras de ma mie.

Эдвард Дайер / Edward Dyer (1543 – 1607)

***
Мой разум – королевский трон,
Бескрайней радости залог;
Любых блаженств приятней он,
Что даст природа или Бог;
Во мне б горел желаний пыл,
Но он хотенье запретил.

Дворцы, товары дальних стран,
Сражений гром и шум побед,
Искусство исцеленья ран,
Влюбленной женщины привет –
Им завладеть мной не дано,
Мой разум их презрел давно.

Богач пресытится легко,
Кто быстро лезет – упадет,
А возлетевших высоко
Во всякий миг опасность ждет,
Иной в трудах живет всегда…
Тревога разуму чужда.

Я не заносчив, не спесив,
Я не взыскую лишних благ,
Что накопил я – тем и жив,
Мой разум мне подскажет шаг.
Всхожу я словно на престол –
Я счастье в разуме нашел.

Богатых мучает нужда –
Довлеет мне мой скромный клад;
Чего-то нужно им всегда –
А я и малостью богат.
Я толстосум – они бедны,
Я жив – они тоски полны.

Я не смеюсь беде чужой,
Не зарюсь на чужой ломоть,
Спокоен в буре я мирской,
Бесстрастия не побороть:
Мне друг не мил, не мерзок враг,
Смерть – не желанье и не страх.

Иным мерило жизни – страсть,
А в безрассудстве – смысл всего;
Над ними деньги взяли власть,
Коварство – вот их мастерство.
А я довольствуюсь одним
Спокойным разумом моим.

Своим здоровьем я богат
И честным словом защищен,
Не покупал себе наград,
Обманом я не развращен.
Я до смерти жить буду так;
Подобно пусть поступит всяк!

***
My mind to me a kingdom is;
Such present joys therein I find,
That it excels all other bliss
That earth affords or grows by kind:
Though much I want that most would have,
Yet still my mind forbids to crave.

No princely pomp, no wealthy store,
No force to win the victory,
No wily wit to salve a sore,
No shape to feed a loving eye;
To none of these I yield as thrall;
For why? my mind doth serve for all.

I see how plenty surfeits oft,
And hasty climbers soon do fall;
I see that those which are aloft
Mishap doth threaten most of all:
They get with toil, they keep with fear:
Such cares my mind could never bear.

Content I live, this is my stay;
I seek no more than may suffice;
I press to bear no haughty sway;
Look, what I lack my mind supplies.
Lo, thus I triumph like a king,
Content with that my mind doth bring.

Some have too much, yet still do crave;
I little have, and seek no more.
They are but poor, though much they have,
And I am rich with little store;
They poor, I rich; they beg, I give;
They lack, I leave; they pine, I live.

I laugh not at another’s loss,
I grudge not at another’s gain;
No worldly waves my mind can toss;
My state at one doth still remain:
I fear no foe, I fawn no friend;
I loathe not life, nor dread my end.

Some weigh their pleasure by their lust,
Their wisdom by their rage of will;
Their treasure is their only trust,
A cloakèd craft their store of skill;
But all the pleasure that I find
Is to maintain a quiet mind.

My wealth is health and perfect ease,
My conscience clear my chief defence;
I neither seek by bribes to please,
Nor by deceit to breed offence:
Thus do I live; thus will I die;
Would all did so as well as I!

У.Х. Оден (1907 - 1973)
W. H. Auden

Ода средневековым поэтам

Чосер, Лэнгленд, Дуглас, Данбар и все их братья
Анонимы, да как же вы умудрялись
Без водопровода с анестезией,
Каждодневно страшась ведьм и магов,

Прокаженных, наемников, инквизиторов
И костров их, стихи писать так весело,
Не корчась от пафоса, не фальшивя?
Длинно писали вы, но не пóшло,

Лихо, но без грязи слагали «флайтинги»,
Буйные, потешные, а наши пииты-то,
Средь полного обилия и довольства
Якобы изжившие суеверия, –

Даже в лучших стихах смурные иль сальные,
Медузой себялюбия окамененные.
Мы всё спрашиваем, но не знаю, возможно ли
Объяснить, почему же и стар, и млад наш век

Презирают. Не будь бездуховных машин его,
Впрочем, не жили б вы у меня на полке,
Под рукою, мой слух услаждая или
Вялую плоть смеша. Я сейчас охотно бы

Сочинял стишки во славу гремящего
Юного июня и древа иудина,
Да только не позволяет мне знание,
Что они у вас куда лучше вышли бы.

Джеффри Чосер (ок. 1340 – 1400), Уильям Лэнгленд (ок. 1332 – ок. 1386), Гэвин Дуглас (ок. 1476 – 1522), Уильям Данбар (1459 – 1520) – английские (первые два) и шотландские поэты позднего Средневековья.

«Флайтинг» (букв. «ссора», «перебранка») – жанр шотландской поэзии 15-16 вв., изображающий реальную или воображаемую словесную дуэль, участники которой обмениваются оскорблениями в стихотворной форме.

Ode to the Medieval Poets

Chaucer, Langland, Douglas, Dunbar, with all your
brother Anons, how on earth did you ever manage,
without anaesthetics or plumbing,
in daily peril from witches, warlocks,

lepers, The Holy Office, foreign mercenaries
burning as they came, to write so cheerfully,
with no grimaces of self-pathos?
Long-winded you could be but not vulgar,

bawdy but not grubby, your raucous flytings
sheer high-spirited fun, whereas our makers,
beset by every creature comfort,
immune, they believe, to all superstitions,

even at their best are so often morose or
kinky, petrified by their gorgon egos.
We all ask, but I doubt if anyone
can really say why all age-groups should find our

Age quite so repulsive. Without its heartless
engines, though, you could not tenant my book-shelves,
on hand to delect my ear and chuckle
my sad flesh: I would gladly just now be

turning out verses to applaud a thundery
jovial June when the judas-tree is in blossom,
but am forbidden by the knowledge
that you would have wrought them so much better.

Хуан дель Энсина (1468 – 1529)
Juan del Encina

Всякое благо мирское
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.

Блага прочь уносит время,
Блага жребий нас лишает,
Смерть все блага похищает
И главенствует над всеми.
Жизни сей тяжкое бремя
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.

Слава вечно сохранится,
Пусть мертвы уж те, кто славны;
Блага прочие снам равны
И ведут тебя к гробнице.
Быстро счастье испарится,
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.

Славу добрую добудем,
Пусть навеки нас возносит,
Словно древо плодоносит
Целый век на радость людям.
То, что благом своим судим, –
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.

Todos los bienes del mundo
pasan presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
El tiempo lleva los unos,
a otros fortuna y suerte,
y al cabo viene la muerte,
que no nos dexa ningunos.
Todos son bienes fortunos
y de muy poca memoria,
salvo la fama y la gloria.
La fama bive segura
aunque se muera su dueño;
los otros bienes son sueño
y una cierta sepoltura.
La mejor y más ventura
pasa presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
Procuremos buena fama,
que jamás nunca se pierde,
árbol que siempre está verde
y con el fruto en la rama.
Todo bien que bien se llama
pasa presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.

https://youtu.be/UG-u_825tHo

Сестра Хуана Инес де ла Крус (1651 – 1695)
Sor Juana Inés de la Cruz

[О своем портрете]

То, что ты видишь, – лишь обман цветной;
Тебя пленяя ловкостью художной,
Из красок силлогизм плетет он ложный,
И чувства ложью полнятся одной;

Лишь то, в чем лесть пыталась новизной
Избыть старенья ужас непреложный,
Со временем сражаясь в невозможной
Борьбе, с забвением вступая в бой;

Лишь слабое заботы ухищренье,
Лишь противления судьбе тщета,
Лишь на ветру нежнейшее растенье,

Лишь глупая и жалкая мечта,
Лишь труд бесплодный; в здравом рассужденьи –
Лишь труп, лишь прах, лишь тень и пустота.

[De su retrato]

Este que ves, engaño colorido,
que, del arte ostentando los primores,
con falsos silogismos de colores
es cauteloso engaño del sentido;

éste, en quien la lisonja ha pretendido
excusar de los años los horrores,
y venciendo del tiempo los rigores
triunfar de la vejez y del olvido,

es un vano artificio del cuidado,
es una flor al viento delicada,
es un resguardo inútil para el hado:

es una necia diligencia errada,
es un afán caduco y, bien mirado,
es cadáver, es polvo, es sombra, es nada.

Онора Ложье де Поршер (1572 – 1653)
Honorat Laugier de Porchères

Стихи на балет принцев, облаченных в перья, зеркала, белый и черный цвета и восхваляющих непостоянство

У этих ветреных Влюбленных,
Отвагой дерзкой окрыленных, –
Покрытый перьями наряд;
А хрупкость их сродни стеклянной:
Любовь земная – постоянна,
Их страсти – пó ветру парят.

Цвет белый, ясные зерцала
Рекут: им обожать пристало
Все, что причастно красоте;
А черный цвет обозначает:
Их постоянство отличает
Лишь в беспокойной маете.

Для них терзанья нет жесточе,
Чем видеть, дамы, ваши очи –
Зерцала, где пылает страсть;
Но все же замышляют снова
Зерцала хлада ледяного
К зерцалам пламенным припасть.

В их стеклах – ваши отраженья;
Они желают исторженья
Любви из каменных сердец.
Уловкой действуют одною:
Губить вас вашей же красою,
Как сгублен был Нарцисс-гордец.

Коль подошедший слишком близко
Умрет от взгляда Василиска,
Его не смею упрекнуть –
Наряд Любовника зеркальный
Перенаправит взгляд фатальный,
В себя заставит вас взглянуть.

Le plume montre le courage,
Aussi bien que l’humeur volage
De ces Amants audacieux:
Leur fermeté n’est que de verre,
Car l’amour constant est de terre,
Et le leur vole dans les cieux.

Ce blanc et ces miroirs visibles
Témoignent qu’ils sont susceptibles
De tout objet de la beauté;
La couleur noire représente
Que leur âme est toujours constante,
Mais c’est en la légéreté.

Seulement ils craignent, Madames,
Vos beaux yeux, miroir où les âmes
Brûlent s’y mirant tant soit peu,
Mais ils s’opposent face à face,
Un nombre de miroir de glace,
Contre tant de miroirs à feu.

Ils représentent vos visages
Afin que vos belles images
Touchent votre coeur indompté;
Car ils ont ce seul artifice,
De vous perdre comme Narcisse,
Avec votre proper beauté.

Si chacune de vous les tue,
Comme un Basilic de la vue,
Alors que vous les pouvez voir,
Personne ne les doit reprendre,
Quand ils essayent de vous prendre,
Comme un Basilic, au miroir.

Жан де Спонд (1557 – 1595)

***
Что в смерти доброго? Могильный червь нас гложет,
Сжирая плоть и кость, и прочь летит душа
От гадкой падали, покинуть нас спеша,
А век наш, словно сон, в одних неправдах прожит.

Земную славу смерть мгновенно уничтожит,
Накопленный почет жестоко удуша,
Чертог, построенный обманом, сокруша,
Где ложь с гордынею нам обольщенья множат.

Зачем же души нам, плоть, жилы и мослы,
Коль жизнь от нас уйдет, развяжутся узлы
Прекрасных наших тел с последним нашим вздохом?

Должны мы умереть, чтоб нá небо взойти;
Известно мне: туда иные есть пути,
Но где средь нас – увы! – найдешь Илью с Енохом?

…Илью с Енохом – согласно Библии, праотец Енох и пророк Илия вели настолько праведную жизнь, что были вознесены живыми на небеса (Быт. 5: 22-24; 4 Цар. 2: 11).

Jean de Sponde (1557 – 1595)

***
Et quel bien de la Mort ? où la vermine ronge
Tous ces nerfs, tous ces os ; où l'Ame se départ
De ceste orde charongne, et se tient à l'écart,
Et laisse un souvenir de nous comme d'un songe ?

Ce corps, qui dans la vie en ses grandeurs se plonge,
Si soudain dans la mort étouffera sa part,
Et sera ce beau Nom, qui tant partout s'épart,
Borné de vanité, couronné de mensonge.

Á quoi cette Ame, hélas ! et ce corps désunis ?
Du commerce du monde hors du monde bannis ?
Á quoi ces nœuds si beaux que le Trépas délie ?

Pour vivre au Ciel il faut mourir plutôt ici :
Ce n'en est pas pourtant le sentier raccourci,
Mais quoi ? nous n'avons plus ni d'Hénoch ni d'Elie.

Джонатан Свифт / Jonathan Swift (1667 – 1745)

О мироздании

Наплывом мыслей удручен,
Я лег и провалился в сон,
Кошмарный вид мне сон открыл:
Восстали трупы из могил!
С разверстых надвое небес
Перуны гнева слал Зевес,
Объят смущеньем и тоской,
Дрожит пред ним весь род людской!
Склонилась за главой глава,
И громогласные слова
Изрек Зевес: «Презренный род,
Ты неразумен, слеп, как крот!
Знай, малодушный и простец,
И нераскаянный гордец,
Кому жрецы всегда твердят,
Что попадут другие в ад
(Кто подучил вас, тот не знал,
Что я на деле замышлял),
– Скончался мир, окончен бред
И снисхожденья больше нет,
Глупцов таких терпеть невмочь.
Вы прокляты! Ступайте прочь!»

On The World

With a whirl of thoughts oppress’d,
I sunk from reverie to rest.
A horrid vision seized my head,
I saw the graves give up their dead!
Jove, arm’d with terrors, bursts the skies,
And thunder roars and lightning flies!
Amazed, confused, its fate unknown,
The world stands trembling at his throne!
While each pale sinner hung his head,
Jove, nodding, shook the heavens, and said:
“Offending race of human kind,
By nature, reason, learning, blind;
You who, through frailty, stepp’d aside;
And you, who never fell from pride:
You who in different sects were shamm’d,
And come to see each other damn’d;
(So some folk told you, but they knew
No more of Jove’s designs than you
—The world’s mad business now is o’er,
And I resent these pranks no more.
—I to such blockheads set my wit!
I damn such fools!—Go, go, you’re bit.”

Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay

CLXII

Навеки памятник на стенах Карфагена
Себе соорудив, отважный Сципион
Был равнодушием сограждан раздражен,
В изгнание ушел он со стези военной.

Ты так же поступил, но боле дерзновенно:
Был римлянин тогда невзгодой угнетен,
Ты ж, друг мой Оливье, был при дворе почтен,
Но все ж покинул ты палат столичных стены.

Немалое число зевак и голытьбы
Ходило поглазеть на баловня судьбы,
Как доживает век он в крошечном Линтерне.

За Сципионом вслед ты тоже бросил двор,
И многоглавый зверь всегда с тобой с тех пор –
Я с гидрою сравнил наплыв презренной черни.

Линтерн – существовавшее в древности поселение на юге Италии, где свои последние годы провел в добровольном изгнании великий римский полководец Сципион Африканский (235 – 183 г. до н.э.).

CLXII

Après s’être bâti sur les murs de Carthage
Un sépulcre éternel, Scipion irrité
De voir à sa vertu ingrate sa cité,
Se bannit de soi-même en un petit village.
 
Tu as fait, Olivier, mais d’un plus grand courage,
Ce que fit Scipion en son adversité,
Laissant, durant le cours de ta félicité,
La Cour, pour vivre à toi le reste de ton âge.
 
Le bruit de Scipion maint corsaire attirait
Pour contempler celui que chacun admirait,
Bien qu’il fût retiré en son petit Linterne.
 
On te fait le semblable : admirant ta vertu
D’avoir laissé la Cour, et ce monstre têtu,
Ce peuple qui ressemble à la bête de Lerne.

Дорин Ни Грифа (р. 1981)
Doireann Ní Ghríofa

Костяная флейта

В 2009 г. археологи обнаружили древнейший музыкальный инструмент - флейту возрастом в 35 тысяч лет, сделанную из кости крыла лебедя-шипуна. (Прим. авт.)

Им видно – ты плещешь крылами, нежен и бел.
Камень тебя сбивает, к гнезду ты уже не лети.
С неба голод тебя стащил, голод их тел,
мертвый уже, ты прижат к незнакомой груди.

Внутри о тебе повествуют жесты и рев.
Так быстро с небес ты попал в огонь - ощипаны перья,
отрублены лапы, сломан клюв, –
так быстро ты стал куском мяса для пира.

Девочка кость из крыла найдет, обстрогает ее до свистка,
наделает дырочек, приложит к губам и дунет в тебя.
Теперь ты не просто хрящ, ты важнее дичи куска.
Из останков немых заиграла музыка средь воронья.

Дыхание кость оживило, взлетело крыло,
новым звуком мрачные горы обволокло.


Bone Flute

In 2009, archeologists discovered the oldest known musical instrument - a 35,000 year old flute made from the wing bone of a mute swan.

Far above, they watch your wings beat - slender, white.
A stone knocks you, stops your return to the nest.
Their hunger is sharp, it jerks you from the sky;
in death, you are gathered to a stranger's chest.

Inside, they tell your story with hands and grunts.
So fast, you go from flight to fire - your plumage plucked,
beak broken, feet cut -
so fast, you become a chunk of meat to be cooked.

A girl finds your wing bone, whittles it to a whistle,
punctures it with holes. She lifts it to her lips and blows,
making of you something more than meat and gristle.
From mute remains, music rises among crows.

Breath into bone, her air raises you. She lifts your wing
and, over dark hills, a new sound sings.

Луис Альберто де Куэнка (р. 1950)
Luis Alberto de Cuenca

Амазонка в Мордоре

Вот, белокура, скачет амазонка
по пустошам и выцветшим холмам,
по Мордору; покинула девица
весенние края и держит путь
в страну, где вековечный мрак царит,
которой правит злобный властелин.
И почему не повернуть коня
в тот мир, где лилии цветут, где девы
за сбором земляники поцелуй
украдкой шлют, прядут, готовят пищу,
где барды подвиги поют и славят
Великую Богиню?

Вот золотая женщина, что скачет
спиною к свету солнца, к красоте,
гонясь, не зная отдыха и сна,
за черным всадником, что сердце ей
пленил, кого она желает страстно,
за недругом своей души.

La amazona de Mordor

Esa amazona rubia que cabalga
por las grises colinas y los yermos
de Mordor; esa chica que ha dejado
atrás la primavera y se dirige
al país de la noche permanente,
donde el señor del mal gobierna.
Por qué no vuelve grupas hacia el mundo
donde el lirio florece y las muchachas
buscan fresas y dan besos furtivos
y tejen y cocinan, donde hay bardos
que cantan las hazañas de los héroes
y veneran a la Gran Diosa.

Esa mujer dorada que galopa
de espaldas a la luz y a la belleza,
persiguiendo sin tregua ni reposo
al oscuro jinete que la rompe
de amor y la consume de deseo,
al enemigo de su alma.

Франсиско де Кеведо (1580 – 1645)
Francisco de Quevedo

ЭПИТАФИЯ КОЛУМБУ

Повествует обломок корабля, на котором тот открыл Новый Свет

О путник! Покорял я океаны;
В своих скитаньях на морском просторе
Гоним я непогодой был, но вскоре
Путь проложил в полуденные страны.

Я постарел и угодил в чурбаны,
А был я буком в лиственном уборе.
И прежде чем с ветрилом выйти в море,
Шумел я на ветру, листвой венчанный.

Гробницу стерегу я, одинокий;
Хотя Колумба в ней хранится остов,
Не назову я имени святого –

Иначе здесь прольются слез потоки,
Случится наводненье средь погостов
И в плаванье отправимся мы снова.

Túmulo a Colón: habla un pedazo de la nave en que descubrió el Nuevo Mundo

Imperio tuve un tiempo, pasajero,
sobre las ondas de la mar salada;
del tiempo fui movida y respetada
y senda abrí al Antártico hemisferio.

Soy con larga vejez tosco madero;
fui haya, y de mis hojas adornada,
del mismo que alas hice en mi jornada,
lenguas para cantar hice primero.

Acompaño esta tumba tristemente,
y aunque son de Colón estos despojos,
su nombre callo, venerable y santo,

de miedo que, de lástima, la gente
tanta agua ha de verter con tiernos ojos,
que al mar nos vuelva a entrambos con el llanto.