Оливье де Маньи (1529 – 1561)
Olivier de Magny

Анри де Мэму

Вот что люблю я, Мэм, среди поры весенней:
Люблю цветенье роз, гвоздики, чабреца,
Люблю я поутру занятие певца –
Подругу петь в стихах средь птичьих песнопений.

А летом, от жары спасаясь в хладной сени,
Люблю лобзанье уст, касание сосца,
И пир свой довершать люблю я до конца –
Клубникой, сливками, без плотских угощений.

Лишь осень настает, приходят холода –
Каштаны есть люблю, вино я пью всегда;
Поев, у камелька сижу с согревом в теле.

Не выйдешь из дому морозною зимой,
И этою порой досуг любимый мой –
Любить и день и ночь любимую в постели.

Анри де Мэм (1532 – 1596) – французский полководец и государственный деятель.

Ce que j’aime au printemps, je te veux dire, Mesme ;
J’aime à fleurer la rose, et l’oeillet, et le thym,
J’aime à faire des vers, et me lever matin,
Pour, au chant des oiseaux, chanter celle que j’aime.

En esté, dans un val, quand le chaud est extresme,
J’aime à baiser sa bouche et toucher son tétin,
Et, sans faire autre effet, faire un petit festin,
Non de chair, mais de fruit, de fraises et de cresme.

Quand l’automne s’approche et le froid vient vers nous,
J’aime avec la chastaigne avoir de bon vin doux,
Et, assis près du feu, faire une chère lye.

En hiver, je ne puis sortir de la maison,
Si n’est au soir, masqué; mais, en cette saison,
J’aime fort à coucher dans les bras de ma mie.

Эдвард Дайер / Edward Dyer (1543 – 1607)

***
Мой разум – королевский трон,
Бескрайней радости залог;
Любых блаженств приятней он,
Что даст природа или Бог;
Во мне б горел желаний пыл,
Но он хотенье запретил.

Дворцы, товары дальних стран,
Сражений гром и шум побед,
Искусство исцеленья ран,
Влюбленной женщины привет –
Им завладеть мной не дано,
Мой разум их презрел давно.

Богач пресытится легко,
Кто быстро лезет – упадет,
А возлетевших высоко
Во всякий миг опасность ждет,
Иной в трудах живет всегда…
Тревога разуму чужда.

Я не заносчив, не спесив,
Я не взыскую лишних благ,
Что накопил я – тем и жив,
Мой разум мне подскажет шаг.
Всхожу я словно на престол –
Я счастье в разуме нашел.

Богатых мучает нужда –
Довлеет мне мой скромный клад;
Чего-то нужно им всегда –
А я и малостью богат.
Я толстосум – они бедны,
Я жив – они тоски полны.

Я не смеюсь беде чужой,
Не зарюсь на чужой ломоть,
Спокоен в буре я мирской,
Бесстрастия не побороть:
Мне друг не мил, не мерзок враг,
Смерть – не желанье и не страх.

Иным мерило жизни – страсть,
А в безрассудстве – смысл всего;
Над ними деньги взяли власть,
Коварство – вот их мастерство.
А я довольствуюсь одним
Спокойным разумом моим.

Своим здоровьем я богат
И честным словом защищен,
Не покупал себе наград,
Обманом я не развращен.
Я до смерти жить буду так;
Подобно пусть поступит всяк!

***
My mind to me a kingdom is;
Such present joys therein I find,
That it excels all other bliss
That earth affords or grows by kind:
Though much I want that most would have,
Yet still my mind forbids to crave.

No princely pomp, no wealthy store,
No force to win the victory,
No wily wit to salve a sore,
No shape to feed a loving eye;
To none of these I yield as thrall;
For why? my mind doth serve for all.

I see how plenty surfeits oft,
And hasty climbers soon do fall;
I see that those which are aloft
Mishap doth threaten most of all:
They get with toil, they keep with fear:
Such cares my mind could never bear.

Content I live, this is my stay;
I seek no more than may suffice;
I press to bear no haughty sway;
Look, what I lack my mind supplies.
Lo, thus I triumph like a king,
Content with that my mind doth bring.

Some have too much, yet still do crave;
I little have, and seek no more.
They are but poor, though much they have,
And I am rich with little store;
They poor, I rich; they beg, I give;
They lack, I leave; they pine, I live.

I laugh not at another’s loss,
I grudge not at another’s gain;
No worldly waves my mind can toss;
My state at one doth still remain:
I fear no foe, I fawn no friend;
I loathe not life, nor dread my end.

Some weigh their pleasure by their lust,
Their wisdom by their rage of will;
Their treasure is their only trust,
A cloakèd craft their store of skill;
But all the pleasure that I find
Is to maintain a quiet mind.

My wealth is health and perfect ease,
My conscience clear my chief defence;
I neither seek by bribes to please,
Nor by deceit to breed offence:
Thus do I live; thus will I die;
Would all did so as well as I!

У.Х. Оден (1907 - 1973)
W. H. Auden

Ода средневековым поэтам

Чосер, Лэнгленд, Дуглас, Данбар и все их братья
Анонимы, да как же вы умудрялись
Без водопровода с анестезией,
Каждодневно страшась ведьм и магов,

Прокаженных, наемников, инквизиторов
И костров их, стихи писать так весело,
Не корчась от пафоса, не фальшивя?
Длинно писали вы, но не пóшло,

Лихо, но без грязи слагали «флайтинги»,
Буйные, потешные, а наши пииты-то,
Средь полного обилия и довольства
Якобы изжившие суеверия, –

Даже в лучших стихах смурные иль сальные,
Медузой себялюбия окамененные.
Мы всё спрашиваем, но не знаю, возможно ли
Объяснить, почему же и стар, и млад наш век

Презирают. Не будь бездуховных машин его,
Впрочем, не жили б вы у меня на полке,
Под рукою, мой слух услаждая или
Вялую плоть смеша. Я сейчас охотно бы

Сочинял стишки во славу гремящего
Юного июня и древа иудина,
Да только не позволяет мне знание,
Что они у вас куда лучше вышли бы.

Джеффри Чосер (ок. 1340 – 1400), Уильям Лэнгленд (ок. 1332 – ок. 1386), Гэвин Дуглас (ок. 1476 – 1522), Уильям Данбар (1459 – 1520) – английские (первые два) и шотландские поэты позднего Средневековья.

«Флайтинг» (букв. «ссора», «перебранка») – жанр шотландской поэзии 15-16 вв., изображающий реальную или воображаемую словесную дуэль, участники которой обмениваются оскорблениями в стихотворной форме.

Ode to the Medieval Poets

Chaucer, Langland, Douglas, Dunbar, with all your
brother Anons, how on earth did you ever manage,
without anaesthetics or plumbing,
in daily peril from witches, warlocks,

lepers, The Holy Office, foreign mercenaries
burning as they came, to write so cheerfully,
with no grimaces of self-pathos?
Long-winded you could be but not vulgar,

bawdy but not grubby, your raucous flytings
sheer high-spirited fun, whereas our makers,
beset by every creature comfort,
immune, they believe, to all superstitions,

even at their best are so often morose or
kinky, petrified by their gorgon egos.
We all ask, but I doubt if anyone
can really say why all age-groups should find our

Age quite so repulsive. Without its heartless
engines, though, you could not tenant my book-shelves,
on hand to delect my ear and chuckle
my sad flesh: I would gladly just now be

turning out verses to applaud a thundery
jovial June when the judas-tree is in blossom,
but am forbidden by the knowledge
that you would have wrought them so much better.

Хуан дель Энсина (1468 – 1529)
Juan del Encina

Всякое благо мирское
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.

Блага прочь уносит время,
Блага жребий нас лишает,
Смерть все блага похищает
И главенствует над всеми.
Жизни сей тяжкое бремя
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.

Слава вечно сохранится,
Пусть мертвы уж те, кто славны;
Блага прочие снам равны
И ведут тебя к гробнице.
Быстро счастье испарится,
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.

Славу добрую добудем,
Пусть навеки нас возносит,
Словно древо плодоносит
Целый век на радость людям.
То, что благом своим судим, –
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.

Todos los bienes del mundo
pasan presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
El tiempo lleva los unos,
a otros fortuna y suerte,
y al cabo viene la muerte,
que no nos dexa ningunos.
Todos son bienes fortunos
y de muy poca memoria,
salvo la fama y la gloria.
La fama bive segura
aunque se muera su dueño;
los otros bienes son sueño
y una cierta sepoltura.
La mejor y más ventura
pasa presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
Procuremos buena fama,
que jamás nunca se pierde,
árbol que siempre está verde
y con el fruto en la rama.
Todo bien que bien se llama
pasa presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.

https://youtu.be/UG-u_825tHo

Сестра Хуана Инес де ла Крус (1651 – 1695)
Sor Juana Inés de la Cruz

[О своем портрете]

То, что ты видишь, – лишь обман цветной;
Тебя пленяя ловкостью художной,
Из красок силлогизм плетет он ложный,
И чувства ложью полнятся одной;

Лишь то, в чем лесть пыталась новизной
Избыть старенья ужас непреложный,
Со временем сражаясь в невозможной
Борьбе, с забвением вступая в бой;

Лишь слабое заботы ухищренье,
Лишь противления судьбе тщета,
Лишь на ветру нежнейшее растенье,

Лишь глупая и жалкая мечта,
Лишь труд бесплодный; в здравом рассужденьи –
Лишь труп, лишь прах, лишь тень и пустота.

[De su retrato]

Este que ves, engaño colorido,
que, del arte ostentando los primores,
con falsos silogismos de colores
es cauteloso engaño del sentido;

éste, en quien la lisonja ha pretendido
excusar de los años los horrores,
y venciendo del tiempo los rigores
triunfar de la vejez y del olvido,

es un vano artificio del cuidado,
es una flor al viento delicada,
es un resguardo inútil para el hado:

es una necia diligencia errada,
es un afán caduco y, bien mirado,
es cadáver, es polvo, es sombra, es nada.

Онора Ложье де Поршер (1572 – 1653)
Honorat Laugier de Porchères

Стихи на балет принцев, облаченных в перья, зеркала, белый и черный цвета и восхваляющих непостоянство

У этих ветреных Влюбленных,
Отвагой дерзкой окрыленных, –
Покрытый перьями наряд;
А хрупкость их сродни стеклянной:
Любовь земная – постоянна,
Их страсти – пó ветру парят.

Цвет белый, ясные зерцала
Рекут: им обожать пристало
Все, что причастно красоте;
А черный цвет обозначает:
Их постоянство отличает
Лишь в беспокойной маете.

Для них терзанья нет жесточе,
Чем видеть, дамы, ваши очи –
Зерцала, где пылает страсть;
Но все же замышляют снова
Зерцала хлада ледяного
К зерцалам пламенным припасть.

В их стеклах – ваши отраженья;
Они желают исторженья
Любви из каменных сердец.
Уловкой действуют одною:
Губить вас вашей же красою,
Как сгублен был Нарцисс-гордец.

Коль подошедший слишком близко
Умрет от взгляда Василиска,
Его не смею упрекнуть –
Наряд Любовника зеркальный
Перенаправит взгляд фатальный,
В себя заставит вас взглянуть.

Le plume montre le courage,
Aussi bien que l’humeur volage
De ces Amants audacieux:
Leur fermeté n’est que de verre,
Car l’amour constant est de terre,
Et le leur vole dans les cieux.

Ce blanc et ces miroirs visibles
Témoignent qu’ils sont susceptibles
De tout objet de la beauté;
La couleur noire représente
Que leur âme est toujours constante,
Mais c’est en la légéreté.

Seulement ils craignent, Madames,
Vos beaux yeux, miroir où les âmes
Brûlent s’y mirant tant soit peu,
Mais ils s’opposent face à face,
Un nombre de miroir de glace,
Contre tant de miroirs à feu.

Ils représentent vos visages
Afin que vos belles images
Touchent votre coeur indompté;
Car ils ont ce seul artifice,
De vous perdre comme Narcisse,
Avec votre proper beauté.

Si chacune de vous les tue,
Comme un Basilic de la vue,
Alors que vous les pouvez voir,
Personne ne les doit reprendre,
Quand ils essayent de vous prendre,
Comme un Basilic, au miroir.

Жан де Спонд (1557 – 1595)

***
Что в смерти доброго? Могильный червь нас гложет,
Сжирая плоть и кость, и прочь летит душа
От гадкой падали, покинуть нас спеша,
А век наш, словно сон, в одних неправдах прожит.

Земную славу смерть мгновенно уничтожит,
Накопленный почет жестоко удуша,
Чертог, построенный обманом, сокруша,
Где ложь с гордынею нам обольщенья множат.

Зачем же души нам, плоть, жилы и мослы,
Коль жизнь от нас уйдет, развяжутся узлы
Прекрасных наших тел с последним нашим вздохом?

Должны мы умереть, чтоб нá небо взойти;
Известно мне: туда иные есть пути,
Но где средь нас – увы! – найдешь Илью с Енохом?

…Илью с Енохом – согласно Библии, праотец Енох и пророк Илия вели настолько праведную жизнь, что были вознесены живыми на небеса (Быт. 5: 22-24; 4 Цар. 2: 11).

Jean de Sponde (1557 – 1595)

***
Et quel bien de la Mort ? où la vermine ronge
Tous ces nerfs, tous ces os ; où l'Ame se départ
De ceste orde charongne, et se tient à l'écart,
Et laisse un souvenir de nous comme d'un songe ?

Ce corps, qui dans la vie en ses grandeurs se plonge,
Si soudain dans la mort étouffera sa part,
Et sera ce beau Nom, qui tant partout s'épart,
Borné de vanité, couronné de mensonge.

Á quoi cette Ame, hélas ! et ce corps désunis ?
Du commerce du monde hors du monde bannis ?
Á quoi ces nœuds si beaux que le Trépas délie ?

Pour vivre au Ciel il faut mourir plutôt ici :
Ce n'en est pas pourtant le sentier raccourci,
Mais quoi ? nous n'avons plus ni d'Hénoch ni d'Elie.

Джонатан Свифт / Jonathan Swift (1667 – 1745)

О мироздании

Наплывом мыслей удручен,
Я лег и провалился в сон,
Кошмарный вид мне сон открыл:
Восстали трупы из могил!
С разверстых надвое небес
Перуны гнева слал Зевес,
Объят смущеньем и тоской,
Дрожит пред ним весь род людской!
Склонилась за главой глава,
И громогласные слова
Изрек Зевес: «Презренный род,
Ты неразумен, слеп, как крот!
Знай, малодушный и простец,
И нераскаянный гордец,
Кому жрецы всегда твердят,
Что попадут другие в ад
(Кто подучил вас, тот не знал,
Что я на деле замышлял),
– Скончался мир, окончен бред
И снисхожденья больше нет,
Глупцов таких терпеть невмочь.
Вы прокляты! Ступайте прочь!»

On The World

With a whirl of thoughts oppress’d,
I sunk from reverie to rest.
A horrid vision seized my head,
I saw the graves give up their dead!
Jove, arm’d with terrors, bursts the skies,
And thunder roars and lightning flies!
Amazed, confused, its fate unknown,
The world stands trembling at his throne!
While each pale sinner hung his head,
Jove, nodding, shook the heavens, and said:
“Offending race of human kind,
By nature, reason, learning, blind;
You who, through frailty, stepp’d aside;
And you, who never fell from pride:
You who in different sects were shamm’d,
And come to see each other damn’d;
(So some folk told you, but they knew
No more of Jove’s designs than you
—The world’s mad business now is o’er,
And I resent these pranks no more.
—I to such blockheads set my wit!
I damn such fools!—Go, go, you’re bit.”

Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay

CLXII

Навеки памятник на стенах Карфагена
Себе соорудив, отважный Сципион
Был равнодушием сограждан раздражен,
В изгнание ушел он со стези военной.

Ты так же поступил, но боле дерзновенно:
Был римлянин тогда невзгодой угнетен,
Ты ж, друг мой Оливье, был при дворе почтен,
Но все ж покинул ты палат столичных стены.

Немалое число зевак и голытьбы
Ходило поглазеть на баловня судьбы,
Как доживает век он в крошечном Линтерне.

За Сципионом вслед ты тоже бросил двор,
И многоглавый зверь всегда с тобой с тех пор –
Я с гидрою сравнил наплыв презренной черни.

Линтерн – существовавшее в древности поселение на юге Италии, где свои последние годы провел в добровольном изгнании великий римский полководец Сципион Африканский (235 – 183 г. до н.э.).

CLXII

Après s’être bâti sur les murs de Carthage
Un sépulcre éternel, Scipion irrité
De voir à sa vertu ingrate sa cité,
Se bannit de soi-même en un petit village.
 
Tu as fait, Olivier, mais d’un plus grand courage,
Ce que fit Scipion en son adversité,
Laissant, durant le cours de ta félicité,
La Cour, pour vivre à toi le reste de ton âge.
 
Le bruit de Scipion maint corsaire attirait
Pour contempler celui que chacun admirait,
Bien qu’il fût retiré en son petit Linterne.
 
On te fait le semblable : admirant ta vertu
D’avoir laissé la Cour, et ce monstre têtu,
Ce peuple qui ressemble à la bête de Lerne.

Дорин Ни Грифа (р. 1981)
Doireann Ní Ghríofa

Костяная флейта

В 2009 г. археологи обнаружили древнейший музыкальный инструмент - флейту возрастом в 35 тысяч лет, сделанную из кости крыла лебедя-шипуна. (Прим. авт.)

Им видно – ты плещешь крылами, нежен и бел.
Камень тебя сбивает, к гнезду ты уже не лети.
С неба голод тебя стащил, голод их тел,
мертвый уже, ты прижат к незнакомой груди.

Внутри о тебе повествуют жесты и рев.
Так быстро с небес ты попал в огонь - ощипаны перья,
отрублены лапы, сломан клюв, –
так быстро ты стал куском мяса для пира.

Девочка кость из крыла найдет, обстрогает ее до свистка,
наделает дырочек, приложит к губам и дунет в тебя.
Теперь ты не просто хрящ, ты важнее дичи куска.
Из останков немых заиграла музыка средь воронья.

Дыхание кость оживило, взлетело крыло,
новым звуком мрачные горы обволокло.


Bone Flute

In 2009, archeologists discovered the oldest known musical instrument - a 35,000 year old flute made from the wing bone of a mute swan.

Far above, they watch your wings beat - slender, white.
A stone knocks you, stops your return to the nest.
Their hunger is sharp, it jerks you from the sky;
in death, you are gathered to a stranger's chest.

Inside, they tell your story with hands and grunts.
So fast, you go from flight to fire - your plumage plucked,
beak broken, feet cut -
so fast, you become a chunk of meat to be cooked.

A girl finds your wing bone, whittles it to a whistle,
punctures it with holes. She lifts it to her lips and blows,
making of you something more than meat and gristle.
From mute remains, music rises among crows.

Breath into bone, her air raises you. She lifts your wing
and, over dark hills, a new sound sings.

Луис Альберто де Куэнка (р. 1950)
Luis Alberto de Cuenca

Амазонка в Мордоре

Вот, белокура, скачет амазонка
по пустошам и выцветшим холмам,
по Мордору; покинула девица
весенние края и держит путь
в страну, где вековечный мрак царит,
которой правит злобный властелин.
И почему не повернуть коня
в тот мир, где лилии цветут, где девы
за сбором земляники поцелуй
украдкой шлют, прядут, готовят пищу,
где барды подвиги поют и славят
Великую Богиню?

Вот золотая женщина, что скачет
спиною к свету солнца, к красоте,
гонясь, не зная отдыха и сна,
за черным всадником, что сердце ей
пленил, кого она желает страстно,
за недругом своей души.

La amazona de Mordor

Esa amazona rubia que cabalga
por las grises colinas y los yermos
de Mordor; esa chica que ha dejado
atrás la primavera y se dirige
al país de la noche permanente,
donde el señor del mal gobierna.
Por qué no vuelve grupas hacia el mundo
donde el lirio florece y las muchachas
buscan fresas y dan besos furtivos
y tejen y cocinan, donde hay bardos
que cantan las hazañas de los héroes
y veneran a la Gran Diosa.

Esa mujer dorada que galopa
de espaldas a la luz y a la belleza,
persiguiendo sin tregua ni reposo
al oscuro jinete que la rompe
de amor y la consume de deseo,
al enemigo de su alma.

Франсиско де Кеведо (1580 – 1645)
Francisco de Quevedo

ЭПИТАФИЯ КОЛУМБУ

Повествует обломок корабля, на котором тот открыл Новый Свет

О путник! Покорял я океаны;
В своих скитаньях на морском просторе
Гоним я непогодой был, но вскоре
Путь проложил в полуденные страны.

Я постарел и угодил в чурбаны,
А был я буком в лиственном уборе.
И прежде чем с ветрилом выйти в море,
Шумел я на ветру, листвой венчанный.

Гробницу стерегу я, одинокий;
Хотя Колумба в ней хранится остов,
Не назову я имени святого –

Иначе здесь прольются слез потоки,
Случится наводненье средь погостов
И в плаванье отправимся мы снова.

Túmulo a Colón: habla un pedazo de la nave en que descubrió el Nuevo Mundo

Imperio tuve un tiempo, pasajero,
sobre las ondas de la mar salada;
del tiempo fui movida y respetada
y senda abrí al Antártico hemisferio.

Soy con larga vejez tosco madero;
fui haya, y de mis hojas adornada,
del mismo que alas hice en mi jornada,
lenguas para cantar hice primero.

Acompaño esta tumba tristemente,
y aunque son de Colón estos despojos,
su nombre callo, venerable y santo,

de miedo que, de lástima, la gente
tanta agua ha de verter con tiernos ojos,
que al mar nos vuelva a entrambos con el llanto.

Гийом дю Бартас (1544 – 1590)
Guillaume du Bartas

Сонет о великой победе Давида

Себя смирить – вот высшая победа.
Чем сто врагов в сраженьи заколоть,
Ты одолей свою вначале плоть,
Чрез то Господню благодать изведай.

Давид разбил враждебного соседа,
Но грех свой не сумел он побороть,
И отступился от него Господь,
И он познал несчастия и беды.

Когда с самим собой идет война
И гордость в той войне одолена, –
Быть долго в памяти такому следу.

Трикраты славил бы его Сион,
Будь сам Давид Давидом побежден.
Лишь над собой – великая победа.

Sur la grande victoire de David

Vaincre soy-mesme, est la grande victoire,
Que serviroit vaincre mille ennemis,
Si à ta chaire iniquement soumis,
Tu t’esloignois de l’eternelle gloire?

Du grand David le trophee est notoire
Aux estrangers; mais, ses sens endormis,
Et grands pechez, à sa honte commis,
Tirent ses pas devers la fosse noire.

Or je le voy contre soy combatant,
Et du combat la victoire emportant,
Ce qui me fait tout ravy, dire & croire.

Que trois fois grand Syon cogneut David,
Lors que David de soy vainqueur se vid,
Se vaincre aussi c’est la grande victoire.

Уильям Батлер Йейтс (1865 - 1939)
W.B. Yeats

Черная башня

Слышно: у стражи на черной башне
Скисло вино и скудна еда,
Но, не мечтая о лучшем брашне,
Воины клятве верны всегда,
Башню они блюдут:
Хоругви врагов не пройдут.

Стоят мертвецы в гробах в полный рост,
Дуют ветра с берегов,
Гнет их шквального вéтра рев,
Старые кости скрипят.

Хоругви приходят, грозят, подкупают,
Шепчут: "Король ваш забыт давно,
Новые к трону теперь подступают,
Вам не все ли равно?"
-Но если давно он истлел,
То что же вас страх одолел?

В гробах - тусклый свет луны и звезд,
Дуют ветра с берегов,
Гнет их шквального вéтра рев,
Старые кости скрипят.

Наш старый повар, что с первым рассветом
Лазит наверх, ловит птичек в силок,
Нас уверяет, клянется нам в этом:
Мол, протрубил королевский рог.
Всё бы старому врать!
Клятву блюдет наша рать.

В гробах сгущается мрак ночной,
Дуют ветра с берегов,
Гнет их шквального вéтра рев,
Старые кости скрипят.

The Black Tower

SAY that the men of the old black tower,
Though they but feed as the goatherd feeds,
Their money spent, their wine gone sour,
Lack nothing that a soldier needs,
That all are oath-bound men:
Those banners come not in.

There in the tomb stand the dead upright,
But winds come up from the shore:
They shake when the winds roar,
Old bones upon the mountain shake.

Those banners come to bribe or threaten,
Or whisper that a man's a fool
Who, when his own right king's forgotten,
Cares what king sets up his rule.
If he died long ago
Why do yopu dread us so?

There in the tomb drops the faint moonlight,
But wind comes up from the shore:
They shake when the winds roar,
Old bones upon the mountain shake.

The tower's old cook that must climb and clamber
Catching small birds in the dew of the morn
When we hale men lie stretched in slumber
Swears that he hears the king's great horn.
But he's a lying hound:
Stand we on guard oath-bound!

There in the tomb the dark grows blacker,
But wind comes up from the shore:
They shake when the winds roar,
Old bones upon the mountain shake.

Уильям Батлер Йейтс (1865 – 1939)
W. B. Yeats

Летчик-ирландец предвидит свою смерть

Я знаю – в гуще облаков
Я смерть свою узнаю сам;
Во мне нет гнева на врагов,
И нет во мне любви к друзьям.
Страна моя – Килтартан-Кросс,
Народ мой – нищий сельский люд,
Ему – ни радости, ни слез
От той войны, что здесь ведут.
Не долг, не лозунги, не власть
И не желание похвал –
К мечте порывистая страсть
Меня ведет в воздушный шквал;
Я все обдумал, все расчел –
Впустую жизнь моя течет,
Впустую я ее провел;
Что смерть, что жизнь – один расчет.

An Irish Airman Foresees His Death

I know that I shall meet my fate
Somewhere among the clouds above;
Those that I fight I do not hate
Those that I guard I do not love;
My country is Kiltartan Cross,
My countrymen Kiltartan’s poor,
No likely end could bring them loss
Or leave them happier than before.
Nor law, nor duty bade me fight,
Nor public man, nor cheering crowds,
A lonely impulse of delight
Drove to this tumult in the clouds;
I balanced all, brought all to mind,
The years to come seemed waste of breath,
A waste of breath the years behind
In balance with this life, this death.

Мы продолжаем наш совместный с «Зарядьем» осенний лекторий, посвященный практикам чтения, и анонсируем следующую лекцию цикла, которая состоится уже 27 октября, пт, в 18:00 в Старом Английском дворе.

Александр Саньков: «Как читать, понимать и различать поэзию?»

Поэзия — древнейшее искусство, природу и качества которого люди стараются постичь уже не одно столетие. О поэзии, ее чтении и писании веками рассуждали и рассуждают сами поэты, их читатели, филологи, богословы, литературные критики и философы.

Не имея надежды охватить всю огромность темы, на лекции мы все же постараемся в общих чертах:
— обрисовать историю поэзии;
— выяснить, какие формальные качества были присущи стихосложению в античности, средневековье, классицистическую эпоху и после;
— проследить появление и утверждение рифмы в европейской традиции;
— узнать, на какие жертвы нужно пойти, чтобы научиться читать стихи и слышать ямбы и хореи;
— уметь рационально различать хорошие и плохие стихотворения;
— и, наконец, применить критерии древности к современным творениям.

Приходите и готовьте ваши любимые стихи — на встрече вы сможете при желании обсудить их.

Лектор: Александр Саньков — поэт, заместитель директора Научной библиотеки РАНХиГС.

Вход свободный по регистрации: https://zaryadyepark.timepad.ru/event/2641393/

27 октября, пт, 18:00
ул. Варварка, 4а (Старый Английский двор)

У. Х. Оден (1907 – 1973)
W.H. Auden

Оксфорд

Природа наступает; старые грачи в садах колледжей,
Словно резвые младенцы, говорят языком чувств,
Мимо башен река все течет и течет к морю,
Камни в этих башнях все еще
Полностью довольны своим весом.

Минералы и животные так себялюбивы,
Что грех лености в них подавляет прочие,
Красотой небрежной с нервическими школярами
Соревнуются: одна ошибка
Против бесчисленных недостатков.

За городом – фабрики, потом края зеленые,
Где сигарета утешит злых, церковь – слабых,
Где тысячи крутят, тычут и тратят деньги:
Эрот Детоводитель
Плачет на девственном ложе.

И над говорливым городом, как и всюду,
Плачут ангелы неприкаянные. И здесь знание смерти –
Истребительная любовь, и природному сердцу не нужен
Низкий нелестный голос,
Бессонный, пока его не услышат.

Oxford

Nature invades: old rooks in each college garden
Still talk, like agile babies, the language of feeling;
By towers a river still runs coastward and will run,
  Stones in these towers are utterly
  Satisfied still with their weight.

Mineral and creature, so deeply in love with themselves
Their sin of accidie excludes all others,
Challenge our high-strung students with a careless beauty,
  Setting a single error
  Against their countless faults.

Outside, some factories, then a whole green country
Where a cigarette comforts the evil, a hymn the weak;
Where thousands fidget and poke and spend their money:
  Eros Paidagogos
  Weeps on his virginal bed.

And over the talkative city like any other
Weep the non-attached angels. Here too the knowledge of death
Is a consuming love, and the natural heart refuses
  The low unflattering voice
  That sleeps not till it find a hearing.

Сароджини Найду (1879 — 1949)

Дар Индии

Разве что-то вам мною не отдано –
Облачения пышные, злато, зерно?
На Востоке, на Западе – лишь погляди –
Расточила я клад, оторвав от груди,
И велела ступать я детям родным
К боевым барабанам, к клинкам роковым.

Словно жемчуг, они у персидской волны
Спят, в гробницы, им чуждые, заключены,
Спят в Египте, как раковины в песке,
Каждый бледен, у каждого кровь на руке,
Как цветы, они скошены, втоптаны в прах
На кровавых фламандских, французских полях.

Как представить те слезы, что я пролила?
Как измерить страданья мои без числа,
Иль отчаянья с гордостью множество битв,
Иль надежду, что греет средь горьких молитв?
А видения славы представить вам как –
Победы кровавый, изодранный стяг?

Страх исчезнет, и прекратится вражда,
Обновится жизнь в мирном горниле тогда,
И любовь поднесете вы в памятный дар
Тем бойцам, что бесстрашно держали удар,
Воздавая бессмертным должную честь,
Вспоминайте – там кровь сынов моих есть!

Is there aught you need that my hands withhold,
Rich gifts of raiment or grain or gold?
Lo! I have flung to the East and West
Priceless treasures torn from my breast,
And yielded the sons of my stricken womb
To the drum-beats of duty, the sabres of doom.

Gathered like pearls in their alien graves
Silent they sleep by the Persian waves,
Scattered like shells on Egyptian sands,
They lie with pale brows and brave, broken hands,
They are strewn like blossoms mown down by chance
On the blood-brown meadows of Flanders and France.

Can ye measure the grief of the tears I weep
Or compass the woe of the watch I keep?
Or the pride that thrills thro’ my heart’s despair
And the hope that comforts the anguish of prayer?
And the far sad glorious vision I see
Of the torn red banners of Victory?

When the terror and tumult of hate shall cease
And life be refashioned on anvils of peace,
And your love shall offer memorial thanks
To the comrades who fought in your dauntless ranks,
And you honour the deeds of the deathless ones
Remember the blood of thy martyred sons!

Сароджини Найду (1879 — 1949)

Пурданашин

Вся жизнь ее – унылый сон,
Что вялой негою гнетет;
Блеск лент и поясов зажжен,
Как луч заката в глади вод;
Как утра час, наряд цветист –
Опал в нем, злато, аметист.

Как нечестивы взоры глаз,
Как искушает свет дневной...
Она укрыта всякий час
Решеток каменной резьбой,
Как под тюрбаном самоцвет,
Как в сердце любящем секрет.

Разоблачить сей тайный лик
Не смеет дерзкая рука,
Но Время рвет завесу вмиг,
И ей в глаза глядит Тоска –
Кто ход годов предотвратит,
Кто от печалей защитит?

Пурданашин – «скрытая под завесой» (перс.) «Пурда» (букв. «завеса», «вуаль»), культурная практика населения Северной Индии (сохраняющаяся до сих пор и присущая не только мусульманам, но и части индусов), предписывает женщинам покрывать лицо, не выходить из дому, быть во всем покорной мужу и т.п.

The Pardah Nashin

Her life is a revolving dream
Of languid and sequestered ease; Her girdles and her fillets gleam
Like changing fires on sunset seas;
Her raiment is like morning mist,
Shot opal, gold and amethyst.

From thieving light of eyes impure,
From coveting sun or wind's caress,
Her days are guarded and secure
Behind her carven lattices,
Like jewels in a turbaned crest,
Like secrets in a lover's breast.

But though no hand unsanctioned dares
Unveil the mysteries of her grace,
Time lifts the curtain unawares,
And Sorrow looks into her face —
Who shall prevent the subtle years,
Or shield a woman's eyes from tears?

Роберт Геррик (1591 – 1674)
Robert Herrick

Ведьма

Вот Ведьма верхом
С чертом вдвоем
Несется в час полунóчи,
Вертя и крутя,
Мелькая, летя,
А буря ревет все жесточе.

Стремян нет у ней;
Терновник, репей –
Вот все ее шпоры и кнутья;
Сквозь топи болот,
Сквозь чащи ведет
Наездницу дух перепутья.

Зверь, чувствуя страх,
Не рыщет в лесах,
Но прячется в логове тихо,
А Ведьма и бес
С земли до небес
Разносят злосчастье и лихо.

Гроза налетит,
Покой возмутит
На небе тревогой крылатой,
Восстанет мертвец,
Напуган вконец,
Из гроба под грома раскаты.

THE HAG

The Hag is astride,
This night for to ride,
The devil and she together;
Through thick and through thin,
Now out, and then in,
Though ne'er so foul be the weather.

A thorn or a bur
She takes for a spur;
With a lash of a bramble she rides now,
Through brakes and through briars,
O'er ditches and mires,
She follows the spirit that guides now.

No beast, for his food,
Dares now range the wood,
But hush'd in his lair he lies lurking;
While mischiefs, by these,
On land and on seas,
At noon of night are a-working.

The storm will arise,
And trouble the skies
This night; and, more for the wonder,
The ghost from the tomb
Affrighted shall come,
Call'd out by the clap of the thunder.

Мы продолжаем наш совместный с «Зарядьем» цикл лекций о практиках медленного чтения! Следующая наша встреча будет посвящена переводной литературе и состоится 10 ноября, пт, в 18:00 в Старом Английском дворе.

Артем Серебренников: «Установка на плохой перевод, или правда ли раньше переводили лучше?»

«Сейчас у продвинутой читающей молодежи установка на плохой перевод, сквозь неуклюжий перевод она хочет увидеть оригинальное авторское решение…» — говорил в одном из своих интервью скандально известный критик В. Топоров. Прошло более 20 лет, а этот парадоксальный взгляд стал еще актуальнее. После краха «единственно верного учения», распада «самой читающей страны» и коллапса единой «лучшей в мире школы перевода» все не утихнут споры о ее традициях При этом их уровень, как правило, невысок и рано или поздно приходит к привычному выводу: «раньше было лучше». Перевод 90-х – 2020-х годов осмыслен плохо и всегда представляется бедной падчерицей на фоне советского великолепия. В нашем разговоре мы попробуем осмыслить, почему сейчас переводят «не так» и что с этим делать. Предполагается коснуться следующих вопросов:

• «Белый» и «черный» мифы о советской школе перевода;
• «Почтовые лошади просвещения»: почему постсоветская эпоха похожа на петровскую;
• «Хороший русский текст» или «слово должно торчать»? К вечным спорам о буквализме;
• Любовный интерес протагониста: как перевод внедряет новые слова для старых понятий;
• Искусственный идиот? О прогрессе машинного перевода и неизбежности человеческого фактора

Лектор: Артем Серебренников — филолог, литературовед, поэт, переводчик, доктор филологии Оксфордского университета, доцент ВШЭ.

Вход свободный по регистрации: https://zaryadyepark.timepad.ru/event/2661897

10 ноября, пт, 18:00
ул. Варварка, 4а (Старый Английский двор)