POETÆ MINORES

Cartaginem esse delendam

Взгляни: сорняк мусический пророс.
Наш мим, принарядившись драматургом,
Поёт пэан боям под Тевтобургом,
Едва с телеги обозрев обоз.

Другой, сомиролюбен демиургам,
В стихах на легионы льёт понос,
Грозит «последним временем» всерьёз:
«Вы все сгниёте, я один resurgam!»

Несходны вы, но если приглядеться,
То каждый причастился в свой черёд
Того же матерьяльца и секретца —

Один и тот же задом-наперёд
Любитель варварского оселедца:
Один его растит, другой дерёт.

#ЦиклЭмблем

Эзра Паунд (1885 – 1972)
Ezra Pound

Баллада о Добром Друге

Произносит ее Симон Зелот вскоре после распятия

Неужели достался попам-палачам
Самый лучший на свете Друг?
А он море любил, крепких моряков
И волну, что качает струг.

Целой толпой за ним пришли –
Ухмыльнулся наш Добрый Друг:
«Только не трогать друзей моих,
А не то будет вам каюк».

Среди копий острых вели его –
Хохотал тогда Добрый Друг:
«Где ж вы были, когда я бродил один,
По городу делая крюк?»

Величали его за чашей вина,
За трапезой севши вкруг…
Каплуном-святошей не был он –
Настоящий мужик был наш Друг.

Бичом из веревок сто человек,
Я видел, гонял наш Друг
За то, что дом высокий, святой
Стал притоном менял-хапуг.

Хоть ты тресни, в книгу его не вписать –
Не влезет в нее Добрый Друг;
Он любил не пыль зачервивевших книг,
А волну, что качает струг.

Тот, кто думает, – хитростью взяли его,
Тот безмозгл и близорук.
«Я пойду на пир, а потом на смерть», –
Так сказал нам наш Добрый Друг.

«Вы видели: я исцелял слепых,
Воскрешал наложеньем рук,
Теперь на древе, увидите вы,
Умирать будет ваш Добрый Друг».

Наш Добрый Друг Божьим сыном был;
Чем с ним, горших нет разлук.
Я видел – он тысячи покорял,
На древе теперь Добрый Друг.

Когда гвозди вонзились, он не рыдал;
Кровь лилась из пробитых рук,
Лаяли гончие псы небес –
Но не плакал наш Добрый Друг.

Я видел – он тысячи покорял,
В Галилейских холмах наш Друг;
Они роптали, а он, сероглаз
Как море, ходил вокруг,

Как море, что штормовой порой
Носит злосчастный струг,
Галилейское море, чью бурю вмиг
Словом смирил наш Друг.

Владыкой людей Добрый Друг наш был,
Был и ветру, и морю друг,
Тот, кто думает, – мол, убили его,
Тот безмозгл и близорук.

Я видел: вкушал он дикий мед
Из пробитых гвоздями рук.

The Ballad of the Goodly Fere

Simon Zelotes speaketh it somewhile after the Crucifixion.

Ha' we lost the goodliest fere o' all
For the priests and the gallows tree?
Aye lover he was of brawny men,
O' ships and the open sea.

When they came wi' a host to take Our Man
His smile was good to see,
"First let these go!" quo' our Goodly Fere,
"Or I'll see ye damned," says he.

Aye he sent us out through the crossed high spears
And the scorn of his laugh rang free,
"Why took ye not me when I walked about
Alone in the town?" says he.

Oh we drank his "Hale" in the good red wine
When we last made company,
No capon priest was the Goodly Fere
But a man o' men was he.

I ha' seen him drive a hundred men
Wi' a bundle o' cords swung free,
That they took the high and holy house
For their pawn and treasury.

They'll no' get him a' in a book I think
Though they write it cunningly;
No mouse of the scrolls was the Goodly Fere
But aye loved the open sea.

If they think they ha' snared our Goodly Fere
They are fools to the last degree.
"I'll go to the feast," quo' our Goodly Fere,
"Though I go to the gallows tree."

"Ye ha' seen me heal the lame and blind,
And wake the dead," says he,
"Ye shall see one thing to master all:
'Tis how a brave man dies on the tree."

A son of God was the Goodly Fere
That bade us his brothers be.
I ha' seen him cow a thousand men.
I have seen him upon the tree.

Like the sea that brooks no voyaging
With the winds unleashed and free,
Like the sea that he cowed at Genseret
Wi' twey words spoke' suddently.

A master of men was the Goodly Fere,
A mate of the wind and sea,
If they think they ha' slain our Goodly Fere
They are fools eternally.

I ha' seen him eat o' the honey-comb
Sin' they nailed him to the tree.

BON VIVANT, 1962

Расплывчатого вечера оттенки...
В абсенте мысли уплывают вдаль...
Плясал когда-то я на Place Pigalle
В объятиях одной демимонденки...

Я помню – ложно-скромная вуаль,
Прикосновенье ласковой коленки...
А вслед за тем – полвека, что в застенке...
Но, право слово, ничего не жаль.

Мы снова все бодры и веселы:
Какой-то Элвис, чудаки-Битлы –
Но как же все это задорно, други!

И, пьяной ностальгией обуян,
Восьмидесятилетний бонвиван
Вам спляшет не канкан, а буги-вуги.

Лоран Тайад (1854 – 1919)
Laurent Tailhade

Баллада об искусственном размножении

О Вагнер, заклинатель черта,
Гляди в магический кристалл –
Кипит-дымит твоя реторта,
В ней с саламандрой смешан кал,
Ты жабу там переплавлял
С приправой в виде чернобыли.
У этой магии финал –
Родить гомункула в бутыли.

Встает Мечта сквозь воздух спертый…
На Белоснежек он плевал,
На рыхлых баб любого сорта,
И на вагину, и на фалл.
О Будда! Здесь твой идеал
Аскезы скоро станет былью,
Твой перст дорогу указал –
Родить гомункула в бутыли.

Проклятье сифилиса стерто,
Не нужно принимать металл!
Елена в наготе простерта,
Влюбленный чувствует запал…
Сношайтесь – вот вам сеновал,
Альков и будуар, все в силе;
Ведь сможет огненный накал
Родить гомункула в бутыли.

Принц, пряных сказок феодал,
Князь томных неженок, не ты ли
Давно такого чуда ждал –
Родить гомункула в бутыли?

BALLADE DE LA GÉNÉRATION ARTIFICIELLE

Wagner, chimiste qu’exténue
Le grimoire du nécromant,
Distille, au fond de sa cornue,
La salamandre et l’excrément,
Et le crapaud que, doctement,
Assaisonne la verte oseille.
Pour que soit clos, en un moment,
L’homuncule dans la bouteille.

Catarrheux, il étreint la Nue.
Fi de la Belle-au-Bois-Dormant !
Fi de la galloyse charnue,
Du mignon et de la jument !
Gaûtama ! le renoncement
Absolu que Ton Doigt conseille
Préside à cet accouchement :
L’homuncule dans la bouteille.

Plus de vérole saugrenue !
Plus d’argent-vif ou d’orpiment !
Hélène, avec sa beauté nue,
Intoxique le jeune Amant.
[Foutez] vous donc tout simplement,
Au coin du feu, sous une treille ;
Puis décantez modestement
L’homuncule dans la bouteille.

ENVOI
Fleur des gitons, Prince Charmant,
Nonpareille est cette merveille
Offerte à votre étonnement :
L’homuncule dans la bouteille.

06.12 в 19:00 в клубе Lachesis (Чистопрудный бульвар, 25) будет иметь место поэтический турнир, на котором ваш покорный слуга предстанет в качестве арбитра изящества. Приходите людей посмотреть, себя показать.

https://news.1rj.ru/str/lachesis_groves/690

«Ликеев мирт и строгий лавр палестр»...

Невероятное удовольствие испытал от прошедшего мероприятия, рад был повидать многих из подписчиков канала. Чем меньше будет в нашем поэтическом быту кисло-сладкой и теплохладной духоты, чем больше - такого молодого, злого, колючего ветра, какой шумел прошедшим вечером, тем лучше.

И вновь ваш покорный слуга будет выступать на публике, представляя главный свой переводческий опус магнум сего года - трагифарс "Светочи богемы" Рамона дель Валье-Инклана, опередившую время веху драматургии ХХ века. Приходите!

МОГИЛА E.P., 1972

Поэт Фунт, не умевший отличить политического предательства от разнузданного остроумия и путавший причины со следствиями.

К. Фуэнтес

«Не надо путать следствия и цели,
И следствие не путать... Потому
Я, словно Ричард заточен в тюрьму,
Уже не смел и думать о Блонделе.

Тринадцать лет в бедламе, как в борделе,
Но знаешь ты — чего я ни приму,
Чтоб быть с любезным сердцу моему
Приютом: кампосанто Сан-Микеле?»

Довлеет злоба дневи. Гордый дух
Возносится, к земным тревогам глух,
Оставив ростовщичий мир уродский;

С ним там крылатый, огнегривый лев,
Где нам сезон откроет Diaghilew
И скоро гостем будет Joseph Brodsky.

Редко, но бывает такая игра — стихи, написанные в четыре руки. Кто какие тут строки писал, уже не помню. Но изготовили сей сонет вдвоём — аз грешный и ув. проф. Артём Серебренников — по мотивам нашего посещения книжного развала в Ростове.

* * *

Тома новы, а предрассудки прежни.
У кассы букиниста дремлет кот,
Пока по корешкам лучом ведёт
Без четверти какой-то вечный Брежнев.

И в сумерках рассвет ещё не брезжит —
Лишь стариковский шамкающий рот,
Лишь покупатель как медведь бредёт
Сквозь книжный хлам, как сквозь густой валежник.

Разложены совдепии пуды.
Пустопорожних умствований льды
Тут не растопишь ни огнём, ни словом.

Однако, глянь: нырнувший в этот прах
Профессор в перемотанных очках
Спешит на кассу со своим уловом.

2023

Запись сего эпохального события можно обрести здесь: https://vk.com/wall-182089731_10335

Наум Тейт / Nahum Tate (1652 – 1715)

***
В ночи сидели пастухи,
Блюли свои стада,
В сияньи ангел Божий к ним
Сошел с небес тогда.

«Оставьте страх! – рек пастухам
Небесный ангел сей.
– Я возглашу благую весть
Для вас и всех людей.

Спаситель наш, Господь Христос,
Явился к нам, и Он
В Давидов род, в Давидов град
Сегодня был рожден.

И вот вам знак – Младенец-Бог
Очам людским открыт:
Обернут скудной пеленой,
В вертепе он лежит».

Окончил слово серафим,
И вдруг небесный хор
Явился, пеньем огласив
Заоблачный простор:

«О, слава в вышних Божеству
И на земле покой!
Благоволение небес,
Наполни род людской!»

***
While shepherds watch'd their flocks by night,
All seated on the ground,
The angel of the Lord came down,
And glory shone around.

“Fear not!” he said, for mighty dread
Had seized their troubled mind.
“Glad tidings of great joy I bring
To you and all mankind.

“To you, in David’s town, this day
Is born of David’s line
A Savior, who is Christ the Lord,
And this shall be the sign.

“The heavenly Babe you there shall find
To human view displayed,
All meanly wrapped in swathing bands,
And in a manger laid.”

Thus spake the seraph and forthwith
Appeared a shining throng
Of angels praising God on high,
Who thus addressed their song:

“All glory be to God on high,
And to the Earth be peace;
Good will henceforth from Heaven to men
Begin and never cease!”

В Испании вышла антология 171 перевода самого знаменитого стихотворения Катулла (Vivamus mea Lesbia, и проч.) — по нашим понятиям какой-то недостижимый космос.

Будем уповать, что в грядущем гиперборейском новолетии он приблизится.

Анри Казалис (Жан Лаор) (1840 – 1909)
Henri Cazalis dit Jean Lahor

Брахма

Я Древним наречен; Жена я и Мужчина;
Я – бурный Океан, всего первопричина,
Я – многоликий Бог, не счесть моих имен,
Я – мироздания тревожный, смутный Сон,
Душа моя – дворец, всей тварью населенный,
Я – Первопредок всех, сам из себя рожденный,
Во сне моем – небес безбрежна синева,
Рождаются во мне и гибнут божества.
Я первую зарю окрасил кровью алой;
Когда еще ни дня, ни ночи не бывало,
Я был уже, летал над толщей темных вод,
Я – то что Было, Есть и Будет в свой черед;
Я – безначальное, бескрайнее Явленье,
Круговорот существ, души перерожденье,
Я – Тело, что живет, тела других вместив,
Я – все умершие, я – все, кто ныне жив;
Бесчисленность миров живет, пока мне снится,
Она – Небытие, что смертным Жизнью мнится;
Миры – лишь проблески, огни, что мчатся прочь,
Сверканья молнии, что озаряют ночь.
Вы спросите меня, зачем живу я ложью,
Отвечу: «Я в своей душе виденья множу,
В безбрежности тоски ращу цветы светил,
Чтоб ужас вечности я легче пережил!..»

Brahm

Je suis l'Ancien, je suis le Mâle et la Femelle,
L'Océan d'où tout sort, où tout rentre et se mêle ;
Je suis le Dieu sans nom, aux visages divers ;
Je suis l'Illusion qui trouble l'univers.
Mon âme illimitée est le palais des êtres ;
Je suis l'antique Aïeul qui n'a pas eu d'ancêtres.
Dans mon rêve éternel flottent sans fin les cieux ;
Je vois naître en mon sein et mourir tous les dieux.
C'est mon sang qui coula dans la première aurore ;
Les nuits et les matins n'existaient pas encore,
J'étais déjà, planant sur l'océan obscur.
Et je suis le Passé, le Présent, le Futur ;
Je suis la large et vague et profonde Substance
Où tout retourne et tombe, et tout reprend naissance,
Le grand corps immortel qui contient tous les corps :
Je suis tous les vivants et je suis tous les morts.
Ces mondes infinis, que mon rêve a fait naître,
- Néant, offrant pour vous l'apparence de l'être -,
Sont, lueur passagère et vision qui fuit,
Les fulgurations dont s'éclaire ma nuit.
- Et si vous me demandez pourquoi tant de mensonges,
Je vous réponds : " Mon âme avait besoin de songes,
D'étoiles fleurissant sa morne immensité,
Pour distraire l'horreur de son éternité !... "

ОСЁЛ, 1 ПО Р.Х.

Ex orientis partibus
Adventavit asinus.

Средневековое

В хлеву природу пел осел,
достигнув полного ума.

Н. Заболоцкий

Давно хозяин корму мне не сыпет,
От блох, клещей совсем я изошел,
Едва терплю я этот произвол!..
Воды запас давно уж мною выпит...

В ноздрях моих весьма противно щипет,
Мне на ухо сопит сосед мой вол,
Как невозможно жить, коль ты осёл,
Отсюда бы сбежать... да хоть в Египет!

Но в хлев пришли короны и тюрбаны;
Стоит от благовоний воздух пряный,
Верблюды, драгоценности, масла...

Надеюсь, никому не помешаю,
Коль дерзновенно-скромно примешаю
К младенческому крику рев осла!

Исаак де Бенсерад (1612/13 – 1691)
Isaac de Benserade

Пожар Лондона в 1666 году

Сгорела некогда прославленная Троя,
Не оскорбляв богов, царям не делав зла;
Но Лондон поделом почтен такой судьбою,
И по заслугам он испепелен дотла.

Цареубийства грех, злодейские дела –
Не сможет их простить прощенье никакое;
Тот город благодать от гнева не спасла,
И будущим векам я истину открою:

Уж не могла земля нечестия сносить,
Устав от укоризн, решили огласить
Святые небеса за богохульство кару;

Свершилась эта казнь не сразу, по частям:
Чума, за ней война, а за войной – пожары
Очистили все то, чего не смыть морям.

L’embrasement de la ville de Londres (1666)

Ainsi brûla jadis cette fameuse Troie,
Qui n'avait offensé ni ses rois ni ses dieux.
Londres d'un bout à l'autre est aux flammes en proie,
Et souffre un même sort qu'elle mérite mieux.

Le crime qu'elle a fait est un crime odieux
A qui jamais d'en haut la grâce ne s'octroie;
Le soleil n'a rien vu de si prodigieux,
Et je ne pense pas que l'avenir le croie :

L'horreur ne s'en pouvait plus longtemps soutenir,
Et le ciel, accusé de lenteur à punir,
Aux yeux de l'univers enfin se justifie.

On voit le châtiment par degrés arrivé;
La guerre suit la peste, et le feu purifie
Ce que toute la mer n'aurait pas bien lavé.

Джон Дэвидсон (1857 – 1909)
John Davidson

Северный пригород

Природы шаг нескор и скуп,
Давно к петлянию привык:
Тысячелетним гибнет дуб,
Недвижен взморщенный ледник.

Но здесь давно привычный мир
Глодают перемен клыки –
Грызут проселок и трактир,
Амбары, мызы, ручейки.

Аляповатые дома,
Смердя изогнутой трубой,
У речки, в поле, у холма
Пейзаж заполнили собой.

И понабиты люди в дом,
Как блюдца с чашками в буфет.
Зимой в нем – как в ведре со льдом,
А летом он как печь нагрет.

Их стуком будит полисмен,
И день тягучий настает;
Спешат, не чая перемен,
Еще до света на завод.

Нехитрой жизнью здесь живут
Те, кто, превозмогая страх,
Вершат свой неприглядный труд,
Не думая о лучших днях,

И робко мыслят средь нужды,
Что, может, место им не здесь;
Их награждают за труды
Тем, что на миг сбавляют спесь.

A NORTHERN SUBURB

Nature selects the longest way, 
And winds about in tortuous grooves; 
A thousand years the oaks decay; 
The wrinkled glacier hardly moves.

But here the whetted fangs of change 
Daily devour the old demesne-- 
The busy farm, the quiet grange, 
The wayside inn, the village green.

In gaudy yellow brick and red, 
With rooting pipes, like creepers rank, 
The shoddy terraces o'erspread 
Meadow, and garth, and daisied bank.

With shelves for rooms the houses crowd, 
Like draughty cupboards in a row-- 
Ice--chests when wintry winds are loud, 
Ovens when summer breezes blow.

Roused by the fee'd policeman's knock, 
And sad that day should come again, 
Under the stars the workmen flock 
In haste to reach the workmen's train.

For here dwell those who must fulfil 
Dull tasks in uncongenial spheres, 
Who toil through dread of coming ill, 
And not with hope of happier years--

The lowly folk who scarcely dare 
Conceive themselves perhaps misplaced, 
Whose prize for unremitting care 
Is only not to be disgraced.

Мария де Гурне (1565 – 1645)
Marie de Gournay

Дочь королевского казначея Гийома де Жара, получившего за службу дворянство и поместье Гурне-сюр-Аронд в Пикардии. К 18 годам самостоятельно выучила латынь и греческий; прочитав первый том «Опытов» М. де Монтеня, была настолько восхищена книгой, что загорелась желанием встретиться с ее автором. В 1588 г. Монтень и де Гурне встретились в Париже; затем он посетил и ее поместье. Монтень называл де Гурне «духовной дочерью, любимой мною бесспорно не только отечески, но и много сильнее»; после его смерти она подготовила первое комментированное издание «Опытов». Переселившись в Париж в 1591 г., неизменно пользовалась покровительством королевского двора; кардинал Ришельё назначил ей стипендию. Одна из самых образованных женщин своего времени, она переводила сочинения Саллюстия, Овидия, Вергилия, Тацита, участвовала в литературной и философской полемике. Считается одной из предшественниц феминизма.

Мишелю де Монтеню на его «Опыты»

Как огонек звезды, завидевший рассвет,
Приветствуя зари грядущее рожденье,
Последним сполохом в ярчайшем освещенье
Сияет – а потом его пропал и след,

Вот так же Франция, в огне скорбей и бед,
Увидела в тебе последнее спасенье,
Ожив и превзойдя свое опустошенье,
Последний свой шедевр произвела на свет.

Ты с юных лет моих, по истеченью детства,
Без знания тебя, без ближнего соседства,
Лишь чтеньем «Опытов» в отцы мне сопричтен;

Дай в книгу мне внести писаньями златыми
Сей стих, навеянный страницами твоими:
«Сей труд писал Монтень, задумал – Аполлон».

A MICHEL, SEIGNEUR DE MONTAIGNE sur ses « essais »

Ainsi que l'œil d'un astre, ornement de la nuit,
Qui voit du nouveau jour la pressante saillie
Rallumant tout en soi sa vigueur recueillie
Décoche un vif éclair, puis à chef bas, s’enfuit.

Ainsi la France hélas ! dont jà le bûcher luit
Pour voir d’un haut honneur sa détresse assouvie.
Ranimant à ce coup ses esprits et sa vie,
Comme un dernier chef-d'œuvre entre nous l’a produit.

Toi que, dès l’âge simple où l’on sort de l’Enfance,
Loin de ton beau séjour, loin de ta connaissance,
Sous la foi des « Essais » pour père j’ai reçu,

Permets qu’en lettres d’or sur leur carte immortelle
Je grave ici ce vers qui s’éternise en elle:
Montaigne écrit ce livre, Apollon l’a conçu.

Пьер д’Альи (1351 – 1420)
Pierre d’Ailly

Тиран

Один я знаю зáмок у обрыва,
Где воет вихрь и воды упадают;
Я видел там тирана: он спесиво
В своей роскошной зале восседает,
Ему за пиром челядь угождает,
Исполненная злобы и измены,
Ее корыстолюбие снедает,
Любовь и благость для нее презренны.

Здесь вина изобильны и отменны;
Изрядно рыбы, много мяса, дичи;
Похлебки и подливы несравненны;
Бессчетно блюд во множестве различий;
Чревоугодие в людском обличье
Здесь ищет, как побольше усластиться
И брюху, как котомке ростовщичьей,
Грузнее и обширнее набиться.

Сей куль с дерьмом, смердящая гробница,
Сей винный склеп, сия могила жира
Обилью своему не веселится,
Он мнит безвкусным угощенье пира,
Ему противны танец, песня, лира,
Есть у него одно лишь развлеченье –
Он думает о покоренье мира
И только в том находит облегченье.

Алчбой терзаясь, терпит он мученья,
Ему повсюду мнится соглядатай;
Душа его – пороков всех стеченье,
Гордыней, гневом, завистью объята.
Уж лучше жизнь прожить, как небогатый,
Но беззаботный селянин Гонтье,
Чем посещать тирановы палаты
И погрязать в придворной суете.

Оригинал:
http://gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k277705/f206.image

Для вечернего просмотра и уединённого размышления
https://rutube.ru/video/bfa78e28f2374c2bdd2afe4b387ec73d/