Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay

CLIV

Поверь же мне, Баиф: смени Парнаса кущи
На здание суда, на тяжбы – Геликон,
На сундучок – свой лавр, а лиры громкий звон –
На многоречье тех, чьи руки загребущи.

Ведь в этом ремесле навар гораздо гуще,
Чем в стихотворчестве; богаче награжден
Услужливый лакей иль озорной буффон.
Плюй на досуг, Баиф, к доходам не ведущий!

Пора уже бросать несмысленных сестриц
И Феба трепотню, и кучу небылиц,
Богатство там одно – зеленый лист лавровый;

Есть у властителей лишь дело до утех:
Им слушать радостно звон денег, звонкий смех,
Чуть зазвучат стихи – в ушах у них засовы.

CLIV

Si tu m’en crois, Baïf, tu changeras Parnasse
Au palais de Paris, Helicon au parquet,
Ton laurier en un sac, et ta lyre au caquet,
De ceux qui pour serrer, la main n’ont jamais lasse.

C’est à ce mestier là, que les biens on amasse,
Non à celuy des vers : où moins y a d’acquet
Qu’au mestier d’un boufon, ou celui d’un naquet.
Fy du plaisir, Baïf, qui sans profit se passe.

Laissons donq, je te pry, ces babillardes Sœurs,
Ce causeur Apollon, et ces vaines douceurs,
Qui pour tout leur tresor n’ont que des lauriers verds :

Aux choses de profit, ou celles qui font rire,
Les grands ont aujourd’huy les oreilles de cire,
Mais ils les ont de fer pour escouter les vers.

Мой новый вклад в «Легенды и мифы» о небезызвестной сказке Андерсена 👸🏼🛌🫛

ПРИНЦЕССА НА ГОРОШИНЕ

Жан де Ла Сеппед (ок. 1548 – 1623)

Бело предвечного Владыки облаченье,
Белы придворные, в чертогах – белизна,
Белеет дух его, сияя в оперенье,
Бел цвет у Агнчего блестящего руна.

Белеет плат святой; укрылась им Жена,
Что к Агнцу брачному свершает восхожденье;
Белеет мантия, Супругу отдана;
Безвинный, он грядет на Брака совершенье.

Белели ризы; в них Понтифик в век былой
Взывая к Небесам, творил обряд святой.
Белеют ризы; в них – Первосвященник новый.

Бел цвет хитона – им оденется герой.
И победитель сей, на смерть идти готовый,
Бел, одолеет смерть, убитый казнью злой.


Jean de La Ceppède (ca. 1548 – 1623)

Blanc est le vêtement du grand Père sans âge ;
Blancs sont les courtisans de sa blanche maison ;
Blanc est de son Esprit l'étincelant pennage ;
Blanche est de son Agneau la brillante toison ;

Blanc est le crêpe saint dont, pour son cher blason,
Aux noces de l'Agneau l'Epouse s'avantage ;
Blanc est or' le manteau dont par même raison
Cet innocent époux se pare en son noçage ;

Blanc était l'ornement dont le Pontife vieux
S'affublait pour, dévot, offrir ses voeux aux cieux;
Blanc est le parement de ce nouveau Grand-Prêtre ;

Blanche est la robe due au fort victorieux ;
Ce vainqueur, bien qu'il aille la mort se soumettre,
Blanc, sur la dure mort triomphe glorieux.

Закари де Витре (ок. 1600 – ок. 1660)
Zacharie de Vitré

***
…и дали Ему в правую руку трость (Мф. 27:29)

Душа моя – тростник, засохший и бесплодный,
Малейшим ветром он колеблем и несом,
Нет сердцевины в нем,
И сущность тростника с непостоянством сходна.

Я мнил – безвредным был тростник мой неугодный;
Нет – тростью я Тебя бью в бешенстве слепом,
Над царственным челом
Напитываю тернь я кровью благородной.

Господь! Чтоб мог я плод явить перед Тобой,
Тростник моей души в крови Своей омой –
И посох прорастет, цветущий, духовитый;

И если эта трость слаба, пуста, мелка,
То пусть ее, подав от перемен защиту,
Несет Твоя рука.

Et arundinem in dextera eius (Matthieu 27:29)

Mon âme est un roseau faible, sec et stérile,
Dépourvu de moelle, et sans fin se mouvant
Au premier gré du vent,
Tant il a d’inconstance en son être fragile.

Au moins si ce roseau ne t’était qu’inutile ;
Mais c’est lui, mon Sauveur, qui te frappe souvent,
Et pousse plus avant
Cet outrageux buisson dont ton beau sang distille.

Mon Jésus, si tu veux retirer quelque fruit
Du roseau de mon âme, après l’avoir produit,
Trempe-le dans ton sang, lui qui le fait répandre ;

Et puisqu’il est si faible, et si vide, et si vain,
Afin que d’inconstance il se puisse défendre,
Porte-le dans ta main.

КОПЬЕ И ГУБКА, 33 по Р.Х.

— Под тяжким млатом сельского циклопа
Росло я, обретая острие.
Взойдя на древо, вознеслось копье
Превыше деревянного ослопа.

— В морях, где утонула Партенопа,
Я родилась, и ремесло мое —
Купанье, стирка, чистка и мытье,
Но увенчалась мною ветвь иссопа;

На службу вместе взял нас легион.
— И вместе довелось нам отличиться.
— Меня наполнил воин Стефатон.
— Я ж вознеслось в Лонгиновой деснице,

И вместе мы коснулись — посмотри! —
Того, над Кем написано: INRI.

Жан де Ла Сеппед (ок. 1548 – 1623)
Jean de La Ceppède

Господь, сойди во ад, в душе моей царящий,
Душа моя есть ад духовной слепоты –
Сто угрызений там, укоры их разящи,
Там бесов семеро, и тяжки их кнуты.

У ада моего особые черты,
Отличны от того, где вечный огнь палящий:
Там ждут лишь вечных мук, бескрайней черноты,
А я жду милости, ко мне благоволящей.

По милосердию сойди, Христе, в мой ад,
Усилия мои пусть бесов победят,
Чтоб завтра вознестись, готов страдать сегодня,

Пусть буду я идти, вздыхая о грехах,
Пусть буду с трепетом я ждать суда Господня –
К спасению ведет благочестивый страх.

Fais, mon Sauveur, descente en l'enfer de mon âme ;
Mon âme est un enfer tout noir d'aveuglement,
Que l'acéré tranchant de cent remords entame,
Que sept traîtres démons traitent journellement.

D'un seul point mon enfer le nom d'enfer dément,
Dissemblable à l'enfer de l'éternelle flamme :
C'est qu'on n'espère plus en l'éternel tourment,
Et dans le mien j'espère et ta grâce réclame.

Descend donc par ta grâce, ô Christ, dans mon enfer ;
Fais-moi de ces démons désormais triompher ;
Pour te suivre là-haut, fais qu'ici je pâtisse.

Fais que j'aille toujours mes crimes soupirant ;
Et fais qu'en mon esprit je craigne ta justice,
Car le salut consiste à craindre en espérant.

Уильям Алабастер (1567 - 1640)
William Alabaster

***
Христос воскрес из мертвых, смерть поправ;
Но ты ли восклицаешь: «Он воскрес»?
Лишь те достойны сих святых словес,
Кто рвется к Богу, небеса избрав.
А если ты не обуздал свой нрав,
Превыше дола не желал небес, –
Порыв твой в суете мирской исчез.
Не говори: «Воскрес Он». Ты неправ:
Безжизнен в сердце у тебя Христос,
Диавол благодать Его унес.
Итак, не будь на ликованье скор:
Надежду в чуде праведных собор
Обрел; а те, чей путь и крив, и кос,
Услышали суровый приговор.

***
Jesus is risen from the infernal mire:
But who art thou that say'st Jesus arose?
Such holy words are only fit for those
Whose souls with Christ above the heavens aspire.
But if thou hast not raisèd thy desire
From earth to heaven, but in the world dost close
Thy love which unto heaven thou shouldst dispose,
Say not that Christ is yet ascended higher,
But yet within thy heart he lieth dead,
And by the devil is impoisonèd.
Rejoice not then in vain of his ascent;
For as his glorious rise doth much augment
All good men's hopes, so unto those that tread
False paths, it is a dreadful argument.

АНТОНИЙ РИМЛЯНИН, 1106

Стал основаньем храмовой твердыни
Кифа иль Петр, иначе же – Скала;
На ней воздвиглись лжеученья ныне,
Творят свой столп греховные дела.

От гнета заблуждений тяжела,
Лишенная опоры в благостыне,
Она упала в глубь морской пустыни –
Меня же за собою увлекла.

Несом я бурной пенною волною,
Но нет, не вóды злобы предо мною –
Лишь океан Божественной любви.

Спаситель, что приял венец терновый,
Путь укажи мне водный в Город Новый
И церковь на скале возобнови!

ФРАНСИСКО ИМПЕРЬЯЛЬ (ок. 1350 – ок. 1409)
Francisco Imperial

Сии стихи сложил означенный мессир Франсиско Имперьяль в знак любви и восхваления некоей прекрасной дамы из Севильи, которую он нарек Звездой Дианой, а сложил он их в тот день, когда узрел он ее и взглянул на ее облик, пока она шла по севильскому мосту в церковь св. Анны за пределами города

Нет, я не зря блуждал тропою странной –
Я через мост речной свершал свой ход,
И тут нежданно вижу я: идет
По берегу другому, средь Трианы,
Великолепная Звезда Диана,
Что светлою зарей восходит в мае,
Священным шагом к храму выступая.
Да сохранит тебя святая Анна!

Я встречен был щедрейшею наградой:
Она дала мне цвет жасмина нежный,
Цвет ароматный розы белоснежной
И лилию изящную из сада;
И лик ее великою отрадой
Светился, и сиял в любовной славе;
И я в ответ сказал одно лишь «Ave»,
Ведь то – цветы святого вертограда.

Молчи, Гомер! Умолкните, Гораций,
Вергилий, Данте! Не роняй ни звука,
Овидия «Любовная наука»,
Пииты, хватит ваших декламаций, –
Ведь вам с ее красою не равняться,
Она ведь – словно солнце меж звездáми,
Средь искорок – сияющее пламя,
Ей розой средь цветов пора назваться.

В речах моих не будет умаленья
Нежнейшей Ифигении-гречанки
Иль знатной и прекраснейшей троянки, –
Ведь с этой дамой я им дам сравненье;
И пусть в сухой земле у нас цветенья
Немного – все же возросла на ней
Та роза, что других цветов милей;
Ей высшее потребно восхваленье.

Триана – исторический пригород Севильи, расположенный на противоположной от нее стороне Гвадалквивира; ныне – один из районов города.

Este desir fiso el dicho Meсir Francisco Imperial por amores e loores de una hermosa mujer de Sevilla que llamó
él Estrella Diana, e físolo un día que vio e la miró a su guisa, ella yendo por la puente de Sevilla a la iglesia de Sant'Ana, fuera de la cibdat.

Non fué por cierto mi carrera vana,
pasando la puente de Guadalquivir,
a tan buen encuentro que yo vi venir
ribera del río, en medio Triana,
a la muy hermosa Estrella Dïana,
cual sale por mayo al alba del día;
por los santos pasos de la romería,
muchos loores haya Santa Ana.

E por galardón demostrar me quiso
la muy delicada flor de jazmín,
rosa novela de oliente jardín,
e de verde prado gentil flor de liso,
el su gracioso e honesto riso,
semblante amoroso e viso suave;
propio me parece al que dijo: Ave,
cuando enviado fue del paraíso.

Callen poetas e callen autores,
Homero, Horacio, Vergilio e Dante,
e con ellos calle Ovidio D'Amante
e cuantos escribieron loando señores,
que tal es aqueste entre los mejores.
como el lucero entre las estrellas,
llama muy clara a par de centellas,
e como la rosa entre las flores.

Non se desdeñe la muy delicada
Enfregymio griega, de las griegas flor,
nin de las troyanas la noble señor,
por ser aquesta atanto loada;
que en tierra llana e non muy labrada,
nace a las veces muy oliente rosa,
así es aquesta gentil e hermosa,
que tan alto merece de ser comparada.

Карл Орлеанский (1394 – 1465)
Charles d'Orléans

***
В лесу предолгих ожиданий
Я мчался множеством дорог –
Скитаться в поисках Желаний
Мне в это лето выпал срок.
Фурьеров я отправил впрок
Искать, пока я отстаю,
Постоя в граде Назначенья,
И душу отвезти мою
На постоялый двор Мышленья.

На сорока конях в блужданьи
Скачу, в пути не одинок,
А свите дал я в содержанье
Все шестьдесят, свидетель Бог!
Вместит их разве что чертог,
Не дом гостиный, признаю;
Но сам пойду я без смущенья,
Иному отказав жилью,
На постоялый двор Мышленья.

За каждый день своих скитаний
Плачу я тягостный налог,
И орды новых Испытаний
Навстречу мне сгоняет Рок;
Но, коли есть в Надеждах прок
И мне верны они в бою, –
Из них составлю ополченье,
И сквозь врагов я путь пробью
На постоялый двор Мышленья.

Принц, что державствует в раю!
Коль будет Ваше позволенье,
Дорогу я найду свою
На постоялый двор Мышленья.

En la forêt de Longue Attente
Chevauchant par divers sentiers
M'en vais, cette année présente,
Au voyage de Desiriers.
Devant sont allés mes fourriers
Pour appareiller mon logis
En la cité de Destinée ;
Et pour mon coeur et moi ont pris
L'hôtellerie de Pensée.

Je mène des chevaux quarante
Et autant pour mes officiers,
Voire, par Dieu, plus de soixante,
Sans les bagages et sommiers.
Loger nous faudra par quartiers,
Si les hôtels sont trop petits ;
Toutefois, pour une vêprée,
En gré prendrai, soit mieux ou pis,
L'hôtellerie de Pensée.

Je despens chaque jour ma rente
En maints travaux aventuriers,
Dont est Fortune mal contente
Qui soutient contre moi Dangiers ;
Mais Espoirs, s'ils sont droicturiers,
Et tiennent ce qu'ils m'ont promis,
Je pense faire telle armée
Qu'aurai, malgré mes ennemis,
L'hôtellerie de Pensée.

ENVOI

Prince, vrai Dieu de paradis,
Votre grâce me soit donnée,
Telle que trouve, à mon devis,
L'hôtellerie de Pensée.

Иван Голль (1891 – 1950)
Yvan Goll

Песня несломленных

Нас корова-нужда
Поит черным обратом,
Нас на бойне всегда
Режут брата за братом.

Враг нам хлеба принес,
Что истерся до пыли;
Нас облаивал пес
На голгофской могиле.

Прорастет все равно
В нашей жирной землице
Нашей воли зерно,
Нашей злобы грибница.

Мы взрастим виноград,
Полный дьявольской серы;
В наших лозах – сам ад,
Дышит кровь Люцифера.

Мы не станем рыдать,
В исступлении воя –
Наших пращуров рать
Встретит нас под травою.

Там, в гнезде у совы –
Яйца мести крылатой.
Дети, будете вы
Люты, словно волчата.

1942

Chant des invaincus

Nous buvons le lait noir
De la vache misère,
Quand dans les abattoirs
On égorge nos frères.

On nous donne du pain,
Mais c'est de la poussière,
Et notre ami le chien
Aboie à nos calvaires.

Mais nous saurons planter
Dans notre grasse terre
Le grain de liberté
La truffe de colère.

Et dans nos vins d'enfer
Dans la grappe et la treille
Le sang de Lucifer
Fulmine encore et veille .

N'avons-nous que des yeux
Pour pleurer notre perte ?
Non, l'armée des aïeux
Attend sous l'herbe verte .

Dans la nuit le hibou
Couve l'œuf de vengeance,
Nos fils seront des loups
Et de la pire engeance.

1942

Драммонд Эллисон (1921 — 1943)

***
Давай жалеть не мертвецов, а Смерть.
Она придет — а мы уже ушли,
Ей с нами чаю, хересу не выпить;
Заставит старца на ковер блевать,
Не ведав сердца, что остановилось;
Столкнет приказчицу под грузовик,
Не ведав неразорванного тела;
Снарядом пушки летчика взорвет,
Но как смеется брат мой, не услышит.
Она нас видит лишь в унылый полдень,
Когда мы, перепутав полдороги
С началом нового пути, задремлем
Без снов иль с ними и проспим весь полдник.
Нет жизни в ней, весь труд ее — резня,
Мы — жаждем гурий, призраков боимся.
Дождись Безмыслия. Ведь для Нее
Веселья нет в предсмертных пароксизмах —
Лишь головы, что плюхнулись в корзину,
Мешки, удушье и сухая кровь.
Мы строим и гнием, переодевшись, —
Давай жалеть не мертвецов, а Смерть.

Drummond Allison

***
Come, let us pity not the dead but Death
For He can only come when we are leaving,
He cannot stay for tea or share our sherry.
He makes the old man vomit on the hearthrug
But never knew his heart before it failed him.
He shoves the shopgirl under the curt lorry
But could not watch her body undivided.
Swerving the cannon-shell to smash the airman
He had no time to hear my brother laughing.
He sees us when, a boring day bent double,
We take the breaking-point for new beginning
Prepared for dreamless sleep or dreams or waking
For breakfast but now sleep past denying.
He has no life, no exercise but cutting;
While we can hope a houri, fear a phantom.
Look forward to No Thoughts. For Him no dying
Nor any jolt to colour His drab action,
Only the plop of heads into the basket,
Only the bags of breath, the dried-up bleeding.
We, who can build and change our clothes and moulder,
Come, let us pity Death but not the dead.

МАЛАТЕСТА, 1450 — 1944

chi vedrà più il sepolcro di Gemisto
che tanto savio fu, se pur fu greco?
Giù son gli archi e combusti i muri
del letto arcano della divina Ixotta

— E.P., C. LXXII

Да, из крутого вылеплен я теста;
Хоть знаю я, откуда слышал звон,
Не даст покою веку испокон
Ногам башка дурная, mala testa.

Всех превзошла богинь моя невеста,
В моей эмблеме землю топчет слон,
И я молюсь твоим, мудрец Плифон,
Мощам, в Морее не нашедшим места.

Хотя я с Богом разругался вдрызг,
Укроет именем святой Франциск
Божницу Сиджисмондо и Изотты,

Вместилище языческих гробниц,
Которые, наслав железных птиц,
Заморские разрушат идиоты.

Томас Лавелл Беддоус (1803 – 1849)

Крокодил

…Близ лилий Нила я видал:
Речной дракон разлегся темноцветный,
Была его кольчужная рубаха
Вся в жемчугах и рдяных альмандинах.
А на спине посапывал детеныш,
Не больше мышки, с бусинками глаз;
Лежал обломок пестрой скорлупы
На безобидной мордочке его.
Забавно было, как пытался он
Глотать проворных мух. В железной пасти
У дьявольского зверя, как душа
В утесах адских, белоснежный чибис
Парил изящно, розоватым клювом
Пиявок волосатых выдирая.

Thomas Lovell Beddoes (1803 – 1849)

A Crocodile

Hard by the lilied Nile I saw
A duskish river-dragon stretched along,
The brown habergeon of his limbs enamelled
With sanguine almandines and rainy pearl:
And on his back there lay a young one sleeping,
No bigger than a mouse; with eyes like beads,
And a small fragment of its speckled egg
Remaining on its harmless, pulpy snout;
A thing to laugh at, as it gaped to catch
The baulking merry flies. In the iron jaws
Of the great devil-beast, like a pale soul
Fluttering in rocky hell, lightsomely flew
A snowy trochilus, with roseate beak
Tearing the hairy leeches from his throat.

не пропустите в это Вс — наша с https://news.1rj.ru/str/chornypro лекция о поэзии Первой мировой

Герберт Асквит (1881 – 1947)
Herbert Asquith

Доброволец

Покоится здесь клерк, который в мире
Полжизни прожил, заполняв гроссбух,
Уже он думал испустить свой дух,
Копья не преломляя на турнире,
Но средь цифири виделись глазам
Поднявшие орлов легионеры,
И рыцари под сенью орифламм
Неслись на честный бой сквозь сумрак серый.

И наконец он сделал явью сон,
В чертог зари попал, блуждав во мраке, –
Смеясь, он преломил копье в атаке,
И в этот час и жил, и умер он.
Ему подобный радостен итог,
Наград не жаждет он, не смотрит хмуро –
Тому не нужно погребальных дрог,
Кто встанет в строй с бойцами Азенкура.

Volunteer

Here lies a clerk who half his life had spent
Toiling at ledgers in a city grey,
Thinking that so his days would drift away
With no lance broken in life's tournament:
Yet ever 'twixt the books and his bright eyes
The gleaming eagles of the legions came,
And horsemen, charging under phantom skies,
Went thundering past beneath the oriflamme.

And now those waiting dreams are satisfied;
From twilight to the halls of dawn he went;
His lance is broken; but he lies content
With that high hour, in which he lived and died.
And falling thus he wants no recompense,
Who found his battle in the last resort;
Nor needs he any hearse to bear him hence,
Who goes to join the men of Agincourt.

Уилфред Оуэн (1893 - 1918)
Wilfred Owen

1914

Пришла война. Пора Зимы грядет,
И мы – в мертвящем мраке посредине.
Тот мерзкий вихрь, что начался в Берлине,
По всей Европе яростно метет
И паруса прогресса в клочья рвет.
Поэзия скорбит. Любви нет ныне.
Скудеют мысль и чувство, и в пустыне
Зерном осенним род людской гниет.

Весна в Элладе юной отцвела,
И Лето просияло славой Рима,
Торжественно прошла и Осень мимо,
Плодами изобилья тяжела,
И вот – Зима. Чтоб видеть всход Весны,
Посев мы кровью оросить должны.

1914

War broke: and now the Winter of the world
With perishing great darkness closes in.
The foul tornado, centred at Berlin,
Is over all the width of Europe whirled,
Rending the sails of progress. Rent or furled
Are all Art's ensigns. Verse wails. Now begin
Famines of thought and feeling. Love's wine's thin.
The grain of human Autumn rots, down-hurled.

For after Spring had bloomed in early Greece,
And Summer blazed her glory out with Rome,
An Autumn softly fell, a harvest home,
A slow grand age, and rich with all increase.
But now, for us, wild Winter, and the need
Of sowings for new Spring, and blood for seed.