В своих недавних постах геноссе @begleita несколько раз мельком говорит о скорой смерти отжившего положенные 150 лет (две человеческие жизни) общества, сложившегося в конце 19 века. Этот вывод не то что бы неверен, но несколько упрощает картину.

Две человеческих жизни гарантируют не смерть существующего миропорядка, а окончательное забвение какого-то более старого. Без той памяти дегенерация ускоряется.

Давайте вспомним, что именно ушло в небытие в 1870х гг. Фильм «Гранд Будапешт Отель», который все посмотрели десять лет назад — хорошая иллюстрация. О персонаже консьержа месьё Густава, которому в начале 1930х гг. немного за пятьдесят, там замечают, что его мир исчез еще до его рождения. А что это был за мир?

Это был «вестворлд», где образ жизни «людей»-господ поддерживался сотнями «роботов»-слуг. С началом «второй» промышленной революции он начал разваливаться, потому что у отнятых у «людей» «роботов» загоняли на заводы. Роскошный курорт, которым заведовал месьё Густав, это попытка законсервировать «вестворлд» в специально отведенном месте для пока еще сохранявшейся платежеспособной клиентуры с пока еще сохранявшимся развитыми вкусами.

(«Вторая» промышленная революция, на самом деле, первая и единственная, если понимать промышленность так, как её понимает современный человек. То, что в учебниках называют «первой», это довольно слабое английское сочинение для поддержания революционного мифа об превосходстве прогрессивных англичан над реакционными французами.)

За 150 лет забыли, как жили господа при штате слуг, поэтому в 2025 г. невозможно найти приличный отель или ресторан даже за приличные деньги. Тотальный развал сферы услуг, ориентированной на средний класс, списывают на «коронавирус».

Другая жертва промышленной революции 1870х гг. — полис, т.е. город человеческого размера. Загон вчерашних крестьян в заводские бараки вокруг полисов привел к появлению «мегаполисов», и спустя 150 лет окончательно забыли, что такое городская жизнь. В 2025 г. думают, что «город» это место, где африканские мигранты обслуживают (во всех смыслах слова) азиатских туристов. Что тоже удобно списать на «коронавирус».

Верно, что в постиндустриальном обществе больше нет нужды ни во всеобщей грамотности (позволявшей рабочему прочитать инструкцию к станку), ни в стандартизированном общегосударственном языке (позволявшей солдату понять команды офицера), ни в пенсионной системе (смягчавшей страх перед работой на опасном производстве). Но инерция государства достаточно велика, чтобы какое-то длительное время (десятилетия) все это продолжало существовать.

Зато очевиден конец интеллектуальной жизни. За полтора века забыт образец лорда в поместье, ставящего эксперименты от скуки, или кофейного дома, где перебивающиеся случайными заработками вольные художники составляют планы строительства коммунизма.

Интеллектуальную жизнь полностью заменило «производство знания» в специально отведенных институциях по строго определенным правилам. Неудивительно, что механизм, лишь перемешивающий существующие тексты и изображения, но неспособный придумать ни одной оригинальной идеи, сейчас считается «искусственным интеллектом». Больше не с чем сравнивать. «Естественный» интеллект не лучше.

Промышленная революция съела сама себя. В развитом промышленном обществе («постиндустриальном») стали невозможны люди, которые смогли бы начать новый виток технического и социального прогресса, как полтора века назад. Но и немедленной катастрофы, которая привела бы к «перезагрузке», тоже не видно.

Въ 1924 году, послѣ того какъ Петроградъ сталъ Ленинградомъ, шло обсужденіе, какъ переименовать Екатеринбургъ. Городъ, основанный въ 1723 году и названный въ честь императрицы — жены Петра Великаго, былъ обречёнъ на переименованіе не только ввиду нежелательности прославленія государственной дѣятельницы при новомъ режимѣ, но и потому, что здѣсь разстрѣляли послѣдняго императора Николая Второго, его супругу и дѣтей. Въ совѣтскихъ газетахъ предлагались разныя имена для города. Нѣтъ, всѣ мы привыкшіе къ Кировскамъ, Ленинскамъ, Свердловскамъ, Сталинградамъ, Горькимъ, Комсомольскамъ-на-Амурѣ и прочей топонимической грязи, но въ случаѣ съ Екатеринбургомъ большевики превзошли самихъ себя и установили идеологическій рекордъ, равныхъ которому я пока не нашёлъ.

Въ числѣ прочихъ варіантовъ переименованія города Екатеринбурга предлагались такіе: Реваншбургъ, Местиградъ, Цареубійскъ.

Повторяю:
Реваншбургъ
Местиградъ
Цареубійскъ

То есть эти люди, не стѣсняясь, заявляли не просто о своей побѣдѣ — они прославляли месть. Кого они побѣдили? Монархію, послѣдняго русскаго императора и всю контрреволюцію? — Безусловно, большевики одержали убѣдительную побѣду, хотимъ мы того или нѣтъ. Да, тріумфаторъ можетъ по праву сильнаго отнять жизнь у проигравшаго правителя и всей его сѣмьи, — мы это понимаемъ. Но за кого они отомстили? — За своихъ идейныхъ предшественниковъ, руководствовавшихся вовсе не государственными интересами. Не можемъ же мы признать Герцена мыслителемъ, думающимъ о благѣ Россіи, а террористовъ-народовольцевъ — борцами за народное счастье. Не можемъ мы признать радѣтелями за свободу тѣхъ, кто во время войны съ Японіей развязалъ революцію. Такая сволочь всегда народомъ прикрывается.

Большевики въ открытую, громогласно рѣшили въ пятнаемой городъ кличкѣ возславить месть, а въ послѣднемъ случаѣ даже засвидѣтельствовать своё злодѣяніе явно, открыто, напоказъ. Не нужно быть юристомъ, чтобы знать отличіе убійства отъ казни. Такого цинизма и глумленія я давно не встрѣчалъ. Лишнее напоминаніе о томъ, что власть захватили враги Отечества. Пусть не всѣ члены большевицкой партіи исповѣдовали подобные взгляды, но фактъ есть фактъ; эта партія по своей идеологіи служила точкой притяженія для антигосударственныхъ силъ во всё время своего существованія. Предложенные варіанты названій для города не приняли, но содержательная часть успѣла проявиться въ полной мѣрѣ — пусть и не въ астіонимѣ, а въ агоронимѣ. Такъ, Вознесенскую площадь Екатеринбурга, на которую выходилъ Ипатьевскій домъ, въ 1919 году переименовали въ площадь Народной Мести, и такая кличка продержалась 40 лѣтъ, когда уже умѣренная совѣтская власть замѣнила одіозное названіе на «нейтральное» — Комсомольская площадь. Подумать только: екатеринбуржцы два поколѣнія ходили по пространству, нарочито восхваляющему разстрѣлъ царской сѣмьи. Пусть царь якобы плохой, такой-сякой и вообще ненужный — но глумиться надъ правителемъ Россіи и мстить ему, прикрываясь именемъ народа, будетъ скорѣе всего врагъ.

Такое чудо мнѣ прислали — автора, увы! не знаю, не то выразилъ бы ему свое восхищеніе силою его художественнаго чутья.

* * *
Кто скачетъ, кто мчится подъ хладною мглой?
Курьеръ запоздалый, съ нимъ сумка съ ѣдой.

Въ поэзіи запоръ, одни сплошные измы —
О Фебе, гдѣ и взять спасительныя клизмы!

Я чаю: съ небеси на изможденный міръ
Безсмертные пошлютъ — по милости — клистиръ!

Уважаемый коллега мой по цеху поэтъ Александръ Саньковъ удивляется кликушеству Бродскаго о стихотворной формѣ, уличая сего Бродскаго въ неумѣніи сковать «хотя бы правильнаго сонета». Помилуйте, другъ милый! Снизимъ планку; какой сонетъ, когда обсуждаемый персонажъ и рѵѳмовалъ-то какъ придется, на глазокъ?

А еще онъ былъ патологически глухъ къ стилю. Что̀, апологеты совѣтскаго стихотворчества, скажете: безразборчиво-безсмысленное смѣшенье стилей — это, дескать, пріемъ? — Какъ бы не такъ, не пріемъ это, а глухота и отсутствіе даже представленія о Вкусѣ. Не писать же оду феней, а блатнякъ славянскимъ штилемъ! Но Бродскій могъ...

Нѣсколько времени назадъ пришла мнѣ мысль, оказавшаяся разгадкою сего персонажа. Тайна, впрочемъ, выяснилась быть неглубокой и даже до смѣшнаго простой. Всѣ пересказываютъ Ахматову: какую, молъ, біографію дѣлаютъ нашему рыжему. Она была права, но не увидѣла должнаго продолженія этой мысли: какую нашему рыжему роль на театрѣ уготовили. Бродскому сшили сценическій костюмъ поэта и интеллектуала; костюмъ былъ ему великоватъ, но онъ самъ въ эту свою роль такъ увѣровалъ, что забылъ, что это только игра на театрѣ (хотя всегда твердилъ, что судьба — игра...), и чѣмъ дальше, тѣмъ болѣе съ этимъ костюмомъ сживался, покуда не сросся съ нимъ вполнѣ. Соотвѣтствовать при этомъ своей роли онъ никакъ не могъ: и поэтъ не очень (хотя небезталаненъ), и интеллектуалъ, что называется, на полшишечки. Но сценическая маска свое дѣло сдѣлала.

Ольшанский очень точно написал:

События 1917-1921 года в нашем государственном историческом нарративе (не люблю это слово, но ладно уж) – том, который виден на разного рода уличных стендах, памятных табличках, в интерьерах музеев, речах гидов и текстах книг, изданных при участии официальных учреждений, - находятся как бы за стыдливой занавесочкой.

Запретов нет, вы можете все узнать, если хотите, но – государство вам помогать не будет. Сама-сама-сама, как говорил Михалков в известном фильме. Про 1941-1945 будет абсолютно везде, а здесь – господство уклончивых фраз.

«В 1918 году дом был передан советским организациям…»

«Князь покинул Россию».

«Коллекция владельцев разошлась по музеям».

«Усадьба была утрачена».

«В это сложное время…»

И, если представить, что иные люди мало что знают о произошедшем, то - и не узнают.

Что в России случилась вселенского масштаба катастрофа, что в стране были тотально ограблены и отчасти уничтожены, а отчасти изгнаны или лишены всех прав все образованные и состоятельные люди, что был искусственный голод, вызванный деятельностью фанатиков-сектантов, что Петербург был выморен, что освобожденные джанги, преследуя белых шайтанов, линчевали и жгли, успешно ликвидировав даже Михайловское, словом, что произошел обвал в жанре падения Римской империи – об этом государство молчит, и уж тем более не признает за жертвами статуса жертв, а за преступниками – юридической неправоты.

Ничего не было, а если и было, то прошло.

Окололиттературный телеграмъ брызжетъ восторгами по поводу того, что гдѣ-то въ Китаѣ Максиму Амелину какую-то литтературную премію вручилъ самъ (sic!) Джеки Чанъ. Что̀ сказать? Мы получили очередную возможность увидѣть современное состояніе нашей словесности во всей ея неприкрытой красѣ. Пушкинъ, должно быть, сейчасъ завидуетъ Амелину черною завистью:

Самъ Джеки Чанъ его замѣтилъ
И, въ гробъ сходя, благословилъ!

Бродскиальная астма

Vrbes et populi pereunt, et nos pereamus.
     Nam quis spes tibi sit? omnia peiora fit.

Странное сближеніе.

Въ «Hiſtoria Von D. Johañ Fauſten / dem weitbeſchreyten Zauberer vnnd Schwartzkünſtler», опубликованной во Франкфуртѣ-на-Майнѣ въ 1587 году, Дьяволъ обращается къ Фаусту:

Darum, mein Fauſte, iſts nit gut mit großen Herrn und dem Teufel Kirſchen eſſen, ſie werfen einem die Stiel ins Angeſicht, wie du nun ſieheſt; derhalben wäreſt du wol weit von dannen gangen, das wäre gut für die Schu‌ß geweſen.

Поэтому, Фаусте мой, нехорошо кушать вишню съ большими вельможами и съ Дьяволомъ: они, какъ ты видишь теперь, бросаютъ косточки* въ лицо; посему, даже и отойди ты отъ нихъ подальше, сіе было бы удобно для броска.

И.П. Бѣлкинъ въ одной изъ своихъ повѣстей, изданныхъ А.С. Пушкинымъ, именно въ «Выстрѣлѣ», пишетъ:

Жизнь его наконецъ была въ моихъ рукахъ; я глядѣлъ на него жадно, стараясь уловить хотя одну тѣнь безпокойства… Онъ стоялъ подъ пистолетомъ, выбирая изъ фуражки спѣлыя черешни и выплевывая косточки, которыя долетали до меня. Его равнодушіе взбѣсило меня.

Достовѣрно извѣстно, что въ этомъ эпизодѣ «Выстрѣла» описанъ дѣйствительный случай, произошедшій съ самимъ Пушкинымъ; не менѣе достовѣрно можно утверждать, что Пушкинъ не читалъ упомянутаго сочиненія о Фаустѣ. И тѣмъ не менѣе — и деталь и контекстъ говорятъ сами за себя!

— — —
* По-нѣмецки die Stiel — ‘черенокъ’. Это странно, поелику черенокъ бросить по воздуху, какъ представляется мнѣ, трудно чрезвычайно. Впавъ въ сіе переводческое затрудненіе, я постановилъ справиться съ уже существующимъ переводомъ этого мѣста: тамъ тоже стоитъ косточка. Правда, въ этой же фразѣ переводчикъ Р.В. Френкель спуталъ Schuß ‘выстрѣлъ’ и Schutz ‘защита’... Аглицкій переводъ справляется съ симъ затрудненіемъ черезъ обобщеніе: you now ſee that they ſmite you upon the cheek ‘ты видишь теперь, что они поражаютъ <кушающаго съ ними вишни> въ щеку’.