Антигерой

Эпоха
прошла по нему
как танк по тазу
выдавив наизнанку

Он смог не построить то
чего не мог не построить

Он смог не написать того
что выстрадал
бессонными ночами

Он сжег себя
оставив у дороги
своего пятимесячного сына

Это над ним курганом
воронка от снаряда

в его честь
опоки монументов

Это ему наградой
обратная сторона
вашей медали

#Бурич

«Толку-то, если буквы мертвы, а слова — чешуя вещей?»

#Fetzen
#Никонов

Грех не вспомнить сегодня культовый текст Бодрийяра «Войны в Заливе не было»:

«Вот почему войны в Заливе не будет. То, что война увязла в этом бесконечном саспенсе, не обнадеживает, не утешает. В этом смысле важность [gravité] не-события, ареной которого стал Залив, даже больше, чем само событие войны: происходящее соответствует очень опасному периоду разложения трупа /войны/, что и вызывает тошноту и беспомощность оцепенения. И здесь наши символические механизмы защиты снова оказываются слишком слабыми: у нас пропадает возможность как-то влиять на исход войны, и мы переживаем все происходящее с таким же постыдным безразличием, будто мы все являемся заложниками…

He-война характеризуется дегенеративной формой войны, которая заключается в манипуляциях с заложниками и переговорах…

… Воины пропали в пустоте (пустыне), на сцене остались лишь заложники, в том числе и все мы — в качестве заложников информации на глобальной сцене массмедиа. Заложник — призрачный актер, статист на сцене беспомощности войны. Сегодня заложник что-то вроде стратегического объекта, завтра он станет чем-то вроде рождествен ского подарка, меновой стоимости и ликвидного актива.

Все мы заложники медиаугара, заставляющего нас верить в войну, так же как когда-то в революцию в Румынии, и мы помещены в симулякр войны, словно под домашний арест. Все мы стратегические заложники in situ [на месте]: наше место обязательного пребывания — экран телевизора, где мы ежедневно подвергаемся виртуальной бомбардировке и в то же время выступаем в качестве меновой стоимости…

… Его подлость заключается в вульгаризации всего, к чему он прикоснется: религиозный вызов превратился в имитацию священной войны, заложник из жертвы превратился в прибыль, страстное отрицание западного мира — в националистическую возню, а война — в невозможную комедию. Но мы сами помогли ему в этом».

#Бодрийяр

«Существует широко распространенное убеждение, что между виртуальным и реальным есть логическая связь, в соответствии с которой все имеющееся в распоряжении вооружение не может быть однажды не использовано, а такая концентрация военной силы, с которой мы имеем теперь дело, не может не привести к столкновению. Но это аристотелевская логика, которая к нам больше не имеет никакого отношения. В наши дни виртуальное решительно берет верх над реальным, и нам приходится довольствоваться такой крайней виртуализацией, которая, вопреки Аристотелю, является сдерживающим фактором от перехода к действию. Мы пребываем уже не в логике перехода от возможного-виртуального к реальному, но в гиперреалистической логике апотропии реального виртуальным».

См. «Войны в Заливе не было»

#Бодрийяр

Апотропия — термин, который на русском используется для перевода многозначного французского слова dissuasion: «разубеждение, разуверение, отговаривание» и одновременно «устрашение, отпугивание», а также «сдерживание, удержание, предотвращение». Сдерживание путем убеждения и устрашения, причем угроза по большей части симулятивна.

Мат — последнее, что есть в распоряжении символического. Когда слов, сколь много их бы ни было, уже не хватает. Их уютный и привычный покров был прорван лезвием Реального.

Теперь есть лишь дыра, ужас и стыдное бессилие.

#проходящее

Дискурс любой пропаганды походит по своей структуре на миф, на это в свое время обратил внимание еще Ролан Барт. Позже постструктурализм выявил, что любая знаковая система вторична и не соотносится с означаемым сама по себе, но пропаганда в этом смысле вторична в квадрате. Потому то, что она в довольно сложных отношениях с Реальным, это нормально. Но очень плохо, когда этот миф начинает походить на бред.

Именно в этом проблема дискурса российских властей, причем на всех его уровнях: от главнокомандующего и членов Совбеза до представителей МИДа и лоялистских медиа. Ужасает и даже восхищает, насколько он самодостаточен, сколь в ничтожной мере он нуждается в каких-либо внешних событиях. Манифестацией этого отрыва стало ПОЛНОЕ отрицание каких-либо потерь. Христианство без Христа, кофе без кофеина, война без войны — не взрыв, а хлопок, не война, а «специальная военная операция». На ней не убивают, а ликвидируют, никто не гибнет, уничтожают не Другого, а «объекты» и инфраструктуру. Как всякий бред, этот дискурс отлично внутренне согласован, разворачивается по своей собственной логике, переполнен аффектами и крайне устойчив, противостоя любым попыткам коррекции: доходит до создания ad hoc образований вроде «наркоманов», взявших в заложники Киев, или «нацистских заградотрядов», удерживающих части ВСУ. Прослеживается и фабула, сводящаяся к огрублению советской пропаганды времен ВОВ. Раньше казалось, что все эти реминисценции — политтехнологический трюк, попытка утилизации уже имеющихся у населения нарративов (все в этой стране так или иначе росли на рассказах о той Войне), но сейчас мы видим, что технология давно превратилась в фантазм и в полной мере захватила тех, кто когда-то начал ее использовать. Противоречия — вы строите всю свою риторику на отсылках к Войне, но при этом всячески отрицаете то, что вы именно ВОЮЕТЕ — не проблематизируются, разрывы компенсируются патетикой.

То, что происходит сейчас, так или иначе скоро закончится. Но вот сколько будет длиться наша жизнь в пространстве, где подорвана сама возможность какой-либо коммуникации с государством — большой вопрос. Мы оказались в ситуации, когда любое официальное высказывание воспринимается как речь пусть довольно сохранного, но психотического больного. И это в той или иной степени может коснуться всех, даже самых аполитичных. Бред плох тем, что он стремится к тотальности и требует подчинения: либо ты в него вовлекаешься, либо выдавливаешься из коммуникации. Учитывая то, что вся жизнь человека может быть рассмотрена как коммуникация, все это довольно грустно. Untergang.

#проходящее
#Entwurf

Publius Quinctilius Varus, Plastik von Dr. Wilfried Koch, 2003

Тихо мурлычет
Луны самовар,
Ночь дымоходами стонет:
– Вар, а Вар?
– Вар, отдай легионы!

– Нас приласкают вороны,
Выпьют глаза из голов! –
Молча поют легионы
Тихие песни без слов.

Коршуны мчат опахала
И, соглашаясь прилечь,
Падают верные галлы,
Молкнет латинская речь.

Грузные, спят консуляры.
Здесь триумфатора нет!
– Вар! – не откликнуться Вару –
Кончился список побед.

Тихо мурлычет луны самовар,
Ночь дымоходами стонет:
– Вар, возврати мне их!
– Вар, а Вар?
– Вар, отдай легионы!

См. «Песню легионеров»

#Мандельштам

Роальд Мандельштам — поэт-одиночка, умерший в 1961 году в Ленинграде. При жизни автора не было опубликовано ничего из написанного им.

«Чтоб они не думали, что мы тут в России просто денег украли и стальную дверь поставили. Чтобы такую духовность чувствовали, бляди, как в сорок пятом под Сталинградом, понял?»

#Fetzen
#проходящее
#Пелевин

не только жители москвы
но чёрной памяти подранки
свои читают похоронки
чухны потомки и мордвы
и жаворонки спозаранку
свистят военные негромко
но наши легкие и бронхи
не подпевают им мертвы

мы всё потратили увы
на кренделя и на баранки
на гренки с привкусом халвы
спустили доллары и франки
так долго были не трезвы
что похоронены в сторонке
у края будущей воронки
и корня следующей травы

осталась рифма для вдовы
ее пустой графы на бланке
уже построились по струнке
в тисках крахмальной синевы
чтоб в рамках траурной канвы
но провод вынув из колонки
трубы последней раструб звонкий
задрать не выше головы

#Кудрявцев

«Помнишь, мы говорили: надо брать с собой детей и на войну — конечно, зрителями, на конях, а где безопасно, так и поближе; пусть они отведают крови, словно щенки... Вы согласны, что относительно государства и его устройства мы высказали совсем не пустые пожелания? Конечно, все это трудно, однако как-то возможно, притом не иначе, чем было сказано: когда властителями в государстве станут подлинные философы, будет ли их несколько или хотя бы один, нынешними почестями они пренебрегут, считая их низменными и ничего не стоящими, и будут высоко ценить порядочность и ту честь, что с нею связана, но самым великим и необходимым будут считать справедливость; служа ей и умножая ее, устроят они свое государство... Всех, кому в городе больше десяти лет, они отошлют в деревню, а остальных детей, оградив их от воздействия современных нравов, свойственных родителям, воспитают на свой лад, в тех законах, которые мы разобрали раньше. Таким-то вот образом всего легче и скорее установится тот государственный строй, о котором мы говорили, государство расцветет, а народ, у которого оно возникнет, достигнет блаженства и извлечет для себя великую пользу».

См. «Государство»

#Платон
#Entwurf

Обычно люди, когда говорят о власти философов, представляют нечто благостное. Что-то вроде Марка Аврелия, причем в том виде, в каком его показали в «Гладиаторе». Им можно посоветовать почитать «Государство» Платона. Этот текст наглядно демонстрирует, что власть философов — едва ли не худшее, что вообще может быть для обывателя. Средний политик упивается самим фактом власти, связанным с ней доступом к ресурсам, это понятная прагматика. Для философа власть — это лишь инструмент для работы с /человеческим/ материалом, формирующий тело полиса. Они творцы, их язык обращен мясом, а свои тексты они пишут кровью. Коммуницировать с ними из-вне их дискурсивной системы крайне сложно. Хуже только власть художников/поэтов. С ними диалог в принципе невозможен, их власть не просто жестока, но еще и непредсказуема.

Федор Гиренок о феномене популярности Сталина:

«Сталинистами не рождаются. Сталинистами становятся. Вот Я. Я не поклонник Сталина. Но если дело пойдет так, как оно идет, то я стану сталинистом. Конечно, я это буду скрывать, не показывать вида, лицемерить. Но где-то в затылочном сознании у меня будет запрятана мысль о том, что вообще-то пора ему появиться. Не надолго, на полгода. На месяц. Чтобы успеть навести порядок в умах и делах. Чтобы призвать к ответу. Кого? Меня, так меня. Соседа, так соседа. За что? За измену. За линию Бейкера — Шеварднадзе, за Крым, за южную Сибирь, за Новороссийские губернии Малороссии. За Россию, которая потеряла моря и не имеет выхода.

Не ужасно ли думать, что русские люди строили государство, создавали свои церкви, вели войны, возводили ДнепроГЭС и Магнитку, запускали космические аппараты для того только, чтобы какой-нибудь пучеглазый демократ обучал своего ребенка в Сорбонне, чтобы мелкий лавочник раскатывал на мерседесе, чтобы чиновник купал свое тело в джакузи. Для того ли сотни лет русские люди терпели нужду и проливали кровь, чтобы жирел чиновник на даче-крепости, чтобы носила жемчуга торговка.

«Сталин» — это жест отчаяния. Последняя надежда найти управу на глупцов. Сталин — душегуб. И Ельцин — душегуб. Но душегубство последнего мелочное. Пошлое. Оно нарушает законы не из великой страсти, а из лавочной хитрости, грязного порока. Пьянства. У Сталина были дела, под которыми струилась кровь русского народа. В наши времена есть только кровь. И нет никаких дел. Есть наркотики и нет мечты.

Сталин — это эстетический жест восстания против мерзости, которая подняла голову в твоей душе. Против того, чтобы ты брал взятки. Хотя для этого есть все основания. Против диктатуры денег, которые стали последней целью.

К Сталину взывают от бессилия и бессмыслицы, от ужаса перед всеобщей продажностью. Каждый из нас должен ответить за то, что последние десять лет мы не строили ракеты, не бурили скважины, не строили заводы, не писали книги. За то, что мы только пили и крали, крали и пили. И ходили на презентации.

Сталин должен прийти, чтобы ужас появился на блудливом лице лавочника. Прийти и уйти. Но ведь он не уйдет. Вот в чем проблема».

См. «Удовольствие мыслить иначе»

#Гиренок

Текст 1999 года. Но желания спрашивать у Гиренка, стал он все-таки сталинистом или нет, у меня уже как-то нет.

«… ослепленная своим будущим губителем, /республика/ больше не верит в свои институты и не видит смысла в своем существовании. Она путается в собственных законах, а законы, защищая ее врага, настраивают ее, вынуждают ее уйти в отставку. Изнемогая от избытка собственной терпимости, она щадит противника, который не пощадит ее, дозволяет формулировать подтачивающие и разрушающие ее мифы, поддается нежным уговорам своего палача. Имеет ли она право существовать дальше, если сами ее принципы приближают ее гибель? Вот трагический парадокс свободы: посредственности, которые только и делают возможными ее проявления, не могут гарантировать ей долгую жизнь. Мы всем обязаны их ничтожеству и всё теряем из-за нее. Стало быть, они никогда не в состоянии справиться со стоящими перед ними задачами. И вот эту посредственность я ненавидел в ту пору, когда безоговорочно любил тиранов, о которых, однако, нужно сказать, что, в отличие от их карикатур (а любой демократ — это опереточный тиран), у них есть судьба, и даже слишком много судьбы. И если я исповедовал культ тиранов, то происходило это потому, что, обладая инстинктом отдавать приказы, они не опускаются ни до диалога, ни до аргументов: они приказывают, издают декреты, не снисходя до оправдания своих поступков. Отсюда их цинизм, который я ставил выше всех добродетелей и всех пороков как признак превосходства и даже благородства, который, в моих глазах, выделял их из остальных смертных. Будучи не в силах возвыситься до них делами, я надеялся достичь этого словом, практикуя софизмы и невероятный вздор: стать столь же одиозным в духовной сфере, какими они были в сфере власти, создавать вакуум с помощью слова, взорвать глагол, а вместе с ним и мир, лопнуть одновременно с тем и другим и в конце концов оказаться под их обломками!

Теперь же, обманутый этими сумасбродствами и всем, что красило мою жизнь, я дошел до мечтаний о городе, являющемся чудом умеренности, управляемом командой восьмидесятилетних, слегка маразматических старцев, машинально любезных и еще достаточно трезвомыслящих, чтобы плодотворно пользоваться своей немощью, свободных от желаний, сожалений, сомнений и настолько озабоченных всеобщим равновесием и благосостоянием, что даже в улыбке они признали бы знак беспорядка или подрывной деятельности. Ныне же моя деградация столь велика, что даже демократы представляются мне чересчур амбициозными и исступленными».

См. «История и утопия»

#Сиоран
#Чоран

Товарищ выразил удивление тем, насколько плохо — в техническом отношении, даже если вынести за скобки этику — организована медиакампания по поддержке «народа Донбасса». Разные институции как будто соревнуются в халтуре, в «я работаю на отъебись, как и все здесь». Бесконечные конкурсы рисунков, нелепые бессмысленные флешмобы. Пытался найти какие-то слова для ответа, но потом понял, что по этому поводу все уже высказал Олег Кашин еще 7 лет назад.

«Как это выглядит? На несчастной донецкой земле дерутся насмерть между собой две пришельческие армии, одна с Карпат, другая из России. Одна — из тех кофейных краев, где шпили, брусчатка, Вакарчук и украинский язык. Другая — из таких же, как Донецк, майонезных краев. Солдаты из Пскова, из Бийска, из Балтийска. Две чужие армии воюют за чужую землю.

Когда-нибудь им это надоест, войн без конца не бывает. Мертвых солдат похоронят, живые вернутся домой — одни к своему Вакарчуку во львовских кофейнях, другие к своему майонезу в бийских пятиэтажках. Все останутся при своем, и Донбасс тоже. Чужая для всех земля; есть много фильмов ужасов про брошенные шахтерские края — простая американская семья едет транзитом через глухую степь, а там… У холмов есть глаза! Шахтеры-мутанты, до которых слишком долго никому не было дела. Сейчас они всех убьют и съедят.

В этом никто и никогда не признается вслух, но и Киеву, и Москве с самого начала было плевать на людей, которые там живут. И в мифологии молодой европейской демократии, противостоящей кровожадному Мордору, и в мифологии империи, воссоздающей свой русский мир, нет места людям Донецка, Луганска и окружающих их Горловок с Макеевками. Никто не придумал даже завлекательного обещания по поводу того, что ждет их в светлом послепобедном будущем, никто не сказал им, что после победы они станут великим народом и полетят к звездам — никуда они не полетят, не будет ничего. Будет черная дыра между Россией и Украиной, и единственная возможность претендовать хотя бы на минимальное счастье — это выбраться из этой дыры. За что воевали? А ни за что.

В маленьких восточноевропейских странах распространено такое отношение ко Второй мировой войне, что свободолюбивые народы этих стран одинаково безуспешно, хотя иногда и героически противостояли сначала гитлеровскому тоталитаризму, а потом не менее ужасному сталинскому. В России такой взгляд на историю многих раздражает, но, кажется, эту формулу можно применить и к донецкой войне: да, мы увидели, как это выглядит, когда два государства ведут войну против несчастной маленькой страны. Война России и Украины против Донбасса — наверное, к этому надо относиться именно так, это точнее всего».

#проходящее


Впрочем, раздали же паспорта. Пленницы скопинского маньяка вспоминали, что иногда на него находила какая-то странная нежность: он внезапно становился ласковым, дарил подарки и белье. Мог даже заговорить о любви. Вот это примерно из этой же серии. В красивом белье всяко лучше, чем без него. Ну и что, что на цепи в холодном подвале.

Вам

Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!

Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие нажраться лучше как, —
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..

Если б он, приведенный на убой,
вдруг увидел, израненный,
как вы измазанной в котлете губой
похотливо напеваете Северянина!

Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре блядям буду
подавать ананасную воду!

1915


#Маяковский

Только не арт-кафе, а, скорее, арт-кабак.

— Ради чего они разрушают нашу жизнь?
— Как всегда. Ради вашего же блага.

«Катастрофу развяжут не извращенцы, а бюрократы, причем мы даже не сможем узнать, с благими или дурными намерениями они это сделали».

#проходящее
#Лакан