«Из прежних рассуждений мы уже можем заимствовать одно утешение, что наша обида и болезненное разочарование из-за некультурного поведения наших сограждан на этой войне были неправомерны. Они основывались на иллюзии, которой мы поддались. На самом деле они опустились не так глубоко, как мы опасаемся, по­скольку они и не поднялись так высоко, как мы про них думали».

См. «В духе времени о войне и смерти», 1915.

#Фрейд

Война оказывается состоянием, освобождающим человека от необходимости лицемерить — следовать навязанной культурой норме. Для большинства людей, по мысли Фрейда, мораль поддерживается исключительно за счет подавления со стороны задающей закон инстанации. Война освобождает от этого страха наказания, что открывает простор для проживания самых архаичных влечений. Война все спишет.

Frozen Forest. Matazō Kayama

«… вот перевод, но перевод невозможен. Всегда есть нечто переведенное – пере-веденное изнутри… Речь идет не столько о той форме, которую мы называем переводом, сколько о том, что опыт перевода есть наипервейший опыт самого автора. Он переживает опыт перевода и одновременно — сопротивления ему. И он старается написать то, что могло бы сопротивляться переводу; стихотворение, которое не сопротивляется переводу, разве это стихотворение? Но только испытывая подобное сопротивление, и пишут… переживая опыт перевода как таковой. Иначе говоря, сопротивление переводу и есть опыт самого перевода, но это и опыт другого языка».

См. Философия и литература: беседа с Ж.Деррида

#Деррида

Молодая женщина и смерть (насильник). Альбрехт Дюрер, 1495

В тексте 1915 года, посвященном осмыслению опыта войны, Фрейд с горечью констатирует, что народы и государства, «великие индивиды человечества», намного более склонны к ненависти, желанию смерти в отношении Другого, чем отдельные люди. Они живут, опираясь на «самые при­митивные, самые древние и самые грубые душевные установки». Модели международных отношений, построенные в штирнеровско-шмиттовских координатах, действительно выглядят как будто более наглядными и эффективными. Ни о каком единстве, построенном на неком общем наборе ценностей, не идет и речи.

Из этой логики соотношения больших и малых индивидов рождается очевидная метафора на тему общеевропейской солидарности. Вы просыпаетесь от того, что ваш сосед по коммуналке за стеной пытается изнасиловать свою бывшую жену. Она орет, с грохотом отбивается, чем может, носится по комнате. Участковый на их разборки давно забил и не приедет, пока кто-либо не умрет. Вы, конечно, можете надеть наушники и сделать вид, что ничего не слышите. Можете записать ей аудио с самыми теплыми словами поддержки. Можете прокричать соседу через дверь, что он, если не прекратит, больше не получит от вас сигарет. Можете объявить, что вы, если все-таки случится проникновение, кинете ей свой ржавый молоток. Можете собрать других жильцов и вместе выразить осуждение. Или выразить осуждение, но заметить, что все не так однозначно, и что она, как говорят, та еще шлюха, могла сама спровоцировать своего бывшего. Словом, вы можете делать абсолютно все, что угодно: каждый субъект волен сам определять долю своего участия. Но, если вы не остановите соседа, не стоит потом удивляться тому, что буквальное насилие в вашем доме будет использоваться в качестве инструмента все чаще, а категория солидарности вскоре потеряет какое-либо значение.

#Entwurf
#проходящее

Всякая любовь — сделка.
Шкуру — за деньги.
Шкуру — за шкуру.
Шкуру — за душу.
Когда не получаешь ни того, ни другого, ни третьего, — даже такой олух-купец как я прекращает кредит.

См. записные книжки

#Цветаева

Душный мир /объектных/ отношений.

«Внезапное молчание посреди разговора вдруг напоминает нам о главном: оно показывает нам, какую цену мы вынуждены платить за изобретение слова».

См. «Признания и проклятия»

#Сиоран
#Чоран
#Entwurf

И слово, и касание амбивалентны: они притягивают, стягивают, но при этом реактуализируют разрывы. Каждое слово недостаточно точно, любое касание слишком поверхностно. Они нужны не для того, чтобы разрешить проблему, они — для того, чтобы хотя бы ненадолго забыться.

Лежа в постели, он болтал с ней о том о сем. За окном спальни шел дождь. Цветы от этого дождя, видимо, стали гнить. Ее лицо по-прежнему казалось озаренным луной. Но разговаривать с ней ему было скучновато. Лежа ничком, он не спеша закурил и подумал, что встречается с ней уже целых семь лет.

«Люблю ли я ее?» — спросил он себя. И его ответ даже для него, внимательно наблюдавшего за самим собой, оказался неожиданным: «Все еще люблю».

См. «Жизнь идиота»

#Fetzen
#Акутагава

Разгребая сохраненки, наткнулся на старый скриншот. Почему-то эта история напомнила мне ту сцену из советского фильма про Мюнхгаузена, финальный монолог, который герой произносил, стоя у веревочной лестницы: «Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком серьезные». Так и этот мужик видится мне стоящим в дверном проеме, говорящим что-то ничего не понимающему пьяному другу и отлично знающим, что за окном нет никакой трубы.

#Entwurf

«Чего стоит жизнь распутницы, если она не открыта всем ветрам и прежде всего пустоте желания? Пьяная от удовольствия сука испытывает тщетность удовольствия более глубоко, чем нравственный аскет. ... Тщетность удовольствия является основой вещей; ее не удалось бы достичь, знай мы о ней с самого начала. Непосредственная видимость — вот удовольствие, которому тебе следует предаваться... Все — тщетно, все — обман, сам Бог сотрясение пустоты, если мы вступаем на путь желания. Желание пребывает в нас как вызов миру, который постоянно лишает желание его объекта. Желание в нас подобно смеху: обнажаясь, без конца предаваясь желанию желать, мы надсмехаемся над миром.

На эту непостижимую судьбу нас обрекает отказ принять судьбу (или невозможность это сделать). Нам остается пуститься на поиски знаков, за которые крепится пустота, поддерживающая желание. Мы можем существовать только на гребне волны, цепляясь за обломки потерпевшего крушение корабля. За малейшим расслаблением бесцветное удовольствие или скука. Мы можем дышать лишь на пределе, где раскрываются тела — вызывающая желание нагота там непристойна. Другими словами, единственная возможность, которая нам остается, — это невозможность».

См. «Алиллуйя. Катехизис Диануса»

#Батай

Впрочем, не стоит обманываться, сводя батаевское желание к сексу: оно безмерно шире того, что мы привыкли обозначать этим словом. Сексуальное желание — лишь форма Желания вообще, одна из наиболее буквальных и даже топорных.

В те моменты, когда невозможность полного разрешения Желания обнажается слишком отчетливо, становится ясно, что все мы вынуждены играть в «игры, где ошибка неизбежна и должна без конца возобновляться». Тогда Желание принимает форму отчаяния: «Все во мне растворяется в чрезмерной, сладостной жажде жизни, выразить которую способно лишь отчаяние» — пишет Батай. Позже Жижек назовет «естественным состоянием» Желания меланхолию: «…понимание того, что ни один из существующих объектов не является «тем самым», нужным объектом, что ни один объект в наличии не может заполнить эту значимую пустоту».

#Entwurf
#Батай
#Жижек

А подмога не пришла,
Подкрепленье не прислали.
Нас осталось только два,
Нас обоих наебали.
Все братушки полегли
И с патронами напряжно,
Но мы держим рубежи,
Мы сражаемся отважно.

Пушка сдохла — всё, пиздец,
Больше нечем отбиваться.
Что ж, закурим, брат боец,
Нам от смерти не съебаться.
Жаль, подмога не пришла,
Подкрепленье не прислали.
Что ж, обычные дела,
Нас с тобою наебали.

#проходящее

Сложно найти иллюстрацию для лозунга «Своих не бросаем» лучше, чем эта короткая песня. Впервые «Подмога» прозвучала в составе альбома «Наебенился» в 1990 году и быстро стала одной из визитных карточек группы «Хуй забей». Кавер на нее у Гребенщекова — едва ли не лучшее, что он сделал за несколько десятилетий своего творчества.

«Масса импульсивна, изменчива и возбудима. Ею почти исключительно руководит бессознательное. Импульсы, которым повинуется масса, могут быть, смотря по обстоятельствам, благородными или жестокими, героическими или трусливыми, но во всех случаях они столь повелительны, что не дают проявляться не только личному интересу, но даже инстинкту самосохранения. Ничто у неё не бывает преднамеренным. Если она и страстно желает чего-нибудь, то всегда не надолго, она неспособна к постоянству воли. Она не выносит отсрочки между желанием и осуществлением желаемого. Она чувствует себя всемогущей, у индивида в массе исчезает понятие невозможного. Масса легковерна и чрезвычайно легко поддается влиянию, она некритична, неправдоподобного для неё не существует. Она думает образами, порождающими друг друга ассоциативно, – как это бывает у отдельного человека, когда он свободно фантазирует, – не выверяющимися разумом на соответствие с действительностью. Чувства массы всегда просты и весьма гиперболичны. Масса, таким образом, не знает ни сомнений, ни неуверенности».

#Фрейд

См. «Массовая психология и анализ человеческого «Я»»

Насилие, которым перенасыщено наше медиапространство, не приводит ни к какому пробуждению. Ужасное, просачивающееся в ленты, само по себе не способно никого ни в чем переубедить. Скорее, наоборот, столкнувшись с ним, люди только сильнее начинают держаться за те конструкции, к которым они уже успели привыкнуть. Корреспондентская трактовка истины давно растворилась в когерентной.

В эссе «Войны в Заливе не было» Бодрийяр заметил: «Чрезмерного насилия недостаточно, чтобы обнажить реальность. Потому что реальность — это принцип, и именно этот принцип утрачен. Реальность и фикция безнадежно перепутаны». Сейчас мы видим, насколько это так.

#Бодрийяр
#Entwurf

— Что ж ты не пьешь? — переходит он на «ты» — Пей, брат, водка хорошая, царская. Царской водкой самую едкую кислоту зовут, все она прожигает — камень, железо, все. Только алмаза не берет. И эта вот тоже царская, все зальет, все сожжет.

Он задумывается.

— Только тоски человеческой взять не может водка. Стыд — без остатка. Совесть — точно и нет никакой. Честь — а ты выпей еще стаканчик и пошлешь эту самую честь к черту, как шлюху на Лиговке. А вот тоска — как алмаз. Ничего с ней не поделаешь. Стоит в груди и не тает.

См. «Человек в рединготе»

В мемуарных зарисовках Георгия Иванова образ Александра Тинякова обладает даже некоторым обаянием. Он как будто очищен глубокой протяжной болью. «В серо-холодных, странно-неподвижных глазах светилось выражение дикой тоски. Дикой и слепой». Была ли она в действительности или Тиняков лишь имитировал ее — одному Богу известно. Впрочем, едва ли между первым и вторым есть четкая граница.

#Иванов

«Все пути, все методы познания в одинаковой степени пригодны: логика, интуиция, отвращение, восторг, стон. Видение мира, основанное на рациональных понятиях, не более оправдано, чем видение, порожденное слезами: аргументы и вздохи представляют собой модальности, в равной мере доказательные и в равной мере никчемные».

См. «Искушение существованием»

#Сиоран
#Чоран
#Entwurf

Впрочем, за любыми рациональными понятиями всегда стоят слезы, стоны, возбуждение, восторги. Очищенная от аффекта рациональность — не более, чем химера, манящая образом мира, в котором есть, на что опереться.