Из мешка
На пол рассыпались вещи.
И я думаю,
Что мир —
Только усмешка,
Что теплится
На устах повешенного.
1908
#Хлебников
#Fetzen
На пол рассыпались вещи.
И я думаю,
Что мир —
Только усмешка,
Что теплится
На устах повешенного.
1908
#Хлебников
#Fetzen
«Философия — это как раз такая уникальная вещь в культуре, которая для отчаянного положения, для безвыходности, для крайности, а не для выхода из положения. Выйти из положения можно и без философии».
См. «Чтение философии»
#Бибихин
#Entwurf
Философия раз за разом начинается там, где становится ясно, что — глобально — никакого выхода из положения нет. Только паллиатив. Философия, в конечном счете, тем, кто выдержал верность ей, не дает ничего кроме опыта потери /основания/. Лишь бесконечный тупик, тыкаться в который своим носом можно либо со слезами, либо с саркастической улыбкой. Впрочем, некоторых эта тотальность только раззадоривает.
См. «Чтение философии»
#Бибихин
#Entwurf
Философия раз за разом начинается там, где становится ясно, что — глобально — никакого выхода из положения нет. Только паллиатив. Философия, в конечном счете, тем, кто выдержал верность ей, не дает ничего кроме опыта потери /основания/. Лишь бесконечный тупик, тыкаться в который своим носом можно либо со слезами, либо с саркастической улыбкой. Впрочем, некоторых эта тотальность только раззадоривает.
«Выслушайте мои слова, вы все. Все вы знаете меня и знаете, что я не могу хранить молчание. Порой молчать означает лгать. Ибо молчание можно понять как соучастие. Я хочу оценить речь — если её можно так назвать — генерала Мильяна Астрая, который присутствует среди нас. Давайте отбросим личные оскорбления, прозвучавшие в этой внезапной вспышке поношений в адрес басков и каталонцев. Сам я родился, конечно, в Бильбао. Епископ, — нравится ему это или нет, каталонец из Барселоны. И только что я услышал бессмысленный некрофильский вопль: «Да здравствует смерть!» И я, который провел всю жизнь, осмысливая парадоксы, рожденные из бессмысленного гнева или других эмоций, должен сказать вам, умной и опытной аудитории, что этот нелепый парадокс вызывает у меня отвращение. Генерал Мильян Астрай — калека. Давайте скажем об этом без обиняков. Он инвалид войны. Как Сервантес. К сожалению, сейчас в Испании слишком много калек. И если Бог не внемлет нашим молитвам, скоро их будет ещё больше. И мне доставляет боль мысль о том, что генерал Мильян Астрай будет определять психологию масс. Калека, лишенный духовного величия Сервантеса, он испытывает зловещее облегчение, видя вокруг себя уродства и увечья. Здесь храм разума. И я его верховный жрец. Это вы оскорбляете его священные пределы. Вы можете победить, потому что у вас в достатке грубой силы. Но вы никогда не убедите. Потому что для этого надо уметь убеждать. Для этого понадобится то, чего вам не хватает в борьбе — разума и справедливости. Я все сказал».
#Унамуно
#проходящее
Мильян Астрай прервал выступление Унамуно возгласом «Смерть интеллигенции! Да здравствует смерть!» К концу гражданской войны генерал был назначен министром прессы и пропаганды.
За свой демарш 72-летний Унамуно был смещён с поста ректора университета и фактически помещён под домашний арест. Через несколько дней он умер во сне. Накануне смерти Унамуно писал: «Я не знаю ничего омерзительнее того союза казарменного духа с церковным, который цементирует новую власть».
Понимание некрофилии, намеченное Унамуно, позже будет развито Фроммом.
#Унамуно
#проходящее
Мильян Астрай прервал выступление Унамуно возгласом «Смерть интеллигенции! Да здравствует смерть!» К концу гражданской войны генерал был назначен министром прессы и пропаганды.
За свой демарш 72-летний Унамуно был смещён с поста ректора университета и фактически помещён под домашний арест. Через несколько дней он умер во сне. Накануне смерти Унамуно писал: «Я не знаю ничего омерзительнее того союза казарменного духа с церковным, который цементирует новую власть».
Понимание некрофилии, намеченное Унамуно, позже будет развито Фроммом.
«Как я уже, кажется, успел для области, очерченной мною в этом году, показать, функция желания так или иначе принципиально соотнесена со смертью. И тут я ставлю следующий вопрос: не должно ли окончание анализа — подлинное, то, что позволяет человеку стать аналитиком — поставить того, кто достиг его, лицом к лицу с реальностью человеческого удела? Говоря о тревоге, Фрейд, собственно, и видит тот фон, на котором ее сигнал возникает, именно в этом: в ситуации Hilflosigkeit, беспомощности, где человеку в той встрече с самим собой, что знаменуется собственной его смертью — в смысле той, второй смерти, о которой мы получили представление в этом году — не от кого ждать помощи.
В конце дидактического анализа субъект должен достичь той области и опытно ощутить себя на том уровне, где ему абсолютно не на что положиться; на уровне, где сама тревога оказывается уже защитой, не Abwarten, a Erwartung. Ведь тревога, охватывая субъекта, позволяет ему ощутить опасность, тогда как на уровне переживания последней беспомощности, Hilflosigkeit, никакой опасности нет».
См. «Этика психоанализа»
#Лакан
#Entwurf
То, что начиналось как органическая беспомощность младенца, разворачивается как беспомощность онтологическая. В этом смысле все существование человека — деятельность по обустройству в этой Hilflosigkeit. Большинство людей всю жизнь укрываются от нее в череде сценариев разной степени инцестуозности: в этом смысле в полной мере Эдипов конфликт разрешается крайне редко. За счет этого обеспечивается стабилизация.
Но исключения все-таки бывают. По мысли Лакана, только если человек относится к их числу, он может состояться как психоаналитик. Ведь искусство аналитика во многом сводится как раз к игре с пустотой. Именно осознанная близость к Hilflosigkeit позволяет ему помогать другим перестраивать их иллюзии, не увлекаясь в них.
В конце дидактического анализа субъект должен достичь той области и опытно ощутить себя на том уровне, где ему абсолютно не на что положиться; на уровне, где сама тревога оказывается уже защитой, не Abwarten, a Erwartung. Ведь тревога, охватывая субъекта, позволяет ему ощутить опасность, тогда как на уровне переживания последней беспомощности, Hilflosigkeit, никакой опасности нет».
См. «Этика психоанализа»
#Лакан
#Entwurf
То, что начиналось как органическая беспомощность младенца, разворачивается как беспомощность онтологическая. В этом смысле все существование человека — деятельность по обустройству в этой Hilflosigkeit. Большинство людей всю жизнь укрываются от нее в череде сценариев разной степени инцестуозности: в этом смысле в полной мере Эдипов конфликт разрешается крайне редко. За счет этого обеспечивается стабилизация.
Но исключения все-таки бывают. По мысли Лакана, только если человек относится к их числу, он может состояться как психоаналитик. Ведь искусство аналитика во многом сводится как раз к игре с пустотой. Именно осознанная близость к Hilflosigkeit позволяет ему помогать другим перестраивать их иллюзии, не увлекаясь в них.
Перефразируя Сиорана. Захожу в телегу, смотрю подборки каналов: два репостят военкоров, откладываю их, не глядя; третий, вроде бы адекватный по содержанию, переполнен феминитивами — кажется мне нечитаемым. Волей-неволей подписываюсь на четвертый, с котами.
#проходящее
#проходящее
Telegram
Stoff
«Насколько с возрастом все становится проще! В библиотеке заказываю четыре книги: две, набранные слишком мелким шрифтом, откладываю не глядя; третья — слишком... серьезная — кажется мне нечитаемой. Волей-неволей беру четвертую…»
См. «Признания и проклятия»…
См. «Признания и проклятия»…
И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне ещё когда-нибудь приснится,
И повторится всё, и всё довоплотится,
И вам приснится всё, что видел я во сне.
Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идёт вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне.
Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь — чудо из чудес, и на колени чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один — среди зеркал — в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берёт ребёнка на колени.
1974
#Тарковский
И это мне ещё когда-нибудь приснится,
И повторится всё, и всё довоплотится,
И вам приснится всё, что видел я во сне.
Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идёт вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне.
Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь — чудо из чудес, и на колени чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один — среди зеркал — в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берёт ребёнка на колени.
1974
#Тарковский
«Когда я размышляю о мимолетности моего существования, погруженного в вечность, которая была до меня и пребудет после, о ничтожности пространства, не только занимаемого, но и видимого мною, растворенного в безмерной бесконечности пространств, мне неведомых и не ведающих обо мне, я трепещу от страха и недоуменно вопрошаю себя: почему я здесь, а не там, — потому что нет причины мне быть здесь, а не там, нет причины быть сейчас, а не потом или прежде. Кто определил мою судьбу? Чей приказ, чей промысел предназначил мне это время и место?
Почему знания мои ограниченны? Мой рост невелик? Срок моей жизни сто лет, а не тысяча? По какой причине природа остановилась именно на этом числе, а не на другом, хотя их бессчетное множество и нет причины выбрать это, а не то, тому предпочесть это?
Сколько держав даже не подозревают о нашем существовании.
Меня ужасает вечное безмолвие этих бесконечных пространств».
См. «Мысли»
#Паскаль
Почему знания мои ограниченны? Мой рост невелик? Срок моей жизни сто лет, а не тысяча? По какой причине природа остановилась именно на этом числе, а не на другом, хотя их бессчетное множество и нет причины выбрать это, а не то, тому предпочесть это?
Сколько держав даже не подозревают о нашем существовании.
Меня ужасает вечное безмолвие этих бесконечных пространств».
См. «Мысли»
#Паскаль
Stoff
Kolld’у удалось практически невозможное — найти такой фон, который не заглушает, а, наоборот, только усиливает музыку стиха Бродского.
Сухое левантинское лицо,
упрятанное оспинками в бачки.
Когда он ищет сигарету в пачке,
на безымянном тусклое кольцо
внезапно преломляет двести ватт,
и мой хрусталик вспышки не выносит:
я щурюсь; и тогда он произносит,
глотая дым при этом, «виноват».
Январь в Крыму. На черноморский брег
зима приходит как бы для забавы:
не в состояньи удержаться снег
на лезвиях и остриях агавы.
Пустуют ресторации. Дымят
ихтиозавры грязные на рейде.
И прелых лавров слышен аромат.
«Налить вам этой мерзости?» «Налейте».
Итак — улыбка, сумерки, графин.
Вдали буфетчик, стискивая руки,
дает круги, как молодой дельфин
вокруг хамсой заполненной фелюки.
Квадрат окна. В горшках — желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо.
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо.
1969
#Бродский
#Entwurf
Неважно, какая жара снаружи, если внутри занесенная перманентно тающим снегом Ялта. В этом Крыму зима никогда не кончится, его политический статус никогда не будет прояснен. Он всегда был ничьим и таковым останется. Вырванный из времени голос поэта, зацикленные фрагменты из фильма о трагической влюбленности на фоне агонии империи. Сплошная зыбь, одинокое «между».
упрятанное оспинками в бачки.
Когда он ищет сигарету в пачке,
на безымянном тусклое кольцо
внезапно преломляет двести ватт,
и мой хрусталик вспышки не выносит:
я щурюсь; и тогда он произносит,
глотая дым при этом, «виноват».
Январь в Крыму. На черноморский брег
зима приходит как бы для забавы:
не в состояньи удержаться снег
на лезвиях и остриях агавы.
Пустуют ресторации. Дымят
ихтиозавры грязные на рейде.
И прелых лавров слышен аромат.
«Налить вам этой мерзости?» «Налейте».
Итак — улыбка, сумерки, графин.
Вдали буфетчик, стискивая руки,
дает круги, как молодой дельфин
вокруг хамсой заполненной фелюки.
Квадрат окна. В горшках — желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо.
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо.
1969
#Бродский
#Entwurf
Неважно, какая жара снаружи, если внутри занесенная перманентно тающим снегом Ялта. В этом Крыму зима никогда не кончится, его политический статус никогда не будет прояснен. Он всегда был ничьим и таковым останется. Вырванный из времени голос поэта, зацикленные фрагменты из фильма о трагической влюбленности на фоне агонии империи. Сплошная зыбь, одинокое «между».
««… терапевтическая операция заключается вовсе не в нахождении врачом причин болезни. Чтобы эта операция увенчалась успехом, врач не нуждается ни в какой-либо диагностической или нозографической работе, ни в каком-либо дискурсе истины…»
См. «Психиатрическая власть»
#Фуко
Часто достаточно одного белого халата. И это относится не только к психиатрии.
См. «Психиатрическая власть»
#Фуко
Часто достаточно одного белого халата. И это относится не только к психиатрии.
В плане сюжета игры серии Metro всегда были еще более плоскими, чем оригинальные романы Глуховского. Слишком узкие, чтобы быть «нашим ответом Fallout», и слишком шаблонные, чтобы работать как исследование социального в условиях постапокалипсиса.
Поэтому особенно иронично, что то, что в 2019 году воспринималось как клюквенная настойка, сейчас, после всего произошедшего, выглядит как ну вполне себе уместная сатира. Добро пожаловать в Ямантау.
— Я требую немедленной встречи с министром обороны! Где правительство, отвечай?! Вы же просто людоеды ебаные!
— Здесь, полковник, здесь. Мы и есть ваше правительство. То правительство, которое вы заслуживаете.
#проходящее
Поэтому особенно иронично, что то, что в 2019 году воспринималось как клюквенная настойка, сейчас, после всего произошедшего, выглядит как ну вполне себе уместная сатира. Добро пожаловать в Ямантау.
— Я требую немедленной встречи с министром обороны! Где правительство, отвечай?! Вы же просто людоеды ебаные!
— Здесь, полковник, здесь. Мы и есть ваше правительство. То правительство, которое вы заслуживаете.
#проходящее