«Как я уже, кажется, успел для области, очерченной мною в этом году, показать, функция желания так или иначе принципиально соотнесена со смертью. И тут я ставлю следующий вопрос: не должно ли окончание анализа — подлинное, то, что позволяет человеку стать аналитиком — поставить того, кто достиг его, лицом к лицу с реальностью человеческого удела? Говоря о тревоге, Фрейд, собственно, и видит тот фон, на котором ее сигнал возникает, именно в этом: в ситуации Hilflosigkeit, беспомощности, где человеку в той встрече с самим собой, что знаменуется собственной его смертью — в смысле той, второй смерти, о которой мы получили представление в этом году — не от кого ждать помощи.

В конце дидактического анализа субъект должен достичь той области и опытно ощутить себя на том уровне, где ему абсолютно не на что положиться; на уровне, где сама тревога оказывается уже защитой, не Abwarten, a Erwartung. Ведь тревога, охватывая субъекта, позволяет ему ощутить опасность, тогда как на уровне переживания последней беспомощности, Hilflosigkeit, никакой опасности нет».

См. «Этика психоанализа»

#Лакан
#Entwurf

То, что начиналось как органическая беспомощность младенца, разворачивается как беспомощность онтологическая. В этом смысле все существование человека — деятельность по обустройству в этой Hilflosigkeit. Большинство людей всю жизнь укрываются от нее в череде сценариев разной степени инцестуозности: в этом смысле в полной мере Эдипов конфликт разрешается крайне редко. За счет этого обеспечивается стабилизация.

Но исключения все-таки бывают. По мысли Лакана, только если человек относится к их числу, он может состояться как психоаналитик. Ведь искусство аналитика во многом сводится как раз к игре с пустотой. Именно осознанная близость к Hilflosigkeit позволяет ему помогать другим перестраивать их иллюзии, не увлекаясь в них.

«Насколько с возрастом все становится проще! В библиотеке заказываю четыре книги: две, набранные слишком мелким шрифтом, откладываю не глядя; третья — слишком... серьезная — кажется мне нечитаемой. Волей-неволей беру четвертую…»

См. «Признания и проклятия»

#Сиоран
#Чоран

Перефразируя Сиорана. Захожу в телегу, смотрю подборки каналов: два репостят военкоров, откладываю их, не глядя; третий, вроде бы адекватный по содержанию, переполнен феминитивами — кажется мне нечитаемым. Волей-неволей подписываюсь на четвертый, с котами.

#проходящее

И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне ещё когда-нибудь приснится,
И повторится всё, и всё довоплотится,
И вам приснится всё, что видел я во сне.

Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идёт вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне.

Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь — чудо из чудес, и на колени чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один — среди зеркал — в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берёт ребёнка на колени.

1974

#Тарковский

«Когда я размышляю о мимолетности моего существования, погруженного в вечность, которая была до меня и пребудет после, о ничтожности пространства, не только занимаемого, но и видимого мною, растворенного в безмерной бесконечности пространств, мне неведомых и не ведающих обо мне, я трепещу от страха и недоуменно вопрошаю себя: почему я здесь, а не там, — потому что нет причины мне быть здесь, а не там, нет причины быть сейчас, а не потом или прежде. Кто определил мою судьбу? Чей приказ, чей промысел предназначил мне это время и место?

Почему знания мои ограниченны? Мой рост невелик? Срок моей жизни сто лет, а не тысяча? По какой причине природа остановилась именно на этом числе, а не на другом, хотя их бессчетное множество и нет причины выбрать это, а не то, тому предпочесть это?

Сколько держав даже не подозревают о нашем существовании.

Меня ужасает вечное безмолвие этих бесконечных пространств».

См. «Мысли»

#Паскаль

Kolld’у удалось практически невозможное — найти такой фон, который не заглушает, а, наоборот, только усиливает музыку стиха Бродского.

Сухое левантинское лицо,
упрятанное оспинками в бачки.
Когда он ищет сигарету в пачке,
на безымянном тусклое кольцо
внезапно преломляет двести ватт,
и мой хрусталик вспышки не выносит:
я щурюсь; и тогда он произносит,
глотая дым при этом, «виноват».

Январь в Крыму. На черноморский брег
зима приходит как бы для забавы:
не в состояньи удержаться снег
на лезвиях и остриях агавы.
Пустуют ресторации. Дымят
ихтиозавры грязные на рейде.
И прелых лавров слышен аромат.
«Налить вам этой мерзости?» «Налейте».

Итак — улыбка, сумерки, графин.
Вдали буфетчик, стискивая руки,
дает круги, как молодой дельфин
вокруг хамсой заполненной фелюки.
Квадрат окна. В горшках — желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо.
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо.

1969

#Бродский
#Entwurf

Неважно, какая жара снаружи, если внутри занесенная перманентно тающим снегом Ялта. В этом Крыму зима никогда не кончится, его политический статус никогда не будет прояснен. Он всегда был ничьим и таковым останется. Вырванный из времени голос поэта, зацикленные фрагменты из фильма о трагической влюбленности на фоне агонии империи. Сплошная зыбь, одинокое «между».

««… терапевтическая операция заключается вовсе не в нахождении врачом причин болезни. Чтобы эта операция увенчалась успехом, врач не нуждается ни в какой-либо диагностической или нозографической работе, ни в каком-либо дискурсе истины…»

См. «Психиатрическая власть»

#Фуко

Часто достаточно одного белого халата. И это относится не только к психиатрии.

В плане сюжета игры серии Metro всегда были еще более плоскими, чем оригинальные романы Глуховского. Слишком узкие, чтобы быть «нашим ответом Fallout», и слишком шаблонные, чтобы работать как исследование социального в условиях постапокалипсиса.  

Поэтому особенно иронично, что то, что в 2019 году воспринималось как клюквенная настойка, сейчас, после всего произошедшего, выглядит как ну вполне себе уместная сатира. Добро пожаловать в Ямантау.

— Я требую немедленной встречи с министром обороны! Где правительство, отвечай?! Вы же просто людоеды ебаные!
— Здесь, полковник, здесь. Мы и есть ваше правительство. То правительство, которое вы заслуживаете.

#проходящее

«Лав ю форевер!» — кричала
ты, и ноги сбивала
Ты умерла, ушла в цветы.
И было мало
Мало мы съели устриц.
И роз мы нюхали мало
Тринадцать лет, и всего-то
слез, лишь миновало...

Ай лав форевер твое лицо.
И красный волос
О если б знал я в конце
концов, что значит твой
страшный голос
А значил он вот что:
смерть в феврале,
под одеялом
Мы мало жили и ног в тепле
мне было мало.

#Лимонов

«Нам, кинематографистам, нужно сегодня учиться у таких педагогов, как Брейгель, Архипов, Нестеров, Корин, Леже, Ривера, у примитивистов — у них цвет был не только настроением, дополнительной эмоцией, но частью содержания. Речь идет, в сущности, о всей изобразительной культуре, которую глупо рассматривать, как некий наряд, украшение, но которая сама по себе содержательна, идеологична. Как-то я прочел прекрасный эпизод из жизни Делакруа — в общем-то известный. Некая дама предложила ему сюжет для картины: герцог Веллингтон беседует, уединившись, с князем Меттернихом. Эту сценку она наблюдала в посольстве. Делакруа, отвесив поклон, возразил: «..для истинного художника это было всего лишь синее пятно рядом с красным пятном». И тот же Делакруа, когда его спросили, какой предмет он хотел изобразить в руках воина, ответил: «Я хотел написать блеск сабли». Не саблю, а блеск сабли.

Но, нечего говорить, найти такую содержательную форму не так-то просто. Ведь художнику надо было изобразить не просто два разных пятна — красное и синее, а два конкретных, единственных в своем роде пятна, не просто блеск, а блеск сабли. Несомненно, блеск орудийного ствола, стекла, росы он изобразит иначе. Мы должны что-то узнать и в этих пятнах, и в этом блеске. Это главное. Конечно, проще было бы нарисовать (а лучше сказать, скопировать) саблю, но кто же поверит в нее? В нарисованную саблю или в нарисованных генералов?»

См. «Вечное движение»

#Параджанов