И это снилось мне, и это снится мне,
И это мне ещё когда-нибудь приснится,
И повторится всё, и всё довоплотится,
И вам приснится всё, что видел я во сне.

Там, в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идёт вослед волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне.

Не надо мне числа: я был, и есмь, и буду,
Жизнь — чудо из чудес, и на колени чуду
Один, как сирота, я сам себя кладу,
Один — среди зеркал — в ограде отражений
Морей и городов, лучащихся в чаду.
И мать в слезах берёт ребёнка на колени.

1974

#Тарковский

«Когда я размышляю о мимолетности моего существования, погруженного в вечность, которая была до меня и пребудет после, о ничтожности пространства, не только занимаемого, но и видимого мною, растворенного в безмерной бесконечности пространств, мне неведомых и не ведающих обо мне, я трепещу от страха и недоуменно вопрошаю себя: почему я здесь, а не там, — потому что нет причины мне быть здесь, а не там, нет причины быть сейчас, а не потом или прежде. Кто определил мою судьбу? Чей приказ, чей промысел предназначил мне это время и место?

Почему знания мои ограниченны? Мой рост невелик? Срок моей жизни сто лет, а не тысяча? По какой причине природа остановилась именно на этом числе, а не на другом, хотя их бессчетное множество и нет причины выбрать это, а не то, тому предпочесть это?

Сколько держав даже не подозревают о нашем существовании.

Меня ужасает вечное безмолвие этих бесконечных пространств».

См. «Мысли»

#Паскаль

Kolld’у удалось практически невозможное — найти такой фон, который не заглушает, а, наоборот, только усиливает музыку стиха Бродского.

Сухое левантинское лицо,
упрятанное оспинками в бачки.
Когда он ищет сигарету в пачке,
на безымянном тусклое кольцо
внезапно преломляет двести ватт,
и мой хрусталик вспышки не выносит:
я щурюсь; и тогда он произносит,
глотая дым при этом, «виноват».

Январь в Крыму. На черноморский брег
зима приходит как бы для забавы:
не в состояньи удержаться снег
на лезвиях и остриях агавы.
Пустуют ресторации. Дымят
ихтиозавры грязные на рейде.
И прелых лавров слышен аромат.
«Налить вам этой мерзости?» «Налейте».

Итак — улыбка, сумерки, графин.
Вдали буфетчик, стискивая руки,
дает круги, как молодой дельфин
вокруг хамсой заполненной фелюки.
Квадрат окна. В горшках — желтофиоль.
Снежинки, проносящиеся мимо.
Остановись, мгновенье! Ты не столь
прекрасно, сколько ты неповторимо.

1969

#Бродский
#Entwurf

Неважно, какая жара снаружи, если внутри занесенная перманентно тающим снегом Ялта. В этом Крыму зима никогда не кончится, его политический статус никогда не будет прояснен. Он всегда был ничьим и таковым останется. Вырванный из времени голос поэта, зацикленные фрагменты из фильма о трагической влюбленности на фоне агонии империи. Сплошная зыбь, одинокое «между».

««… терапевтическая операция заключается вовсе не в нахождении врачом причин болезни. Чтобы эта операция увенчалась успехом, врач не нуждается ни в какой-либо диагностической или нозографической работе, ни в каком-либо дискурсе истины…»

См. «Психиатрическая власть»

#Фуко

Часто достаточно одного белого халата. И это относится не только к психиатрии.

В плане сюжета игры серии Metro всегда были еще более плоскими, чем оригинальные романы Глуховского. Слишком узкие, чтобы быть «нашим ответом Fallout», и слишком шаблонные, чтобы работать как исследование социального в условиях постапокалипсиса.  

Поэтому особенно иронично, что то, что в 2019 году воспринималось как клюквенная настойка, сейчас, после всего произошедшего, выглядит как ну вполне себе уместная сатира. Добро пожаловать в Ямантау.

— Я требую немедленной встречи с министром обороны! Где правительство, отвечай?! Вы же просто людоеды ебаные!
— Здесь, полковник, здесь. Мы и есть ваше правительство. То правительство, которое вы заслуживаете.

#проходящее

«Лав ю форевер!» — кричала
ты, и ноги сбивала
Ты умерла, ушла в цветы.
И было мало
Мало мы съели устриц.
И роз мы нюхали мало
Тринадцать лет, и всего-то
слез, лишь миновало...

Ай лав форевер твое лицо.
И красный волос
О если б знал я в конце
концов, что значит твой
страшный голос
А значил он вот что:
смерть в феврале,
под одеялом
Мы мало жили и ног в тепле
мне было мало.

#Лимонов

«Нам, кинематографистам, нужно сегодня учиться у таких педагогов, как Брейгель, Архипов, Нестеров, Корин, Леже, Ривера, у примитивистов — у них цвет был не только настроением, дополнительной эмоцией, но частью содержания. Речь идет, в сущности, о всей изобразительной культуре, которую глупо рассматривать, как некий наряд, украшение, но которая сама по себе содержательна, идеологична. Как-то я прочел прекрасный эпизод из жизни Делакруа — в общем-то известный. Некая дама предложила ему сюжет для картины: герцог Веллингтон беседует, уединившись, с князем Меттернихом. Эту сценку она наблюдала в посольстве. Делакруа, отвесив поклон, возразил: «..для истинного художника это было всего лишь синее пятно рядом с красным пятном». И тот же Делакруа, когда его спросили, какой предмет он хотел изобразить в руках воина, ответил: «Я хотел написать блеск сабли». Не саблю, а блеск сабли.

Но, нечего говорить, найти такую содержательную форму не так-то просто. Ведь художнику надо было изобразить не просто два разных пятна — красное и синее, а два конкретных, единственных в своем роде пятна, не просто блеск, а блеск сабли. Несомненно, блеск орудийного ствола, стекла, росы он изобразит иначе. Мы должны что-то узнать и в этих пятнах, и в этом блеске. Это главное. Конечно, проще было бы нарисовать (а лучше сказать, скопировать) саблю, но кто же поверит в нее? В нарисованную саблю или в нарисованных генералов?»

См. «Вечное движение»

#Параджанов

Когда философ всю свою речь строит на поэтизации войны, не стоит удивляться, что в какой-то момент война может прийти к нему в дом. Хватит ли ему мужества выдержать взгляд любимой?

Кто бы ни стоял за произошедшим, эта история — хорошее напоминание о том, что слово имеет вес. Даже в наш век переизбытка означающих. Рано или поздно с всех нас спросят за те слова, что мы говорили. А за цитаты спросят вдвойне.

#проходящее

Раньше людям казалось, что распространение стриминга — а до этого фотографии — приведет к тому, что ужасы войны станут слишком очевидны. Что война — по крайней мере, война внеконвенциональная, пространство чистого насилия — уйдет, останется в прошлом или сместится на дикую периферию.

Но сейчас мы видим, что происходит иной процесс. Ближе войну делает только боль — своя или близких. Медиа не приближают войну, но превращают её в плоскость — в один длинный сериал, последовательность кадров. Причем сериал инновационный, многомерный. Каждый может потреблять его так, как ему удобнее. Хочешь — смотри его как трагедию, переживай катарсис за катарсисом, хочешь — дрочи на него как на снафф-порно. Даже больше: опциональны не только жанры, тональности, но и сами сюжеты. Для одних это героическая история отстаивания права на собственную субъектность, на самостоятельное определение своей судьбы, для других — эпос о возвращении утраченного величия, для третьих — альманах зарисовок о человеческой подлости или, наоборот, доброте. Разные интерпретации даже не конфликтуют друг с другом, они буквально существуют в разных пространствах. Между вселенной Арестовича и вселенной Стрелкова нет никакого перехода, из пространства Кашина невозможно попасть в пространство «Доксы», и наоборот. Это разные миры, отделенные друг от друга разрывами. Каждый выбирает интертейтмент под себя — под уже сложившийся личный канон.

В войне участвуют, потому что не могут не участвовать. Она сама приходит в твой дом и захватывает твой взгляд. Сериал же смотрят только до тех пор, пока интересно. В этом прикол четвертой стены: ты спокоен, так как знаешь, что можешь выйти из зала в любой момент. Пули и осколки не летают через монитор. В любой момент контент можно поставить на паузу и переключиться на что-то другое. Выключил стрим, пролистал ленту, перешел на другой канал. Смотрел военкора Котенка, а сейчас странная баба готовит большой чупа чупс. Война превратилась в всего лишь еще одну из доступных категорий контента.

У этого есть два следствия: условно хорошее и условно плохое. С одной стороны, такая отстраненность делает невозможной какую-либо мобилизацию. Потому что потреблять контент и участвовать в его производстве — диаметрально противоположные позиции. С другой, это отношение делает невозможным и какое-либо сострадание. Киногерой утилитарен, и зритель в глубине души отлично знает об этом. Сострадание к нему коротко: оно улетучивается, когда на экране появляется что-то другое.

#проходящее
#Entwurf

Мы не молоды. Но и не стары.
Мы не мертвые. И не живые.
Вот мы слушаем рокот гитары
И романса «слова роковые».

О беспамятном счастье цыганском,
Об угарной любви и разлуке,
И — как вызов бокалы — с шампанским
Подымают дрожащие руки.

За бессмыслицу! За неудачи!
За потерю всего дорого!
И за то, что могло быть иначе,
И за то — что не надо другого!

1949

#Иванов

Все ещё самый русский призыв из всех возможных.