О кукольных домах

Найт-сити из Cyberpunk 2077 — пространство, в котором либидинальная экономика разогнана практически до предела. Город перенасыщен наслаждением и болью, они одинаково легкодоступны. Развитие технологий позволило вывести протезирование на уровень, на котором грань между органикой и неорганикой оказалась почти полностью размыта, более, оно сделало возможными прямые модификации сознания. Но парадоксальным образом оказывается, что дефицит, с которым структурно связано человеческое существование, при всем этом ощущается только острее. Чем быстрее жители Найт-сити бегут, тем очевиднее, что они стоят на одном месте.

В Найт-сити классическая проституция воспринимается как нечто устаревшее: место борделей заняли кукольные дома. Тем, кто зарабатывает в них на жизнь, не нужно делать над собой усилие, чтобы удовлетворять клиентов. Благодаря специальному кукольному чипу, установленному в их мозг, они погружаются в сон, отдавая свое тело в управление ИИ. А он способен предоставить гостю именно то наслаждение, к которому тот расположен более всего.

Казалось бы, это оптимальная схема. Человек проходит тестирование, а по его итогу получает удовлетворение своей фантазии. ИИ ничто не мешает быть идеальным другим: у него — по крайней мере, в кукольном варианте — нет своей субъектности, он сугубо функционален. ИИ обеспечивает полное, тотальное принятие. Неслучайно, что знаменитый монолог из трейлера игры, заканчивающийся «Не оглядывайся назад. Если надо убить — убивай. Если надо сжечь дотла всё, что встречается на пути, — пусть горит» — монолог, переполненный принятием до приторности — произносит именно он.

Но полного удовлетворения нет. Главный вопрос, занимающий посетителей кукольных домов — помнят ли куклы то, что с ними происходило, пока их телом управлял ИИ. Это красивая иллюстрация того, что человек для удовлетворения нуждается именно в Другом. Принятие обладает достаточной ценностью только тогда, когда оно получено от того, кто является радикально инаковым и независимым. Все прочее — это мастурбация, лишь подчеркивающая дефицит. Короче, все как у Кожева и Лакана: «Желание — это всегда Желание Желания Другого».

#Entwurf

Смех мой, агнче, ангеле ветреный,
подари мне венец нетления,
Бог невидимый — смех серебряный,
светлый Бог океана темного.
Бес, над трупом моим хохочущий,
враг, пятой меня попирающий,
смех — любовник мой вечно плачущий,
узник в камере мира тварного.
Смех, страдающий в танце дервишей,
я Иуда твой, друг тринадцатый.
Приготовь мне петлю пеньковую,
Бог мой — смех, меня отрицающий.

1973

#Миронов

Опаснее веры в чужие слова о любви только вера в свои собственные.

Любовь безусловно есть, но она существует где-то по ту сторону порядка слов и образов, если не вопреки ему.

#Fetzen

Ты знать не можешь, как тебя люблю я, —
ты спишь во мне, спокойно и устало.
Среди змеиных отзвуков металла
тебя я прячу, плача и целуя.

#Fetzen
#Лорка

В «Системе РФ» Глеба Павловского был хороший фрагмент на тему того, что для того, чтобы некое глобальное решение было принято, совершенно необязательно наличие субъекта, который его принимает. Некоторые — и, вероятно, самые страшные — события происходят просто в силу инерции, пока все лишь разводят руками и недоуменно смотрят друг на друга.

«Никто никогда не понял, как были приняты главные из решений в Системе. Понятны лишь мелкие, и те не всегда. Все важные решения должны приниматься на более высоком уровне, чем тот, на котором их приняли. На самом высоком уровне положено принимать все без исключения важные решения. Но там их только принимают к сведению».

#Павловский

В доме без окон
без видов на
будущее и сад
не длиннее волоса жизнь моя
краса моя и коса
а взгляд брошенный на тебя
тем длинней
чем дальше брошен и чем в ответ
взгляда нет.

#Кудрявцев

А еще слово можно выдавливать, как геморрой. Про это было в «Сталкере» Тарковского:

«Вот ещё… эксперимент. Эксперименты, факты, истина в последней инстанции. Да фактов вообще не бывает, а уж здесь и подавно. Здесь все кем-то выдумано. Все это чья-то идиотская выдумка. Неужели вы не чувствуете?.. А вам, конечно, до зарезу нужно знать, чья. Да почему? Что толку от ваших знаний? Чья совесть от них заболит? Моя? У меня нет совести. У меня есть только нервы. Обругает какая-нибудь сволочь — рана. Другая сволочь похвалит — ещё рана. Душу вложишь, сердце своё вложишь — сожрут и душу, и сердце. Мерзость вынешь из души — жрут мерзость. Они же все поголовно грамотные, у них у всех сенсорное голодание. И все они клубятся вокруг — журналисты, редакторы, критики, бабы какие-то непрерывные. И все требуют: «Давай! Давай!..» Какой из меня, к черту, писатель, если я ненавижу писать. Если для меня это мука, болезненное, постыдное занятие, что-то вроде выдавливания геморроя. Ведь я раньше думал, что от моих книг кто-то становится лучше. Да не нужен я никому! Я сдохну, а через два дня меня забудут и начнут жрать кого-нибудь другого. Ведь я думал переделать их, а переделали-то меня! По своему образу и подобию. Раньше будущее было только продолжением настоящего, а все перемены маячили где-то там, за горизонтами. А теперь будущее слилось с настоящим. Разве они готовы к этому? Они ничего не желают знать! Они только жрут!»

Кстати, фраза «У меня нет совести. У меня есть только нервы» — из «Слов пигмея», сборника афоризмов и эссе Рюноскэ Акутагавы.

Ну и да. Смысл метафоры в том, что геморрой выдавливать не только мучительно и опасно, но и просто бессмысленно. Занимаются таким разве что с крайнего отчаяния.

#Тарковский

Как-то, в уже забытом интервью, актер Алексей Серебряков назвал национальной идеей России «силу, наглость и хамство».

Но сильно раньше куда более лаконично ее сформулировал Александр Пятигорский, философ и востоковед. «Главная особенность России — не воровство, не коррупция, не глупость, не злоба… /переходя на еле слышное бормотание/ не хамство, не тщеславие, не невежество. Главная особенность России /вдруг переходит на крик/ — ЭТО ХУЙНЯ! ВСЯКАЯ ХУЙНЯ!!!»»

И эта хуйня настолько грандиозна, что даже имеет эстетическое измерение. Когда видишь ее мощь, массу, формировавшуюся столетиями, перехватывает дыхание. Это и есть лицо России, гул ее глубины, а не маняфантазии о скифах или оплоте консервативных ценностей.

#проходящее

Только жаль, что ты никогда мне не позвонишь.

Улыбнулись небеса, когда на спину падал,
а я им нет:
я стеснялся красоты созвездий

#Fetzen
#Каштанов

Влечение, как многократно отмечал Фрейд, инерционно, консервативно. Оно придает жизни фигуру спирали. Пытаясь вернуться в некое, как кажется субъекту, исходное состояние, он лишь сильнее от него отдаляется. Но хуже всего даже не то, что это возвращение структурно невозможно, а то, что точки, в которую субъект стремится вернуться, никогда не было. Есть лишь фантазия о ней, которая конструируется задним числом, обрастает фантазмическим мясом на каждом новом витке. В начале не было ничего кроме разрыва, которому не предшествовала никакая целостность.

Поэтому для описания этой точки, на которую направлено /всегда в некоторой степени инцестуозное/ влечение, лучше всего подходит апофатика: там, где нас нет, там, где мы никогда не будем.

Нет никакого дома.

#Entwurf

Иногда пишут не для того, чтобы что-то построить. Не для того, чтобы зафиксировать свой след и не ходить по кругу. И уж тем более не для того, чтобы кому-то что-то сказать.

Пишут, как заговаривают свою боль. Так, зажимая рану, бормочат что-то бессвязное, тихонечко раскачиваясь взад-вперед.

Речь звучит уже не столько за счет символического строя, сколько за счет семиотического — аффект выражается в просодических процедурах. Стабилизатором выступает сама ритмика воспроизведения означающих, укладывающихся с лязгом, как цепи. И совершенно неважно, что именно укладывать: звуки, слова или целые концепты. А дальше либо крик, либо плач, либо немота.

#Entwurf

«Писатель всегда говорит больше, чем он должен сказать, — такое уж у него ремесло: он раздувает свою мысль и прикрывает ее словами. В каждом произведении есть всего два-три творческих момента: вспышки молнии, озаряющие груду хлама. Поняли ли Вы суть моей мысли? Всякое слово есть лишнее слово. Но приходится писать: так будем же писать... будем продолжать дурачить друг друга».

См. «Искушение существованием»

#Сиоран
#Чоран

Что-то воздух какой-то кривой
Так вот выйдешь в одном направленье
А уходишь в другом направленье
Да и не возвратишься домой
А, бывает, вернешься — Бог мой
Что-то дом уж какой-то кривой
И в каком-то другом направленьи
Направлен

#Пригов

Все знают пушкинское «Я вас любил…» У Бродского тоже есть стихотворение с таким началом:

Я вас любил. Любовь еще (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги.
Все разлетелось к черту на куски.
Я застрелиться пробовал, но сложно
с оружием. И далее: виски:
в который вдарить? Портила не дрожь, но
задумчивость. Черт! Все не по-людски!
Я вас любил так сильно, безнадежно,
как дай вам Бог другими — но не даст!
Он, будучи на многое горазд,
не сотворит — по Пармениду — дважды
сей жар в крови, ширококостный хруст,
чтоб пломбы в пасти плавились от жажды
коснуться — «бюст» зачеркиваю — уст!

1974

Интересно, что, добавляя красок, экспрессии, даже вычурности, Бродский делает пушкинский текст куда менее болезненным. Лирический герой его стихотворения отлично осознает переживаемый им аффект и сохраняет способность к усмешке, пусть и горькой. Он способен к дистанцированию, пластичен.

У Пушкина же утверждение «Я вас любил» пробивалось через мазохистскую рационализацию и принимало буквально форму персеверации — механического воспроизведения:

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.

1829

Как писал Вадим Руднев, «чистое, искреннее и безобидное, на первый взгляд, стихотворение оборачивалось коварным шизофреническим супериллокутивным актом заковывания героини в своеобразный пояс верности». «Я…, Я…, Я…» — мое, моя. Я умру, чтобы навсегда сделать тебя моей.

#Entwurf
#Бродский
#Пушкин

«Я снимаю, но не для того, чтобы возбудить кого-то. Мне это забавно. Например, у меня есть лупа. С этой лупой я прошелся по всем частям тела человека и сфотографировал их. Разве не забавно? А вдруг какая-то часть окажется эротичной? Губы, например, очень эротичны. Но ведь и у Родена, и у Ренуара есть эротичные образы. Искусства без эротики вообще нет».

#Бинде

Вот ты и добился того
чего хотел

стал хозяином
времени
и себе

сел за стол
там где сидел отец

Но нет мира взрослых —
есть мир мертвых

#Бурич

Грубо говоря, в психоанализе есть две трактовки концепта Эдипова конфликта — узкая и широкая. И, если в первом случае речь идет о конкретной стадии раннего психосексуального развития (в результате которой, по мысли Фрейда, формируется Сверх-Я), то вторая в целом удерживает радикальную незавершенность человеческого существования, его конфликтность и инерционность. В этом смысле вся жизнь субъекта располагается на витках эдипальной спирали, в центре которой лежит разрыв с сверхценным инцестуозным /объектом/ (для фиксации специфики которого Жак Лакан введет концепт Вещи, das Ding). Движение по этой спирали довольно трагично: стремясь восстановить единство с этим единственным самостоятельно ценным /объектом/ — которого в действительности никогда не было, — субъект лишь сильнее от него отдаляется.

Эдипов конфликт в этой второй, широкой трактовке никогда полностью не разрешается: каким бы, как сейчас говорят, «осознанным» субъект ни был, в его влечениях всегда будет присутствовать аспект инерции и консервации. В этом смысле максимум, что доступно субъекту — это беспомощность, Hilflosigkeit. Не свобода от этой инерции, но принятие ее как конститутивного фактора. То, что начиналось с органической беспомощности младенца, заканчивается беспомощностью онтологической. Если искать у Фрейда что-то наиболее близкое к выражению «полнота бытия человека», то это будет как раз беспомощность.

Короче, как читал ОВЩ: «Ведь, если есть выбор, значит, есть и отсутствие, что изначально кощунственно». Царь Эдип, восседающий на троне с горькой ухмылкой и выколотыми глазами.

#Entwurf