К этой картинке можно было бы разогнать про лакановскую максиму «сексуальных отношений не существует», вспомнить что-нибудь из Киньяра, но я просто оставлю это стихотворение Владимира Бурича:
Мы сидим
улыбаемся
улыбками юродивых
влюбленных
Как унизительно не понимать другого
Сидим улыбаемся
Говорим через вакуум
расстояние
стекло
эпоху
Начинаешь не верить что
рюмка — рюмка
лампа — лампа
Все безымянно
Сидим
улыбаемся
Я бессилен проникнуть в его микрокосм
и заметил
что начинаю его изучать как биолог
комиссионер
охотник
Я на концерте иностранной речи
Мне больно
Моя голова набита канцелярскими скрепками латинских литер
#Бурич
Мы сидим
улыбаемся
улыбками юродивых
влюбленных
Как унизительно не понимать другого
Сидим улыбаемся
Говорим через вакуум
расстояние
стекло
эпоху
Начинаешь не верить что
рюмка — рюмка
лампа — лампа
Все безымянно
Сидим
улыбаемся
Я бессилен проникнуть в его микрокосм
и заметил
что начинаю его изучать как биолог
комиссионер
охотник
Я на концерте иностранной речи
Мне больно
Моя голова набита канцелярскими скрепками латинских литер
#Бурич
2
Не помню, кто из великих это сказал и как точно звучит цитата, поэтому передам своими словами.
В кабинете всегда встречаются два охуевающих человека. И самое ценное, что аналитик может дать человеку, который к нему пришел — опыт того, что можно охуевать, но при этом не разваливаться.
Это не дискурсивное знание, о такой возможности бессмысленно и даже вредно рассказывать, она может быть только продемонстрирована в здесь-и-теперь.
Именно эта способность и должна быть интернализована пациентом. Это цель терапии и цель анализа.
#Fetzen
В кабинете всегда встречаются два охуевающих человека. И самое ценное, что аналитик может дать человеку, который к нему пришел — опыт того, что можно охуевать, но при этом не разваливаться.
Это не дискурсивное знание, о такой возможности бессмысленно и даже вредно рассказывать, она может быть только продемонстрирована в здесь-и-теперь.
Именно эта способность и должна быть интернализована пациентом. Это цель терапии и цель анализа.
#Fetzen
1
Ни психоаналитическая психотерапия, ни самый хардкорный психоанализ не сделают так, что в прошлом родители полюбят вас настолько, насколько вы в этом нуждались. Не превратят вас в того, кого не предавали и не бросали. Не сделают даже тем, кому безразлично, что его предали или бросили.
Психоаналитик не будет запрещать вам изменять, торговать своим телом или терпеть насилие. Говорить, с кем спать, а кого бросить, с кем жить, а от кого бежать. По поводу чего нормативно тревожиться, а по поводу чего нет.
Такой терапевтический процесс направлен на то, чтобы вы лучше поняли, зачем конкретно вам все это. Что вы за этим и этим ищете. Что вообще такое это «вы». Ответы на эти вопросы почти всегда пугающе внезапны, хотя и прячутся в общем-то на виду. Они фрустрируют. Но только этот опыт сближения с собой, узнавания себя, дифференциации и вербализации своих потребностей, своего желания, дает пространство для выбора. Для качественно иного поведения и иных отношений.
Они не будут идеальными. Они не будут более правильными. Но, возможно, издержек в них будет меньше, чем преимуществ. А этого, порой, уже достаточно.
#Fetzen
Психоаналитик не будет запрещать вам изменять, торговать своим телом или терпеть насилие. Говорить, с кем спать, а кого бросить, с кем жить, а от кого бежать. По поводу чего нормативно тревожиться, а по поводу чего нет.
Такой терапевтический процесс направлен на то, чтобы вы лучше поняли, зачем конкретно вам все это. Что вы за этим и этим ищете. Что вообще такое это «вы». Ответы на эти вопросы почти всегда пугающе внезапны, хотя и прячутся в общем-то на виду. Они фрустрируют. Но только этот опыт сближения с собой, узнавания себя, дифференциации и вербализации своих потребностей, своего желания, дает пространство для выбора. Для качественно иного поведения и иных отношений.
Они не будут идеальными. Они не будут более правильными. Но, возможно, издержек в них будет меньше, чем преимуществ. А этого, порой, уже достаточно.
#Fetzen
1
Сегодня на 93-м году жизни ушел Эрик Булатов.
Недавно вспоминал его картину «Откуда я знаю, куда?» и вдруг осознал, что она плотно ассоциируется у меня с «Шоссе в никуда» Линча.
Мелькание разделительных полос в сфете фар. Голое движение, застрявшее в разрыве между старой фантазией, успевшей схлопнуться, и новой, которая еще не родилась и, скорее всего, так никогда и не родится. Машина несется в темноту: оставшегося за рулем уже слишком мало и для раскаяния, и для надежды.
#Fetzen
Недавно вспоминал его картину «Откуда я знаю, куда?» и вдруг осознал, что она плотно ассоциируется у меня с «Шоссе в никуда» Линча.
Мелькание разделительных полос в сфете фар. Голое движение, застрявшее в разрыве между старой фантазией, успевшей схлопнуться, и новой, которая еще не родилась и, скорее всего, так никогда и не родится. Машина несется в темноту: оставшегося за рулем уже слишком мало и для раскаяния, и для надежды.
#Fetzen
Довольно часто речи, чтобы найти свое выражение в слове, приходиться преодолевать ну просто колоссальное сопротивление. В булгаковском «Иване Васильевиче» есть красивый фрагмент, иллюстрирующий эту динамику:
Часто этого преодоления не случается. Тогда говорят часами и при этом не /вы/сказывают практически ничего. По форме правильно, а по существу издевательство. Слов много, слишком много, но они не ведут к какой-то сути, к обмену, к контейнированию, а, наоборот, уводят в сторону, пресекают его (много клинических иллюстраций таких состояний приводит Джон Стайнер в «Психических убежищах…»). В таких случаях слова не направляют, а прикрывают, даже закрывают. И тогда речь так и не обретает своего вербального выражения. Как замечал Лакан:
Говорить словами через рот — особенно если это разговор с самим собой — вообще довольно сложно, для этой способности требуется много вводных. Но проблема в том, что если этого систематически не происходит, то мы начинаем разговаривать через другие отверстия и уже куда менее крутыми штуками, чем слова. А у таких форм речи куда больше издержек, в том числе и для нашего физического состояния.
#Entwurf
#Булгаков
#Лакан
«Ты прости, что я тебе мешаю, но я должна сообщить тебе ужасное известие... Нет, не решаюсь... У меня сегодня в кафе свистнули перчатки. Так курьёзно! Я их положила на столик и... я полюбила другого…»
Часто этого преодоления не случается. Тогда говорят часами и при этом не /вы/сказывают практически ничего. По форме правильно, а по существу издевательство. Слов много, слишком много, но они не ведут к какой-то сути, к обмену, к контейнированию, а, наоборот, уводят в сторону, пресекают его (много клинических иллюстраций таких состояний приводит Джон Стайнер в «Психических убежищах…»). В таких случаях слова не направляют, а прикрывают, даже закрывают. И тогда речь так и не обретает своего вербального выражения. Как замечал Лакан:
«… на пути речи встает стена языка, и предостережения против пустословия, служащие темой разговоров «нормального» человека нашей культуры, только делают эту стену толще».
Говорить словами через рот — особенно если это разговор с самим собой — вообще довольно сложно, для этой способности требуется много вводных. Но проблема в том, что если этого систематически не происходит, то мы начинаем разговаривать через другие отверстия и уже куда менее крутыми штуками, чем слова. А у таких форм речи куда больше издержек, в том числе и для нашего физического состояния.
#Entwurf
#Булгаков
#Лакан
Люк открывается, весь воздух из космического корабля вырывается в пустоту, и вскоре не остается ничего кроме холодного света звезд. Как существовать в мире, где фраза «все будет хорошо» — либо пожелание, либо издевательство?
Мы можем жить лишь благодаря тому, что обладаем удивительной способностью раз за разом забывать о том, в какой зыбкости мы находимся. Не помнить об относительности и конечности, предпочитая одни смыслы и интерпретации другим. Кристева называла это способностью к воображаемому.
Но в мгновения разрывов эта безосновность все-таки обращает нас к себе, и тогда все может погибнуть: и идея, и слово, и взгляд, и касание. Как было у Бурича:
Он /мир/ рухнул
и превратился в бездну
которую невозможно заполнить
ни телами любимых женщин
ни стихами
Чтобы существовать, нужно быть немного беспечным.
#Fetzen
#Бурич
Мы можем жить лишь благодаря тому, что обладаем удивительной способностью раз за разом забывать о том, в какой зыбкости мы находимся. Не помнить об относительности и конечности, предпочитая одни смыслы и интерпретации другим. Кристева называла это способностью к воображаемому.
Но в мгновения разрывов эта безосновность все-таки обращает нас к себе, и тогда все может погибнуть: и идея, и слово, и взгляд, и касание. Как было у Бурича:
Он /мир/ рухнул
и превратился в бездну
которую невозможно заполнить
ни телами любимых женщин
ни стихами
Чтобы существовать, нужно быть немного беспечным.
#Fetzen
#Бурич
2
Пропаганда как возвращение в детство
Единственно доступная человеку реальность состоит из знаков, это символическо-воображаемая структура, и она основана на модальностях. Они имеют вид бинарных оппозиций, и их не особо много: аксиологическая (хорошо — плохо), алетическая (необходимо — невозможно), деонтическая (должно — запрещено), темпоральная (прошлое — будущее), пространственная (здесь — нигде), эпистемическая (знание — незнание). Все вместе они задают что-то вроде системы координат, относительно которой так или иначе располагаются разные объекты. При этом изначально, в психике маленького ребенка, все эти модальности как бы слеплены в одну большую супермодальность. То, что здесь, рядом, является также известным, хорошим, должным и необходимым, а то, что там — неизвестным, плохим, запрещенным и даже невозможным.
По мере развития психики — если винникоттовские и бионовские критерии «достаточности» среды выполняются — разворачивается дифференциация: ребенок совершенствует свою способность различать собственные состояния и учится оперировать их нюансами, при этом не забывая о целом. Система модальностей становится подвижнее, появляются полутона. Но при этом возможность регресса к изначальной слитности всегда в некоторой степени сохраняется. И, когда обстоятельства становятся невыносимы, может произойти частичный или даже полный откат. У всех эта грань своя.
Аналогичные процессы происходят и на уровне культуры. Ее развитие — это движение от архаической мифологической слитности к сложности и противоречивости. Способности выдерживать амбивалентность.
Поэтому любая идеология находится в постоянном поиске баланса между семантическим богатством и управляемостью. Пропаганда — один из инструментов этого поиска. Ее функция заключается в обеспечении контролируемого регресса культуры к квазимифологической слитности. Пропаганда как бы снимает дифференциацию, предлагая когерентную, простую и потому экономически выгодную реальность, тяготеющую к супермодальности. В результате формируется ригидная конструкция, напоминающая описанные Стайнером психотические убежища. Те, кто рядом, это СВОИ, они изначально хорошие, обладающие знанием, выступают за добро и поступают только так, как необходимо. Им противостоят ЧУЖИЕ — безмерно далекий, но очень опасный враг, несущий экзистенциальную угрозу. Либо мы, либо они. Если бы мы не напали первыми, то они напали бы на нас — короче, сплошные бинарности.
За счет такого упрощения/уплощения высвобождается колоссальный ресурс. Его можно разрядить на те или иные грандиозные действия, которые при обычном состоянии культуры были бы просто неподъемны. Например, остановить мясом хорошо механизированную армию или осилить грандиозную стройку. Но куда чаще целью оказывается максимизация контроля сама по себе.
Проблема в том, что без критических издержек все это прокатывает только в короткой и, реже, в средней перспективе. Как на уровне культуры, так и на уровне индивида.
Такой вот оммаж Вадиму Рудневу.
#Entwurf
Единственно доступная человеку реальность состоит из знаков, это символическо-воображаемая структура, и она основана на модальностях. Они имеют вид бинарных оппозиций, и их не особо много: аксиологическая (хорошо — плохо), алетическая (необходимо — невозможно), деонтическая (должно — запрещено), темпоральная (прошлое — будущее), пространственная (здесь — нигде), эпистемическая (знание — незнание). Все вместе они задают что-то вроде системы координат, относительно которой так или иначе располагаются разные объекты. При этом изначально, в психике маленького ребенка, все эти модальности как бы слеплены в одну большую супермодальность. То, что здесь, рядом, является также известным, хорошим, должным и необходимым, а то, что там — неизвестным, плохим, запрещенным и даже невозможным.
По мере развития психики — если винникоттовские и бионовские критерии «достаточности» среды выполняются — разворачивается дифференциация: ребенок совершенствует свою способность различать собственные состояния и учится оперировать их нюансами, при этом не забывая о целом. Система модальностей становится подвижнее, появляются полутона. Но при этом возможность регресса к изначальной слитности всегда в некоторой степени сохраняется. И, когда обстоятельства становятся невыносимы, может произойти частичный или даже полный откат. У всех эта грань своя.
Аналогичные процессы происходят и на уровне культуры. Ее развитие — это движение от архаической мифологической слитности к сложности и противоречивости. Способности выдерживать амбивалентность.
Поэтому любая идеология находится в постоянном поиске баланса между семантическим богатством и управляемостью. Пропаганда — один из инструментов этого поиска. Ее функция заключается в обеспечении контролируемого регресса культуры к квазимифологической слитности. Пропаганда как бы снимает дифференциацию, предлагая когерентную, простую и потому экономически выгодную реальность, тяготеющую к супермодальности. В результате формируется ригидная конструкция, напоминающая описанные Стайнером психотические убежища. Те, кто рядом, это СВОИ, они изначально хорошие, обладающие знанием, выступают за добро и поступают только так, как необходимо. Им противостоят ЧУЖИЕ — безмерно далекий, но очень опасный враг, несущий экзистенциальную угрозу. Либо мы, либо они. Если бы мы не напали первыми, то они напали бы на нас — короче, сплошные бинарности.
За счет такого упрощения/уплощения высвобождается колоссальный ресурс. Его можно разрядить на те или иные грандиозные действия, которые при обычном состоянии культуры были бы просто неподъемны. Например, остановить мясом хорошо механизированную армию или осилить грандиозную стройку. Но куда чаще целью оказывается максимизация контроля сама по себе.
Проблема в том, что без критических издержек все это прокатывает только в короткой и, реже, в средней перспективе. Как на уровне культуры, так и на уровне индивида.
Такой вот оммаж Вадиму Рудневу.
#Entwurf
2
Daily reminder, in erster Linie für mich selbst: если из фокуса терапевтического процесса выпадает интерпретация переноса, то он не имеет отношения к психоанализу.
Иначе говоря, если психотерапевт по тем или иным причинам не решается на интерпретацию того, что происходит между ним и пациентом, если он не способен оценивать/ощущать, когда такая интерпретация возможна и когда необходима, в какой она должна быть форме, то его работа с психоанализом имеет крайне мало общего. Даже если такой человек в совершенстве владеет психоаналитической метапсихологией и читает Фрейда / Лакана / Биона / Грина / Ферро в оригинале.
Именно работа с переносом является главным инструментом психоаналитического процесса, она – его острие. Все прочие техники предваряют и дополняют её, делают возможной.
Эта работа требует от претендующего на неё не только дискурсивного знания, но мужества и чуткости – в первую очередь, в отношениях с собой. Именно поэтому полноценное психоаналитическое обучение настолько долгое.
#Fetzen
Иначе говоря, если психотерапевт по тем или иным причинам не решается на интерпретацию того, что происходит между ним и пациентом, если он не способен оценивать/ощущать, когда такая интерпретация возможна и когда необходима, в какой она должна быть форме, то его работа с психоанализом имеет крайне мало общего. Даже если такой человек в совершенстве владеет психоаналитической метапсихологией и читает Фрейда / Лакана / Биона / Грина / Ферро в оригинале.
Именно работа с переносом является главным инструментом психоаналитического процесса, она – его острие. Все прочие техники предваряют и дополняют её, делают возможной.
Эта работа требует от претендующего на неё не только дискурсивного знания, но мужества и чуткости – в первую очередь, в отношениях с собой. Именно поэтому полноценное психоаналитическое обучение настолько долгое.
#Fetzen
Пока одни использовали краски, Стасис Красаускус писал чистыми присутствием и пустотой.
Вероятно, самым известным произведением художника является линогравюра «Юность» (1961), ставшая символом одноименного журнала. Это «девичье лицо с пшеничными колосьями вместо волос» воспроизведено на его надгробии.
#Fetzen
Вероятно, самым известным произведением художника является линогравюра «Юность» (1961), ставшая символом одноименного журнала. Это «девичье лицо с пшеничными колосьями вместо волос» воспроизведено на его надгробии.
#Fetzen
«Основные слова суть не отдельные слова, но пары слов... Когда говорится Ты, говорится и Я сочетания Я-Ты. Когда говорится Оно, говорится и Я сочетания Я-Оно... Сосредоточение и сплавление в целостное существо не может осуществиться ни через меня, ни без меня: я становлюсь Я, соотнося себя с Ты, становясь Я, я говорю Ты. Всякая действительная жизнь есть встреча».
См. «Два образа веры»
Иронично, но, вряд ли того желая, экзистенциалист и сионист Мартин Бубер довольно емко и поэтично выразил суть парадигмы объектных отношений, в настоящий момент доминирующей как в психоанализе, так и в теориях развитиях в принципе. Впрочем, схожие фрагменты можно было бы найти и у Михаила Бахтина.
По большому счету, все, что мы считаем собой — отзвуки и отсветы уже случившихся встреч.
#Fetzen
#Бубер
Иногда мертвечина — это не разрушающие атаки, развал или гниение, а нарочито спокойная поверхность. Когда отсутствует какое-либо аффективное движение: нет ни ассоциативного скольжения по означающим, ни даже скачков интонации или смены выражений лица. Люди в таком состоянии могут опрятно и в общем-то красиво выглядеть, много говорить, даже слишком спокойно и вежливо, но при этом они почти ничего не высказывают.
Об этом напоминает Юлия Кристева, комментируя в «Черном солнце…» картину Ганса Гольбейна:
#Кристева
#Fetzen
Об этом напоминает Юлия Кристева, комментируя в «Черном солнце…» картину Ганса Гольбейна:
«Смерть непредставима во фрейдовском бессознательном. Но, как мы видели, она отмечается в нем интервалом, пробелом, разрывом или разрушением представления. Следовательно, для имагинативной способности Я смерть как таковая сигнализируется посредством изоляции знаков или же посредством их банализации, доходящей до их полного опустошения...
Соперничая с эротическим витализмом Я или же ликующей изобильностью экзальтированных или гнетущих знаков, выражающих присутствие Эроса, смерть превращается в отстраненный реализм или, более того, в воинственную иронию — таковы «танец смерти» и лишенная иллюзий распущенность, проникшие в стиль художника. Я эротизирует и означивает навязчивое присутствие Смерти, отмечая изоляцией, пустотой или абсурдным смехом свою собственную воображаемую уверенность, которая поддерживает его жизнь, то есть крепит его на игру форм. И наоборот, образы и идентичности — кальки этого победоносного Я — оказываются отмеченными неприступной печалью».
#Кристева
#Fetzen
Перед тем, как умереть,
Надо же глаза закрыть.
Перед тем, как замолчать,
Надо же поговорить.
Звезды разбивают лед,
Призраки встают со дна —
Слишком быстро настает
Слишком нежная весна.
И касаясь торжества,
Превращаясь в торжество,
Рассыпаются слова
И не значат ничего.
1930 г.
Поздний Георгий Иванов — как ледяная настоечка, иногда совершенно незаменим.
#Fetzen
#Иванов
Надо же глаза закрыть.
Перед тем, как замолчать,
Надо же поговорить.
Звезды разбивают лед,
Призраки встают со дна —
Слишком быстро настает
Слишком нежная весна.
И касаясь торжества,
Превращаясь в торжество,
Рассыпаются слова
И не значат ничего.
1930 г.
Поздний Георгий Иванов — как ледяная настоечка, иногда совершенно незаменим.
#Fetzen
#Иванов
Когда-то я уже вспоминал этот фрагмент из записных книжек Марины Цветаевой:
Тогда я обращался к идее Лакана, что любить — это давать то, чего не имеешь. Что любовь — возможно, и сделка, но слишком причудливая, в ней не идет речи об обмене чем-то наличным, чем-то, что имеется в распоряжении. А, значит, это своего рода антисделка, сделка по ту строну сделки. И этим она отличается и от влюбленности, и от партнерства, и от зависимости.
Но сегодня в связи с этим фрагментом мне вспомнилось бионовское reverie. Любить — мочь быть в состоянии предельной открытости кому-то, мочь с ним совместно грезить во сне и наяву. Не просто найти в себе место для размещения чужих содержаний, а обнаружить желание сплетаться с ними, давать им прорастать, чтобы, затем, возвращать их плоды в качества дара.
Подлинно счастливые отношения — насколько счастье вообще возможно — держатся именно на симметрии reverie, его совместности. Только подвижность этой совместной грезы, её ритм позволяет выдерживать скорбь, чья тень накрывает собою все сущее.
И в этом смысле речь действительно идет о чуде или, словами Лакана, о «благодати». Войти в состояние reverie волением Эго/Я невозможно, к нему нужно быть способным и готовым.
#Entwurf
#Цветаева
#Бион
Всякая любовь — сделка.
Шкуру — за деньги.
Шкуру — за шкуру.
Шкуру — за душу.
Когда не получаешь ни того, ни другого, ни третьего, — даже такой олух-купец как я прекращает кредит.
Тогда я обращался к идее Лакана, что любить — это давать то, чего не имеешь. Что любовь — возможно, и сделка, но слишком причудливая, в ней не идет речи об обмене чем-то наличным, чем-то, что имеется в распоряжении. А, значит, это своего рода антисделка, сделка по ту строну сделки. И этим она отличается и от влюбленности, и от партнерства, и от зависимости.
Но сегодня в связи с этим фрагментом мне вспомнилось бионовское reverie. Любить — мочь быть в состоянии предельной открытости кому-то, мочь с ним совместно грезить во сне и наяву. Не просто найти в себе место для размещения чужих содержаний, а обнаружить желание сплетаться с ними, давать им прорастать, чтобы, затем, возвращать их плоды в качества дара.
Подлинно счастливые отношения — насколько счастье вообще возможно — держатся именно на симметрии reverie, его совместности. Только подвижность этой совместной грезы, её ритм позволяет выдерживать скорбь, чья тень накрывает собою все сущее.
И в этом смысле речь действительно идет о чуде или, словами Лакана, о «благодати». Войти в состояние reverie волением Эго/Я невозможно, к нему нужно быть способным и готовым.
#Entwurf
#Цветаева
#Бион