Forwarded from timeless landscape
В среду, 20 августа, в рамках Летней ландшафтной школы совместно с A-HOUSE состоится камерная беседа «Ландшафт и память».
Мы поговорим о том, как ландшафт становится носителем историй, культурных кодов и личных воспоминаний, и какие формы эта память может принимать в городской и природной среде.
Спикеры:
— Игорь Апарин — архитектор, основатель студии NOYD
— Евгения Удалова — архитектор бюро Хора
— Наталья Масталерж — архитектор, сооснователь бюро NOWADAYS office
— Дмитрий Онищенко — ландшафтный архитектор, директор по развитию бюро ALD Landscapes
Модератор:
Полина Патимова — архитектурный редактор, автор телеграм-канала Projects & Principles и преподаватель МАРШ
20 августа / 19:30–21:00
Гостиная A-HOUSE
Вход свободный по регистрации.
Мы поговорим о том, как ландшафт становится носителем историй, культурных кодов и личных воспоминаний, и какие формы эта память может принимать в городской и природной среде.
На встрече обсудим:
— Что значит «память в городе» и как с ней работать — от личной до культурной и исторической?
— Как проявлять память в проектах: что важно делать и чего лучше избегать?
— Можно ли сформировать культурный код места быстро или он складывается только со временем?
— Как через ландшафт рассказывать истории и работать со сложным наследием — от кладбищ до памяти о травматических событиях?
Спикеры:
— Игорь Апарин — архитектор, основатель студии NOYD
— Евгения Удалова — архитектор бюро Хора
— Наталья Масталерж — архитектор, сооснователь бюро NOWADAYS office
— Дмитрий Онищенко — ландшафтный архитектор, директор по развитию бюро ALD Landscapes
Модератор:
Полина Патимова — архитектурный редактор, автор телеграм-канала Projects & Principles и преподаватель МАРШ
20 августа / 19:30–21:00
Гостиная A-HOUSE
Вход свободный по регистрации.
❤14🔥8👏3
На прошлой неделе я сходила на фильм «Е1027. Эйлин Грей: дом у моря» — и наконец-то узнала историю о вилле на Лазурном берегу, в которой Ле Корбюзье без разрешения Эйлин Грей расписал стены.
Мне очень понравилось — это не документалка об архитекторах (которые обычно выходят душноватыми), а художественный фильм с сюжетом, интересными ходами и аллегориями. Больше всего меня впечатлила театральность на экране: ключевые моменты происходят как бы на сцене, с декорациями и с нарочитым светом. Возраст героев не меняется на протяжении всего фильма — никаких морщин или седины, — а поездку на автомобиле герои изображают, сидя на двух стульях. Но история о вилле снята на вилле — её отреставрировали совсем недавно (кажется, в 2021 году).
Ещё один ход — языки: Эйлин Грей была ирландкой, поэтому со зрителем она разговаривает по-английски, а со своим возлюбленным Жаном Бадо́вичи — в основном по-французски.
Вилла — красавица. Ле Корбюзье — самолюбивый вандал (хотя росписи очень красивые, просто лучше бы не на этих стенах). Что в этом доме придумала Эйлин, а что — Бадовичи, я так и не поняла до конца, но кажется, это скорее проект Грей, хотя до этого она занималась мебелью, а не зданиями. Корбюзье построил свой деревянный Кабанон (который выглядит как прямоугольная избушка) прямо рядом с E1027 и думаю, утонул ровно на этом побережье.
Название дома тоже очень модернистское — в нём зашифрованы имена двоих: E — Eileen, 10 — J, Jean, 2 — B, Badovici, 7 — G, Gray. Грей прожила в нём всего два года. А ещё в конце фильма появляются документальные съёмки Эйлин Грей в её парижской квартире.
Я смотрела фильм в рамках Летнего архитектурного фестиваля (ЛАФ) — и он до сих пор идёт, причём в разных городах: ищите свой на сайте и успевайте на сеансы в августе и сентябре (но имейте в виду, что фильм о Ренцо Пьяно ругают).
Мне очень понравилось — это не документалка об архитекторах (которые обычно выходят душноватыми), а художественный фильм с сюжетом, интересными ходами и аллегориями. Больше всего меня впечатлила театральность на экране: ключевые моменты происходят как бы на сцене, с декорациями и с нарочитым светом. Возраст героев не меняется на протяжении всего фильма — никаких морщин или седины, — а поездку на автомобиле герои изображают, сидя на двух стульях. Но история о вилле снята на вилле — её отреставрировали совсем недавно (кажется, в 2021 году).
Ещё один ход — языки: Эйлин Грей была ирландкой, поэтому со зрителем она разговаривает по-английски, а со своим возлюбленным Жаном Бадо́вичи — в основном по-французски.
Вилла — красавица. Ле Корбюзье — самолюбивый вандал (хотя росписи очень красивые, просто лучше бы не на этих стенах). Что в этом доме придумала Эйлин, а что — Бадовичи, я так и не поняла до конца, но кажется, это скорее проект Грей, хотя до этого она занималась мебелью, а не зданиями. Корбюзье построил свой деревянный Кабанон (который выглядит как прямоугольная избушка) прямо рядом с E1027 и думаю, утонул ровно на этом побережье.
Название дома тоже очень модернистское — в нём зашифрованы имена двоих: E — Eileen, 10 — J, Jean, 2 — B, Badovici, 7 — G, Gray. Грей прожила в нём всего два года. А ещё в конце фильма появляются документальные съёмки Эйлин Грей в её парижской квартире.
Я смотрела фильм в рамках Летнего архитектурного фестиваля (ЛАФ) — и он до сих пор идёт, причём в разных городах: ищите свой на сайте и успевайте на сеансы в августе и сентябре (но имейте в виду, что фильм о Ренцо Пьяно ругают).
❤28🔥6
Вспомнила тут кое-что. В моей жизни было не так много съёмных квартир — обычно я довольно долго живу на одном месте, — но в 2022-м я активно кочевала по квартирам в Астане и Алматы (ух! ну и опыт).
В какой-то момент я то ли с печалью, то ли даже с нежностью подумала, что это, в сущности, очень забавно: снимая жильё, ты вдруг оказываешься в чужом представлении о прекрасном — чаще всего совсем чужом во всех смыслах. И чужие люди обнажаются перед тобой весьма интенсивно. Кто-то думает, что кондиционер и/или посудомойка не нужны, кто-то — что дикий сервант красив. Кто-то радостно показывает тебе свои оранжевые или пурпурные стены и глупые углы, потёртую мебель, аляповатую посуду. А ты в ужасе прикидываешь, сколько всё это стоит или как надолго будет с тобой — и за этим не замечаешь иногда совершенно абсурдной и пронзительной нежности происходящего.
Наверняка и наше представление о прекрасном для кого-то совсем чуждое — но тут дело и не в нём. Снимая квартиру, мы оказываемся в чужом пространстве, и пытаемся приладить к нему кучу всего своего — от конкретных вещей до желаний и убеждений.
И конечно, совсем редко бывает так, что прилаживать одно к другому не нужно — что всё просто как-то складывается вместе, и тогда получается найти какой-то дом-дом. Но это всегда лотерея.
На фото мой казахский кот обретает наш московский дом, куда мы с ним поселились, вернувшись из всех сомнительных странствий (в них мы и познакомились).
В какой-то момент я то ли с печалью, то ли даже с нежностью подумала, что это, в сущности, очень забавно: снимая жильё, ты вдруг оказываешься в чужом представлении о прекрасном — чаще всего совсем чужом во всех смыслах. И чужие люди обнажаются перед тобой весьма интенсивно. Кто-то думает, что кондиционер и/или посудомойка не нужны, кто-то — что дикий сервант красив. Кто-то радостно показывает тебе свои оранжевые или пурпурные стены и глупые углы, потёртую мебель, аляповатую посуду. А ты в ужасе прикидываешь, сколько всё это стоит или как надолго будет с тобой — и за этим не замечаешь иногда совершенно абсурдной и пронзительной нежности происходящего.
Наверняка и наше представление о прекрасном для кого-то совсем чуждое — но тут дело и не в нём. Снимая квартиру, мы оказываемся в чужом пространстве, и пытаемся приладить к нему кучу всего своего — от конкретных вещей до желаний и убеждений.
И конечно, совсем редко бывает так, что прилаживать одно к другому не нужно — что всё просто как-то складывается вместе, и тогда получается найти какой-то дом-дом. Но это всегда лотерея.
На фото мой казахский кот обретает наш московский дом, куда мы с ним поселились, вернувшись из всех сомнительных странствий (в них мы и познакомились).
❤43🔥9👏3
Если вы сдаёте вещи в черити-боксы, то наверняка слышали о благотворительном фонде «Второе дыхание» и видели контейнеры с замысловатой розовой стрелкой.
В этом году фонду исполняется 10 лет, и в честь этого команда проводит благотворительный фестиваль — он пройдёт 14 сентября с 12:00 до 23:00 на Хлебозаводе. В программе — маркет с новыми одеждой и книгами, а ещё несколько интересных событий:
🔵 В 13:00 — «Коллективная сома»: перформативная прогулка по территории с хореографом и танцовщицей Дарьей Плоховой.
⭐ В 14:00 — пленэр с художником Лёшей Гельдом, на котором обещают помочь с тем, чтобы быстро рисовать с натуры.
🔵 В 15:00 — экскурсия по заводу с проектом «Москва глазами инженера» с выходом на одну из крыш.
⭐ В 16:00 — исследовательская прогулка по Бутырскому району, тоже с «Москвой глазами инженера».
Если будет настроение, приходите! Я думаю, это классный сценарий городской активности.
Билет на каждое событие стоит 670 рублей (оплатить нужно при регистрации), а в 19:00 начнётся концерт — туда вход тоже по билетам. Все эти суммы — возможность помочь фонду и людям в непростых обстоятельствах.
Чтобы просто прийти погулять на фестиваль, тоже лучше зарегистрироваться — так команда увидит, сколько желающих.
В этом году фонду исполняется 10 лет, и в честь этого команда проводит благотворительный фестиваль — он пройдёт 14 сентября с 12:00 до 23:00 на Хлебозаводе. В программе — маркет с новыми одеждой и книгами, а ещё несколько интересных событий:
Если будет настроение, приходите! Я думаю, это классный сценарий городской активности.
Билет на каждое событие стоит 670 рублей (оплатить нужно при регистрации), а в 19:00 начнётся концерт — туда вход тоже по билетам. Все эти суммы — возможность помочь фонду и людям в непростых обстоятельствах.
Чтобы просто прийти погулять на фестиваль, тоже лучше зарегистрироваться — так команда увидит, сколько желающих.
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
❤8🔥5👏3
Если хочется написать что-нибудь содержательное, есть повод. Действовать надо быстро, но ещё немного времени есть, чтобы поразмышлять о «Времени нет» ↓
❤3
Forwarded from лаборатория муар х цех
Выставка Лаборатории МУАР х ЦЕХ ‘Времени нет’ идет, а мы планируем печатный зин в качестве ее памятного следа. Поэтому объявляем новый open call — последний в этом сезоне!
Мы предлагаем вам прийти на выставку*, внимательно изучить ее и написать рецензию — на один из экспонатов, на несколько или на все сразу. Мы ждем от вас ‘эссе’, имея в виду авторскую интерпретацию художественных объектов, которая даст читателю новые ракурсы и поводы для размышления. То есть, по сути то, чем могла бы быть критическая рецензия, если бы расширяющая смысловое поле критика существовала.
Три отобранных кураторами эссе будут включены в зин.
Максимальный объем текста: 10 тысяч знаков с пробелами. Дедлайн подачи: 13 сентября (принимаем до полуночи).
Отправляйте на почту laboratory@muartseh.ru с темой письма 'Эссе для зина'.
Жанр — свободный, субъективность приветствуется, но было бы здорово, если отследить логику взаимосвязей получилось бы у каждого. Смотрите и пишите — а мы будем очень ждать!
*Лучший способ — прийти на кураторскую экскурсию — ближайшие: 26 августа в 19:00, 28 августа в 19:00. Подробнее — здесь.
Мы предлагаем вам прийти на выставку*, внимательно изучить ее и написать рецензию — на один из экспонатов, на несколько или на все сразу. Мы ждем от вас ‘эссе’, имея в виду авторскую интерпретацию художественных объектов, которая даст читателю новые ракурсы и поводы для размышления. То есть, по сути то, чем могла бы быть критическая рецензия, если бы расширяющая смысловое поле критика существовала.
Три отобранных кураторами эссе будут включены в зин.
Максимальный объем текста: 10 тысяч знаков с пробелами. Дедлайн подачи: 13 сентября (принимаем до полуночи).
Отправляйте на почту laboratory@muartseh.ru с темой письма 'Эссе для зина'.
Жанр — свободный, субъективность приветствуется, но было бы здорово, если отследить логику взаимосвязей получилось бы у каждого. Смотрите и пишите — а мы будем очень ждать!
*Лучший способ — прийти на кураторскую экскурсию — ближайшие: 26 августа в 19:00, 28 августа в 19:00. Подробнее — здесь.
❤6🔥5
Я давно не рассказывала вам про постгуманистическую архитектуру — а очень зря. Это башня Кэмпбелла: девятиметровый дом для летучих мышей, который врач-инфекционист Чарльза Кэмпбелл придумал в 1910-х в Техасе, чтобы рукокрылые боролись с малярийными комарами. Это называлось Hygieostatic Bat Roost (то есть «Гигиеническое убежище для летучих мышей»).
Сначала у Кэмпбелла ничего не вышло: первая его башня не сработала (он не смог привлечь в неё рукокрылых), но он понаблюдал за летучими мышами как следует, и следующие дома заработали. Там же копился ценный помёт, который использовался для удобрения земли и назывался «чёрным золотом». Всего было построено 16 таких деревянных сооружений высотой в несколько метров (маленький человечек на фото — сам Кемпбелл), но большинство из них не сохранились.
Благодаря Кэмпбеллу летучих мышей запретили убивать в Техасе — ввели за убийство штраф (то есть до этого их, видимо, убивали довольно активно). Летучие мыши — нехаризматичный вид: они не нравятся людям, нам сложно соотносить их повадки, тела или мимику со своими (то есть заниматься антропоморфизмом), а иногда они и вовсе пугают нас. То, что сделал Кэмпбелл, очень прогрессивно (особенно для начала XX века), но всё ещё очень антропоцентрично: он обосновал полезность нехаризматичного вида для человека — для лечения бушующей малярии и удобрения земли в сельскохозяйственном штате. Башни Кэмпбелла — пример сострадательной консервации: люди знали, где живут летучие мыши, и осознали ценность их жизней. Виды начали мирно сосуществовать, хотя этому и сопутствовали эксплуатация и размышления о полезности.
Если вам нравятся такие истории, и вы хотите узнать больше об отношениях животных и людей (Human Animal Studies), то я очень рекомендую курс Кати Крыловой «Возможность постгуманистической архитектуры», который стартует 17 сентября в проекте Facultative.
Я проходила курс прошлой осенью, и это правда какой-то удивительный опыт и если вы любите животных, и если думаете о новых перспективах архитектуры, и если вас волнует теория и философия. Катины определения гиперобъекта, заботы, расчеловечивания (не в кошмарном смысле) до сих пор остаются самыми ясными из тех, что я слышала, а такие штуки вообще очень сложно объяснить.
В общем, я горячо рекомендую. А если на курс сил пока нет, а читать и думать о Human Animal Studies хочется, у Кати есть канал с прекрасным названием my cat has a crush (угадайте, кто тут краш!). И ещё весь август канал Facultative рассказывает о межвидовых проектах и материалах по правам животных и теории межвидового дизайна (например, вот отличная подборка).
Сначала у Кэмпбелла ничего не вышло: первая его башня не сработала (он не смог привлечь в неё рукокрылых), но он понаблюдал за летучими мышами как следует, и следующие дома заработали. Там же копился ценный помёт, который использовался для удобрения земли и назывался «чёрным золотом». Всего было построено 16 таких деревянных сооружений высотой в несколько метров (маленький человечек на фото — сам Кемпбелл), но большинство из них не сохранились.
Благодаря Кэмпбеллу летучих мышей запретили убивать в Техасе — ввели за убийство штраф (то есть до этого их, видимо, убивали довольно активно). Летучие мыши — нехаризматичный вид: они не нравятся людям, нам сложно соотносить их повадки, тела или мимику со своими (то есть заниматься антропоморфизмом), а иногда они и вовсе пугают нас. То, что сделал Кэмпбелл, очень прогрессивно (особенно для начала XX века), но всё ещё очень антропоцентрично: он обосновал полезность нехаризматичного вида для человека — для лечения бушующей малярии и удобрения земли в сельскохозяйственном штате. Башни Кэмпбелла — пример сострадательной консервации: люди знали, где живут летучие мыши, и осознали ценность их жизней. Виды начали мирно сосуществовать, хотя этому и сопутствовали эксплуатация и размышления о полезности.
Если вам нравятся такие истории, и вы хотите узнать больше об отношениях животных и людей (Human Animal Studies), то я очень рекомендую курс Кати Крыловой «Возможность постгуманистической архитектуры», который стартует 17 сентября в проекте Facultative.
Я проходила курс прошлой осенью, и это правда какой-то удивительный опыт и если вы любите животных, и если думаете о новых перспективах архитектуры, и если вас волнует теория и философия. Катины определения гиперобъекта, заботы, расчеловечивания (не в кошмарном смысле) до сих пор остаются самыми ясными из тех, что я слышала, а такие штуки вообще очень сложно объяснить.
В общем, я горячо рекомендую. А если на курс сил пока нет, а читать и думать о Human Animal Studies хочется, у Кати есть канал с прекрасным названием my cat has a crush (угадайте, кто тут краш!). И ещё весь август канал Facultative рассказывает о межвидовых проектах и материалах по правам животных и теории межвидового дизайна (например, вот отличная подборка).
❤30🔥7🤯2👏1
Вчера я попрощалась с домом, в котором прожила семь лет — хрущёвкой из жёлтого кирпича на юго-востоке Москвы. В ней прошли всё моё студенчество и много рабочих лет. Я принимала в ней друзей и родных и смотрела из большого кухонного окна во двор в разные сезоны — это было удобно, потому что оно было обновлённым, и в нём не было переплётов. В квартире было утреннее солнце, но и на закате было хорошо. Я очень любила качели во дворе и много чего успела на них передумать, глядя на девятиэтажку напротив (она пока стоит).
В дальней комнате из двух у меня был кабинет (а ещё там спали гости, а потом я стала переселяться туда, когда принимала кого-то): в ковидные времена это было удобно — я спала в одной комнате, а работала в другой, глядя на макушки деревьев со своего пятого этажа. Он был последним, поэтому над моим застеклённым и душным балконом был свес кровли, и когда на него садились голуби, казалось, что там сверху паркуется грифон. В общем, я очень любила эту квартиру.
А ещё я много гуляла по зелёным дворам и сначала очень удивлялась датам постройки, сложенным на фасадах из кирпича: 1959. Я уехала оттуда в декабре 2021-го в счастливую жизнь, особенно не раздумывая и не скучая потом: время покидать этот дом подходило плавно, решение перемещаться куда-то поцентральнее зрело во мне не один год, так что я не ощущала это как потерю. Когда я вернулась в Москву в 2023-м, я увидела, что мою улицу Нижегородскую активно перестраивают — и поняла, что дом, наверное, снесли. И пару лет я боялась ехать туда и смотреть на это — а вчера поехала вместе с подругой, которая тоже очень любила эту квартиру. И застала промежуточный этап.
Сейчас почти все пятиэтажки стоят там пустые с выбитыми окнами и снятыми дверями — тревожные и мертвенные в сумерках, обнесённые синими заборами. Пространство тоже меняется: на месте компактных утопающих в зелени домов из кирпича с милыми крыльцами растут спорадические многоэтажки, которые стараются позатейливее сесть на свой футпринт — с разворотом, с отступом, с блестящим стеклянным фасадом. Этот контраст маленького и большого, умирающего и наступающего, выношенного и сияющего какой-то очень пугающий: как сказала моя подруга, кажется, что кого-то заставляют замолчать. А у меня в голове, пока мы ходили, всё крутилось два слова: «поглощение» и «фагоцитоз». Как будто ценности нового города поглощают, уничтожают ценности старого как враждебные. И кажется, тот город нравился мне больше.
Я думаю, людям, которые купили квартиры в новых домах, там тоже не по себе: им вряд ли нравится советская застройка, они уже пару лет живут среди расселений, сносов и строек — и будут жить так ещё пару лет: в тревоге и мрачности разрушений и кутерьме строительства. Слепые тёмные окна, сквоттеры (кажется), заборы, пустые остановки на огромной магистрали — всё это выглядит тревожно даже тёплым осенним вечером.
Мы висели на строительном заборе, заглядывая в заросший двор, где я любила есть мороженое, и в дырки на месте моего подъезда — и я подумала: видимо, я противница сносов? Это ведь очень консервативно? И когда я успела? И как вообще обо всём этом думать? Дойти до того, что любой снос — это плохо? Нет, это абсурд. Но почему-то очень грустно и больно видеть, как то, что было твоей повседневной средой — дом, двор, соседние дворы — уничтожается. Я прогулялась по дворам в одну сторону, вспомнила свои ощущения от них — и уже не нашла сил пройти обратно.
В дальней комнате из двух у меня был кабинет (а ещё там спали гости, а потом я стала переселяться туда, когда принимала кого-то): в ковидные времена это было удобно — я спала в одной комнате, а работала в другой, глядя на макушки деревьев со своего пятого этажа. Он был последним, поэтому над моим застеклённым и душным балконом был свес кровли, и когда на него садились голуби, казалось, что там сверху паркуется грифон. В общем, я очень любила эту квартиру.
А ещё я много гуляла по зелёным дворам и сначала очень удивлялась датам постройки, сложенным на фасадах из кирпича: 1959. Я уехала оттуда в декабре 2021-го в счастливую жизнь, особенно не раздумывая и не скучая потом: время покидать этот дом подходило плавно, решение перемещаться куда-то поцентральнее зрело во мне не один год, так что я не ощущала это как потерю. Когда я вернулась в Москву в 2023-м, я увидела, что мою улицу Нижегородскую активно перестраивают — и поняла, что дом, наверное, снесли. И пару лет я боялась ехать туда и смотреть на это — а вчера поехала вместе с подругой, которая тоже очень любила эту квартиру. И застала промежуточный этап.
Сейчас почти все пятиэтажки стоят там пустые с выбитыми окнами и снятыми дверями — тревожные и мертвенные в сумерках, обнесённые синими заборами. Пространство тоже меняется: на месте компактных утопающих в зелени домов из кирпича с милыми крыльцами растут спорадические многоэтажки, которые стараются позатейливее сесть на свой футпринт — с разворотом, с отступом, с блестящим стеклянным фасадом. Этот контраст маленького и большого, умирающего и наступающего, выношенного и сияющего какой-то очень пугающий: как сказала моя подруга, кажется, что кого-то заставляют замолчать. А у меня в голове, пока мы ходили, всё крутилось два слова: «поглощение» и «фагоцитоз». Как будто ценности нового города поглощают, уничтожают ценности старого как враждебные. И кажется, тот город нравился мне больше.
Я думаю, людям, которые купили квартиры в новых домах, там тоже не по себе: им вряд ли нравится советская застройка, они уже пару лет живут среди расселений, сносов и строек — и будут жить так ещё пару лет: в тревоге и мрачности разрушений и кутерьме строительства. Слепые тёмные окна, сквоттеры (кажется), заборы, пустые остановки на огромной магистрали — всё это выглядит тревожно даже тёплым осенним вечером.
Мы висели на строительном заборе, заглядывая в заросший двор, где я любила есть мороженое, и в дырки на месте моего подъезда — и я подумала: видимо, я противница сносов? Это ведь очень консервативно? И когда я успела? И как вообще обо всём этом думать? Дойти до того, что любой снос — это плохо? Нет, это абсурд. Но почему-то очень грустно и больно видеть, как то, что было твоей повседневной средой — дом, двор, соседние дворы — уничтожается. Я прогулялась по дворам в одну сторону, вспомнила свои ощущения от них — и уже не нашла сил пройти обратно.
❤43😢29