Рональд Бріттон "Секс, смерть і Супер-Его" (2003)

Фройд, безсумнівно, володів вродженою дотепністю і застосовував її у своїй роботі, а також використовував, захищаючись від атак і наносячи удари у відповідь при необхідності. Напевно, одним з найкращих прикладів дотепності, застосованої ради виживання з однієї сторони і ради збереження гідності з іншої, слугує свідчення Фройда на користь нацистського гестапо. Це відбувалось у безнадійливий момент, коли усі небайдужі очікували на розвʼязку: чи дозволить Фройду нацистська влада покинути Відень після того, як спалила його книги, конфіскувала його видавництво і заборонила психоаналіз. Однією з умов для отримання виїзних віз для нього і його сімʼї було підписання документа, який стверджував:

"Я, професор Фройд, у дійсності підтверджую, що після аншлюсу Австрії Німецьким рейхом німецька влада і особливо гестапо ставились до мене зі всією повагою і увагою у звʼязку з моєю науковою репутацією, що я міг жити та працювати цілковито вільно, що я продовжував реалізовувати свої заняття так, як хотів, що я отримував повну підтримку від всіх відповідних інстанцій і що у мене немає навіть найменшої причини для будь-яких скарг."

Фройд погодився підписати цей папір, якщо йому спершу дозволять власноруч добавити одне речення. Гестапо погодилось. Це речення звучало: "Можу від душі рекомендувати гестапо усім" (Jones, 1957, p. 241).

Серьезность случая определяется не тяжестью нарушений, а их давностью, я хочу сказать, не давностью того или иного симптома, но продолжительностью того, часто полиморфного состояния разнообразных меняющихся эмоциональных трудностей, которые имеют корни в далеком прошлом.

Если у ребенка были только нарушения питания и/или сна, настроения и контакта с окружающими взрослыми и детьми, это в принципе представляет серьезный случай, если он не достиг полных трех лет, независимо от впечатления, складывающегося в начале лечения.

Если же нарушения появились только после семи лет, и ничего в адаптации к самому себе или обществу до этого не предвещало их появления, случай в принципе более благоприятный.

#книга #цитата

Когда ребенок рисует, он всегда рисует свой собственный портрет; не будь этого, он бы не рисовал. Мы не рисуем, мы рисуем себя и видим себя избирательно в какой-либо из частей рисунка. Когда я искала самого ребенка в представленном образе, то всегда спрашивала: «А где на рисунке ты? Где бы ты мог быть, если бы был на рисунке?» Как только ребенок располагает себя в каком-то месте, он вступает в отношения обмена с неким другим. Это как раз и означает заставить говорить рисунок, а не просто откомментировать его содержание; подобный комментарий мы недавно видели в телепередаче когда предполагаемые терапевты вглядывались в рисунок ребенка, пытаясь что-то отгадать и высказать различные объяснения. Нет, нельзя пересказать рисунок, он есть сам ребенок, который рассказывает себя через рисунок. Рисунок — это какой-то фантазм, вынесенный в анализе за рамки времени; именно в этом качестве его необходимо слушать.

Франсуаза Дольто. Ребёнок зеркала

#цитата

В психиатрии есть такой синдром — синдром Фреголи — когда появляется стойкое убеждение, что разные люди на самом деле — это один и тот же человек, постоянно меняющий внешность. Классический случай описан в 1927 году французскими психиатрами Курбоном и Фейлем: пациентка была убеждена, что две известные театральные актрисы преследуют её, появляясь неподалёку в образе разных людей — парикмахера, соседки, случайных прохожих. Она «узнавала» их, несмотря на совершенно разные лица — по манере поведения, интонации, «особому взгляду». Синдром назван в честь итальянского актёра Леопольдо Фреголи, прославившегося способностью молниеносно менять костюмы и перевоплощаться в десятки персонажей за один спектакль.

Утром, читая заметку, написанную в конце XX века, заметила в ней обороты, которые любит использовать ChatGPT. Мигом захотелось перепроверить год написания. Понятно, что алгоритм использует обычные человеческие конструкции, но читать такие тексты сразу не так интересно. Это странное чувство, появившееся последний год, — когда в интернете постоянно задаёшься вопросом: я сейчас имею дело с каким-то «самобытным» продуктом, индивидуальностью, или это снова ИИ, ловко маскирующийся в разные наряды? В таком обновлённом синдроме Фреголи разница с оригинальным была бы в том, что второй — это бред ложного узнавания, тогда как первый как будто больше привязан к реальности, это постоянное узнавание вмешательства машины (как минимум, её самых простых версий). Что происходит с самим актом чтения, когда ты постоянно в режиме подозрения? В почти-но-не-совсем человеческом есть что-то правильное, но пустое, гладкое, но без шероховатости желания; и чем лучше становятся алгоритмы, тем тоньше эта грань, тем больше параноидальной энергии требуется, чтобы продолжать их различать.

Замечаете ли вы сгенерированный контент? Важно ли это? Меняет ли что-то в вашем опыте чтения, когда видите, что текст написан с помощью ИИ?

#заметки@psychoanalytic_fields

Біон: Повертаючись до завтрашньої сесії: все, що вам потрібно зробити, це дати зародку думки шанс. Ви напевно будете заперечувати проти цієї думки; ви напевно захочете, щоб вона відповідала якійсь дорогій вашому серцю психоаналітичній теорії, щоб, якби ви розповіли про неї якомусь іншому психоаналітику, він побачив би в ній відповідність психоаналітичній теорії або теоріям вашого супервізора чи вашого аналітика. Але цього недостатньо для того, що ви говорите самому собі. Тому — і це дійсно центральний момент, але дуже важкий — ви повинні наважитися думати і відчувати все, що ви думаєте або відчуваєте, незалежно від того, що думає з цього приводу ваше співтовариство або ваше професійне товариство, або навіть що ви самі думаєте з цього приводу.

#цитата@psychoanalytic_fields

Есе Джонатана Шедлера щодо зв'язку свідомості та мозку (зі сторінки Віктора Тимошенко).

Ми повинні вивчати результати психотерапії, використовуючи психологічні концепції та методи. Ми повинні вивчати, як змінюються люди і як змінюється їхнє життя, а не діагностичні категорії з "Діагностичного і статистичного посібника з психічних розладів" (DSM). Ми повинні вивчати результати, які мають значення для пацієнтів, та психотерапію, яка їх лікує. Змістовна психотерапія не пов'язана з діагнозами DSM і ніколи не була пов'язана. Результати змістовної психотерапії не зводяться до списків симптомів DSM. Немає жодного виправдання для приниження психотерапії шляхом втискування її в медичне прокрустове ложе.

#переклад

вул. Цитадельна

Якщо вам цікаво послухати про сучасний психоаналіз, приходьте на зустріч з Робертом Гроссмарком 19 листопада о 15:00. Буде синхронний переклад, тож можна повністю зануритись в матеріал. Усі деталі за посиланням.

Першу його лекцію ми з Машею Паньковою організовували в липні — фрагменти можна послухати тут. Я особисто дуже радію, що між нами є пряма комунікація; і буде можливість розмови і для слухачів. До речі, також готуємо з Машею переклад однієї з його клінічних робіт — на тему, про яку мало хто наважується говорити.

Зі статті Шейли Лав в Атлантік про кушетку/диван:

Фройд надихнувся використовувати диван понад століття тому, спостерігаючи за драматичними демонстраціями гіпнотерапії свого вчителя Жана-Мартіна Шарко. Фройд вважав, що терапевт, який знаходиться поза полем зору, допоможе людям отримати доступ до витиснених емоцій або спогадів. (Він також казав, що не може «терпіти, коли інші люди дивляться на нього по вісім годин на день»). ...

Сьогодні в кабінетах терапевтів майже завжди є диван. Для своєї книги «У тіні кушетки Фройда» Марк Джеральд, психолог, який отримав освіту в галузі психоаналізу, сфотографував терапевтів у їхніх кабінетах, і «рідко можна було знайти кімнату, в якій не було дивана», — розповів він. «Хтось колись згадав, що насправді ніколи не використовував диван для своїх пацієнтів, але якби у нього не було дивана, він не відчував би себе психоаналітиком». ...

Для мене — і, як я підозрюю, для багатьох інших — іноді лежання може дати деяке полегшення від соціальних аспектів розмови з терапевтом. Відносини між терапевтом і клієнтом не зникнуть повністю, і цю динаміку також може бути корисно досліджувати в терапії. Проте багато клієнтів надто акцентують увагу на міжособистісній динаміці. У соціальних мережах люди жартують про те, як сильно вони хочуть отримати оцінку «А+» в терапії або розсмішити терапевта. Я відчувала такий самий тиск. Цей стрес можна зменшити, коли ви лежите і фізично не можете сканувати обличчя терапевта в пошуках ознак схвалення або незадоволення. А в час, коли багато людей перейшли на телетерапію, роздивляння обличчя терапевта (або свого власного) через Zoom може нагадувати безглузду робочу зустріч. ...

На дуже спрощеному рівні диван пропонує зміну перспективи — буквально. Стародавні греки та римляни під час бенкетів лежали, що створювало атмосферу комфорту та інтимності. ...

"На дуже спрощеному рівні диван пропонує зміну перспективи — буквально. Стародавні греки та римляни під час бенкетів лежали, що створювало атмосферу комфорту та інтимності."

Цікаво, що справді саме давньоримське кліне (ложе для відпочинку та розмов) послужило прообразом пізнішої кушетки. У свій час (це все до н.е.) греки звернулись до практики спільного лежання "за столом", хоча раніше вони за ним сиділи. Спочатку це поширювалось лише на аристократію, але потім зазнало більшої популярності. Навіть величезні громадські банкети і в Римі, і в Греції влаштовувалися з кушетками, є свідчення й про масивні громадські їдальні на Акрополі. При цьому треба було спертись на лівий лікоть, і не змінювати позу аж до кінця бесіди.

Грецьке слово «симпозіум» походить звідти ж, від досл. «пити разом». В давнину це поняття означало вечірку з музикою і спілкуванням, що слідувала за банкетом. Головною метою зібрань було спілкування і вільний обмін думками.

Вже після V століття почала розвиватись ідея, що вертикально сидяча людина зв'язана з божественним початком, тоді як та, що лежить — якби ближче до землі, "приземлена". Так ми і втратили практику суспільного лежання і симпозіумів, на яких не залишишся голодним.

Читаю книгу Джуди Леопольд Кантровиц (2006) насчёт сохранения конфиденциальности в психоаналитических текстах. Тема нетривиальная. Джуди провела интервью со 141 публикующим виньетки аналитиком и опросила 47 пациентов, которые нашли, случайно или нет, тексты о себе.

Все без исключения аналитики согласны, что нужно убирать демографические данные человека, но дальнейшую маскировку делают по-разному. Ряды первых меняли не так много, и редко спрашивали у пациента согласия на публикацию, считая, что материал всецело принадлежит им. С 1980 года, когда вышла мощная статья про взаимное влияние в паре и модель двух персон, что подсветило важность контрпереноса, и то, что терапевт тоже субъективен, стали больше интересоваться получением согласия. Ну а маскировка стала включать в себя изменение возраста, пола, идентификаций, профессии, количества членов семьи, географической позиции; некоторые специально добавляют мелкие фальшивые детальки, чтобы добавить правдоподобности (на пример, пациент не пришел на сессию из-за наводнения в жаркой стране, а про него пишут, что его машина застряла в снегу во время метели). Кто-то приводит только короткие зарисовки, чтобы не описывать весь случай, ну а кто-то меняет даже содержание снов. Это хорошее движение — в сторону заботы о пациенте — только так и могло быть. Но в то же время странно осознавать, что огромная часть всех существующих виньеток — фикшн, прошедший через много стадий фильтрации, от субъективного восприятия терапевта до намеренных перестановок и искажений.

Из забавного — треть опрошенных аналитиков сказали, что хотя бы раз в жизни (как правило, на старте карьеры) писали статьи о себе. Так, будто они описывают пациента. Потому что считали, что это лучший материал для иллюстрации, проработанный много раз. Потом некоторые жалели. Первыми это, конечно, всё равно сделала семья Фройд: Анна описывала некоторые свои сны так, будто ей их принёс пациент, а потом анализировала их «своим рабочим голосом». У Гелены Дойч была попытка написать о роскошной клиентке, которой аналитик завидовал, но в этом описании находят, что она ссылалась на собственную биографию. В общем, никогда не знаешь, про кого ты в действительности читаешь в этих книжках.

#заметка@psychoanalytic_fields

Книга, которую я тут упоминаю, называется «Письмо о пациентах: ответственность, риски и последствия». Мне она действительно очень понравилась. Но также книжка породила много мыслей о том, насколько актуальным и интересным такой текст покажется психоаналитикам сейчас. Кантровиц рассуждает, как следует обходиться с историей пациента и самого анализа, стоит ли (и как именно, и когда) превращать их в публикацию. Она хорошо описывает весь репертуар доступных для этого инструментов и приводит убедительные доводы за и против каждого. Основная идея такова, что публикации важны, потому что прежде всего они действуют как сосуды и разносят кровь (новинки, переосмысления, свежие взгляды) по всему телу сообщества. А с другой стороны, публикации могут быть вредны в том смысле, что неизбежно приходится открывать что-то сокровенное о другом, кто тебе это доверил.

В 2018 году один из комитетов IPA серьёзно задумался о том, какую степень конфиденциальности может и должен предоставить аналитик. В итоге они составили довольно параноидный документ. К примеру, там встречается мысль о том, что идеальный вариант психоанализа проходит почти что в пещере или бункере, защищённом от любых вмешательств со стороны. Так, даже телефоны рекомендуется оставлять за дверьми, чтобы исключить, что какие-то части разговора будут записаны тем же гуглом, ведущим постоянную прослушку. Свободные ассоциации, считают они, будут свободными только при выполнении главного условия — что абсолютно всё останется между двумя людьми.

И вот: строгие выводы, правила, длительные рассуждения об этичности того или иного. Одновременно — современный мир с бесконечно хитрым сбором персональных данных, онлайн-сессиями (которые некоторые ортодоксальные инстанции до сих пор умудряются отрицать), ИИ-помощниками и Threads с фейсбуком, где некоторое количество терапевтов без задней мысли выкладывает кусочки сессий или картину жизни пациента. В общем, стоит ли так заботиться о конфиденциальности в экстимном мире, где столь многое выносится наружу? Если ответ всё равно «да», так или иначе работа Кантровиц окажется полезной.

Тут моя рецензия на этот труд, старалась составить её так, чтобы можно было «прочитать» книгу, не читая её полностью. Буду рада вашим мыслям в комментариях!

#заметка #статья@psychoanalytic_fields

Говоря об антиподе Лакана, кто вспоминается первым? Анна Фрейд? Хартман? Вопреки явной войне Лакана с эго-психологией, для меня его главный антипод — это Ференци. Лакан иногда с уважением отзывался о Ференци и даже приезжал к Имре Херману в Будапешт и там говорил о нём. Но образ, созданный Джонсом — как слезливого маргинала и экспериментатора — скорее всего, отталкивал Лакана.

Ференци — фигура нежности в этике и смелости в технике. Он отчасти вернулся к раннему Фрейду и признал, что травма — это не только фантазм, но и реальное событие, оставляющее в теле след, не поддающийся переводу в слова. Его знаменитое «Смешение языков» описывает трагедию ребёнка, столкнувшегося с языком взрослого желания. Для него аналитик должен быть тем, кто говорит на языке, способном восстановить утраченное доверие. Человеческое тепло, эмпатия, готовность к взаимности — таковы были его клинические принципы.

Лакан, напротив, построил свою теорию на отказе от «реального» аналитика как личности и анализа как отношений. Аналитик — это место в дискурсе, это функция, а не личность. Для него задача аналитика — не долюбить и не утешать, а удерживать структуру речи, в которой субъект может появиться. Травма у Лакана — воображение Реального, которое не может быть полностью сказано. И тут Лакан созвучен Ференци.

Льюис Киршнер предлагает не противопоставлять их, а слушать вместе. От Ференци мы можем наследовать способность быть свидетелем боли, не убегать от человеческой реальности. От Лакана — строгость формы, этику дистанции как отказ от слияния и воображаемых ловушек подобия. Вместе они создают альтернативную фигуру аналитика: присутствующего, но не поглощающего, внимательного, но не не-знающего. Подобную этику я видел на лекциях и супервизиях своего учителя — Клода Эсканда, который соединил строгость Лакана и теплоту Винникотта. Но разве не была ли подпольно экспортирована теплота Винникотта в Британию из Венгрии?

Що б ви зробили/подумали в такій ситуації?

Навіть такі відомі аналітики, як Віннікотт, часто були мазохістськи пасивними, коли їхні пацієнти розігрували проти них. Літтл, розповідаючи про свою терапію у Віннікотта, зазначила, що вона навмисно розбила вазу в його кабінеті, яка, як виявилося, щось для нього означала. Вона похвалила його за те, що він нічого не сказав. Коли вона прийшла на наступну сесію, то виявила, що він замінив розбиту вазу на точну копію. Віннікотт не сказав їй прибрати за собою і не попросив заплатити за розбиту вазу. Хіба це схоже на нормальну людську реакцію, не кажучи вже про терапевтичну? Ми не можемо знати, чому Віннікотт не висловив своїх почуттів щодо поведінки Літтл, але його нездатність хоч якось притягнути її до відповідальності вражає мене як повна відсутність авторитету. (Цитата із книги Карен Мароди)

Кажуть, що Літтл (одна з відомих дорослих пацієнток Дональда) регулярно розбивала цю вазу, а Віннікотт її щоразу мовчки склеював заново.

Однажды, выступая в Болонском психоаналитическом центре, Салман Ахтар сказал, что в идеале психоаналитик должен стремиться к тому, что можно назвать "мягкими бриллиантами". Это красивая метафора, которая подходит вообще для всех людей (а то вечно эти аналитики только про себя говорят). Она отсылает к Арлоу, подчеркнувшему, что во взаимодействии с другими важно иметь "нежное сердце и сильный ум" — качества, проявляющиеся в неосуждающей и доброй восприимчивости, любопытстве, скептицизме и проницательности. Ссылаясь на Райта, Ахтар также утверждает, что аналитическая техника колеблется между материнским полюсом (представленным Винникоттом) и отцовским (представленным Фрейдом). Отсюда и рождается парадокс мягких бриллиантов — это чистые, таинственные и эфемерные обмены, богатые приглашающим светом драгоценных камней, но без их высокомерной твёрдости и властного постоянства.

#заметки@psychoanalytic_fields

На том же собрании (оно было посвящено поэзису и разным регистрам слов, 2023 год) Стефано Болоньини предложил подумать о процессе творчества так. В доме нашей психики есть кошачья дверца — маленький лаз между сознанием и предсознательным. Хозяин дома (наше центральное Я) может позволить коту (предсознательному) свободно входить и выходить, наслаждаясь этим движением. Если эта дверца работает хорошо — в терапии, в творчестве, в жизни — слова обретают тело, приобретают консистенцию, тепло, и могут вылиться в моменты творчества. Но если дверца заперта на замок — то слова будут пустыми "газообразными формулами", они будут витать в поисках идеализированного и сверхчеловеческого элемента, диссоциированного от чувств. Только в первом случае появляется то, что Болоньини называет "гуманизирующей вещностью" — это поле проживаемого Я, язык наших бабушек и дедушек, телесности и здравого смысла. Поэзия рождается не из жесткого контроля, а из этой живой игры: впустить-выпустить, позволить предсознательному принести свои дары и уйти, когда нужно. Слова становятся мостами, обретают множественность смыслов, их музыка может "петь внутри нас". Психоаналитический поэзис — это искусство держать дверцу открытой. Не распахнутой настежь (такое приводит к хаосу), но и не заколоченной (это омертвение), а именно живой, дышащей, пульсирующей между первичным и вторичным процессом. Болоньини также упоминает, что иногда этот процесс будет происходить "путём вычитания", то есть состоять из "не-слов", но из молчания и говорящих действий.

#заметки@psychoanalytic_fields