Борис Рыжий

Хочется позвонить
кому-нибудь, есть же где-то
кто-нибудь, может быть,
кто не осудит это
«просто поговорить».

Хочется поболтать
с кем-нибудь, но серьёзно,
что-нибудь рассказать
путано, тихо, слёзно.
Тютчев, нет сил молчать.

Только забыты все
старые телефоны –
и остаётся мне
мрачные слушать стоны
ветра в моём окне.

Жизни в моих глазах
странное отраженье.
Там нелюбовь и страх,
горечь и отвращенье.
И стихи впопыхах.

Впрочем, есть номерок,
не дозвонюсь, но всё же
только один звонок:
«Я умираю тоже,
здравствуй, товарищ Блок...»
1995

Борис Рыжий

Новый год. На небе звёзды,
как хрусталь.
Чисты, морозны.
Снег душист, как мандарин
золотой. А тот — с луною
схож. Пойдёшь гулять со мною?
Если нет, то я один.
Разве могут нас морозы
напугать? Глотают слёзы
вдоль дороги фонари,
словно дети, с жизнью в ссоре.
Ах, не видишь? Что за горе —
ты прищурившись смотри.
Только ночью Новогодней,
друг мой, дышится свободней,
ты согласна? Просто так
мы пойдём вдоль улиц снежных,
бесконечно длинных, нежных.
И придём в старинный парк.
Там как в сказке: водят звери
хоровод — по крайней мере
мне так кажется — вокруг
ёлки. Белочки-игрушки
на ветвях. Пойдём, подружка.
Улыбнись, мой милый друг.
1995

Денис Новиков

Чёрное небо стоит над Москвой,
тянется дым из трубы.
Мне ли, как фабрике полуживой,
плату просить за труды?

Сам себе жертвенник, сам себе жрец,
перлами речи родной
заворожённый ныряльщик и жнец
плевел, посеянных мной,

я воскурю, воскурю фимиам,
я принесу-вознесу
жертву-хвалу, как валам, временам –
в море, как соснам – в лесу.

Залпы утиных и прочих охот
не повредят соловью.
Сам себе поп, сумасшедший приход
времени благословлю...

Это из детства прилив дурноты,
дяденек пьяных галдёж,
тётенек глупых расспросы – кем ты
станешь, когда подрастёшь?

Дымом обратным из неба Москвы,
снегом на Крымском мосту,
влажным клубком табака и травы
стану, когда подрасту.

За ухом зверя из моря треплю,
зверь мой, кровиночка, век,
мнимою близостью хвастать люблю,
маленький я человек.

Дымом до ветхозаветных ноздрей,
новозаветных ушей
словом дойти, заостриться острей
смерти – при жизни умей.
1997

Борис Рыжий

Ночью поздней, в трамвае пустом —
Новогодний игрушечный сор.
У красавицы с траурным ртом
Как-то ангельски холоден взор.
Пьяный друг мне шепнёт: «Человек
Её бросил? Ну что ж? Ничего —
Через миг, через час, через век
И она позабудет его».
Я, проснувшись, скажу: «Может быть
Муж на кофточку денег не дал…».
А потом не смогу позабыть,
Вспомнив нежную деву-печаль.
Как, под эти морщинки у губ
Подставляя несчастье своё,
Я — наружно и ветрен и груб —
И люблю и жалею её
1995

Борис Рыжий

Ещё вполне сопливым мальчиком
я понял с тихим сожаленьем,
что мне не справиться с задачником,
делением и умноженьем,

что, пусть их хвалят, мне не нравится
родимый город многожильный,
что мама вовсе не красавица
и что отец – не самый сильный,

что я, увы, не стану лётчиком,
разведчиком и космонавтом,
каким-нибудь шахтопроходчиком,
а буду вечно виноватым,

что никогда не справлюсь с ужином,
что гири тяжелей котлета,
что вряд ли стоит братьям плюшевым
тайком рассказывать всё это,

что это всё однажды выльется
в простые формулы, тем паче,
что утешать никто не кинется,
что и не может быть иначе.
1996

Виктор Куллэ

Снег затеял порошить.
Непогода бесится.
Чтобы зиму пережить,
нужно меньше месяца.

Чтоб с пришествием весны —
своенравной, северной —
не было у белизны
шансов на спасение.

Станет все серым-серо,
как в рассветных сумерках.
Разразится хор сорок
на окрестных мусорках.

Вдоль обочин забурлит
ледяная кашица.
Снова сердце заболит.
Выживаем, кажется.
2010

Борис Рыжий

В ночи, в чужом автомобиле,
почти бессмертен и крылат,
в каком-то допотопном стиле
сижу, откинувшись назад.
С надменной лёгкостью водитель
передвигает свой рычаг.
И желтоватый проявитель
кусками оживляет мрак.
Встаёт вселенная из мрака –
мир, что построен и забыт.
Мелькнёт какой-нибудь бродяга
и снова в вечность улетит.
Почти летя, скользя по краю
в невразумительную даль,
я вспоминаю, вспоминаю,
и мне становится так жаль.
Я вспоминаю чьи-то лица,
всё, что легко умел забыть,
над чем не выпало склониться,
кого не вышло полюбить.
И я жалею, я жалею,
что раньше видел только дым,
что не сумею, не сумею
вернуться новым и другим.
В ночи, в чужом автомобиле
я понимаю навсегда,
что, может, только те и были,
в кого не верил никогда.
А что? Им тоже неизвестно,
куда шофёр меня завёз.
Когда-нибудь заглянут в бездну
глазами, светлыми от слёз.
1998

Борис Рыжий

Я скажу тебе немного-
Два-три слова или слога.
Ты живёшь- и слава Богу.
Я живу - и ничего.
Потихоньку, помаленьку,
Не виню судьбу- злодейку,
Свой талант ценю в копейку,
Хоть и верую в него.

Разговорчик сей беспечный,
Безыскусный, бесконечный
Глуп, наверно, друг сердечный,
Но поверь мне - я устал
От заумных, от серьёзных,
Слишком хладных или слёзных.
Я, как Фет, хочу о звёздах -
Нынче слаб у них накал.

Был я мальчиком однажды
И с собой пытался дважды...
Впрочем, это всё неважно,
Потому что нет, не смог.
Важно то, что в те минуты,
Так сказать, сердечной смуты
Абсолютно, абсолютно
Нет, никто мне не помог.

Вот и ты, и ты мужайся -
С грустью, с болью расставайся.
Эх, перо моё, сломайся,
Что за рифмы, чур меня.
Не оставлю. Понимая,
Как нужна тебе, родная,
Чепуховина такая,
Погремушка, болтовня.
1995

Ирина Ермакова

…Эрос Танатосу говорит: не ври,
у меня еще полон колчан, и куда ни кинь
всякая цель, глянь — светится изнутри,
а Танатос Эросу говорит: отдзынь!

Эрос Танатосу говорит: старик,
я вызываю тебя на честный бой,
это ж будет смертельный номер, прикинь на миг…
а Танатос Эросу говорит: с тобой?
Ты чего, мелкий, снова с утра пьян?
Эрос крылышками бяк-бяк — просто беда.

А у Танатоса снова черный гремит карман,
он достает и в трубку рычит: д-да…
и поворачивается к Эросу спиной,
и в его лопатке тут же, нежно-зла,
в левой качаясь лопатке, уже больной,
златоперая вспыхивает стрела.
2009

Игорь Караулов

Восьмого марта он пошёл в ларёк.
Наверное, за цветами? За цветами.
Он семенил окольными местами
и думал, как всегда, про рагнарёк.
Он был захвачен гибелью богов,
её отображение в культуре
он представлял в цветной миниатюре,
как это делал, может быть, Ле Гофф.
Толпа богов сгорает в корабле,
а им на смену, в пене или в тине,
из моря поднимаются богини
и вот уже шагают по земле.
Подчас у них знакомое лицо:
хозяйка бань, начальница детсада,
из фитнес-центра юная наяда,
соседка, что служила в ФСО.
С богинями считай что повезло,
есть общие приятели и темы.
А что берём? Конечно, хризантемы,
они зовутся нежно и светло.
Идя обратно с факелом в руке,
он должен оступиться, оглядеться
и тут должно остановиться сердце
и рухнуть вниз в негаданной тоске.
Но ничего такого за версту,
одни богини привыкают к суше.
Его шаги становятся всё глуше,
и он с цветами входит в пустоту.
2021

Борис Рыжий

Напялим чёрный фрак
и тросточку возьмём —
постукивая так,
по городу пойдём.

Где нищие, жлобьё,
безумцы и рвачи —
сокровище моё,
стучи, стучи, стучи.

Стучи, моя тоска,
стучи, моя печаль,
у сердца, у виска
за всё, чего мне жаль.

За всех, кто умирал
в удушливой глуши,
за всех, кто не отдал
за эту жизнь души.

Среди фуфаек, роб
и всяческих спецух
стучи сильнее, чтоб
окреп великий слух.

…Заглянем на базар
и в ресторан зайдём —
сжирайте свой навар,
мы дар свой не сожрём.

Мы будем битый час
слоняться взад-вперед.
…И бабочка у нас
на горле оживёт…
1996

Борис Рыжий

Ангел, лицо озарив, зажёг
маленький огонёк,
лампу мощностью в десять ватт –
и полетел назад.
Спят инженеры, банкиры спят.
Даже менты, и те –
разве уместно ловить ребят
в эдакой темноте?
Разве позволит чертить чертёж
эдакий тусклый свет?
Только убийца готовит нож.
Только не спит поэт:
рцы слово твердо укъ ферт.
Ночь, как любовь, чиста.
Три составляющих жизни: смерть,
поэзия и звезда.
1996

Мария Ватутина

Кухня. Кафельный пол.
Варится кофе в турке.
Черные стулья. Стол.
В пепельнице окурки.

Солнце лезет в окно,
грузное, словно слово
«предопределено».
Утро. Четверть восьмого.

Мало того, апрель.
Резкая тень от двери.
Кто-то предусмотрел
женщину в интерьере.

Знает сосновый бор,
знает плющ на заборе,
знает дверной затвор,
что здесь случится вскоре.

Тема определена.
Мир этот вряд ли женствен.
В том уж ее вина,
что ее взгляд торжествен.

В том, что на целый вздох
чувство ее короче
стало, когда заглох
бешеный морок ночи.

Сбудется лишь потом
предназначенье это —
даже бросая дом,
в нем оставаться где-то:

за шевеленьем штор,
за разворотом двери.
Чтобы глядел в упор,
чтобы глазам не верил,

воздух глотая ртом,
жаждал сердечных капель,
чтобы метнул потом
пепельницу о кафель.

Щелка стальных ворот...
Слаще любви — свобода.
Не предостережет
женщина от ухода.

Молча придержит дверь
и — не уйдет, конечно.
Худшая из потерь
та, что с тобою вечно.
2003

Борис Рыжий

Хотелось музыки, а не литературы,
Хотелось живописи, а не стихов,
Стопы ямбической, пеона и цезуры.
Да мало ли чего хотелось нам с тобой.

Хотелось неба нам, ещё хотелось моря.
А я хотел ещё, когда ребёнком был,
Большого, светлого, чтоб как у взрослых, горя.
Вот тут не мучайся - его ты получил.
1996

Иван Давыдов

Господь говорит Гагарину.
Здесь непонятно – вернешься или каюк.
Будешь ли жить еще, если да, то сколько.
Этот корабль без руля, ветрил и кают –
Просто консервная банка и ты в ней килька.

Слышишь, вокруг ледяное звенит ничто,
Армия смерти нового ждет солдата?
Если попасть сюда было твоей мечтой,
Значит умом я тебя обделил когда-то.

Я тебя вижу насквозь, увидь же меня в упор.
Я так устал у комет вычесывать перхоть,
И, чтобы занавес раньше времени не упал,
Звездные гвозди вколачивать в черный бархат.

Ладно, тебе пора в ваш потешный хоспис.
Шлите еще с героями ржавых ведер.
Кстати, они там спросят тебя про космос.
Скажешь – в космосе был, но меня не видел.
2010

Борис Рыжий

Гимн кошке
Ты столь паршива, моя кошка,
что гимн слагать тебе не буду.
Давай, гляди в свое окошко,
пока я мою здесь посуду.

Тебя я притащил по пьянке,
была ты маленьким котенком.
И за ушами были ранки.
И я их смазывал зеленкой.

Единственное, что тревожит, –
когда войду в пределы мрака,
тебе настанет крышка тоже.
И в этом что-то есть, однако.

И вот от этого мне страшно.
И вот поэтому мне больно.
А остальное все – не важно.
Шестнадцать строчек. Ты довольна?
2000

В мае будет двадцать лет, с момента ухода Бориса Рыжего и ребята из https://news.1rj.ru/str/dnostation совместно с Музеем Литературная жизнь Урала XX века, Библиотекой им. В. В. Маяковского и библиотекой им. Ф. М. Достоевского 15 мая организуют Поэтический марафон, в формате телемоста. Любой желающий может принять участие. Участвовать можно и как слушатель, а можно самому прочитать один-два стиха Рыжего. А если для вашего выступления выберите стих из нашего канала (да еще и привет нам передадите) будет вдвойне приятно.
Здесь регистрация на марафон и подробности.

Борис Рыжий

Пела мама мне когда-то,
слышал я из темноты:
спят ребята и зверята
тихо-тихо, спи и ты.

Только – надо ж так случиться –
холод, пенье, яркий свет:
двадцать лет уж мне не спится,
сны не снятся двадцать лет.

Послоняюсь по квартире
или сяду на кровать.
Надо мне в огромном мире
жить, работать, умирать.

Быть примерным гражданином
и солдатом – иногда.
Но в окне широком, длинном
тлеет узкая звезда.

Освещает крыши, крыши,
Я гляжу на свет из тьмы:
не так громко, сердце, тише –
тут хозяева не мы.
1997

7 мая - день памяти Бориса Рыжего

Погадай мне, цыганка, на медный грoш,
растoлкуй, отчегo умру.
Отвечает цыганка, мoл, ты умрешь,
не живут такие в миру.

Станет сын чужим и чужой жена,
отвернутся друзья-враги.
Что убьет тебя, молодой? Вина.
Но вину свою береги.

Перед кем вина? Перед тем, что жив.
И смеется, глядит в глаза.
И звучит с базара блатной мотив,
проясняются небеса.
2001

Борис Рыжий

На окошке на фоне заката
дрянь какая-то жёлтым цвела.
В общежитии жиркомбината
некто Н., кроме прочих, жила.

И в легчайшем подпитье являясь,
я ей всякие розы дарил.
Раздеваясь, но не разуваясь,
несмешно о смешном говорил.

Трепетала надменная бровка,
матерок с алой губки слетал.
Говорить мне об этом неловко,
но я точно стихи ей читал.

Я читал ей о жизни поэта,
чётко к смерти поэта клоня.
И за это, за это, за это
эта Н. целовала меня.

Целовала меня и любила.
Разливала по кружкам вино.
О печальном смешно говорила.
Михалкова ценила кино.

Выходил я один на дорогу,
чуть шатаясь мотор тормозил.
Мимо кладбища, цирка, острога
вёз меня молчаливый дебил.

И грустил я, спросив сигарету,
что, какая б любовь ни была,
я однажды сюда не приеду.
А она меня очень ждала.
2000

Борис Рыжий

Ты почему-то покраснела,
а я черёмухи нарвал,
ты целоваться не умела,
но я тебя поцеловал.

Ребята в сквере водку пили,
играли в свару и буру,
крутили Токарева Вилли
и матерились на ветру.

Такой покой в волнах эфира,
ну а пока не льётся кровь,
нет ничего уместней, Ира*,
чем настоящая любовь.
1999

Ира-школьная любовь, ставшая женой и матерью единственного сына Рыжего