Борис Рыжий
До утра читали Блока,
Говорили зло, жестоко.
Залетал в окошко снег
с неба синего как море.
Тот, со шрамом, Рыжий Боря.
Этот – Дозморов Олег –
филолóг, развратник, Дельвиг,
с виду умница, бездельник.
Первый – жлоб и скандалист,
бабник, пьяница, зануда.
Боже мой, какое чудо
Блок, как мил, мой друг, как чист.
Говорили, пили, ели.
стоп, да кто мы в самом деле?
Может, девочек позвать?
Двух прелестниц ненаглядных
в чистых платьицах нарядных,
двух москвичек, твою мать.
Перед смертью вспомню это,
как стояли два поэта
у открытого окна:
утро, молодость, усталость.
И с рассветом просыпалась
вся огромная страна.
1997
До утра читали Блока,
Говорили зло, жестоко.
Залетал в окошко снег
с неба синего как море.
Тот, со шрамом, Рыжий Боря.
Этот – Дозморов Олег –
филолóг, развратник, Дельвиг,
с виду умница, бездельник.
Первый – жлоб и скандалист,
бабник, пьяница, зануда.
Боже мой, какое чудо
Блок, как мил, мой друг, как чист.
Говорили, пили, ели.
стоп, да кто мы в самом деле?
Может, девочек позвать?
Двух прелестниц ненаглядных
в чистых платьицах нарядных,
двух москвичек, твою мать.
Перед смертью вспомню это,
как стояли два поэта
у открытого окна:
утро, молодость, усталость.
И с рассветом просыпалась
вся огромная страна.
1997
Борис Рыжий
Есть в днях осенних как бы недомолвка,
намёк печальный есть в осенних днях,
но у меня достаточно сноровки
сказать «пустяк», махнуть рукой — пустяк.
Шурует дождь, намокли тротуары,
последний лист кружится и летит.
Под эти тары-бары-растабары
седой бродяга на скамейке спит.
Ещё не смерть, а упражненье в смерти,
да вот уже рифмует рифмоплёт,
кто понаивней «черти», а «в конверте»
кто похитрей. Хочу наоборот.
Вот подступает смутное желанье
купить дешёвой водочки такой,
да сочинить на вечное прощанье
о том, как жили-были, боже мой.
Да под гитару со шпаной по парку
на три аккорда горя развести.
Пошли по парку, завернули в арку,
да под гитарку: «не грусти — прости»
1998
Есть в днях осенних как бы недомолвка,
намёк печальный есть в осенних днях,
но у меня достаточно сноровки
сказать «пустяк», махнуть рукой — пустяк.
Шурует дождь, намокли тротуары,
последний лист кружится и летит.
Под эти тары-бары-растабары
седой бродяга на скамейке спит.
Ещё не смерть, а упражненье в смерти,
да вот уже рифмует рифмоплёт,
кто понаивней «черти», а «в конверте»
кто похитрей. Хочу наоборот.
Вот подступает смутное желанье
купить дешёвой водочки такой,
да сочинить на вечное прощанье
о том, как жили-были, боже мой.
Да под гитару со шпаной по парку
на три аккорда горя развести.
Пошли по парку, завернули в арку,
да под гитарку: «не грусти — прости»
1998
Борис Рыжий
Пройди по улице пустой -
Морозной, ветреной, ночной.
Закрыты бары, магазины...
Как эти дамы, господа,
Прекрасны. Яркие витрины.
Не бойся, загляни туда.
Не ад ли это? Высший свет
Телесных? Да. А впрочем, нет.
Она, как ангел, человечна.
Ладони повернула так,
Как будто плачет, плачет вечно.
И смотрит милая во мрак.
О, этот темно-синий взор -
Какая боль, какой укор.
И гордость, друг мой, и смиренье.
Поджаты тонкие уста.
Она - сплошное сожаленье.
Она - сплошная доброта.
...Прижмись небритою щекой
К стеклу холодному. Какой
Морозный ветер. Переливы
Созвездий чудных на снегу.
И повторяй неторопливо:
«Я тоже больше не могу...»
1996
Пройди по улице пустой -
Морозной, ветреной, ночной.
Закрыты бары, магазины...
Как эти дамы, господа,
Прекрасны. Яркие витрины.
Не бойся, загляни туда.
Не ад ли это? Высший свет
Телесных? Да. А впрочем, нет.
Она, как ангел, человечна.
Ладони повернула так,
Как будто плачет, плачет вечно.
И смотрит милая во мрак.
О, этот темно-синий взор -
Какая боль, какой укор.
И гордость, друг мой, и смиренье.
Поджаты тонкие уста.
Она - сплошное сожаленье.
Она - сплошная доброта.
...Прижмись небритою щекой
К стеклу холодному. Какой
Морозный ветер. Переливы
Созвездий чудных на снегу.
И повторяй неторопливо:
«Я тоже больше не могу...»
1996
Борис Рыжий
В те баснословные года нам пиво воздух заменяло, оно, как воздух, исчезало, но появлялось иногда.
За магазином ввечеру стояли, тихо говорили. Как хорошо мы плохо жили, прикуривали на ветру.
И, не лишенная прикрас, хотя и сотканная грубо, жизнь отгораживалась тупо рядами ящиков от нас.
И только небо, может быть, глядело пристально и нежно на относившихся небрежно к прекрасному глаголу ЖИТЬ.
1997 г.
В те баснословные года нам пиво воздух заменяло, оно, как воздух, исчезало, но появлялось иногда.
За магазином ввечеру стояли, тихо говорили. Как хорошо мы плохо жили, прикуривали на ветру.
И, не лишенная прикрас, хотя и сотканная грубо, жизнь отгораживалась тупо рядами ящиков от нас.
И только небо, может быть, глядело пристально и нежно на относившихся небрежно к прекрасному глаголу ЖИТЬ.
1997 г.
Борис Рыжий
...Звёзд на небе хоровод -
Это праздник, Новый год.
За столом с тобой болтая,
Засидимся до утра.
Ну, снимайся, золотая
С мандарина кожура.
Так, пузатая бутыль,
Открывайся - мир мне мил -
Заливай хрусталь бокала.
Ты, бесстыдница-свеча,
Загорайся вполнакала -
Оттени мою печаль.
Вот и сочинил стишок -
Так, безделку, восемь строк.
Пьян, ты скажешь? Ну и что же?
Выпить я всегда не прочь.
Только вот на что похожа,
Дай-ка вспомню, эта ночь.
Снег кружится за окном,
За окошком синий гном
Ловит белую снежинку,
Рот кривит да морщит лоб.
Да, на детскую картинку,
На открытку за 3 коп.
1995
...Звёзд на небе хоровод -
Это праздник, Новый год.
За столом с тобой болтая,
Засидимся до утра.
Ну, снимайся, золотая
С мандарина кожура.
Так, пузатая бутыль,
Открывайся - мир мне мил -
Заливай хрусталь бокала.
Ты, бесстыдница-свеча,
Загорайся вполнакала -
Оттени мою печаль.
Вот и сочинил стишок -
Так, безделку, восемь строк.
Пьян, ты скажешь? Ну и что же?
Выпить я всегда не прочь.
Только вот на что похожа,
Дай-ка вспомню, эта ночь.
Снег кружится за окном,
За окошком синий гном
Ловит белую снежинку,
Рот кривит да морщит лоб.
Да, на детскую картинку,
На открытку за 3 коп.
1995
Борис Рыжий
- Пойдёмте, друг, вдоль улицы пустой,
где фонари висят, как мандарины,
и снег лежит, январский снег простой,
и навсегда закрыты магазины.
Рекламный блеск, витрины, трубы, рвы.
- Так грустно, друг, так жутко, так буквально.
А вы? Чего от жизни ждёте вы?
- Печаль, мой друг, прекрасное – печально.
Всё так, и мы идём вдоль чёрных стен.
- Скажите мне, что будет завтра с нами? -
И безобразный вечный манекен
глядит нам вслед красивыми глазами.
- Что знает он? Что этот мир жесток?
Что страшен? Что мертвы в витринах розы?
- Что счастье есть, но вам его, мой бог,
холодные – увы – затмили слёзы.
1995
- Пойдёмте, друг, вдоль улицы пустой,
где фонари висят, как мандарины,
и снег лежит, январский снег простой,
и навсегда закрыты магазины.
Рекламный блеск, витрины, трубы, рвы.
- Так грустно, друг, так жутко, так буквально.
А вы? Чего от жизни ждёте вы?
- Печаль, мой друг, прекрасное – печально.
Всё так, и мы идём вдоль чёрных стен.
- Скажите мне, что будет завтра с нами? -
И безобразный вечный манекен
глядит нам вслед красивыми глазами.
- Что знает он? Что этот мир жесток?
Что страшен? Что мертвы в витринах розы?
- Что счастье есть, но вам его, мой бог,
холодные – увы – затмили слёзы.
1995
Борис Рыжий
В феврале на Гран-канале
в ночь тринадцатого дня
на венцьанском карнавале
вы станцуете для меня.
Я в России, я в тревоге
за столом пишу слова:
не-устали-ль-ваши-ноги-
не-кружится-ль-голова?
Предвкушаю ваши слезы
в робких ямочках у рта:
вы в России, где морозы,
ночь, не видно ни черта.
Вы на Родине, в печали.
Это, деточка, фигня –
вы на этом карнавале
потанцуйте для меня.
1999
В феврале на Гран-канале
в ночь тринадцатого дня
на венцьанском карнавале
вы станцуете для меня.
Я в России, я в тревоге
за столом пишу слова:
не-устали-ль-ваши-ноги-
не-кружится-ль-голова?
Предвкушаю ваши слезы
в робких ямочках у рта:
вы в России, где морозы,
ночь, не видно ни черта.
Вы на Родине, в печали.
Это, деточка, фигня –
вы на этом карнавале
потанцуйте для меня.
1999
Борис Рыжий
В России расстаются навсегда.
В России друг от друга города
столь далеки,
что вздрагиваю я, шепнув «прощай».
Рукой своей касаюсь невзначай
её руки.
Длиною в жизнь любая из дорог.
Скажите, что такое русский Бог?
«Конечно, я приеду».
Не приеду никогда.
В России расстаются навсегда.
«Душа моя,
приеду». Через сотни лет вернусь.
Какая малость, милость, что за грусть —
мы насовсем
прощаемся. «Дай капельку сотру».
Да, не приеду. Видимо, умру
скорее, чем».
В России расстаются навсегда.
Ещё один подкинь кусочек льда
в холодный стих.
…И поезда уходят под откос,
…И самолёты, долетев до звёзд,
сгорают в них.
1996
В России расстаются навсегда.
В России друг от друга города
столь далеки,
что вздрагиваю я, шепнув «прощай».
Рукой своей касаюсь невзначай
её руки.
Длиною в жизнь любая из дорог.
Скажите, что такое русский Бог?
«Конечно, я приеду».
Не приеду никогда.
В России расстаются навсегда.
«Душа моя,
приеду». Через сотни лет вернусь.
Какая малость, милость, что за грусть —
мы насовсем
прощаемся. «Дай капельку сотру».
Да, не приеду. Видимо, умру
скорее, чем».
В России расстаются навсегда.
Ещё один подкинь кусочек льда
в холодный стих.
…И поезда уходят под откос,
…И самолёты, долетев до звёзд,
сгорают в них.
1996
7 мая - день памяти Бориса Рыжего
Красавица, в осьмнадцать лет,
смотри, как тихо мы стареем:
всё тише музыка и свет
давно не тот, и мы робеем,
но всё ж идём в кромешный мрак.
Но, слышишь музыка иная
уже звучит...негромко так,
едва-едва, моя родная.
Когда-нибудь, когда-нибудь,
когда-не знаю; но,наверно,
окажется прекрасным путь,
казавшийся когда-то скверным.
В окно ворвутся облака,
прольётся ливень синеокий.
И музыка издалека
сольётся с музыкой далёкой.
В сей музыкальный кавардак
войдут две маленькие тени -
от летней музыки на шаг,
на шаг от музыки осенней.
1997
Красавица, в осьмнадцать лет,
смотри, как тихо мы стареем:
всё тише музыка и свет
давно не тот, и мы робеем,
но всё ж идём в кромешный мрак.
Но, слышишь музыка иная
уже звучит...негромко так,
едва-едва, моя родная.
Когда-нибудь, когда-нибудь,
когда-не знаю; но,наверно,
окажется прекрасным путь,
казавшийся когда-то скверным.
В окно ворвутся облака,
прольётся ливень синеокий.
И музыка издалека
сольётся с музыкой далёкой.
В сей музыкальный кавардак
войдут две маленькие тени -
от летней музыки на шаг,
на шаг от музыки осенней.
1997
Борис Рыжий
Не жалей о прошлом, будь что было,
даже если дело было дрянь.
Штора с чем-то вроде носорога.
На окне какая-то герань.
Вспоминаю, с вечера поддали,
вынули гвоздики из петлиц,
в городе Перми заночевали
у филологических девиц.
На комоде плюшевый мишутка.
Стонет холодильник “Бирюса”.
Потому так скверно и так жутко,
что банальней выдумать нельзя.
Я хочу сказать тебе заранее,
милый друг, однажды я умру
на чужом продавленном диване,
головой болея поутру.
Если правда так оно и выйдет,
кто-то тихо вскрикнет за стеной-
это Аня Кузина увидит
светлое сиянье надо мной.
1998
Не жалей о прошлом, будь что было,
даже если дело было дрянь.
Штора с чем-то вроде носорога.
На окне какая-то герань.
Вспоминаю, с вечера поддали,
вынули гвоздики из петлиц,
в городе Перми заночевали
у филологических девиц.
На комоде плюшевый мишутка.
Стонет холодильник “Бирюса”.
Потому так скверно и так жутко,
что банальней выдумать нельзя.
Я хочу сказать тебе заранее,
милый друг, однажды я умру
на чужом продавленном диване,
головой болея поутру.
Если правда так оно и выйдет,
кто-то тихо вскрикнет за стеной-
это Аня Кузина увидит
светлое сиянье надо мной.
1998
Борис Рыжий
Да, с пустотою я знаком.
Как с ночью – Фрост. Я помню дом.
Вернее ряд пустых домов.
Как полусгнивших черепов
глазницы, окна голубой
взгляд останавливали мой.
И я, слепец, всю жизнь подряд
поймать чужой пытаюсь взгляд.
Мне б там стоять, замкнув уста,
и слушать ливень, в волосах
шуршащий, как в соломе крыши,
как в вечеру скребутся мыши,
как ветер, выдувая ночь,
копается в душе и прочь
уносит клочья тихих слов,
как выносили из домов
добро, что кое-как нажили,
оставив пряди белой пыли...
...Скорей для памяти своей,
а не для сумрачных гостей
замки повесив. Помню дом.
Да, с пустотою я знаком.
1993
Да, с пустотою я знаком.
Как с ночью – Фрост. Я помню дом.
Вернее ряд пустых домов.
Как полусгнивших черепов
глазницы, окна голубой
взгляд останавливали мой.
И я, слепец, всю жизнь подряд
поймать чужой пытаюсь взгляд.
Мне б там стоять, замкнув уста,
и слушать ливень, в волосах
шуршащий, как в соломе крыши,
как в вечеру скребутся мыши,
как ветер, выдувая ночь,
копается в душе и прочь
уносит клочья тихих слов,
как выносили из домов
добро, что кое-как нажили,
оставив пряди белой пыли...
...Скорей для памяти своей,
а не для сумрачных гостей
замки повесив. Помню дом.
Да, с пустотою я знаком.
1993
Борис Рыжий
Я скажу тебе тихо так, чтоб не услышали львы,
ибо знаю их норов, над обсидианом Невы.
Ибо шпиль-перописец выводит на небе “прощай”,
я скажу тебе нежно, мой ангел, шепну невзначай.
Все темней и темней и страшней и прохладней вокруг.
И туда, где теплей, — скоро статуи двинут на юг.
Потому и скажу, что мы вместе останемся здесь:
вся останешься ты, и твой спутник встревоженный — весь.
Они грузно пройдут, на снегу оставляя следы,
мимо нас навсегда, покидая фасады, сады.
Они жутко пройдут, наши смертные лица презрев.
Снисходительней будь, не к лицу нам, любимая, гнев.
Мы проводим их молча и после не вымолвим слов,
ибо с ними уйдет наше счастье и наша любовь.
Отвернемся, заплачем, махнув им холодной рукой
в Ленинграде — скажу — в Петербурге над черной рекой.
1994
Я скажу тебе тихо так, чтоб не услышали львы,
ибо знаю их норов, над обсидианом Невы.
Ибо шпиль-перописец выводит на небе “прощай”,
я скажу тебе нежно, мой ангел, шепну невзначай.
Все темней и темней и страшней и прохладней вокруг.
И туда, где теплей, — скоро статуи двинут на юг.
Потому и скажу, что мы вместе останемся здесь:
вся останешься ты, и твой спутник встревоженный — весь.
Они грузно пройдут, на снегу оставляя следы,
мимо нас навсегда, покидая фасады, сады.
Они жутко пройдут, наши смертные лица презрев.
Снисходительней будь, не к лицу нам, любимая, гнев.
Мы проводим их молча и после не вымолвим слов,
ибо с ними уйдет наше счастье и наша любовь.
Отвернемся, заплачем, махнув им холодной рукой
в Ленинграде — скажу — в Петербурге над черной рекой.
1994
Борис Рыжий
А потом приходила она – танцевала на мертвой листве. И поил ее – о, до пьяна – нищий дождь. И мерещилось мне, что, танцуя, поет она. Но слов не мог разобрать. Закусив губы, тупо смотрел за окно, чтоб однажды на этот мотив положить нашу грубую речь. Ах, друзья, если б знал те слова... Дождь смывал ее волосы с плеч ее хрупких. Шумела листва.
1995
А потом приходила она – танцевала на мертвой листве. И поил ее – о, до пьяна – нищий дождь. И мерещилось мне, что, танцуя, поет она. Но слов не мог разобрать. Закусив губы, тупо смотрел за окно, чтоб однажды на этот мотив положить нашу грубую речь. Ах, друзья, если б знал те слова... Дождь смывал ее волосы с плеч ее хрупких. Шумела листва.
1995
Ребят, вот есть возможность вам почитать стихи Бореньки Рыжего. К 8 сентября, его дню рождения, «Станция Дно» готовит марафон стихов. Кто будет учавствовать, передавайте привет нашему каналу. https://news.1rj.ru/str/dnostation/379
Telegram
Станция Дно
📢🚋📚 Поэтический марафон памяти Бориса Рыжего
8 сентября исполнилось бы 48 лет одному из самых популярных современных русских поэтов, гению места Екатеринбурга, Борису Рыжему. За последние двадцать с лишним лет, его стихи стали по-настоящему народными, их…
8 сентября исполнилось бы 48 лет одному из самых популярных современных русских поэтов, гению места Екатеринбурга, Борису Рыжему. За последние двадцать с лишним лет, его стихи стали по-настоящему народными, их…
Борис Рыжий
Девочки-монашки
в городском саду.
Все они милашки
на мою беду.
За стеною белой
виден белый храм.
Богу нету дела,
что творится там.
Что же ты, остатки
разливай, дружок.
Я за вас, касатки,
пью на посошок.
Не любви Господней,
право же, желать.
Вот что мне сегодня
хочется сказать.
Вы не одиноки,
ибо с вами Бог.
Это так жестоко —
как я одинок.
Днем я пью, а ночью
я пишу стихи.
Это, между прочим,
все мои грехи.
Вот бы кто с любовью,
чтоб меня спасти,
тихо к изголовью
— Господи, прости! —
просто сел, родные,
что-то нашептал.
Чтоб совсем иные
я стихи писал.
1995
Девочки-монашки
в городском саду.
Все они милашки
на мою беду.
За стеною белой
виден белый храм.
Богу нету дела,
что творится там.
Что же ты, остатки
разливай, дружок.
Я за вас, касатки,
пью на посошок.
Не любви Господней,
право же, желать.
Вот что мне сегодня
хочется сказать.
Вы не одиноки,
ибо с вами Бог.
Это так жестоко —
как я одинок.
Днем я пью, а ночью
я пишу стихи.
Это, между прочим,
все мои грехи.
Вот бы кто с любовью,
чтоб меня спасти,
тихо к изголовью
— Господи, прости! —
просто сел, родные,
что-то нашептал.
Чтоб совсем иные
я стихи писал.
1995
8 сентября - день рождения Бориса Рыжего.
Поэту могло бы исполнится 48 лет
Померкли очи голубые,
Погасли чёрные глаза.
Стареют школьницы былые,
Беседки, парки, небеса.
Исчезли фартучки, манжеты,
А с ними весь ажурный мир.
И той скамейки в парке нету,
Где было вырезано «Б.Р.».
Я сиживал на той скамейке,
Когда уроки пропускал.
Я для одной за три копейки
Любовь и солнце покупал.
Я говорил ей небылицы:
Умрем и всё начнётся вновь.
И вновь на свете повторится
Скамейка, счастье и любовь.
Исчезло всё, что было мило,
Что только-только началось.
Любовь и солнце - мимо, мимо
Скамейки в парке пронеслось.
Осталась глупая досада -
И тихо злит меня опять
Не то, что говорить не надо,
А то, что нечего сказать.
Былая школьница, по плану -
У нас развод, да будет так.
Прости былому хулигану -
Что там? - поэзию и мрак.
Я не настолько верю в слово,
Чтобы, как в юности, тогда
Сказать, что всё начнётся снова.
Ведь не начнётся никогда.
1999
Поэту могло бы исполнится 48 лет
Померкли очи голубые,
Погасли чёрные глаза.
Стареют школьницы былые,
Беседки, парки, небеса.
Исчезли фартучки, манжеты,
А с ними весь ажурный мир.
И той скамейки в парке нету,
Где было вырезано «Б.Р.».
Я сиживал на той скамейке,
Когда уроки пропускал.
Я для одной за три копейки
Любовь и солнце покупал.
Я говорил ей небылицы:
Умрем и всё начнётся вновь.
И вновь на свете повторится
Скамейка, счастье и любовь.
Исчезло всё, что было мило,
Что только-только началось.
Любовь и солнце - мимо, мимо
Скамейки в парке пронеслось.
Осталась глупая досада -
И тихо злит меня опять
Не то, что говорить не надо,
А то, что нечего сказать.
Былая школьница, по плану -
У нас развод, да будет так.
Прости былому хулигану -
Что там? - поэзию и мрак.
Я не настолько верю в слово,
Чтобы, как в юности, тогда
Сказать, что всё начнётся снова.
Ведь не начнётся никогда.
1999
Франтишек Грубин
Еще не осень! Если я
Терплю, как осень терпит лужи,
Печаль былого бытия,
Я знаю: завтра будет лучше.
Я тыщу планов отнесу
На завтра: ничего не поздно.
Мой гроб еще шумит в лесу.
Он - дерево. Он нянчит гнезда.
Я, как безумный, не ловлю
Любые волны. Все же, все же,
Когда я снова полюблю,
Вновь обезумею до дрожи.
Я знаю, что придет тоска
И дружбу, и любовь наруша,
Отчаявшись, я чужака -
В самом себе я обнаружу.
Но в поединке между ним
И тем во мне, кто жизнь прославил,
Я буду сам судьей своим.
И будет этот бой неравен.
Еще не осень! Если я
Терплю, как осень терпит лужи,
Печаль былого бытия,
Я знаю: завтра будет лучше.
Я тыщу планов отнесу
На завтра: ничего не поздно.
Мой гроб еще шумит в лесу.
Он - дерево. Он нянчит гнезда.
Я, как безумный, не ловлю
Любые волны. Все же, все же,
Когда я снова полюблю,
Вновь обезумею до дрожи.
Я знаю, что придет тоска
И дружбу, и любовь наруша,
Отчаявшись, я чужака -
В самом себе я обнаружу.
Но в поединке между ним
И тем во мне, кто жизнь прославил,
Я буду сам судьей своим.
И будет этот бой неравен.
Борис Рыжий
На фоне граненых стаканов
рубаху рвануть что есть сил..
Наколка — «Георгий Ивáнов» —
на Вашем плече, Михаил.
Вам грустно, а мне одиноко.
Нам кажут плохое кино.
Ах, Мишенька, с профилем Блока
на сердце живу я давно.
Аптека, фонарь, незнакомка —
не вытравить этот пейзаж
Гомером, двухтомником Бонка…
Пойдемте, наш выход на пляж.
1999
На фоне граненых стаканов
рубаху рвануть что есть сил..
Наколка — «Георгий Ивáнов» —
на Вашем плече, Михаил.
Вам грустно, а мне одиноко.
Нам кажут плохое кино.
Ах, Мишенька, с профилем Блока
на сердце живу я давно.
Аптека, фонарь, незнакомка —
не вытравить этот пейзаж
Гомером, двухтомником Бонка…
Пойдемте, наш выход на пляж.
1999
Борис Рыжий
Осыпаются алые клёны,
полыхают вдали небеса,
солнцем розовым залиты склоны —
это я открываю глаза.
Где и с кем, и когда это было,
только это не я сочинил:
ты меня никогда не любила,
это я тебя очень любил.
Парк осенний стоит одиноко,
и к разлуке и к смерти готов.
Это что-то задолго до Блока,
это мог сочинить Огарёв.
Это в той допотопной манере,
когда люди сгорали дотла.
Что написано, по крайней мере
в первых строчках, припомни без зла.
Не гляди на меня виновато,
я сейчас докурю и усну —
полусгнившую изгородь ада
по-мальчишески перемахну.
2000
Осыпаются алые клёны,
полыхают вдали небеса,
солнцем розовым залиты склоны —
это я открываю глаза.
Где и с кем, и когда это было,
только это не я сочинил:
ты меня никогда не любила,
это я тебя очень любил.
Парк осенний стоит одиноко,
и к разлуке и к смерти готов.
Это что-то задолго до Блока,
это мог сочинить Огарёв.
Это в той допотопной манере,
когда люди сгорали дотла.
Что написано, по крайней мере
в первых строчках, припомни без зла.
Не гляди на меня виновато,
я сейчас докурю и усну —
полусгнившую изгородь ада
по-мальчишески перемахну.
2000
Борис Рыжий
Ангел, лицо озарив, зажёг
маленький огонёк,
лампу мощностью в десять ватт –
и полетел назад.
Спят инженеры, банкиры спят.
Даже менты, и те –
разве уместно ловить ребят
в эдакой темноте?
Разве позволит чертить чертёж
эдакий тусклый свет?
Только убийца готовит нож.
Только не спит поэт:
рцы слово твердо укъ ферт.
Ночь, как любовь, чиста.
Три составляющих жизни: смерть,
поэзия и звезда.
1996
Ангел, лицо озарив, зажёг
маленький огонёк,
лампу мощностью в десять ватт –
и полетел назад.
Спят инженеры, банкиры спят.
Даже менты, и те –
разве уместно ловить ребят
в эдакой темноте?
Разве позволит чертить чертёж
эдакий тусклый свет?
Только убийца готовит нож.
Только не спит поэт:
рцы слово твердо укъ ферт.
Ночь, как любовь, чиста.
Три составляющих жизни: смерть,
поэзия и звезда.
1996
Борис Рыжий
Ничего не будет, только эта
песня на обветренных губах.
Утомленный мыслями о мета-
физике и метафизиках,
я умру, а позже я воскресну.
И назло моим учителям
очень разухабистую песню
сочиню, по скверам, по дворам,
чтоб она шальная проносилась.
Танцевала, как хмельная блядь.
Чтобы время в спять поворотилось,
и былое началось опять.
Выхожу в телаге, всюду флаги.
Курят пацаны у гаража.
И торчит из свернутой бумаги
рукоятка финского ножа.
Как известно, это лучше с песней.
По стране несется тру-ля-ля.
Эта песня может быть чудесней,
мимоходом замечаю я.
1998
Ничего не будет, только эта
песня на обветренных губах.
Утомленный мыслями о мета-
физике и метафизиках,
я умру, а позже я воскресну.
И назло моим учителям
очень разухабистую песню
сочиню, по скверам, по дворам,
чтоб она шальная проносилась.
Танцевала, как хмельная блядь.
Чтобы время в спять поворотилось,
и былое началось опять.
Выхожу в телаге, всюду флаги.
Курят пацаны у гаража.
И торчит из свернутой бумаги
рукоятка финского ножа.
Как известно, это лучше с песней.
По стране несется тру-ля-ля.
Эта песня может быть чудесней,
мимоходом замечаю я.
1998