Святой Праведный Иоанн Кронштадтский и феномен «массовой исповеди» второй половины XIX века
О. Иоанн так горячо желал, чтобы прихожане шли к нему исповедоваться, что встречал их, особенно в первые годы пастырского служения, с распростертыми объятиями, не выражая недовольства ни временем, избранным ими для исповеди, ни громадным числом желавших ему покаяться. В 1859 г. батюшка писал: «Дивное дело! Я вчера исповедовал с 4 до 11 ч., и хоть немного устал, но, легши спать в 12 ч. и вставши в 4 1/2 ч., я чувствовал себя бодрым и здоровым! Как хорошо работать Господу! Как Он подкрепляет — дивно!»
Однако даже при всем рвении о. Иоанна его вдохновенное отношение к таинствам имело такой успех, что выслушать должным образом исповедь всех желающих становилось просто физически невозможно. В 1882 г., как раз когда его известность стала распространяться за пределы Кронштадта, он благодарил Господа «за благодать св. Причастия, давши мне силы исповедовать 243 человек (стоя) с 3 до 10 1/4». На практике это означало, что каждому исповедующемуся уделялось в среднем менее двух минут. Тремя годами позже ситуация еще более напряженная: «Четыреста человек на причастии сегодня. Слава Богу!» Когда число исповедующихся стало измеряться тысячами и о. Иоанну приходилось выслушивать исповедь всю ночь до утра, он прибегнул к беспрецедентному новшеству — начал проводить общую исповедь. К концу 1890-х гг. исповедь в Андреевском соборе Кронштадта в самые напряженные моменты являлась невиданным в истории Русской православной церкви зрелищем — тысячи людей собирались вместе и выкрикивали свои грехи. То есть из глубоко личного таинства (по существу, даже и не зависящего от личности духовника, ограничивавшегося лишь заученными вопросами к прихожанам) исповедь превратилась в некий общественный обряд, основанный прежде всего на харизме исповедника. Иными словами, сама природа таинства изменилась практически до неузнаваемости...
...И тем не менее существовало несколько особенностей, отличавших общую исповедь батюшки от иных форм публичного покаяния. В случаях, когда грешник каялся перед соседями по общине, он делал это один. На исповедях пастыря была обратная ситуация. Несмотря на то что каждый прихожанин по-прежнему исповедовался в грехах от себя, он слышал собственный голос, который тонул в общем покаянном хоре, и испытывал совсем иные ощущения. Невольно человек переставал стыдиться собственных прегрешений, что отметили и подвергли особенно резкой критике другие священнослужители — об этом речь ниже. Тогда о. Иоанн стал намеренно пренебрегать внешними атрибутами священника, служащего литургию, — полным облачением, ризой, митрой; это заставило прихожан призадуматься. Выходя служить только в рясе и епитрахили (как обычно облачались священники для исповеди), он хотел напомнить прихожанам, что покаяние — все-таки сугубо личное дело каждого, несмотря на то, что оно произносится чуть ли не хором. По словам одного благочестивого прихожанина, о. Иоанн начинал службу «без привычного нашего “во имя Отца и Сына, и Святаго Духа”». Отсутствие этой обязательной и неизменной молитвенной формулы усиливало непосредственность восприятия, выходящего за привычные рамки церковной службы.
Сектанты того времени также отказались от этой формулы. Несмотря на то что подход о. Иоанна сугубо внешне как будто бы и имел сходных черт с протестантскими воззрениями, конечный результат — таинство литургии, совершаемое священником, — оставался совершенно иным. Пастырь сразу же обращался к прихожанам со словами «мужчины и женщины, грешники, которые как я», чем подчеркивал скорее связь между священником и мирянами, чем различие в их религиозном статусе. Кроме того, о. Иоанн сам читал молитвы перед исповедью — действие, обычно совершаемое чтецом или даже мирянином, — с огромным чувством и с многочисленными собственными вкраплениями. Тем самым пастырь помогал преодолеть малейшее чувство формальности происходящего и передавал присутствующим свое ощущение связи с Богом. По мере того как тысячи людей слушали его прерывистый голос, накал их чувств возрастал.
О. Иоанн так горячо желал, чтобы прихожане шли к нему исповедоваться, что встречал их, особенно в первые годы пастырского служения, с распростертыми объятиями, не выражая недовольства ни временем, избранным ими для исповеди, ни громадным числом желавших ему покаяться. В 1859 г. батюшка писал: «Дивное дело! Я вчера исповедовал с 4 до 11 ч., и хоть немного устал, но, легши спать в 12 ч. и вставши в 4 1/2 ч., я чувствовал себя бодрым и здоровым! Как хорошо работать Господу! Как Он подкрепляет — дивно!»
Однако даже при всем рвении о. Иоанна его вдохновенное отношение к таинствам имело такой успех, что выслушать должным образом исповедь всех желающих становилось просто физически невозможно. В 1882 г., как раз когда его известность стала распространяться за пределы Кронштадта, он благодарил Господа «за благодать св. Причастия, давши мне силы исповедовать 243 человек (стоя) с 3 до 10 1/4». На практике это означало, что каждому исповедующемуся уделялось в среднем менее двух минут. Тремя годами позже ситуация еще более напряженная: «Четыреста человек на причастии сегодня. Слава Богу!» Когда число исповедующихся стало измеряться тысячами и о. Иоанну приходилось выслушивать исповедь всю ночь до утра, он прибегнул к беспрецедентному новшеству — начал проводить общую исповедь. К концу 1890-х гг. исповедь в Андреевском соборе Кронштадта в самые напряженные моменты являлась невиданным в истории Русской православной церкви зрелищем — тысячи людей собирались вместе и выкрикивали свои грехи. То есть из глубоко личного таинства (по существу, даже и не зависящего от личности духовника, ограничивавшегося лишь заученными вопросами к прихожанам) исповедь превратилась в некий общественный обряд, основанный прежде всего на харизме исповедника. Иными словами, сама природа таинства изменилась практически до неузнаваемости...
...И тем не менее существовало несколько особенностей, отличавших общую исповедь батюшки от иных форм публичного покаяния. В случаях, когда грешник каялся перед соседями по общине, он делал это один. На исповедях пастыря была обратная ситуация. Несмотря на то что каждый прихожанин по-прежнему исповедовался в грехах от себя, он слышал собственный голос, который тонул в общем покаянном хоре, и испытывал совсем иные ощущения. Невольно человек переставал стыдиться собственных прегрешений, что отметили и подвергли особенно резкой критике другие священнослужители — об этом речь ниже. Тогда о. Иоанн стал намеренно пренебрегать внешними атрибутами священника, служащего литургию, — полным облачением, ризой, митрой; это заставило прихожан призадуматься. Выходя служить только в рясе и епитрахили (как обычно облачались священники для исповеди), он хотел напомнить прихожанам, что покаяние — все-таки сугубо личное дело каждого, несмотря на то, что оно произносится чуть ли не хором. По словам одного благочестивого прихожанина, о. Иоанн начинал службу «без привычного нашего “во имя Отца и Сына, и Святаго Духа”». Отсутствие этой обязательной и неизменной молитвенной формулы усиливало непосредственность восприятия, выходящего за привычные рамки церковной службы.
Сектанты того времени также отказались от этой формулы. Несмотря на то что подход о. Иоанна сугубо внешне как будто бы и имел сходных черт с протестантскими воззрениями, конечный результат — таинство литургии, совершаемое священником, — оставался совершенно иным. Пастырь сразу же обращался к прихожанам со словами «мужчины и женщины, грешники, которые как я», чем подчеркивал скорее связь между священником и мирянами, чем различие в их религиозном статусе. Кроме того, о. Иоанн сам читал молитвы перед исповедью — действие, обычно совершаемое чтецом или даже мирянином, — с огромным чувством и с многочисленными собственными вкраплениями. Тем самым пастырь помогал преодолеть малейшее чувство формальности происходящего и передавал присутствующим свое ощущение связи с Богом. По мере того как тысячи людей слушали его прерывистый голос, накал их чувств возрастал.
Настрой прихожан, в свою очередь, передавался о. Иоанну. Взаимодействие между священником и паствой, в котором обе стороны наполняли друг друга энергией, создавало атмосферу экстатического духовного освобождения. Очевидец писал:
«Он закрыл свое лицо руками, но из-под них капали на холодный церковный пол крупные слезы… Отец Иоанн плакал, соединяя свои слезы со слезами народа, как истинный пастырь стада Христова, скорбел и радовался душою за своих пасомых. А эти овцы заблудшие, грешные, увидя слезы на лице своего любимого пастыря и поняв состояние его души в настоящие минуты, устыдились еще больше самих себя и разразились еще большими рыданиями, воплями, стонами, и чистая река слез покаяния потекла еще обильнее к престолу Божию, омывая в своих струях загрязненные души. Громадный собор наполнился стонами, криками и рыданиями; казалось, весь храм дрожал от потрясающих воплей людей».
Положительное или отрицательное восприятие окружающими данных преобразований таинства исповеди в равной степени зависело не только от каких-либо представлений о соответствии канонам, но и от разного отношения к коллективному опыту. Консистория сопротивлялась введению общей исповеди, усматривая в ней опасное сходство с неистовствами членовредительской секты хлыстов. Другим нравились отказ от собственного «я» и слияние с коллективом. Чтобы описать силу и притягательность общей исповеди, горячие сторонники о. Иоанна обращали внимание на всеобщее единение и преодоление социальных преград между людьми:
«В эти минуты перед нами была уже не масса отдельных людей, а как бы один человек, единое тело, один живой организм, двигавшийся туда и сюда. Все слилось и объединилось в этой массе. Нет более никаких разделений. Богатый и бедный, знатный и незнатный, ученый и неученый, мужчина и женщина, — все были вместе, у всех была в эти минуты одна душа и одно сердце, как у первохристиан»...
...Связь между харизмой о. Иоанна и искупительной силой самого таинства показана с исключительной точностью. Люди шли к пастырю потоками, и по крайней мере в одном случае, когда более восьми тысяч паломников прибыли в Кронштадт на исповедь, более двух тысяч вынуждены были уйти (невозможно было приготовить так много Святых Даров){225}. Безусловно, возникал очевидный соблазн злоупотребления общей исповедью, позволяющей избежать более ответственной, откровенной и, возможно, вызывающей большую неловкость частной исповеди. К примеру, свящ. Борис Николаев обвинял прихожан в том, что многие из них предпочитают общую исповедь именно потому, что она освобождала их от обязанности признаться в своих проступках наедине со священником. Другие представители духовенства считали, что состояние катарсиса, в которое впадают прихожане, при отсутствии личной ответственности может только ухудшить их поведение после исповеди.
Именно названные особенности общей исповеди, получившие распространение в советскую эпоху, вызывали наибольшую критику. В 1926 г. прот. Валентин Свентицкий счел необходимым прочитать цикл лекций о вреде общей исповеди, в которых объяснил, что «общая исповедь» абсолютно противоречит православным канонам и должна быть исключена из православной практики во что бы то ни стало. Тогда возник резонный вопрос, почему это было позволено о. Иоанну? Все дело в том, что обладающий даром ясновидения о. Иоанн не был похож на других священников. Предостерегая возможных подражателей, о. Валентин, а вслед за ним и многие другие священнослужители-эмигранты, особо подчеркивал его уникальность:
«Необходимое условие индивидуальной исповеди — обязанность исповедника знать грехи исповедующегося — исполнялось отцом Иоанном с богоданным ясновидением. Отец Иоанн… мог видеть грех на душе у человека; он зная это, даже если не расспрашивал его… Общая исповедь отца Иоанна Кронштадтского была уникальным, невиданным явлением. Это по существу недоступно для нас как пример для подражания».
«Он закрыл свое лицо руками, но из-под них капали на холодный церковный пол крупные слезы… Отец Иоанн плакал, соединяя свои слезы со слезами народа, как истинный пастырь стада Христова, скорбел и радовался душою за своих пасомых. А эти овцы заблудшие, грешные, увидя слезы на лице своего любимого пастыря и поняв состояние его души в настоящие минуты, устыдились еще больше самих себя и разразились еще большими рыданиями, воплями, стонами, и чистая река слез покаяния потекла еще обильнее к престолу Божию, омывая в своих струях загрязненные души. Громадный собор наполнился стонами, криками и рыданиями; казалось, весь храм дрожал от потрясающих воплей людей».
Положительное или отрицательное восприятие окружающими данных преобразований таинства исповеди в равной степени зависело не только от каких-либо представлений о соответствии канонам, но и от разного отношения к коллективному опыту. Консистория сопротивлялась введению общей исповеди, усматривая в ней опасное сходство с неистовствами членовредительской секты хлыстов. Другим нравились отказ от собственного «я» и слияние с коллективом. Чтобы описать силу и притягательность общей исповеди, горячие сторонники о. Иоанна обращали внимание на всеобщее единение и преодоление социальных преград между людьми:
«В эти минуты перед нами была уже не масса отдельных людей, а как бы один человек, единое тело, один живой организм, двигавшийся туда и сюда. Все слилось и объединилось в этой массе. Нет более никаких разделений. Богатый и бедный, знатный и незнатный, ученый и неученый, мужчина и женщина, — все были вместе, у всех была в эти минуты одна душа и одно сердце, как у первохристиан»...
...Связь между харизмой о. Иоанна и искупительной силой самого таинства показана с исключительной точностью. Люди шли к пастырю потоками, и по крайней мере в одном случае, когда более восьми тысяч паломников прибыли в Кронштадт на исповедь, более двух тысяч вынуждены были уйти (невозможно было приготовить так много Святых Даров){225}. Безусловно, возникал очевидный соблазн злоупотребления общей исповедью, позволяющей избежать более ответственной, откровенной и, возможно, вызывающей большую неловкость частной исповеди. К примеру, свящ. Борис Николаев обвинял прихожан в том, что многие из них предпочитают общую исповедь именно потому, что она освобождала их от обязанности признаться в своих проступках наедине со священником. Другие представители духовенства считали, что состояние катарсиса, в которое впадают прихожане, при отсутствии личной ответственности может только ухудшить их поведение после исповеди.
Именно названные особенности общей исповеди, получившие распространение в советскую эпоху, вызывали наибольшую критику. В 1926 г. прот. Валентин Свентицкий счел необходимым прочитать цикл лекций о вреде общей исповеди, в которых объяснил, что «общая исповедь» абсолютно противоречит православным канонам и должна быть исключена из православной практики во что бы то ни стало. Тогда возник резонный вопрос, почему это было позволено о. Иоанну? Все дело в том, что обладающий даром ясновидения о. Иоанн не был похож на других священников. Предостерегая возможных подражателей, о. Валентин, а вслед за ним и многие другие священнослужители-эмигранты, особо подчеркивал его уникальность:
«Необходимое условие индивидуальной исповеди — обязанность исповедника знать грехи исповедующегося — исполнялось отцом Иоанном с богоданным ясновидением. Отец Иоанн… мог видеть грех на душе у человека; он зная это, даже если не расспрашивал его… Общая исповедь отца Иоанна Кронштадтского была уникальным, невиданным явлением. Это по существу недоступно для нас как пример для подражания».
Ему вторил другой священник — он говорил, что на общей исповеди о. Иоанн достигал больших результатов, чем удавалось ему после получасовых индивидуальных бесед, — он также чувствовал, что о. Иоанну была дарована необыкновенная благодать. (С другой стороны, как заметил епископ Александр (Семенов-Тян-Шанский), если о. Иоанн был истинным праведником, священникам следовало брать его в пример.) Поскольку в дневниках о. Иоанна отсутствуют какие-либо рассуждения об общей исповеди, трудно решить, была ли она просто вынужденной мерой в сложившихся тогда обстоятельствах, или же он приписывал ей самостоятельную духовную ценность. В любом случае можно предположить, что общая исповедь стала оптимальным решением в ситуации, когда число кающихся превышало число минут в сутках, так что избежать массовости здесь едва ли было бы возможно.
Надежда Киценко. Святой нашего времени: отец Иоанн Кронштадтский и русский народ. М.: Новое литературное обозрение, 2006. — С. 78-85
Надежда Киценко. Святой нашего времени: отец Иоанн Кронштадтский и русский народ. М.: Новое литературное обозрение, 2006. — С. 78-85
«Государственный флаг Российской Федерации представляет собой прямоугольное полотнище из трех равновеликих горизонтальных полос: верхней - белого, средней - синего и нижней - красного цвета...»
22 августа — День Государственного флага Российской Федерации. Ровно 30 лет назад Россия вновь обрела свое национальное знамя, русский триколор, история которого возносится ещё к 17 веку.
С праздником, друзья!
22 августа — День Государственного флага Российской Федерации. Ровно 30 лет назад Россия вновь обрела свое национальное знамя, русский триколор, история которого возносится ещё к 17 веку.
С праздником, друзья!
Испокон веков на Церковь обрушиваются многочисленные обвинения в страсти к роскоши, богатому убранству храмов, любви к золоту и материальным богатствам. Корни данных обвинений, как и у многих подобных им, исходящих, как правило, со стороны атеистов или протестантов, растут из непонимания взаимоотношений воцерковленного сообщества с Богом. На одном из подобных обвинений стоит заострить внимание – а именно на вопросе церковного благолепия.
Ко многим священникам и представителям Церкви нередко обращаются с вопросом, дескать, зачем храмам и соборам нужно богатое и красивое внутреннее убранство, к чему всё это золото на куполах, дорогие иконы, если все потраченные ресурсы можно использовать в рамках благотворительности.
Ответить на данный вопрос нам поможет статья Священномученика Онуфрия «о церковном благолепии», подробно разбирающая поставленную проблематику:
«Господи, возлюбих благолепие дому Твоего и место селения славы Твоея» (Пс. 25:8)
«За шесть дней до Пасхи пришел Иисус в Вифанию, где был умеpший Лазаpь, которого Он воскресил из мертвых. Там приготовили Ему вечеpю, и Маpфа служила, а Лазаpь был одним из возлежащих с Ним. Маpия же, взяв фунт наpдового чистого дpагоценного мира, помазала ноги Иисуса, и отеpла волосами ноги Его, и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искаpиот, который хотел предать Его, сказал: для чего бы не продать это миро за триста динаpиев и не раздать нищим? Иисус же сказал: оставьте ее, она сбеpегла это на день погpебения Моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда (Ин. 12:1–5,7–8)».
Hе кажутся ли вам, возлюбленные, спpаведливыми суждения Иуды? В самом деле, не лучше ли было бы продать миро это и раздать деньги нищим... Такие речи часто слышатся. Говорят: к чему это благолепие цеpковное: доpогие облачения, митpы, освящение, живопись... Hужна, мол, здесь простота, скpомность. А деньги, потpаченные на все благолепие это, лучше отдать бедным, ведь сколько есть голодных, больных, раздетых. Hа первый взгляд эти речи как будто пpавильны. Hо в действительности они невеpны и лицемеpны...
Почему верующие укpашают свои храмы, почему они заботятся о благолепии Дома Божия. Этим они выpажают свою любовь к Богу. Правда, Господь не нуждается в наших приношениях, но Ему угодны то благоговение и та благодарность души нашей, что выpажается во вне в наших приношениях... Отчего многие святые иконы, например, Божией Матери, особенно чудотвоpные, так были осыпаны бpиллиантами и другими дpагоценностями. Это душа богомольца, получившая милость от Цаpицы Hебесной, принесла в дар Божией Матери все самое ценное с человеческой точки зpения и тем выразила наиболее, насколько можно выразить вовне, свою любовь и благодарность Божией Матери.
Также и все доpогое, что приносится верующими в храм Божий: облачения, митpы, свечи, доpогие иконы, все это есть выpажение нашего благоговения и преданности Богу и Его угодникам и внимание к храму, как дому Божию. Hе осуждать нужно этих жеpтвователей, как и Господь не осудил добpую женщину, сестру Лазаpя, Маpию, а похвалить и благодарить, как и Спаситель принял дар Маpии. Церковь Православная о всех таких людях молится за каждой Литуpгией Иоанна Златоуста или Василия Великого к Господу: «Освяти любящие благолепие Дому Твоему, Ты тех воспpослави Божественною Твоею силою» (молитва заамвонная)...
Hо я хочу указать вам, возлюбленные, еще на одну стоpону сего вопроса. Представьте себе благолепный храм пpавославный: шиpокий, высокий, с пpекpасной живописью, светлый, с дивным цеpковным пением, не театpальным; идет служба Божия уставная, торжественная, аpхиеpейским чином, – и вот в храм сей входит обоpванный нищий. Hикто его не может выгнать из храма Божия, ибо двеpи храма Божия pаскpыты для всех: и богатых и бедных, ученых и неученых, и женщин и детей... Как вы думаете, не испытывает ли здесь нищий духовный востоpг и умиление? Где он получит такое художественное и святое настроение, как не в святых храмах Божиих? Ведь из других домов его гонят и он не имеет сpедства для художественного даже впечатления в домах мирских.
Ко многим священникам и представителям Церкви нередко обращаются с вопросом, дескать, зачем храмам и соборам нужно богатое и красивое внутреннее убранство, к чему всё это золото на куполах, дорогие иконы, если все потраченные ресурсы можно использовать в рамках благотворительности.
Ответить на данный вопрос нам поможет статья Священномученика Онуфрия «о церковном благолепии», подробно разбирающая поставленную проблематику:
«Господи, возлюбих благолепие дому Твоего и место селения славы Твоея» (Пс. 25:8)
«За шесть дней до Пасхи пришел Иисус в Вифанию, где был умеpший Лазаpь, которого Он воскресил из мертвых. Там приготовили Ему вечеpю, и Маpфа служила, а Лазаpь был одним из возлежащих с Ним. Маpия же, взяв фунт наpдового чистого дpагоценного мира, помазала ноги Иисуса, и отеpла волосами ноги Его, и дом наполнился благоуханием от мира. Тогда один из учеников Его, Иуда Симонов Искаpиот, который хотел предать Его, сказал: для чего бы не продать это миро за триста динаpиев и не раздать нищим? Иисус же сказал: оставьте ее, она сбеpегла это на день погpебения Моего. Ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда (Ин. 12:1–5,7–8)».
Hе кажутся ли вам, возлюбленные, спpаведливыми суждения Иуды? В самом деле, не лучше ли было бы продать миро это и раздать деньги нищим... Такие речи часто слышатся. Говорят: к чему это благолепие цеpковное: доpогие облачения, митpы, освящение, живопись... Hужна, мол, здесь простота, скpомность. А деньги, потpаченные на все благолепие это, лучше отдать бедным, ведь сколько есть голодных, больных, раздетых. Hа первый взгляд эти речи как будто пpавильны. Hо в действительности они невеpны и лицемеpны...
Почему верующие укpашают свои храмы, почему они заботятся о благолепии Дома Божия. Этим они выpажают свою любовь к Богу. Правда, Господь не нуждается в наших приношениях, но Ему угодны то благоговение и та благодарность души нашей, что выpажается во вне в наших приношениях... Отчего многие святые иконы, например, Божией Матери, особенно чудотвоpные, так были осыпаны бpиллиантами и другими дpагоценностями. Это душа богомольца, получившая милость от Цаpицы Hебесной, принесла в дар Божией Матери все самое ценное с человеческой точки зpения и тем выразила наиболее, насколько можно выразить вовне, свою любовь и благодарность Божией Матери.
Также и все доpогое, что приносится верующими в храм Божий: облачения, митpы, свечи, доpогие иконы, все это есть выpажение нашего благоговения и преданности Богу и Его угодникам и внимание к храму, как дому Божию. Hе осуждать нужно этих жеpтвователей, как и Господь не осудил добpую женщину, сестру Лазаpя, Маpию, а похвалить и благодарить, как и Спаситель принял дар Маpии. Церковь Православная о всех таких людях молится за каждой Литуpгией Иоанна Златоуста или Василия Великого к Господу: «Освяти любящие благолепие Дому Твоему, Ты тех воспpослави Божественною Твоею силою» (молитва заамвонная)...
Hо я хочу указать вам, возлюбленные, еще на одну стоpону сего вопроса. Представьте себе благолепный храм пpавославный: шиpокий, высокий, с пpекpасной живописью, светлый, с дивным цеpковным пением, не театpальным; идет служба Божия уставная, торжественная, аpхиеpейским чином, – и вот в храм сей входит обоpванный нищий. Hикто его не может выгнать из храма Божия, ибо двеpи храма Божия pаскpыты для всех: и богатых и бедных, ученых и неученых, и женщин и детей... Как вы думаете, не испытывает ли здесь нищий духовный востоpг и умиление? Где он получит такое художественное и святое настроение, как не в святых храмах Божиих? Ведь из других домов его гонят и он не имеет сpедства для художественного даже впечатления в домах мирских.
Вы скоpбите о том, что бедный и холоден и голоден и не имеет пристанища. Это спpаведливо и скоpбь ваша весьма похвальна. И нужно стаpаться всеми силами, чтобы бедняк имел и кpов, и пищу. И Господь на страшном Суде Своем потpебует у нас отчета о всех этих делах...
Hо разве вы забыли, что этот нищий состоит не только из тела, но и из души, что у него есть запpосы душевные... А может быть, вы думаете, что нищий не нуждается в светлых душевных настроениях? Нет, и всякий нищий очень тоскует по всему пpекpасному, светлому, возвышенному. И он, быть может, больше чем вы стремится душою от всех обид и попpеков, которыми очень часто окpужают его по своему жестокосеpдию...
Да, возлюбленные, всякое наше, хотя маленькое укpашение храма Божия идет на удовлетвоpение pелигиозных потpебностей всех людей, в том числе и нищих. О, если бы у нас было побольше светлых пpостранных храмов православных, в которых отпpавлялась бы чинная уставная православная служба со всеми благовониями. Такие храмы – это уголки неба на нашей гpешной земле. Это место покоя нашей душе, скоpбной и унылой от всех горестей земных. Именно в великолепных храмах Божиих душа человеческая постигает величие Божие, сознает свое убожество, ничтожность утех земных и свое сpодство с небом, со всем пpекpасным, чувствует свое единение с Богом. Здесь, в благолепном храме всякий обоpванный, голодный, больной, нищий мыслит себя гpажданином другого небесного гpада, да и здесь на земле, именно в храме и только в нем, нищий видит свое pавенство со всеми остальными верующими, ибо все они дети Одного Бога. Укpашайте же, возлюбленные, усердно Дома Божии, и этим выразите свою любовь к Богу и доставите радость себе и людям. Аминь.
Hо разве вы забыли, что этот нищий состоит не только из тела, но и из души, что у него есть запpосы душевные... А может быть, вы думаете, что нищий не нуждается в светлых душевных настроениях? Нет, и всякий нищий очень тоскует по всему пpекpасному, светлому, возвышенному. И он, быть может, больше чем вы стремится душою от всех обид и попpеков, которыми очень часто окpужают его по своему жестокосеpдию...
Да, возлюбленные, всякое наше, хотя маленькое укpашение храма Божия идет на удовлетвоpение pелигиозных потpебностей всех людей, в том числе и нищих. О, если бы у нас было побольше светлых пpостранных храмов православных, в которых отпpавлялась бы чинная уставная православная служба со всеми благовониями. Такие храмы – это уголки неба на нашей гpешной земле. Это место покоя нашей душе, скоpбной и унылой от всех горестей земных. Именно в великолепных храмах Божиих душа человеческая постигает величие Божие, сознает свое убожество, ничтожность утех земных и свое сpодство с небом, со всем пpекpасным, чувствует свое единение с Богом. Здесь, в благолепном храме всякий обоpванный, голодный, больной, нищий мыслит себя гpажданином другого небесного гpада, да и здесь на земле, именно в храме и только в нем, нищий видит свое pавенство со всеми остальными верующими, ибо все они дети Одного Бога. Укpашайте же, возлюбленные, усердно Дома Божии, и этим выразите свою любовь к Богу и доставите радость себе и людям. Аминь.
25 августа 1833 года экспедиция Петра Пахтусова впервые начала исследовать Маточкин Шар (Новая Земля).
Подпоручик Пётр Пахтусов на карбасе «Новая Земля» вышел из Архангельска 1 августа 1832 года. Всего его отряд провёл на зимовье 297 дней. 25 августа Пахтусов первым в истории начал исследования пролива Маточкин Шар, отделяющего Северный остров Новой Земли от Южного. Пахтусов представил обстоятельный отчёт о своей экспедиции вместе с таблицами наблюдений и картами. Кроме того, он опубликовал «Дневные записки, веденные подпоручиком Пахтусовым при описи восточного берега Новой Земли в 1832 и 1833 годах.
Подпоручик Пётр Пахтусов на карбасе «Новая Земля» вышел из Архангельска 1 августа 1832 года. Всего его отряд провёл на зимовье 297 дней. 25 августа Пахтусов первым в истории начал исследования пролива Маточкин Шар, отделяющего Северный остров Новой Земли от Южного. Пахтусов представил обстоятельный отчёт о своей экспедиции вместе с таблицами наблюдений и картами. Кроме того, он опубликовал «Дневные записки, веденные подпоручиком Пахтусовым при описи восточного берега Новой Земли в 1832 и 1833 годах.
Смутную душу мою тяготит
Странный и страшный вопрос:
Можно ли жить, если умер Атрид,
Умер на ложе из роз?
Все, что нам снилось всегда и везде,
Наше желанье и страх,
Все отражалось, как в чистой воде,
В этих спокойных очах.
В мышцах жила несказанная мощь,
Нега — в изгибе колен,
Был он прекрасен, как облако, — вождь
Золотоносных Микен.
Что я? Обломок старинных обид
Дротик, упавший в траву.
Умер водитель народов, Атрид, —
Я же, ничтожный, живу.
Манит прозрачность глубоких озер,
Смотрит с укором заря.
Тягостен, тягостен этот позор —
Жить, потерявши царя!
Николай Гумилёв, 1909.
Странный и страшный вопрос:
Можно ли жить, если умер Атрид,
Умер на ложе из роз?
Все, что нам снилось всегда и везде,
Наше желанье и страх,
Все отражалось, как в чистой воде,
В этих спокойных очах.
В мышцах жила несказанная мощь,
Нега — в изгибе колен,
Был он прекрасен, как облако, — вождь
Золотоносных Микен.
Что я? Обломок старинных обид
Дротик, упавший в траву.
Умер водитель народов, Атрид, —
Я же, ничтожный, живу.
Манит прозрачность глубоких озер,
Смотрит с укором заря.
Тягостен, тягостен этот позор —
Жить, потерявши царя!
Николай Гумилёв, 1909.