горе тем, кто рассчитывал, что «Непобедимое солнце» станет финалом одной из самых противоречивых карьер в истории русской литературы. 26 августа, «Новая книга» (я бы, признаться, оставил название-плейсхолдер), десять как минимум текстов, которые откроются в разных местах в 00:00, — и, может быть, в этом хоре будет и наш полковник-бас.

​​новые издания «Лолиты» и «Камеры обскура» уже разъезжаются по домашним библиотекам, «Машенька», «Подвиг» и «Отчаяние» доступны для предзаказа, а куратор серии Андрей Бабиков написал подробное эссе о трудностях собирания «Набоковского корпуса». учитывая, что цель серии — опубликовать все созданное Набоковым, позволим себе составить короткий топ самых ожидаемых нами текстов — исключая совсем очевидные вещи вроде «Ады», или набросков сиквела «Память, говори», или ранних поэм.

6. Неизвестные лекции по литературе

Набоков, как известно, планировал сам опубликовать свои лекции по русской и европейской литературе, но, разбирая в 1970-е записи, остался ими крайне недоволен – что не помешало наследникам в начале 1980-х выпустить книги с дивными разборами «Госпожи Бовари», «Анны Карениной» и других шедевров. Между тем круг текстов, которым ВН посвящал свои публичные выступления, куда шире известного по трехтомнику канона. Несколько лекций о советской литературе вошли в бабиковское «Прочтение Набокова», но в архиве есть еще — как пишет Брайан Бойд, от жития святых до Ходасевича.

5. Новый перевод «Bend Sinister»

Первый после переезда в Америку роман Набокова — одно из самых сложных, темных и жестоких его сочинений, которое ставит перед переводчиком трудности уже на стадии заглавия: туманное «Под знаком незаконнорожденных» — начальное звено в цепочке неочевидных решений Сергея Ильина. Формально это политический роман о противостоянии человека и диктатуры, но гремевшие примерно в те же годы книги Кестлера или Оруэлла стоят на совсем другой полке: герои «Bend Sinister» говорят на вымышленном языке, состоящем из смеси русского и немецкого (не здесь ли Берджесс подсмотрел свой «надсат»?), ведут ученые диспуты о «Гамлете»; присутствует и типично набоковская гносеологическая ситуация, которая разрешается довольно эксцентричным образом — прямым вторжением автора в текст.

4. «Бабочки Набокова»

В 2000-м под редакцией Бойда вышла книга, содержащая незаконченную работу «Бабочки Европы», недописанный рассказ «Углокрылый адмирабль», «Второе добавление к «Дару», фрагменты набоковской прозы, посвященные бабочкам, статью профессионального лепидоптеролога Роберта Майкла Пайла, а также общий обзорный текст Бойда «Набоков, литература, лепидоптера». Русской версии «лепидоптерологического тома» необязательно следовать структуре этой книги — напротив, интересно было бы составить некий исчерпывающий волюм, в который вошла бы, кроме прочего, прорывная работа о голубянках, написанная в 1940-е.

​​3. Письма

Тут перед публикатором и редактором стоит задача обобщить сразу несколько корпусов набоковской переписки за 50 с лишним лет. Книгами вышли шесть — корреспонденция с женой, с сестрой Еленой Сикорской, с Эдмундом Уилсоном, с Иваном Буниным (внутри работы Максима Шраера об их соперничестве), с Михаилом Карповичем и «Selected Letters» 1990 года, в подготовке которой участвовал Дмитрий Набоков. Вместе с этими изданиями существует ряд важных журнальных публикаций — переписка с Ходасевичем и Берберовой, Романом Гринбергом, Глебом Струве, Мстиславом Добужинским и многими другими. Как работать с этой грудой: хронологически, тематически — или двигаться от собеседников? Каким бы ни было решение, оно создаст набоковедческий прецедент.

2. «Сквозняк из прошлого» — новый перевод «Transparent Things»

«Сквозняк...» — домашнее русское заглавие предпоследнего законченного романа Набокова; так его называют в своих работах и Бабиков с Геннадием Барабтарло. Мало кто относит эту новелетту, размером примерно с «Соглядятая», к числу лучших набоковских вещей — и мало кто готов оценить финальный этап эволюции набоковского стиля, ставшего — после искристого безумия «Бледного огня» и пышности «Ады» — очень экономным, стремительным и жаляще острым; при этом изощренность узора остается прежней, просто автору теперь хватает ста с небольшим страниц . «Transparent Things» переводили на русский Александр Долинин и Михаил Мейлах («Просвечивающие предметы»), Сергей Ильин («Прозрачные вещи») и Д. Чекалов («Просвечивающие вещи»). Автор нового подхода наверняка будет учитывать бабиковских «Арлекинов» и барабтарловскую «Лауру» — убедительно, на наш взгляд, доказавших состоятельность позднего ВН, который до самой смерти продолжал ставить смелые повествовательные эксперименты.

1. Перевод и комментарий к «Евгению Онегину»

Самый длинный и, может быть, самый скандальный набоковской текст, вызвавший в середине 1960-х замечательную межатлантическую свару и заставивший читающий по-английски мир погрузиться в тонкости величайшего русского романа в стихах. Ни над одним своим проектом Набоков не работал так интенсивно; ни один другой не шел к читателю так обескураживающе медленно. «Комментарий» вышел по-русски в 1999-м (коллективом переводчиков руководил Александр Николюкин), но назвать это издание удачным не представляется возможным — хотя бы потому что там нет самого текста перевода, этого шедевра авторского смирения: ради верности оригиналу Набоков пошел дальше, чем кто бы то ни было до него — и создал что-то замечательно угловатое и точное. Не то чтобы правильно изданный «Комментарий...» имеет шансы вытеснить Лотмана, но, может статься, в сотнях школьных и университетских сочинений наконец появятся ссылки и на этот вдохновенный, героический труд.

«Для выполнения сложных специфических чудес приходилось увеличивать число букв. Так, благодаря действию гексаграмматона «ГОЭЛРО», над Россией разлилось тусклое, но довольно устойчивое желтоватое сияние. Это один из немногих созидательных успехов — отчего-то каббалистическая магия оказалась бессильной перед экономическими задачами, что доказывает полный провал чудес, которые предполагалось совершить с помощью заклинаний типа ВСНХ, ВДНХ и тому подобных. Зато все, связанное с причинением страданий и зла, получалось великолепно — достаточно упомянуть НКВД, МГБ и КГБ».

главный текст к годовщине августовского путча — вот уже какое десятилетие.

соведу новый подкаст КиноПоиска — про все самое интересное, что появилось на видеосервисе за неделю и доступно по подписке. главный диаманд, понятно, Катя «cексуальная тварь» Карслиди. выпуски — что страшно важно в наши дни, очень короткие — будут выходить по пятницам. всем Адель Экзаркопулос!

Раз в неделю мы с @slowlearner сидим в маленькой комнате и обсуждаем цифровые новинки недели, подглядывая на то, смеётся ли Лена Рябцева над нашими шутками, или стоит записать все заново


https://www.kinopoisk.ru/media/podcast/4005040/

большое искусство — это когда в десятый раз пересматриваешь («Социальную сеть», в данном случае), и все равно находишь, над чем крякнуть

книга, из которой мы окончательно поняли, что главное кинопотрясение в жизни ПВО — «Матрица» (в нашей, можно подумать, что-то другое), а соперничество с Сорокиным остается побочным, но все-таки важным сюжетом его литературной карьеры. также тревожно, что на том месте, где раньше был Набоков, теперь Бунин — уж не ждать ли нам к 60-летию ремейка «Темных аллей».

написал про «Transhumanism Inc.» без гнева и пристрастия. уж если зачем-то заниматься этим из года в год, то точно с холодной головой.

The Blueprint нашел фотографию Виктора Пелевина 2020 года. Писатель 20 лет не появлялся на публике

в номере журнала «Историк» за апрель 2020 года (не спрашивайте) впервые увидел портрет Ленина, написанный Эмилем Бернаром в 1909-1910 годы; такой николай-бердяев — герой учебника по истории русской философии, переживающий бури века за письменным столом. если верить данилкинскому интервью — который говорит «все то же самое», но так же заразительно, как в 2017-м — слава богу, что образ оказался ложным.

про «Легенду о Зеленом рыцаре» пишут, что это смелая ревизия оригинальной поэмы, ироничное опрокидывание ироничного первоисточника; очень может быть. мне показалось, что самое ценное тут — то, как тонко Дэвид Лоури понимает природу поэзии, чувствует (и грандиозно умеет передать) ее транс, и скорость, и главную, в общем, задачу: показать перемену во времени. а еще это тот редчайший случай, когда страшно претенциозно (особенно поначалу) и очень хорошо (особенно последние сорок минут). также хочу стереть себе память, чтобы как в первый раз увидеть сцену с великанами, напоминающими не то ридли-скоттовских Создателей, не то сорокинских Больших

фильм «Петровы в гриппе» — очередное напоминание, что есть литературные фантазии, которым страшно не идет смена медиума: не выходи за пределы бумажного листа, не совершай ошибку, и чур тебя, безлюбый театрализованный мир

​​«Придуманный им жанр галлюциногенного трактата-фельетона, конечно, страдает известной вульгарностью — потому что со времен опять-таки «Затворника и Шестипалого» он в любой ситуации в первую очередь стремится определить координаты «кормушки-поилки», а к двум проклятым вопросам русского самосознания он сформулировал третий — из чего сделаны сами деньги? Однако никто, кроме него, не чертит столь филигранную дорожную карту по самым диким маршрутам».

дух веет, где хочет: в казахстанской деловой газете «Курсив» вышло эссе Максима Семеляка о Пелевине — может быть, несколько экзальтированное («непобедимое солнце постсоветской литературы», ой ли), но ухватывающее (или, скорее, заново проговаривающее) кое-какие важные про него вещи: очень специфическая разновидность патриотизма; сочетание тщательности, когда дело касается сверхъестественных переживаний, и расслабленности, когда доходит до конвенций реалистической литературы с ее характерами и сюжетами; остроумие, которое надо искать не в комментариях к хронике текущих событий, а в описаниях предметов и людей — как у Гоголя или Ильфа и Петрова. ну и, конечно, финал: Лев Данилкин заказал любимому автору текст по мотивам поездки в Непал, и вы не поверите, что случилось потом.

We consider this to be like ‘Joker’ in reverse, where a mundane protagonist is surrounded by an illogical world.

как страшно жить: продюсер баумбаковского «Белого шума» купил права на «Приглашение на казнь» и уже ищет режиссера. безумие, безумие, безумие — и очень не хочется, чтобы получился (сужу по пересказу) фильм »Дело».

​​никогда, признаться, не понимал, что имеют в виду те, кто называют фильмы Дени Вильнева авторскими высказываниями — даже если опустить то, что когда кино начинает что-то высказывать, самое время переключить канал. голливудский его период казался мне доказательством нехитрой теоремы: кино больше суммы его частей, а профессионализм и дизайнерское чутье — доблести скорее студийных работников, чем аутеров, какой бы условной ни выглядела сегодня эта дихотомия. «Дюна» — большой, громкий, выразительный фильм, современный Голливуд на предельных его мощностях, и неправы те, кто, утрируя, называют это провалом; всем бы так облажаться. но можете ли вы представить себе, чтобы вокруг него сложился культ; чтобы к этой «Дюне» — несмотря на несколько завораживающих фрагментов — захотелось бы вернуться через год? я надеялся, что это правда трип по мотивам классики, ветвистый путь из точки А в уже известное Z — ну вот как тот же «Зеленый рыцарь». Вильнев оказался предсказуемее, безопаснее — оказался слишком прилежным экранизатором, не посмевшим нарисовать чертиков на полях классической книжки.

«В литературе что-то подобное проделывал, пожалуй, только Лоренс Стерн в «Сентиментальном путешествии по Франции и Италии». Манеру сюжетостроения и изложения Дэвида Чейза вполне можно назвать стерновской и в том, как он скачет с предмета на предмет, с сюжета на сюжет в попытке объять необъятное, и в том, как ирония смягчает брутальное насилие, а высокая драма, в свою очередь, купирует смешки, и в том, как он одергивает сам себя, не желая никаких внятных финалов: «В жизни так не бывает, не все истории заканчиваются, нельзя взять и повязать ленточку на всем, что тебе попадется, и сказать: ну вот, конец!» — говорит Чейз в одном из своих интервью».

Василий Степанов написал эссе в пяти главах о лучшем сериале на свете — поместив «Сопрано» в кинематографический, литературный, социологический, исторический и психоаналитический контекст. несмотря на солидный объем, получилось прямо крупными мазками – но, думается, и этого довольно, чтобы бросить все и начать смотреть заново. добавление от меня — список из шести любимых книг Дэвида Чейза.

Джером Д. Сэлинджер «Над пропастью во ржи»
Чарльз Диккенс «Больше надежды»
Фрэнсис Скотт Фицджеральд «Прекрасные и проклятые»
Роберт Грейвс «Я, Клавдий»
Альбер Камю «Чума»
Джон Гарднер «Книга Фредди»

​​I think she would have appreciated that I’m not being mean to anyone, that I love all the characters, that I’m not making fun of anyone.

журнал Wall Street Journal красиво сфотографировал Джонатана Франзена. новый роман — 5 октября.

​​тем, кто пригорюнился после вчерашнего трейлера «Ампира V» (довольно позорного, действительно; за почти десятилетие в производстве эта история успела состариться куда хуже, чем «Поколение», которое сейчас выглядит как ретро, а эта экранизация на ностальгическое высказывание о нулевых совсем не похожа), рекомендую перечитать данилкинскую рецензию на тогдашнюю новинку. здесь безупречно сформулирован набор претензий к автору на 15 лет вперед и объясняется, почему разочарование — самая естественная, даже запрограммированная, можно сказать, реакция на его тексты.

«Пелевин, который сейчас уже старше, чем Гоголь перед смертью, все более мрачен и все менее себя контролирует (иногда это выражается в фельдфебельских шутках, иногда — в гоголевских «лирических отступлениях»). Его новый глиняный пулемет безыскуснее и грубее, чем обычно; кое-какие очереди из него сошли бы за завещание. Пелевину уже неинтересно выписывать портреты, выискивать типажи эпохи, подробно прорисовывать образы. Люди, даже самые эксцентричные, по существу, одинаковы; в секторах целевой аудитории пусть разбираются маркетологи, а писателю это ни к чему. Мир, населенный жертвами одного и того же агитпропа, так однообразен, что писателю остается не описывать фрагменты этого мира, а всего лишь точно позиционировать их в пространстве и контексте».