​​сообщают, что в следующем году в «Издательстве Ивана Лимбаха» выйдет «Ясновидение Набокова» Геннадия Барабтарло — автоперевод его дивной книги Insomniac Dreams, про которую довелось написать этим летом. очень будет интересно сличить две версии; почему-то кажется, что профессор не все сокровища выложил — твердят же, что на дне коробки уйма всего занимательного осталось.

​​чик-чирикнул на днях про «Любителя» Энди Мерифилда — дюжину ножей в спину профессионалов, ангажированных мировым капиталом. занятная книжка — не предусматривающая, однако, того, что система (или даже так: Система) умеет поглощать самые подрывные концепты; что «безделье» и «веселая праздность» — аверс концепции «доступен 24/7 во всех каналах»; что где нет четко отгороженных границ, неизбежно возникает незаметная — но такая же, в сущности, деспотичная — рабица; что никто не обязан иметь хобби, которому работа только препятствие (ср., к примеру, в недавнем интервью Марии Степановой про досуг поэтов: нужно, нужно дисциплинирующее Дело).

противоречивое чтение — ну а какой, скажите, манифест не вызывает вопросов.

​​миракль накануне рождества: 24 декабря Юрий Сапрыкин, Максим Трудолюбов и Андрей Зорин обсудят графа Толстого и его радикальную этическую программу, породившую огромное религиозно-общественное движение (о последнем есть хорошая лекция Михаила Эдельштейна). в общем, звучит как идеальный повод начать новую жизнь с понедельника — в самом буквальном смысле.

облагороженные расшифровки толстоведческих дискуссий исправно публикует «Кольта»: вот большие разговоры про свободу, семью и веру в жизни и творчестве самого главного писателя. материала уже прорва: я бы на месте Ясной Поляны и InLiberty, выпустивших осенью большой про автора журнал, задумался о книжке «Толстой сегодня».

​​новость для всех любителей скупать великие американские романы в три пальца толщиной, а потом на них мечтательно глядеть: Максим Немцов (https://news.1rj.ru/str/spintongues) закончил перевод «Тоннеля» Уильяма Гэсса — еще одного «подвального» и «пропущенного» классика. для контекста — большой некролог писателю и отрывок из его литературоведческой эссеистики; очень любопытно.

книга выйдет в екатеринбургском издательстве «Гонзо», опубликовавшем «Дом листьев» Марка Данилевского и «Любовницу Витгенштейна» Дэвида Марксона: все — и тут закручивается интрига — с предисловиями Дмитрия Быкова, который недавно заявил, что украсит собой и русского Гэсса.

к ДБ у крупных современных американистов, к которым мы волюнтаристски относим Немцова и группировку Pollen Press, большие вопросы: популяризация мистеров, мисс и миссис Сложных — дело похвальное, но прочел ли он до конца книги, о которых так разительно судит в «Одине» и на других площадках? есть тут у специалистов некоторые сомнения.

таким образом, оспаривается гегемония Быкова на интерпретацию мало кому известной в России прозы; ставится под сомнение сам этот статус — Главный по Изощренному. в случае Немцова не стоит игнорировать и личные обстоятельства: все мы помним, что Быков писал про его переводы Пинчона.

в этом месте обычно предлагают размежеваться и занять стороны, но, как по мне, побеждают все: читатель получит еще один роман века, издатель — если все же поставит броское имя на обложку — продаст больше экземпляров, ну а Иван Иванович и Иван Никифорович продолжат кусать друг другу бока — но, кажется, это и называется нормальным литературным процессом.

​​с огромным удовольствием слушаю миллеровский курс про империи и нации (на российском, в первую очередь, материале); как и ожидалось, это ровно тот случай, когда за приключениями идей следить интереснее, чем за какими-то выдуманными сюжетами; когда то, что в школе и университете казалось проходным — в сравнении с XX, примеру, веком — выглядит свежее и парадоксальнее самых завиральных современных дискуссий.

что особенно запомнилось в первом модуле:

1) вопреки публицистическим штампам, имперская администрация заинтересована в создании наций — как на периферии (на своих, разумеется, условиях), так и в ядре государства; отношения центра и окраин не сводятся к «разорю!» и «не потерплю!»; благополучная империя вообще редко прибегает к силе: подавление восстания — вне зависимости от исхода — это всегда кризис, повод переосмыслить собственные основания.

2) Николай Карамзин — в 23 года начавший работать над «Письмами русского путешественника» — должен встречать нас на банкнотах, в присутственных учреждениях и аэропортах; ключевая фигура для местной политической мысли: свидетель и критик Великой Французской революции, собеседник и оппонент императора, веский, сознающий свои права, голос русского общества — и это помимо литературных и окололитературных амплуа. кто как, а я в январе принимаюсь за «Марфу-Посадницу» и «Остров Борнгольм».

3) Александр I действительно хотел дать России Конституцию — протестировав ее предварительно на Царстве Польском. эксперимент был признан неудачным: шляхта без восторга встретила его (действительно дружелюбные) жесты; в итоге проект — мы про 1820-е сейчас — был заморожен до лучших времен. первая, так уж современный человек устроен, ассоциация — начало 2000-х: разговоры про вступление России в НАТО, попытки — как кажется, вполне искренние — понравиться западным партнерам, равнодушный прием с их стороны, и заверте. очень все это грустно: великая, согласно рассадке на Венском конгрессе и в Совбезе ООН, держава, и такая все-таки зависимая, такая — во всех смыслах — несвободная.

​​чу! после праздников в «Издательстве Ивана Лимбаха» выйдет книга Роберто Калассо «Литература и боги». аннотация обещает историю вдохновения, именной указатель и заключительная статья С.Н. Зенкина — встречу любимых авторов в пространстве классического европейского эссе, а собственные воспоминания об «Искусстве издателя» — несколько счастливых часов.

​​пора такая, что на слова «итоги года» хочется поставить блок: чудится мне, скоро и ваш домашний питомец положит лапы на плечи и расскажет о своих успехах и планах на 2019-й. кто мы, впрочем, чтобы с аввакумовской мощью давать отпор самому простительному из мирских соблазнов: направил на издание Textura «Обоссанный пистолет», убеждая себя и всех в возможности — необходимости даже — острова. помимо Бренера в этой бешеной кадрили скачут Степанова, Мещанинова, Долинин, Юрьев, Айзенберг, Шубинский, Клепикова — если следили за этим каналом, догадываетесь, кто у меня в красном углу стоит.

​​великое русское издательство Kolonna Publications обновило сайт и готовится наводнить этот мир Герардом Реве, Марселем Жуандо и другими авторами сложной судьбы и великих страстей. по такому — купить первым делом «Мастерскую подделок» — поводу я наконец у них зарегистрировался и обнаружил, что для налоговых ведомств «Колонна» — это ООО «Квир».

очень хорошо

​​Релиз под елку: у нас появились «Тайные виды на гору Фудзи» — все еще (до конца августа примерно) новый роман В. О. Пелевина. Лучшая его вещь с 2010 (если для вас золотой стандарт — «Операция Burning Bush»), а то и 2004 (если души не чаете в лисе А Хули) года. Блестяще придуманный сюжет про олигархов, балдеющих в нирване за счет монахов; горькая (ирония + сочувствие в равных пропорциях) история русской красавицы; несколько десятков совершенно выдающихся страниц — ПВО в полном порядке, зря беспокоились.

Без прямой связи с «Фудзи» вспомнилось, что семь лет назад на OpenSpace вышла большая пелевинская фотогалерея — 35 изображений «самого закрытого» и «нелюдимого»: с велосипедами, за сигарой, ошую Сорокина; есть даже без очков.

все еще смешно: два, что ли, года назад купил сборник ранних рассказов Сорокина (тираж 20 000 экземпляров!) с такой вот нежной манжетой. давайте

​​разговоры на «Рассвете»: «Полка» выпустила огромную расшифровку той самой беседы Долинина, Тименчика и Осповата про «Дар» и его носителя-создателя. вопросы из зала тоже очень правильные: The Garland Companion to Vladimir Nabokov, верный мой помощник и собеседник, по-русски точно нужен — и кому курировать его перевод и адаптацию, как не одному из главных участников сборника.

неделю назад на «Кольте» вышел другой примечательный материал на ту же тему: «Комментарии к «Дару» вместе с автором обсуждали Екатерина и Михаил Шульман. дочитав этот на удивление бесконфликтный (совсем не коснулись продолжения романа, публикация которого спровоцировала в свое время продолжительную полемику) разговор, я решил наконец сформулировать мысль, петлявшую весь год в голове.

книга Долинина готовилась к публикации в атмосфере заочного обожания и преклонения — к этому располагали его регалии и объект изысканий, — так что теперь, после выхода, трудно себе представить, что кто-нибудь осмелится эту работу системно критиковать. я сейчас не про тот сорт нападок, который предлагался нам в 2018-м в качестве не «тусовочной» (еще одно отвратительное, унижающее говорящего слово) рецепции книг Себастьяна Хафнера или Марии Степановой, а скорее, про тип скептического и квалифицированного письма, которое тут, кажется, не водится — и которое здесь совершенно необходимо. лучшие книги более прочих, может быть, нуждаются в том, чтобы говорить о них как бы вчуже, нарочно ограничивая себя в броских — и таких мертвящих, чего там, — эпитетов. я бы с огромным удовольствием прочитал внятную, искусно построенную рецензию человека, которому не понравился «Пантократор солнечных пылинок», или «Аустерлиц», или «Памяти памяти». мне интересно, как еще, совсем по-другому, можно думать о том, что показалось таким дорогим и важным. нам всем страшно недостает свободных от ревности голосов, альтернативных и при этом не убого-апофатических иерархий, насмешливых профессионалов с гибким слогом — непочтительных ровно настолько, чтобы не выглядеть завистниками, бредящими чужими успехами.

таким (самодостаточным, остроумным, холодным, точным) критиком был сам Набоков, и если предыдущий абзац звучит как тост — что же, значит, именно за это я и предлагаю выпить не сегодня-в понедельник.

москвичи готовятся к 100-летию русского народного писателя Джерома Дэвида Сэлинджера. вот бы в следующем году действительно что-нибудь опубликовали: уж на что я не фанат, но роман о его работе в контрразведке — или что там он сочинял в Корнише — прочитал бы с интересом

​​пропущенная — не только, может быть, мной — статья Ричарда Темпеста (какая дивная фамилия для филолога; русский аналог: Борис Гроза) о Солженицыне и модернизме. «архаист» и «традиционалист», на поверку — да что там: просто при вдумчивом чтении «Красного колеса» — он оказывается наследником не столько классического реализма, сколько экспрессионистской его ревизии: я вот даже не догадывался, что любимые, среди прочих, писатели Солженицына — это Замятин, Цветаева и Джон Дос Пассос. текст Темпеста — при наукообразии отдельных пассажей — получился довольно запальчивым, авторские симпатии недвусмысленны («символистскофашистский тандем» Гиппиус и Мережковского, «душок рафинированного плохого вкуса» Набокова — есть от чего стиснуть кулаки), но сам ракурс, по-моему, очень интересный. ну а мысль о том, что синтетический солженицынский язык сродни футуристической зауми, — принадлежащая, правда, Льву Лосеву, — заслуживает какого-то отдельного и большого исследования; думаю, дождемся.

как еще можно почтить одного из главных литературных героев 2018-го:

— послушать тематический выпуск подкаста «Полки»: Солженицын как Аввакум XX века — скорее гениальный оратор, чем беллетрист; человек, чье Слово в буквальном смысле потрясло мир

— прочитать статью Льва Оборина про «Один день Ивана Денисовича»: влияние Ремизова на язык рассказа, очерковой традиции — на название, Твардовского и Хрущева — на публикацию и рецепцию книги

— поспорить с Глебом Моревым или Валерием Шубинским, прославляющим и, соответственно, низвергающим Солженицына до уровня провинциального (эпитет Ш.) соцреализма. в качестве тизера: в начале января при моем непосредственном участии выйдет монолог одного замечательного русского писателя и критика, который признается в подростковой любви к классику

— полюбоваться Александром Жолковским, разбирающим «Случай на станции Кочетовка» — великий рассказ об эпохе, когда одни симпатичные люди калечили других

— вгрызться в книгу Андрея Немзера о «Красном колесе» — апологетическую, разумеется, но сходную с Темпестом во взгляде на это «повествование в отмеренных сроках»

— свериться с Дмитрием Быковым, рассуждающим о Солженицыне и перспективах русского национализма. нет, вы не читали этот текст ни в «Сеансе, ни в «Обреченных победителях».

​​напоследок — еще одно сокровище из закладок; напоминание об одном из главных знакомств этого года — с автором, новые тексты которого всегда отправляются в «избранное».

Марк Наумович Липовецкий изучил каталоги «Ардиса» и объясняет, как Карл и Эллендея Проффер формировали «либеральный эстетический канон» — на русском и английских языках, для молодых писателей и для славистов. по Липовецкому, «Ардис» — уникальное издательство, «разрывающее с парадигмой холодной войны»: отказавшись от финансовой помощи ЦРУ, Профферы работали в поле и воссоздавали (с важными, однако, модуляциями) в Америке круг чтения своих московских и ленинградских знакомых.

то, что получилось, довольно беспрецедентно: очень узким кругом сотрудников была как бы прожита (вызволена из небытия, переведена, институционализирована) двухсотлетняя русская словесность; тени не исчезли в полдень, но обрели плоть и дали потомство, которое Липовецкий теперь придирчиво изучает.

центральная часть статьи — сопоставление аксеновской и соколовский линий русской литературы: главные после Набокова звезды «Ардиса» отвечают за магистрально-традиционную и обочинно-экспериментальную прозу последних тридцати лет — и не надо гадать, какой из них исследователь больше симпатизирует. самая, впрочем, головокружительная идея — в том, что Профферы, не публиковавшие концептуалистов и «гипернатуралистов» (Харитонова, Петрушевскую, Вен. Ерофеева, Мамлеева), заготовили для них места, временно сдав их другим, несколько более случайным авторам: «Скажем, проза Инны Варламовой сегодня читается как «разбавленная» версия Петрушевской, Уфлянд воспринимается как заместитель Пригова, «Плакун-город» Суслова производит впечатление невольного подражания «Москве—Петушкам» и Мамлееву».

вполне праздничное, как по мне, чтение — потому что все это, конечно, чудо: бывший баскетболист и самая красивая в мире специалистка по Булгакову спасают и славят чужой язык и культуру; вот чьим именем нужно называть аэропорты, улицы и культурные институции. российская государственная библиотека имени Профферов на Воздвиженке — ну а почему бы, собственно, нет.

всю неделю противился всяческим итогам и торжественным резолюциям, но к чему упорствовать за час до.

прежде всего, я хочу поздравить вас всех с Новым годом. мне страшно приятно, что вы — без малого 1400 человек — читаете мои записки у изголовья; что делитесь и обсуждаете их; что не разбегаетесь кто куда, когда я опять начинаю водить тряпкой по экспонатам с Большой Морской.

планы на 2019-й грандиозные: мечтаю прочесть много старых и новых толстых книжек, писать длинные непрагматичные — только для канала — тексты, попробовать другие, немонологические, быть может, форматы, больше смотреть по сторонам.

ну и пора бы уже соответствовать названию — есть почему-то ощущение, что все наконец получится; что дозрело, и просится, и в итоге непременно сложится.

обнимаю!

​​как русская критика чуть не потеряла блистательного автора, а русская филология едва не обрела въедливого и остроумного исследователя. месяц назад перечитал сборник данилкинских рецензий «Нумерация с хвоста» (все живо, все как в первый раз) и поговорил с любимым literati про книги, из которых он сделан, советскую словесность (ни в чем, по мнению Данилкина, не уступающую русской классике), переоцененных Довлатове и Набокове, Лимонове-поэте, Солженицыне-государственнике и трех кумирах — Жолковском, Бушине и Семеляке.

зачем читать поздние, после «Ады» написанные романы Набокова; стоит ли сравнивать их с «Приглашением на казнь» и другими его быстроногими русскими вещами; какое удовольствие можно получить от «пробирочной», «забродившей», «автопародийной» прозы швейцарского резидента — «разбойника меж двух Христов» (это Набоков про себя, Борхеса и Беккета)?

вот отрывок из первой трети «Просвечивающих предметов» — короткой, оставившей критиков в недоумении вещи 1972 года выделки:

«Спроси, не что я делаю, а что могу делать, спроси, красавица, подобная закату солнца сквозь полупрозрачную черную ткань. Я могу за три минуты выучить страницу телефонной книги, но не помню собственного телефонного номера. Я могу слагать вирши, такие же новые и необычные, как ты, и каких не будет еще триста лет, но не напечатал ни одного стихотворения, кроме какой-то юношеской чепухи. Играя на теннисных кортах отцовской школы, я изобрел потрясающий прием подачи — тягучий резаный удар, но выдыхаюсь после одного гейма. Чернилами и акварелью я могу нарисовать непревзойденной призрачности озеро с отражением всех райских гор, но не умею изобразить лодки, моста, паники людей в горящих окнах пламовой виллы. <...> Я могу на дюйм подняться над землей и десять секунд удерживаться, но не залезу на яблоню. У меня есть степень доктора философии, но я не знаю немецкого. Я полюбил тебя, но ничего предпринимать не стану. Короче говоря, я круглый гений».

не знаю, существует ли где-нибудь опись домашней библиотеки Дэвида Фостера Уоллеса, но есть у меня подозрение, что на соответствующей странице его собственного экземпляра Transparent Things обнаружатся следы от ногтей, кружок от банки пива или — совсем безыскусно — выведенная карандашом волнистая линия на полях. читатель, увязший в начале «Бесконечной шутки»: сравни процитированный фрагмент с обморочными (хорошее определение переводчика Андрея Бабикова) монологами Гарольда Инкаденцы, и тебе станет не по себе.

​​продолжаю слушать алексей-миллеровский курс по истории русского национализма — добрался до николаевских времен и эпохи Великих реформ. много фактов, фамилий, сюжетов, но главная — если я правильно понимаю лектора — идея заключается в том, что империя достаточно деликатно, искусно даже работала с зарождающимся национальным самосознанием: как в центре, так и на окраинах. особую — можно сказать, роковую — роль сыграли два польских мятежа: вот уж действительно «мир мог быть другим», но опять штыки, запреты, холод.

в прошлый раз меня сильно впечатлил Карамзин — в этих двух модулях интеллектуальным великаном выглядит «коллаборационист» (либерал, забравший сильно вправо) Катков: теоретизировал — в тех же примерно выражениях, что и декабрист Пестель, — по поводу русской нации; раздвигал, работая на опережение, границы политической дискуссии; успешно полемизировал с Герценом.

другой сюрприз — рецепция державных стихов Пушкина. что бы вы думали: «Клеветникам России», самую газетную вещь нашего всего, высоко оценили Уваров (еще один злодей из школьных учебников, который оказался глубже и объемнее) и — wait for it — Чаадаев. «Так высылайте ж к нам, витии,/ Своих озлобленных сынов: / Есть место им в полях России, / Среди нечуждых им гробов» — честно говоря, до сих пор не по себе.

LitHub рубит сплеча: «коммунист Андрей Белый» — кажется, так не писали даже в самых забубенных некрологах в 1934-м.

в «Фаланстере» до конца января продают книги издательства libra за 150 рублей (обычно ценник кичливый, как телеграмм-канал его создателя); Арно «Гениальные воры» Шмидт, смотрите-ка, вылитая Земфира.

​​судя по англо- и русскоязычным обзорам, в «Серотонине» Мишель Уэльбек унавоживает свои любимые грядки, снова бросает перчатку в лицо глобальной Европе, констатирует смерть национального тела и духа — ничего, короче, нового, но разве за новым мы обращаемся к этому автору. что примечательно: 1 января писатель был удостоен ордена Почетного легиона — как Гюстав Флобер; как аптекарь Омэ.