не претендуя на кинокнижные прозрения — об этом кое-где да писали, — обращаю внимание на проходную, в общем, сцену из первого «Джона Уика»: охранник читает роман «Шибуми» — давний и, как выясняется, все еще популярный триллер о зловещей Компании и ассасине, который, выйдя в отставку, практикует осознанность в восточном духе — японский садик, вдумчивая диета, «крайне эзотерический секс с наложницей» (чарующий слог Википедии); до поры до времени, само собой. ни одна собака, кажется, не пострадала.

​​любопытно складывается кинокарьера большого русского писателя Александра Терехова: два года назад он сочинил учителевскую «Матильду» (под псевдонимом Александров; от интервью отказался); сегодня из Канн докладывают, что он соавтор «Дылды» Кантемира Балагова, частично основанной на «У войны не женское лицо» Светланы Алексиевич. в общем, пока вы почем зря пинаете старика Мартина, хочу обратиться к автору любимого «Каменного моста»: заждались!

​​на восьмом десятке и в окружении не слишком, вероятно, благодарного потомства планирую днями напролет читать дневники Михаила Пришвина: это из особенно темного, как считается, тома 1950-1951 гг., открытого на случайной странице.

ну и хочется в связи с этим напомнить про статью Григория Дашевского о дневниковой прозе МП — и замечательный ее финал:

Пришвин словно пропускает сквозь себя разные возможности думанья и чувствованья, формулирует эти возможности точно и умно — но они остаются возможностями. У его дневника в каком-то смысле нет силы и значения свидетельства, потому что нет окончательного свидетеля. Все эти записи скорее хочется цитировать со словами: "А вот как в 1937 году можно было думать" или "Вот как мог думать умный, наблюдательный, много видевший человек, желавший смириться с необходимостью и ее оправдать, но не делать подлостей" и т. д. — эти определения можно уточнять и уточнять, но все равно ключевым тут останется слово "мог" — именно "мог думать", а не "думал".

​​в эти выходные русский человек выбирает между желтым сыщиком-кофеманом и печальным белорусом, которому перешли дорогу русские гопники. про «Детектива Пикачу» пока ничего не могу сказать, а вот «Джон Уик» к третьему фильму, кажется, окончательно себя нашел. предыдущую серию хотелось описать набоковской (простите!) фразой «недобросовестная попытка пролезть в следующее по классу измерение»; эту — с радостью — «и не кончается строка».

​​«Он квадратный и банальный, а я не квадратный и не банальный. Он застрял на физическом, а я преодолел физическое».

ЭВЛ о настоящем своем поколении, ученике Прилепине и свежих французских впечатлениях. не могу пройти мимо толстовских совершенно пассажей: «Он ответил с удовольствием человека, могущего при желании обрушить на нас все свои знания»; «Не понимая языка, они поняли важность происходящего, суть сказанного человеком в жилете от них ускользала, но важность они чувствовали» — это автор «Истории его слуги» или «Холстомера»?

спорить, прямо скажем, не с чем

​​а вообще (в этом месте — и неважно, что дальше будут, по большей части, эмоции, — положено предупреждать о спойлерах; спойлеры), едва ли не самый пресный финал, какой себе можно было представить — особенно в сравнении с тем, как на наших глазах заканчивались другие значительные сериалы. высокая гармония Breaking Bad. не обещающая, похоже, никакого счастливого выхода развязка Mad Men. опустошающий The Knick: это что же — все? мистический катарсис The Leftovers. радикально проблематизировавший отношения между искусством и реальностью «Твин Пикс», понятное дело.

другой еще вопрос — насколько на рецепцию последних сезонов «Игры престолов» повлияла необычайно развившаяся культура рекапа, прозорливость сетевых масс, бродившие по чатам сливы. взять, к примеру, «Мир Дикого Запада», который три года назад раскусили к шестому эпизоду — и, надо полагать, навсегда потеряли к нему интерес. есть ощущение, что так же — несмотря на впечатляющие маркетинговые усилия — досматривали GoT: гори, это все.

несите «Эмми»

​​забалдел, как вы, должно быть, заметили, от сериала «Чернобыль», но первые — безоговорочные — восторги сменились более сложной эмоцией. по-прежнему, впрочем, не считаю третью серию провалом: горняки — выпуклые, смерть — страшная, Щербина и Легасов стали бы идеальными running mates на выборах президента РСФСР.

много думаю об образе Горбачева — точнее, о том, нарочно ли он таким необаятельным здесь выведен. веером разложенные выпуски Die Welt и Los Angeles Times, телефонные звонки оттуда — этот человек, может, и не потворствует глупостям, но слишком уж переживает за то, чтобы хорошо выглядеть в глазах партнеров. по «Чернобылю» кажется, что желание нравиться Западу (а не заботиться о соотечественниках) и было его основной политической мотивацией, и от этого как-то особенно тяжело на сердце.

другое соображение — о местной культуре подвига, которую не хочется сводить к успехам пропаганды; не в одной политической индоктринации дело. в России любят поговорить об отсутствии профессиональной этики, трагическом презрении к ежедневному труду, генетическом, а как же, разгильдяйстве. и тут хорошо бы держать в уме, что ликвидаторы аварии — взять тех же комичных шахтеров, — это, в первую очередь, специалисты, чья бесспорная самоотверженность есть производная от квалификации. по-видимому, без этой головокружительной подземной операции вполне можно было обойтись, но проделать ее их обязывал долг — в равной степени человеческий и трудовой.

79 (бы)

пурпурную развивая тему: молодой Мишель Уэльбек выглядит так, словно сыграет в третьем сезоне сериала «Утопия» — помните такое британское неуютное?

я это все к чему: прикидываю уже, что в свободное от забот время перечитать летом, и упрямо возвращаюсь мыслями к «Элементарным частицам» и «Карте и территории» — которые (каждая по-своему) бесят и который год далеко от себя не отпускают; или это все гениальные названия.

Энтони Хопкинс читает тютчевское «Silentium!» в переводе Набокова (подмечено моей подругой Сашей). по-английски абсолютно шекспировская как будто вещь — а может, это чтец вспомнил молодость на подмостках Королевского национального театра.

​​давно мечтал рассказать где-нибудь о несерьезных аспектах серьезных вещей — комиксы в «Лолите» и «Аде», Джулиан Барнс и ФК «Лестер», Уэльбек и его барбос (см. выше) — и тут такая замечательная возможность: приходите 23 июня в 19:00 в библиотеку им. Н.А. Некрасова, чтобы послушать про чудодейственные свойства баббл-гама, зачаровавшего русских поэтов и писателей XX века.

И когда Толстой начинает и заканчивает восхитительную повесть «Хаджи-Мурат» (1896–1898; 1901–1904) изысканным сравнением истерзанного, но не желающего гибнуть кустика репея со смертью чеченского предводителя, мы отмечаем слабое, но неоспоримое влияние повторяющейся у Оссиана фразы «они падали словно головки чертополоха» (см., например, «Суль-мала с Лумона»).

какое это все-таки счастье — наведываться в набоковский «Комментарий к роману "Евгений Онегин"».

​​много думаю о теперешнем — раньше, понятно, сплошной восторг — своем отношении к британскому: акценту, юмору, ТВ. что-то, безусловно, происходит: выговор кажется кичливым (особенно в сравнении с приятно-дефолтным американским); шутки — слишком уж сочиненными; сериалы — по тем же, в общем, причинам — более-менее невыносимыми. этой следуя логике, Fleabag Фиби Уоллер-Бридж — констелляция всего самого чудовищного, 12 серий длящаяся мука; пощадите. но что теория: любовь снова — как и случае с Catastrophe — победила неизвестным для меня способом; досмотрел на выходных и перестал переживать за 25 фильм о Бонде — который ФУБ уж конечно залатает.

вся ода к «Гадости» — здесь.

память — это золотистый пепел, вещи долговечнее людей, а Тео Декер еще никогда не был так похож на Пьера Безухова — я не слишком люблю «Щегла», но в этой книге есть примерно 50 заповедных, со мной лично говорящих страниц, которые (очень хочется верить) переживут перенос на экран.

Kolonna Дмитрия Волчека добралась до Алена Гироди — режиссера замечательного (и, кстати, в чем-то очень уэльбековского) фильма «Незнакомец у озера», который — смешно теперь вспоминать — вышел в один год с «Жизнью Адель» и возглавил десятку Cahiers du cinéma (Кешиш занял третье место).

«Пирамида», моя любовь: написал про главный леоновский роман пиксельный — в сравнении с объемом оригинала — текст, который заканчивается манифестом стереоскопического (не делить на своих и чужих) чтения. никаких, впрочем, майских тезисов и «фракталов фракталов»: слишком броские формулы вызывают подозрение, нерассуждающая правота — отталкивает, а культурный активизм, которым мы все волей-неволей занимаемся, может выглядеть как-то, что ли, обаятельнее. короче говоря, планирую и дальше облучать себя очень странными вещами — и регулярно об этом рассказывать.